6

6

се это мы уже видели, — писал Борис Зайцев, — отчасти и на себе пережили. Многое изменилось и в нас. Тяжкий путь прошла русская интеллигенция — на родине почти погубленная, в изгнании тяжело дышащая (но живая!). Изгнание отделило ее физически от Сарова. Но прежнего Сарова ведь и нет. Саров уничтожен, разгромлен… лишь Преподобный вознесен еще выше. Ослепительный его, серафический белый свет еще слепительней. Издали, с чужой бездомной земли не ближе ли он русским людям — некогда его не прославившим?”

Но и это обретенное в изгнании прозрение не исчерпало девеевской тайны…

И снова, как это видно из признания Бориса Зайцева, не смогла осмыслить русская интеллигенция явления Серафима Саровского. Русским эмигрантам казалось, что словно бы отстраняясь от России, погрузившейся в пучину беззакония и кровавую вакханалию, уходит преподобный Серафим, исчезает, кажется, навсегда…

“Может быть, и скорей почувствуешь, душою встретишь св. Серафима на грязных улицах рабочего Бианкура, чем некогда в комфортабельном и богатом доме Балыковского завода”…