Глава 2. ЕДИНСТВЕННЫЙ В СВОЕМ РОДЕ: ЕВАНГЕЛЬСКИЕ ИСТОКИ

Глава 2.

ЕДИНСТВЕННЫЙ В СВОЕМ РОДЕ: ЕВАНГЕЛЬСКИЕ ИСТОКИ

Почему и зачем Марк, Матфей, Лука и Иоанн дают разные, иногда даже противоречащие друг другу портреты двенадцатого апостола? Под разными углами зрения образ Иуды в Новом Завете изменяется. Но несмотря на то что сопоставление всех евангельских свидетельств высвечивает целый сонм неясностей и парадоксов, трансформирующийся образ Иуды отображает не только проницаемость и взаимосвязь иудаизма и христианства в древние времена, но и ту нараставшую тревогу или враждебность, которые это начинало вызывать в христианском сознании.

* * *

Ни о матери, ни о детстве Иуды в канонических Евангелиях ничего не говорится. Он появляется в Новом Завете уже совершенно сформировавшимся человеком и упоминается в нем всего лишь двадцать два раза. Довольно странно и то, что чем больше проходит времени со смерти Иисуса ок. 30 г. н.э., тем больше слов посвящают Иуде евангелисты. Если Марк, написавший свое Евангелие в середине 60-х или начале 70-х гг., уделяет Иуде всего три строфы, то Матфей в 80-е гг. упоминает его уже пять раз; Лука в свое Евангелие, составленное в 80-е гг. или чуть позднее, включает шесть строк об Иуде, а Иоанн в 90-е гг. ссылается на него уже восемь раз. Пусть и скромная в своем масштабе, эта прогрессия, тем не менее, предвосхищает рост интереса к Иуде среди религиозных и светских писателей в Средние века и в эпоху Ренессанса. Авторам многих из этих более поздних произведений, навеянных евангельским сюжетом, Иуда видится главным врагом Иисуса, других Его апостолов, а значит, и их самих.[53] Любопытно, однако, что того же нельзя сказать о составителях ранних Евангелий, утверждавших общность характера Иуды с характерами других одиннадцати учеников и даже (пусть и косвенно) самого Иисуса.

Как же произошло превращение Иуды из одного из нескольких соучаствующих наблюдателей искупительного самопожертвования Сына Божьего в главного преступника, повинного в распятии? И почему в более поздних Евангелиях Иуда превратился в исчадие злодейства, воплощенное зло? В своем анализе Нового Завета, дополненном работами ранних художников-иллюстраторов и научными выводами его толкователей более позднего времени, я предлагаю возможные варианты ответов на эти вопросы.[54] Сначала Иуда предстает ярким представителем своей когорты. Однако по мере того, как временной интервал между событиями, описанными в Евангелиях, и авторами, их описавшими, увеличивается, его положение меняется. Виновность Иуды в измене обрекает его на все большую изолированность, и постепенно он становится совершенно одиноким в своем окружении и всем роде человеческом — предателем людей. То есть поначалу выдача Иисуса Иудой трактуется как предопределенный и неизбежный акт, но в конечном итоге вероломство Иуды начинает вменяться ему в позорную вину.

Проще говоря, Иуда — «один из нас» у Марка и Матфея, где под «нами» подразумеваются ближайшие друзья, соратники и современники Иисуса, те, кто видел творимые Им чудеса и внимал его проповедям. Затем — у Луки и Иоанна — Иуда превращается в «одного из них», где под «ними» имеются в виду те, кто отвергал чудеса Иисуса и высмеивал Его заповеди и притчи. Если в более ранних Евангелиях раскаявшийся, сам себя осуждающий грешник может быть прощен, то в более поздних Евангелиях безнравственный нечестивец остается не прощенным. Новозаветный образ Иуды на глазах претерпевает изменения. Иуда из глуповатого ученика Иисуса у Марка превращается в раскаявшегося грешника, искупающего свою вину добровольным отказом от жизни, у Матфея. Из существа, одержимого Сатаной и уничтожающего самого себя, у Луки Иуда превращается в нечестивого изменника, вступившего в сговор с предавшимися Дьяволу иудеями, у Иоанна. Возможно, это усиливающееся поношение Иуды отражает нарастающую потребность евангелистов (и их общин) провести различие между притесняемыми, гонимыми последователями Иисуса и иудейскими общинами, из которых они сами вышли и с которыми им приходилось бороться. После Иудейской войны и разрушения Иерусалимского храма в 70 г. н.э. — и такое мнение разделяют многие ученые — враждебность иудеев и христиан друг к другу заметно усилилась.[55]

Впрочем, я на этих страницах поступаюсь историчностью, предпочитая чисто интерпретационный подход. В попытке понять, как и почему Иуда начинает все больше ассоциироваться со всем иудейским народом, я обхожу споры об исторической важности или пророческом значении Евангелий.[56] Поскольку порочащие Иуду «связи с иудеями» со временем становятся все крепче, постепенная трансформация его образа высвечивает причины раскола между «христианами» и «иудеями». Хотя изначально эти два понятия были тесно переплетены: ведь все центральные персонажи Евангелий, за исключением римлян, были евреями по рождению и именно им адресовалось то, что впоследствии назовут христианскими уроками, проповедуемыми евреем Иисусом иудеям Галилеи и Иудеи; и в этом ракурсе образ Иуды, мечущегося между апостолами и фарисеями или храмовыми книжниками, логично воплощал взаимосвязь и проницаемость иудаизма и христианства в древнейшие времена. Меняющийся Иуда показывает, когда, как и почему диаметрально изменяется отношение к двум личностям, рожденным в одной вере и принадлежащим к одной вере: Иуда воспринимается иудеем, а Иисус — христианином.

Попыткам свести воедино или согласовать между собой различные евангельские свидетельства я предпочитаю сопоставление взглядов на Иуду как на «одного из нас» Марка и Матфея и его порицаемых образов как представителя «одного из них» Луки и Иоанна. Ведь именно это несоответствие в отношении к Иуде евангелистов закладывает основу для дальнейшего развития образа Иуды в культуре. Хотя эволюцию его образа со времен Средневековья до наших дней можно трактовать как своего рода поздние midrash (комментарии) к Новому Завету или его редактирование, т.е. расширение или правка. Равно, как и средневековых переписчиков и светских художников, обращавшихся к евангельским сюжетам, можно уподобить либо благочестивым корректорам, либо безбожным «редакторам» оригинальных, древних текстов.

Ведь они неизбежно соединяли воедино в своем сознании четыре свидетельства, расходящиеся едва ли не по всем аспектам, связанным с Иудой и сыгранной им ролью. А при любой попытке согласовать или соединить воедино евангельские повествования, как это было в послебиблейские времена, неясные или противоречащие друг другу фрагменты приходится объяснять, согласовывать, вычеркивать или вовсе предавать забвению. Вот и получается, что множественная личность Иуды обязана своим существованием многочисленным рассказчикам, выкладывающим из отдельных частей головоломки различные образы сообразно своему видению проблемы и воображению. И породили эту множественную личность Иуды — своенравного апостола, осужденной жертвы, ненавидимого изгоя — авторы канонических Евангелий. Разные «ипостаси» личности Иуды сосуществуют подобно тому, как в лицах Пикассо совмещаются несколько носов или ртов. Потому Иуда многолик, и каждый из его ликов высвечивается под определенным углом зрения. И эта множественность перспектив предсказывает уже в библейские времена превращение Иуды на средневековых и ренессансных полотнах в любовника Иисуса, а в художественной литературе XIX и XX вв. — в героического помощника и спасителя великого дела Учителя. Чтобы понять, как складывался этот коллаж из разных, но соотносимых портретов Иуды, я перехожу — не как специалист по древней истории, религии или лингвистике, а как исследователь текста — к сравнительному анализу Евангелий в хронологическом порядке их составления.