III Магическая сила слова

III

Магическая сила слова

Познакомившись съ т?мъ, что такое заговоръ, разсмотр?вши его типичныя формы, попытаемся теперь просл?дить, какими же путями развивался этотъ оригинальный видъ народнаго творчества, откуда взялась та могучая сила, какую народъ приписываетъ слову.[105] Какой путь изсл?дованія для этого выбрать? Откуда и куда двигаться? Кажется, бол?е удобнымъ будетъ путь обратный тому, какой заговоръ, в?роятно, прошелъ въ своемъ развитіи: начать съ т?хъ формъ, въ какихъ сила слова выступаетъ во всей своей полнот?, съ т?хъ случаевъ, когда для достиженія желаннаго результата ничего бол?e не надобно, кром? произнесенія магической формулы. Слово зд?сь своею силой ни съ ч?мъ не д?лится: ни съ д?йствіемъ, что приходится наблюдать въ другихъ случаяхъ, ни съ п?ніемъ, ни съ музыкой и вообще съ ритмомъ, что также бываетъ. Начавши съ этого вида и постепенно переходя отъ него къ формамъ, въ какихъ уже можно усмотр?ть наличность и другихъ элементовъ, берущихъ на себя часть магической силы, посмотримъ, не дойдемъ ли мы до такихъ ступеней, гд? слово, продолжая участвовать въ чарахъ, уже не играетъ той роли, какую на высшей ступени, а исполняетъ ту же самую функцію, что и въ нашей обыденной жизни. Ярче всего, конечно, в?ра въ силу слова выражается въ абракадабрахъ. Д?йствительно, что можетъ быть удивительн?е: произнесъ одно таинственное слово и — застрахованъ отъ всякихъ б?дъ и напастей. Но, къ сожал?нію, для р?шенія нашей задачи абракадабры ничего не даютъ. Эти блуждающія у различныхъ народовъ таинственныя слова принадлежатъ глубокой древности. Смыслъ ихъ давно утерянъ. Почему они обладали магической силой въ глазахъ ихъ творцовъ, врядъ ли удастся когда-либо открыть и придется ограничиваться только гипотезами. Лучше, оставивши непонятныя абракадабры, искать отв?та на свой вопросъ въ формулахъ ясныхъ, еще не утратившихъ своего первоначальнаго смысла. Вотъ передъ нами одинъ изъ поэтическихъ образчиковъ заговорной литературы.

"На великъ день я родился, тыномъ жел?знымъ оградился и пошелъ я къ своей родимой матушк?. Загн?вилась моя родимая матушка, ломала мои кости, щипала мое т?ло, топтала меня въ ногахъ, пила мою кровь. Солнце ясное, зв?зды св?тлыя, небо чистое, море тихое, поля желтыя — вс? вы стоите тихо и смирно; такъ была бы тиха и смирна моя родная матушка по вся дни, по вся часы, въ нощи и полунощи… Какъ студенецъ льетъ по вся дни воду, такъ бы текло сердце родимой матушки ко мн? своему родному сыну…"{413}).

Параллелизмъ, проникающій отъ начала до конца весь заговоръ, даетъ ключъ къ психологическому пониманію зарожденія подобнаго заговора. Св?же сохранившійся лиризмъ сближаетъ его скор?е съ п?сней, ч?мъ съ большинствомъ сухихъ заговорныхъ формулъ. Въ воображеніи такъ и рисуется образъ тихаго парня, забитаго суровой матерью. Онъ не протестуетъ, не ропщетъ, а удаляется къ студеному ключу, въ поля желтыя. Надъ нимъ небо чисте, солнце ясное. Окружающая тишина и спокойствіе вызываютъ съ новой силой воспоминаніе о только что пережитой бурной сцен? съ матерью, еще бол?е обостряютъ пережитую горечь. Въ набол?вшей душ? является естественная жажда синтеза, примиренія двухъ противоположностей. И вотъ вырывается чистая импровизація, искреннее горячее пожеланіе, чтобы матушка была такъ тиха, смирна, какъ это небо чистое, солнце ясное. Предъ нами не то заговоръ, не то п?сня, не то молитва. Если бы посл? этого въ жизни парня ничего не перем?нилось, то импровизація, можетъ быть, забылась бы такъ же естественно, какъ и возникла, или же отлилась бы въ лирическую п?сню. Но если случилось, что матушка вдругъ притихла на н?которое время? У челов?ка, живущаго въ атмосфер? заговоровъ, знающаго не одного колдуна, много слышавшаго о разныхъ запов?дныхъ словахъ, естественно явится тенденція приписать происшедшую перем?ну вліянію своихъ словъ. И это т?мъ бол?е возможно, что небо чистое, солнце ясное, зв?зды св?тлыя, ключъ студеный, въ общеніе съ которыми какъ бы вступилъ парень, въ его глазахъ представляются далеко не т?мъ, ч?мъ въ нашихъ. Онъ въ нихъ видитъ какую-то сознательную жизнь. Онъ часто къ нимъ приб?гаетъ въ своихъ б?дахъ. Масса коротенькихъ формулъ-просьбъ, съ которыми простой челов?къ обращается къ в?тру, къ зв?здамъ, м?сяцу, земл?, дереву, вод?, разс?янныхъ по сборникамъ заговоровъ, показываютъ, какъ близко все это простому челов?ку, показываютъ, что челов?къ чувствуетъ свою зависимость отъ нихъ. Онъ боится оскорбить воду. В?тру приноситъ жертву{414}). Съ просьбой къ св?тиламъ небеснымъ приб?гаетъ челов?къ, когда желаетъ пріобр?сти чью-нибудь любовь. Такъ въ Германіи д?вушка, къ которой милый равнодушенъ, говоритъ предъ молодымъ м?сяцемъ: "; Gr?ss dich Gott, lieber Abendstern; ich seh dich heut u. allzeit gern[106] scheint der Mond ?bers Eck meinem Herzallerliebsten aufs Bett; lass ihm nicht Rast, lass ihm nicht Ruh, dass er zu mir kommen mu(muss);" или: "ei du, mein lieber Abendstern, ich seh u. s. w. — schein hin, schein her, schein ?ber neun Eck; schein ?ber meins Herzliebsten sein Bett, dass er nicht rastet, nicht ruht, bis er an mich denken thut"{415}). Такимъ образомъ, пожеланіе, произнесенное парнемъ передъ зв?здами, у ручья, пріобр?таетъ характеръ просьбы. Что же удивительнаго, если оно исполнилось? А разъ оно однажды оказалось д?йствительнымъ, къ нему можно приб?гнуть и въ другомъ подобномъ случа?. Его надо запомнить, сохранить. И вотъ импровизація вступаетъ въ кругъ заговоровъ. Вращаясь среди нихъ, она не можетъ не подвергнуться ихъ вліянію. Заговорный шаблонный стиль долженъ съ теченіемъ времени отразиться и на ней. Стереотипныя, блуждающія по вс?мъ заговорамъ формулы приростутъ и къ ней. Въ данномъ случа? мы присутствуемъ уже при наличности такой переработки: напр., огражденіе тыномъ жел?знымъ — безспорно, посторонній наростъ. Происхожденіе этой формулы я попытаюсь выяснить въ другомъ м?ст?. Она принадлежитъ къ семейству блуждающихъ формулъ, оторвавшихся отъ своего первоначальнаго ц?лаго и теперь встр?чающихся въ самыхъ разнообразныхъ заговорахъ. Таковымъ представляется процессъ зарожденія заговора въ данномъ случа?. Но онъ, очевидно, опять таки возможенъ только при условіи, если будетъ на лицо предварительная в?ра въ магическую силу слова. В?дь, если бы ея не было, творецъ заговора не могъ бы объяснить спокойствіе матушки вліяніемъ своихъ словъ. Для этого онъ уже раньше долженъ в?рить, что слово вообще способно оказывать подобное вліяніе. Для поясненія психологіи, переживаемой творцами магическихъ формулъ, приведу литературный прим?ръ. У Жоржъ Занда въ роман? La petite Fadette есть интересное м?сто. Д?вочка, дочь знахарки и ея насл?дница въ этомъ искусств?, обладаетъ знаніемъ молитвы, могущей избавить отъ смерти опасно больного челов?ка. Она сама сочинила ее, н?сколько разъ прим?няла и искренно в?ритъ въ ея силу. Вотъ какъ она врачуетъ больного Сильвине.

"Когда малютка заговаривала такимъ образомъ лихорадку Сильвине, она молилась Богу, произнося т? же слова, съ какими обращалась къ нему, заговаривая лихорадку брата: — Добрый Боже, сд?лай такъ, чтобы мое здоровье перешло изъ моего т?ла въ это страдающее т?ло, и, какъ милый Іисусъ Христосъ отдалъ свою жизнь, чтобы искупить души людей, такъ ты возьми, если хочешь, мою жизнь и передай ее этому больному. Я охотно отдамъ ее теб?, только исц?ли его"{416}).

Зд?сь, какъ и въ предыдущемъ случа?, посл?довавшее за произнесеніемъ формулы явленіе стало въ связь съ ней, какъ сл?дствіе съ причиной. Но зд?сь уже налицо и другіе элементы. Тутъ — представленіе о могучемъ Божеств?, и самая формула им?етъ характеръ чистой молитвы[107] Отличается отъ нея только т?мъ, что сопровождается ув?ренностью въ непрем?нномъ исполненіи желанія, выраженнаго именно этими словами. Формальныя границы между заговоромъ и молитвою зд?сь совершенно исчезаютъ, и разграниченіе приходится искать въ психологіи произносящаго формулу. Такихъ заговоровъ-молитвъ очень много. Церковная молитва часто обращается въ заговоръ. И ч?мъ чаще практикуется въ этомъ смысл?, т?мъ все бол?е и бол?е теряетъ свой первоначальный характеръ. Представленіе о вол? Божества будетъ отходить постепенно на задній планъ, пока совершенно не исчезнетъ. А вся сила сосредоточится въ одной формуле. Молитва д?вочки при своемъ зарожденіи — молитва. Но стоитъ ей только повториться н?сколько разъ — и она уже приблизится къ заговору. А если перейдетъ отъ своей изобр?тательницы къ другому лицу, то передъ нами будетъ уже чистый заговоръ, потому что это лицо восприметъ ее, какъ формулу съ установившейся магической репутаціей.

Такъ мы пришли къ молитвообразному виду заговоровъ. Въ данномъ случа? молитва-заговоръ обращается къ христіанскому Богу. Но это не обязательная черта для молитвообразныхъ заговоровъ. Мы вид?ли, что съ просьбою обращаются не только къ Богу, но также къ месяцу, ветру, воде, дереву и т. п. Существенною чертою зд?сь является не представленіе о всемогущемъ божеств?, а вообще в?ра въ то, что существо, къ которому обращается просьба, можетъ исполнить ее и обязательно исполнитъ, если формула будетъ произнесена. Божество для челов?ка является тогда, когда онъ сознаетъ свое ничтожество предъ окружающими его таинственными духами и въ безсиліи преклонится предъ ними. Съ этихъ поръ челов?къ умилостивляетъ ихъ, молится имъ. Но онъ только съ большимъ трудомъ можетъ отвыкнуть отъ того панибратскаго обращенія съ ними, къ какому привыкъ еще въ эпоху дорелигіозную, когда разсматривалъ ихъ, какъ простыхъ своихъ сожителей

118

на земл?. Въ минуту подавленнаго состоянія духа онъ ублажаетъ свое божество; но вотъ божество не угодило — и отношенія совершенно м?няются. Только что смиренно молившійся начинаетъ выказывать свою волю надъ т?мъ, кому молился. Такое соединеніе религиозной психики съ дорелигіозной въ т?хъ или иныхъ формахъ переживаетъ все челов?чество, и только сравнительно немногимъ удается черезъ него перешагнуть. Яркой иллюстраціей служитъ религіозное состояніе древнихъ римлянъ и грековъ. Они поклонялись божествамъ, молили, чтили ихъ; но они же и связывали ихъ своими священными формулами и обрядами. Молитва у древнихъ была "оружіемъ, которое челов?къ употреблялъ противъ непостоянства своихъ боговъ", говорить Фюстель де Куланжъ{417}). "За такой-то молитвой, составленной изъ такихъ-то словъ, посл?довалъ результатъ, о которомъ просили; значитъ, носомн?нно, она была услышена богомъ, оказала вліяніе на него, была могущественна и бол?е могущественна, ч?мъ онъ, потому что онъ не могъ ей противиться"{418}). "Но нельзя было въ ней изм?нить ни одного слова, ни особенно ритма, которымъ она должна была п?ться, потому что тогда молитва потеряла бы свою силу, и боги остались бы свободными"{419}). Тотъ же самый видъ религіознаго состоянія отразили и заговоры-молитвы. Разъ изв?стная молитва прочитана, то результатъ уже обезпеченъ. Такое религіозное состояніе можно назвать "ми?ологическимъ двоев?ріемъ". Названіе двоев?рія получило религіозное состояніе, при которомъ христіанскія представленія мирно уживаются рядомъ съ языческими. Аналогичное явленіе мы видимъ и зд?сь. Народы, создавшіе стройныя ми?ологическія религіозныя системы, сохранили и см?шали въ своихъ религіозныхъ представленіяхъ пережитки эпохи дорелигіозной, когда еще боговъ не было, а были мелкіе духи, обладавшіе не большею силой, ч?мъ самъ челов?къ. Существованіе молитвъ-заговоровъ у христіанскихъ народовъ нисколько не говоритъ о томъ, чтобы лица, употребляющія

119

ихъ, считали Бога за существо не всемогущее, которое можно ограничить въ чемъ-нибудь и принудить. Н?тъ, зд?сь только простое сосуществованіе двухъ противор?чащихъ другъ-другу идей. Это одинъ изъ прим?ровъ т?хъ противор?чій, какими кишитъ вся челов?ческая природа. Бол?е позднія и высокія религіозныя представленія мирно уживаются съ остатками бол?е ранняго состоянія. На этой-то почв? "ми?ологическаго двоев?рія" и возникаетъ та форма заговора, какую я назвалъ молитвообразной. Это одна изъ поздн?йшихъ ступеней заговора. Она также предполагаетъ уже существующей в?ру въ магическую силу слова. Но зд?сь можно найти соприкосновеніе и съ другимъ элементомъ, сопровождающимъ слово и также им?ющимъ магическую силу. Большое сходство заговоровъ-молитвъ съ молитвами древнихъ даетъ право искать въ посл?днихъ отв?та на интересующій насъ вопросъ. Запомнимъ пока свид?тельство Фюстель де Куланжа о томъ, что особенно надо заботиться о соблюденіи ритма, какимъ должны п?ться священныя формулы. Зд?сь мы наблюдаемъ, значитъ, уже присутствіе новыхъ элементовъ, носителей магической силы, которые въ данномъ случа? неразрывно связаны со словомъ. Съ этими элементами намъ въ посл?дствіи придется им?ть д?ло, а пока я ихъ оставлю и обращу вниманіе на другое обстоятельство. Въ молитв? древнихъ одной священной формулы было недостаточно: она сопровождалась еще обрядами, строго опред?ленными до мельчайшихъ подробностей и неизм?нными. Если, наприм?ръ, при жертвенной молитв? упускался хоть одинъ изъ безчисленныхъ обрядовъ, то и жертва теряла всякое значеніе{420}).

Итакъ, древнія священныя формулы, обладая тою же магической силой, какую им?ютъ современные заговоры-молитвы, однако нуждались для д?йствительности своей силы кое въ чемъ постороннемъ слову. Въ неразд?льномъ могуществ? слова появляется брешь. Ему приходится д?литься своею властью. Прежде всего займемся разсмотр?ніемъ того, какую роль играло при слов? д?йствіе. Начать

120

надо съ него, во-первыхъ, потому, что оно самый серіозный соперникъ слова, а во-вторыхъ, потому, что современное состояніе заговора представляетъ бол?е данныхъ для выясненія роли именно этого элемента въ чарованіи на ряду со словомъ, ч?мъ другихъ. Интересно было бы просл?дить, какъ устанавливалась, взаимная связь между молитвою и обрядомъ[108] наблюдаемая въ такой яркой форм? у древнихъ. Нав?рно бы при этомъ оказались интересныя параллели съ отношеніемъ т?хъ же элементовъ въ заговор?. Укажу только на упоминавшуюся уже работу Фрэзера. Въ ней авторъ пытается установить происхожденіе н?которыхъ древнихъ религіозныхъ культовъ изъ агрикультурныхъ обрядовъ, а эти посл?дніе въ свою очередь объясняетъ, какъ чары для обезпеченія дождя и урожая. Онъ говоритъ, что вс? эти весеннія и купальскія празднества — "магическія чары, им?ющія ц?лью произвести результатъ, который он? драматически изображаютъ"{421}). Свою теорію авторъ подтверждаетъ массою фактовъ. Подчеркиваю отм?ченную имъ черту драматическаго изображенія. Съ нею мы еще встр?тимся въ заговорахъ. Насколько велика роль д?йствія при заговорахъ, видно уже при самомъ б?гломъ обзор? заговорной литературы. Сл?дуетъ различать дв? формы соединенія слова и д?йствія. Одна, такъ сказать, неорганическая. Въ этомъ случа? ни изъ текста заговора не видно, почему онъ сопровождается опред?леннымъ д?йствіемъ, ни изъ д?йствія не видно, почему при немъ эти именно слова, а не другія. Вторая форма связи — органическая. Зд?сь д?йствіе и слово представляютъ какъ бы два параллельныхъ ряда, два способа выраженія одной и той же мысли. Посл?дняя форма и дала поводъ къ опред?ленію заговора, данному Потебней. Придерживаясь плана перехода отъ видовъ заговора, гд? слово бол?е свободно отъ прим?си другихъ элементовъ, къ видамъ, въ какихъ самостоятельность его постепенно исчезаетъ, сл?довало бы теперь разсмотр?ть заговоры съ эпическимъ элементомъ. Хотя громадное большинство ихъ утратило параллельное д?йствіе, но все-таки

121

сл?ды его часто видны еще въ эпилеской части. Однако лучше будетъ пока оставить эти заговоры въ сторон?, такъ какъ вопросъ о томъ, д?йствительно ли они сохранили указаніе на утерянное д?йствіе, является пока спорнымъ. Поэтому я обойду эпическіе заговоры, а перейду прямо къ параллелистическимъ формуламъ безъ эпической части. Эти заговоры, съ одной стороны, стоятъ въ самой т?сной связи съ эпическими заговорами, а съ другой, часто сохраняютъ при себ? д?йствіе или же, если утрачиваютъ, то сл?ды прежняго существованія его безспорны. Посл? же того, какъ будетъ установлено, что присутствіе д?йствія при заговор? было н?когда необходимымъ условіемъ, вернусь къ эпическимъ формуламъ и постараюсь показать, что и въ нихъ часто сохраняются сл?ды забытаго д?йствія. Потебня, поясняя психологію возникновенія заговора, приводитъ такой прим?ръ. Когда хочешь заговорить матокъ, чтобы сид?ли, "найди приколень що коня припинають, и вийми ёго из землі и мов так: "як тоє бидло було припъяте, немогло пійти від того міста нігде, так би мои матки немогли вийти від пасіки, від мене Р. Б."{422}). Зд?сь д?йствіе и слово выражаютъ одну мысль. Потебня думаетъ, что д?йствіе предназначено только выразить мысль бол?е ярко. По его толкованію, въ сущности д?ло опять сводится къ тому же Wunsch, о которомъ говорилъ Крушевскій. Сила заговора — въ выраженіи желанія. Д?йствіе играетъ только служебную роль, представляя изъ себя какъ бы только бол?е яркую иллюстрацію этого желанія. Врядъ ли это такъ. Сопоставляя этотъ прим?ръ съ рядомъ другихъ, ему подобныхъ, можно зам?тить, что д?йствію придавалось большее значеніе, ч?мъ простая иллюстрація мысли. Между д?йствіемъ и предметомъ, на который направляются чары, усматривается какая-то связь. Связь между двумя явленіями. И если въ одномъ произвести какую-нибудь перем?ну, то соотв?тственная перем?на посл?дуетъ и въ другомъ. Въ прим?р? Потебни это не такъ ясно видно. Д?йствіе зд?сь какъ бы заслоняется словомъ. Поищемъ другихъ прим?ровъ, гд? бы оно опред?ленн?е

122

выступало въ своей роли. У Романова заговоръ отъ "во?гнику" читается такъ: "Огнища, огнища, возьми свое во?гнища. Якъ етому огню згор?ць и потухнуць, ничого ня быць, такъ и етой боли у раба божа кабъ ня було, — и обсохнуць и обсыпатца". Казаць, обводзючи кружка вогника первымъ угарочкомъ зъ лучины"{423}). Зд?сь ясн?е видно, что между двумя явленіями усматривается какая-то связь, и при совершеніи одного ждутъ совершенія и другого. Лучина погоритъ, потухнетъ и осыплется. Такъ же и во?гникъ: погоритъ, потухнетъ и осыплется. Таковъ же смыслъ и другого обряда, наблюдающагося при л?ченіи «огника». Больного ребенка подводятъ къ топящейся печк? и хлопкомъ, сначала зажженнымъ, потомъ потушеннымъ въ саж?, мажутъ больное м?сто{424}).

Если хочешь вывести моромъ скотину, то долженъ кудель пряжи прясть наоборотъ и говорить: "jak si? to wrzeciono kr?ci, niechaj si? byd?o i owce wykr?c? z domu N."[109]{425}).

Ячмень л?чатъ такъ. Бросаютъ въ печь зерна ячменя и говорятъ: "Якъ сей ячминь сгорае, такъ нароженому, молитвеному, хрещеному N ячминець изъ глазъ исхожае"{426}).

Чтобы ленъ росъ высокъ, въ пашню весной втыкаютъ кленовыя в?тки, приговаривая: jak dziarewo klon, daj nam, Bo?e, lon"[110]{427})!

Чтобы поселить раздоръ между мужемъ и женой, надо взять сучекъ двойняжку, разломить его надвое, одну часть сжечь, а другую закопать въ землю съ приговоромъ: "Какъ двумъ этимъ часточкамъ не сростись и не сойтись, такъ же раб? божіей (им. р.) съ рабомъ божимь (им. р.) не сходиться и не встр?чаться нав?чно"{428}).

Въ 1676 г. разбиралось д?ло о колдовств? по жалоб? попа. Аринка "украла у попадьи кокошникъ да подубрусникъ и тотъ кокошникъ и подубрусникъ съ наговоромъ

123

свекровь ея вел?ла положить подъ столбъ и говорить: "каковъ де тяжекъ столбъ, такъ де бы и поподь? было тяжело"{429}).

Отъ зоба. Ударяютъ по зобу камнемъ и бросаютъ его въ воду, говоря: "Gott gebe, dass der Kropf verschwinde, wie dieser Stein verschwindet"[111]{430}).

Во вс?хъ вышеприведенныхъ прим?рахъ д?йствіе какъ бы изображаетъ собой тотъ результатъ, какой долженъ за нимъ посл?довать. Этимъ ярко подчеркивается его значеніе. Если д?йствіе и не играетъ зд?сь бол?е важной роли, ч?мъ слово, то во всякомъ случа? вполн? равноц?нно съ нимъ. Прим?ръ Потебни даетъ поводъ къ ошибк? въ опред?леніи значенія д?йствія потому, что онъ представляетъ н?сколько иной видъ д?йствія, сопровождающаго слово. Въ приведенныхъ случаяхъ д?йствіе изображало ожидаемый результатъ. У Потебни этого н?тъ. Въ его прим?р? д?йствіе ничего не изображаетъ. Тутъ д?ло не въ имитаціи желаннаго, а — въ существующемъ уже на лицо (для сознанія заговаривающаго) качеств? предмета, фигурирующаго при заговор?. Изв?стный предметъ обладаетъ даннымъ свойствомъ. То же свойство желательно и въ другомъ предмет?. И вотъ стараются это свойство передать, перевести съ одного предмета на другой. Въ прикольн? челов?къ усмотр?лъ способность удерживать около себя лошадей. Ему желательно, чтобы и пас?ка точно такъ же удерживала пчелъ. И вотъ является попытка передать свойство прикольня пас?к?. Какъ же оно передается? Въ прим?р? Потебни никакого д?йствія, передающаго свойство, н?тъ. Свойство передается однимъ только словомъ, a д?йствіе не играетъ почти никакой роли: челов?къ только беретъ въ руки приколень. На томъ д?йствіе и останавливается. Поэтому-то и пришлось его объяснять, какъ только бол?е яркое выраженіе желаннаго образа. Д?ло въ томъ, что прим?ръ взятъ неудачный. Неудаченъ онъ потому, что представляетъ собою д?йствіе уже въ процесс? отмиранія. Первоначально знахарь

124

не ограничивался т?мъ, что находилъ приколень[112] и бралъ его въ руки. Н?тъ, онъ, нав?рное, д?лалъ больше: несъ выдернутый изъ земли приколень на пчельникъ и тамъ вбивалъ его. А словъ при этомъ онъ, быть можетъ, никакихъ и не произносилъ. Утверждаю я это на основаніи аналогіи съ другимъ пріемомъ удерживать пчелъ, очень сходнымъ съ разбираемымъ. Знахари сов?туютъ, "когда ударятъ къ утрени на Великъ день, быть на колокольн? и, посл? перваго удара, отломить кусокъ м?ди отъ колокола. Этотъ кусокъ м?ди приносятъ на пас?ку и кладутъ въ сердовой улей"{431}). Роль куска м?ди зд?сь совершенно аналогична съ ролью прикольня. Приколень около себя скотину держитъ — на звонъ колокола идутъ богомольцы; особенно много — на Великъ день. Что именно эта ассоціація играла зд?сь роль, видно изъ "пчелиныхъ словъ". Вотъ это-то свойство привлекать къ себ?, держать около себя и хотятъ передать пас?к?. Только въ одномъ случа? д?йствіе сохранилось ц?ликомъ и не требуетъ поясненія, а въ другомъ наполовину позабылось и нуждается въ поясненіи. Получается какъ разъ обратное тому, что утверждалъ Потебня: не д?йствіе служитъ поясненіемъ слова, а слово поясненіемъ д?йствія. Наконецъ, мы им?емъ и прямое указаніе на то, что вбиваніе колышка среди пас?ки д?йствительно происходило. Въ томъ же сборник?, откуда беретъ прим?ръ Потебня, читаемъ "науку коли ховати бджолы". "Третёго дня по Покров?, и затыкати ихъ вовною, а втыкати на средопостную нед?лю у середу, а коли будетъ студно, то то?лько? порушъ ульи назадъ, а на Святого Олекс?я челов?ка Божія пооттикай добре и пробе?й коломъ посред? пас?ки, и вложи тую вовну, и мувъ такъ: "Якъ тая вовна не можетъ выйти зъ моеи пас?ки… такъ бы мои бджолы"…{432}).

Для подобнаго обряда, в?роятно, первоначально и требовался приколень. Д?йствіе въ прим?р? Потебни отмерло въ самой существенной своей части: н?тъ передачи. А передача — характерный признакъ для вс?хъ аналогичныхъ обрядовъ при заговорахъ. Сл?дующіе прим?ры это подтвердятъ. Для того, чтобы "установить золотникъ",

125

обводятъ в?никомъ вокругъ живота больного, нажимая и приговаривая: "Кр?пко бярёзка на корни стоиць, такъ стань золотникъ на своимъ м?сьци того кряпч?й"{433}). Свойство дерева передается «золотнику» черезъ прикосновеніе. Что простымъ соприкосновеніемъ можно передавать всевозможныя свойства одного предмета другому, мы это еще не разъ увидимъ. Бол?е того: не всегда даже требуется непосредственное соприкосновеніе. Чары, напр., произведенныя надъ рубахой, отзовутся на ея влад?льц?, хотя бы онъ ее даже и не вид?лъ посл? того, какъ она подверглась чарамъ. Вспомнимъ процессъ о подубрусник?.[113] Довольно и того, что вещь им?етъ отношеніе къ челов?ку, какъ его собственность. Это явленіе достаточно изв?стное, чтобы о немъ много говорить. Психологическія основы его не разъ уже выяснялись изсл?дователями. Посмотримъ другіе прим?ры заговоровъ, передающихъ качества. Чтобы корова стояла спокойно, надо построгать съ хл?внаго столба стружекъ и положить ихъ въ ведро и напоить корову, приговаривая: "Как этот столп стоит, не шатнетси и не ворохнетси, с места не подаетси, так бы моя милая скотинка стояла, не шатнуласи и не ворохонуласи"{434}).

Въ сыту для пчелъ варятъ живыхъ муравьевъ и траву "лазоревые васильки". Ставя подъ улей, приговариваютъ: "Какъ муравей въ кочк? силенъ, такъ бы моя пчела сильна была, и какъ сей цв?тъ и трава прежде всякаго цв?ту и травы выходитъ, такъ бы моя пчела прежде всякой чужой пчелы на работу шла"{435}).

Отъ головной боли камень прикладываютъ къ голов? и говорятъ: qu’elle soit dure comme la pierre[114]{436})! Чтобы курица была несч?й, хозяйка беретъ первое яйцо, снесенное молодкой, проводитъ имъ трижды вокругъ головы мужа и говоритъ: "Сколько у (им. хозяина) на голов? волосъ, столько бы у рябушки (чернушки и пр.) зародышковъ, а у меня грошиковъ"{437}).

126

При головной боли рукой покойника обводятъ голову и говорятъ: "Какъ твоя рука замерла, такъ пусть замретъ моя голова"{438}). Съ подобными же словами употребляется кость падали при ломот? въ костяхъ{439}). — Чтобы погубить кого-нибудь со вс?мъ хозяйствомъ, надо въ углы дома и и хозяйственныхъ построекъ засунуть сухіе дубовые листья и говорить: "jak te li?cie usch?y, tak z ca?ym domom niech schnie (imi?) gospodarz i dzieci jego"[115]{440}).

Маришка-чарод?йка

Нашептала на листочки лазуревы

И бросала на Добрыню Никитича:

"Какъ сохнутъ листочки лазуревы,

Такъ сохни по Маришк? Добрынюшка,

По мн? по Маришк? курв? стравниц?"{441}).

Торговые люди, чтобы купцовъ привлечь, должны медомъ умываться, наговореннымъ такъ: "какъ пчелы ярыя роятца, да слетаютца, такъ бы къ торговымъ людямъ для ихъ товаровъ купцы сходились"{442}).

Испортить на смерть можно сл?дующимъ образомъ. Взять земли съ погоста и дать ее пить съ приговоромъ: "Какъ мертвый не встаетъ, такъ бы онъ (имя) не вставалъ: какъ у того мертваго т?ло пропало, такъ бы онъ (имя) пропалъ вовсе"{443}).

Приведенныхъ прим?ровъ достаточно, чтобы показать, что въ параллелистическихъ заговорахъ роль д?йствія была нисколько не меньше, a скор?е больше, ч?мъ роль слова. Для бол?е полнаго выясненія взаимоотношенія слова и обряда, укажу теперь, что д?йствіе, им?ющее магическую силу въ связи со словомъ, отнюдь не отъ слова заимствуетъ посл?днюю. Магическая сила обряда вполн? самостоятельна. Въ связи со словомъ мы наблюдали два

127

вида д?йствія: изображающее и передающее. Попытаюсь показать, что оба они обладаютъ магической силой и независимо отъ слова. Переходя къ этому виду чаръ, мы ц?ликомъ вступаемъ въ область симпатической магіи. Симпатическая магія широко распространена и практикуется у вс?хъ народовъ. Происхожденіе ея, в?роятно, гораздо древн?е заговоровъ. Ч?мъ первобытн?е народъ, т?мъ въ большемъ разм?р? онъ ее прим?няетъ. Область прим?ненія ея очень широка. Къ симпатическимъ средствамъ приб?гаютъ, когда желаютъ бороться съ бол?знью, когда хотятъ под?йствовать такъ или иначе на другого челов?ка и даже на всю природу. Первобытный челов?къ видитъ какую-то связь между разнообразными предметами и явленіями. Появленіе однихъ влечетъ за собою появленіе и другихъ, исчезновеніе — исчезновеніе. Въ симпатической магіи какъ бы отразился какой-то зародышъ представленія о неизм?нныхъ законахъ природы{444}). Вотъ какъ Вутке опред?ляетъ представленіе о симпатическомъ вліяніи: "что происходитъ съ однимъ изъ двухъ лицъ или вещей, находящихся въ симпатическомъ отношеніи другъ къ другу, то же самое ц?ликомъ или отчасти — и съ другимъ, или же, смотря по обстоятельствамъ, какъ разъ обратное"{445}). Разъ существуетъ такая связь, то естественно воспользоваться ею для самыхъ рязнообразныхъ ц?лей. Симпатическая связь чаще всего усматривается между явленіями, сходными въ какомъ-либо отношеніи. Сходство часто бываетъ такъ отдаленно, что можетъ ограничиваться простымъ созвучіемъ названій двухъ вещей. Постоянно симпатическая связь усматривается между вещью и т?мъ, кому она принадлежитъ. Разъ симпатическая связь существуетъ между явленіями сходными, то мы a priori можемъ утверждать, что при симпатическомъ л?ченіи явится н?что подобное параллелизму въ заговорахъ. Такъ оно и есть. Еще Вутке отм?тилъ это явленіе, говоря о параллелистическихъ формулахъ. "Ч?мъ является въ вещественной чар? симпатическое средство, т?мъ въ идеальной сфер? -

128

формула-параллелизмъ"{446}). Приведенные выше прим?ры заговоровъ, сопровождающихся д?йствіемъ изображающимъ, представляютъ прекрасный образецъ соединенія двухъ параллелей въ одномъ чарованіи.

Разсмотримъ сначала въ роли симпатическаго средства д?йствіе изображающее. Вотъ какъ производились чары на дождь. "Въ одной деревн? близъ Дерпта въ Россіи, во время сильной засухи, три челов?ка взбирались на сосны въ старой священной рощ?. Одинъ изъ нихъ билъ молоткомъ въ котелъ или маленькій боченокъ, изображая громъ, другой билъ головешкой объ головешку и разсыпалъ искры, изображая молнію, a третій, который назывался творцомъ дождя (rain-maker), пучкомъ в?токъ кропилъ на вс? стороны водою изъ посудины"{447}).

На остров? Голмагера,[116] къ востоку отъ новой Гвинеи, колдунъ производитъ дождь, погружая в?тку особаго дерева, въ воду и кропя ею землю{448}). Чары на дождь, заключающіяся въ брызганіи и поливаніи водой людей и зелени, достаточно изв?стны по работамъ Мангардта, Фрэзера, Аничкова и др. Он?, безусловно, коренятся въ примитивномъ представленіи дождя, какъ проливанія дождя изъ какого-то сосуда. Отсюда — сербскій обычай во время грозы ставить передъ избой столъ съ пустыми ложками{449}). Порожній сосудъ — лишенная дождя туча. Выраженіе (о дожд?) "льетъ, какъ изъ ведра" едва ли не отголосокъ этого примитивнаго взгляда на дождь.

Роды[117] представляются народу, какъ отмыканіе "воротъ т?лесныхъ". Отсюда рядъ опред?ленныхъ д?йствій для облегченія родовъ. Широко распространенъ обычай при родахъ отпирать въ дом? вс? замки, отодвигать ящики и т. п. Отсюда возникаетъ предписаніе: при родахъ "царскія дзьвери треба отчиниць"{450}), и Мансикка совершенно ошибочно полагаетъ, что обычай отпиранія царскихъ вратъ

129

возникъ на почв? апокрифа о томъ, что Богородица открыла врата храма на Сіонской гор?; а она — clavis, quae coelos aperit.[118] Того же происхожденія и обычай развязывать вс? узлы[119] на рожениц?, чтобы "разр?шеніе" было легко{451}). При трудныхъ родахъ разрубаютъ топоромъ связанные колья въ изгороди{452}). Рождающая женщина должна снять съ себя все, что им?етъ узелъ или замокъ: ключи, серьги, кольца, поясь и т. д.{453}). Колдунья, желая сд?лать бракъ безплоднымъ, во время в?нчанія завязываеть узелъ или запираетъ замокъ{454}). Препятствуетъ родамъ не только завязанный узелъ, но и все, что напоминаетъ собою его. У древнихъ римлянъ, которые также знали этотъ обычай, нельзя было им?ть скрещенными руки или ноги въ дом?, гд? находилась роженица, потому что это м?шаетъ родамъ{455}). Завязанный узелъ не только м?шаетъ челов?ческимъ родамъ, но и роду хл?ба. Страшный таинственный «заломъ», наводящій ужасъ въ деревняхъ и до сихъ поръ, не что иное, какъ тотъ же узелъ, м?шающій родамъ. Въ томъ вид?, въ какомъ большею частью у насъ встр?чается чара-заломъ, трудно съ перваго разу узнать узелъ, м?шающій родамъ, потому что, съ одной стороны, онъ окруженъ таинственностью и обросъ посторонними обрядами, а съ другой стороны — н?тъ налицо роженицы; напротивъ, чары распространяются на хозяина заломаннаго поля: онъ чахнетъ и умираетъ. Но едва ли сомнительно, что зд?сь играетъ главную роль все тотъ же узелъ. Русское названіе «заломъ» не такъ выразительно отм?чаетъ суть обряда. Такое указаніе даетъ польское названіе залома. Поляки говорятъ "zawi?zanie"{456}). Итакъ, главное д?йствіе указано: "заламываютъ — завязываютъ" на хл?б? узелъ. Какой же рожениц? онъ м?шаетъ? Роженица — поле. Узелъ

130

задерживаетъ роды поля. Заломы бываютъ двухъ родовъ: на челов?ка и на зерно. Отъ залома зерно урожается легков?сно{457}). Это значитъ, что роды хл?ба были плохи, трудны. Порча съ м?ста залома распространяется на всю заломанную полосу{458}). Первоначальный видъ залома, очевидно, былъ — на зерно, а потомъ уже распространился и на челов?ка, потому что, какъ мы вид?ли, между собственностью и хозяиномъ существуетъ симпатическая связь. — Обыкновенно узелъ разсматривается, какъ препятствіе росту (роду); но есть одинъ случай, когда онъ, напротивъ, помогаетъ. Чтобы помочь завязи огурцовъ, приб?гаютъ къ симпатическимъ чарамъ. Д?йствіе употребляется изображающее. Завязываютъ на ниткахъ узлы и разбрасываютъ ихъ по огуречнику{459}). Думаютъ, что, какъ на ниткахъ завязаны узлы, такъ и на плетяхъ явится завязь. Характеръ чары, очевидно, подсказанъ, съ одной стороны, сходствомъ названій, а съ другой — сходствомъ между плетью съ завязью и ниткой съ узлами.

Вс? упомянутые обряды, соблюдаемые при родахь, изображаютъ "разр?шеніе", "отчиненіе воротъ т?лесныхъ". Но существуетъ и другая группа обрядовъ, помогающихъ родамъ изображеніемъ легкихъ родовъ. Мужъ, когда родитъ жена, представляетъ, будто бы и онъ рождаетъ. Симулируетъ роды. Этимъ онъ помогаетъ жен?{460}). Въ ум? примитивнаго челов?ка связь между близкими людьми, какими являются мужъ, жена и д?ти, настолько т?сна, что съ мужа роженицы, какъ съ самой роженицы, снимаютъ поясъ и всякія повязки, чтобы облегчить роды{461}). Особенно ясно обнаруживается в?ра въ т?сную связь родственныхъ людей, когда, при бол?зни ребенка, принимаетъ л?карство не больной, а отецъ его{462}). — Чтобы плодъ легко вышелъ, устраиваютъ легкое прохожденіе какого-нибудь предмета черезъ другой. Напр., стр?ляютъ: какъ зарядъ легко вышелъ,

131

такъ плодъ легко выйдетъ{463}). Беременная женщина прол?заетъ черезъ обручъ{464}). Свободное прол?заніе изображаетъ свободный выходъ плода. Если роды медленно подвигаются впередъ, призываютъ мужа роженицы и заставляютъ его три раза пройти между ногами стоящей роженицы{465}). Своеобразная обязанность возлагается на старосту. Когда въ сел? родитъ кто-нибудь, староста долженъ прол?зать чрезъ обручъ{466}). Предъ выносомъ покойника изъ костела беременная женщина сп?шитъ выйти напередъ, чтобы роды были легче{467}). Мы уже вид?ли, что открытыя двери изображаютъ открытыя "врата т?лесныя". Мертвецъ зд?сь, какъ въ предыдущемъ прим?р? староста, изображаетъ, очевидно, плодъ. Какъ легко покойника сквозь двери выносятъ, такъ легко плодъ выйдетъ. На этомъ прим?р?, такъ же, какъ на чарахъ съ завязью, ярко отразилась одна изъ характерныхъ чертъ примитивной психологіи. Челов?къ сосредоточиваетъ все свое вниманіе на одной сторон? явленія, той, которая его интересуетъ по чему-либо въ данномъ случа?. Смежныя черты ускользаютъ изъ поля его вниманія. Беременную женщину интересуетъ при вынос? покойника та подробность, что его свободно проносятъ чрезъ двери. И вотъ она проводитъ параллель между выносомъ и родами. Все ея вниманіе сосредоточено на одной особенности наблюдаемаго и ожидаемаго явленій — на легкости выхожденія. На проведеніи такихъ аналогій и основывается большинство симпатическихъ средствъ. Но если бы женщина логичн?е и полн?е проводила аналогію, она бы должна была разсудить еще и такъ: изъ костела выносятъ покойника — изъ меня выйдетъ мертвый плодъ. Наличность въ сознаніи такой аналогіи на ряду съ первой заставила бы ее д?йствовать какъ разъ въ обратномъ направленіи. Точно такъ же и съ завязью огурцовъ. Если бы завязывающій помнилъ, что узелъ препятствуетъ

132

роду, онъ бы не сталъ раскидывать нитокъ съ узлами по огуречнику. Сходство однихъ чертъ привлекаетъ къ себ? все вниманіе и заставляетъ забывать о противор?чіи другихъ.

Оставимъ чары, сгруппировавшіяся вокругъ родовъ, и посмотримъ другіе прим?ры симпатическаго возд?йствія изображеніемъ. Бортянники въ Великій четвергъ зал?заютъ на дерево, жужжатъ и гайкаютъ, думая, что пчелы будутъ садиться на этомъ дерев?{468}). Очевидно, что они изображаютъ пчелъ, съ шумомъ вьющихся вокругъ дерева. — Д?вицы, или кто другой, квокчутъ въ солом?, чтобы куры квоками{469}). — Близъ Бордо, чтобы предохранить отъ б?шенства, паціента сажали въ море, близъ берега. Когда приближалась волна, паціента нагибали такъ, чтобы она перекатилась чрезъ него (изв?стіе отъ 1731 г.){470}). Это д?йствіе изображаетъ смываніе «шалу». Въ русскихъ заговорахъ нер?дко просятъ водицу-царицу смыть «шалъ» съ раба Божія. Такъ какъ между челов?комъ и вещью, ему принадлежащей, признается т?сная связь, то вм?сто больного можно на берегу класть его рубашку, чтобы вода смыла бол?знь{471}). — Больному глазами ребенку мать вылизываетъ глаза, какъ бы вылизывая бол?знь{472}). — Ср?заютъ ячмень серпомъ, чтобы ячмень исчезъ съ глазу{473}). — Чтобы осл?пить кого-нибудь, берутъ его волосъ, зашиваютъ имъ глаза жабы и кладутъ жабу подъ камень. Тотъ, чей волосъ, не сможетъ открыть глазъ{474}). Можно просто прод?ть волосъ въ глазъ жабы и пустить ее{475}). — Чтобы удержать у кого-нибудь мочу, берутъ в?тку березы, д?лаютъ на ней нар?зы и вбиваютъ на дн? источника. Сколько нар?зовъ — столько дней не будетъ мочи{476}). — Въ Вологодской губ. при первомъ

133

гром? перекувыркиваются, чтобы поясница въ этомъ году не бол?ла. Что означаетъ этотъ обрядъ, мы узнаемъ изъ присказки, какой сопровождается подобный обычай въ Костромской губ. Тамъ, увидя въ первый разъ весной журавлей, ложатся на траву и семь разъ перекувыркиваются черезъ голову или перевертываются съ боку на бокъ, приговаривая:

Журавель, журавель,

У тебя шея коломъ,

А у меня спина колесомъ,

А не крюкомъ.

Спина во время полевыхъ работъ будетъ "пружинная"{477}). — Если забить гвоздь въ свъжій сл?дъ лошади, лошадь охром?етъ{478}). — Колдунъ отнимаетъ у коровъ молоко, об?гая дворъ и изображая руками доеніе коровы{479}). По чешскому пов?рію, в?дьмы плахтой собираютъ росу и, пов?сивши ее, выдаиваютъ росу съ четырехъ концовъ. Этимъ он? задаиваютъ чужихъ коровъ{480}). — Отъ impotentia virilis рекомендуется такое средство: вынуть изъ земли колышекъ, помочиться въ ямку и снова вставить туда колышекъ, уже другимъ концомъ вверхъ{481}). Что колышекъ зд?сь изображаетъ фаллусъ, это несомненно. Въ народной поэзіи есть аналогичные образы съ т?мъ же значеніемъ. Напр., въ былинахъ о Ставр? — чернильница и перо, кольцо и свайка. — Чтобы погубить кого-нибудь на смерть, од?ваютъ птицу, какъ челов?ка, даютъ ей имя этого челов?ка и хоронятъ ее{482}). — Широко распространено у различныхъ народовъ в?рованіе въ то, что, поражая изображеніе челов?ка, поражаешь его самого. Если простр?лить чей-нибудь портретъ, то умретъ изображенный на немъ{483}). Съ

134

этою же ц?лью простр?ливаютъ восковое изображеніе{484}). Между прочимъ на этомъ в?рованіи покоится одна изъ легендъ о св. Никола?. Жидовинъ поручилъ икон? св. Николая оберегать имущество. Разбойники обокрали жидовина. Жидовинъ въ наказаніе бьетъ икону. Посл? этого св. Николай является разбойникамъ съ ранами на т?л?{485}). — У румынъ въ гробъ къ груднымъ д?тямъ кладутъ два шарика воску, напитанные молокомъ матери, чтобы у матери не бол?ли груди{486}). Шарики, несомн?нно, зд?сь изображаютъ материнскія груди. — Когда новобрачная сядетъ за столъ, тотчасъ даютъ ей чужого ребенка на руки, чтобы и ей им?ть д?тей{487}). Это — изображеніе желаннаго явленія. — Чтобы умертвить врага, надо сд?лать изъ глины маленькаго челов?ка и, уложивъ его въ нарочно сд?ланный деревянный гробокъ, закопать въ землю. По м?р? его истл?ванія, будетъ разрушаться и здоровье врага{488}). Чара эта была изв?стна еще ассирійцамъ{489}). Бирманцы д?лаютъ такое изображеніе изъ земли, взятой изъ-подъ сл?да челов?ка, котораго хотятъ зачаровать{490}). Сл?дъ челов?ка — часть самого челов?ка. Что прод?лаешь надъ сл?домъ, то случится и со вс?мъ челов?комъ. Поэтому чары надъ сл?домъ очень распространены и разнообразны. Но всегда он? являются изображеніемъ желаннаго явленія. Наприм?ръ, если варить золу, въ которой остались сл?ды вора, то посл?дній самъ придетъ къ обокраденному, потому что у него будетъ кип?ть кровь{491}). Мы уже вид?ли, что вещь разсматривается какъ часть своего влад?льца. Поэтому и надъ лоскутомъ отъ платья вора, какъ надъ сл?домъ, можно прод?лывать чары въ род? чаръ надъ сл?домъ. Если воръ оставитъ на м?ст? кражи лоскутъ платья, то

135

этотъ клочекъ съ терновыми в?тками, булавками и стекломъ надо пов?сить въ трубу. Это вызоветъ у вора нестерпимыя боли во вс?хъ членахъ т?ла{492}). Во вс?хъ т?хъ случаяхъ, гд? чарованію подвергается какая-нибудь вещь, им?ющая отношеніе къ челов?ку, котораго желаютъ зачаровать, обрядъ до н?которой степени перестаетъ быть просто изобразительной чарой: колдунъ въ такихъ случаяхъ какъ бы прямо д?йствуетъ физически на другого челов?ка. Если при кровотеченіи изъ носа собранную въ яичную скорлупку кровь бросить на горячіе угли, то кровь остановится. Засыханіе крови въ скорлупк? изображаетъ засыханіе крови въ носу{493}). Но въ то же самое время кровь въ носу какъ бы на самомъ д?л? подвергается д?йствію горячихъ углей: они сушатъ кровь, вытекшую изъ носа, сл?довательно, сушатъ и ту, что осталась еще въ носу. — Ограничусь этими прим?рами; ихъ вполн? достаточно, чтобы показать, какъ широко въ народ? практикуется симпатическая магія, выражающаяся въ д?йствіи изображающемъ.

Не мен?е распространенъ и другой видъ — передача свойствъ одного предмета другому. Посмотримъ. Съ одной стороны, в?ра въ то, что часть обладаетъ свойствомъ ц?лаго{494}), а съ другой — в?ра въ возможность передачи этихъ свойствъ простымъ прикосновеніемъ{495}) были причиною возникновенія амулетовъ. Не буду распространяться объ этомъ общеизв?стномъ явленіи. Возьму лучше случаи, гд? играютъ роль не постоянные амулеты, а предметы, къ которымъ приб?гаютъ только въ опред?ленные моменты. Особенною популярностью въ этомъ отношеніи пользуются останки умершаго. Дикіе по?даютъ умершихъ родственниковъ съ ц?лью пріобр?тенія ихъ добрыхъ свойствъ{496}). Сообщаемые Фрэзеромъ въ упоминавшейся выше работ? случаи по?данія "челов?ко-боговъ" покоятся на той же психологической

136

основ?. Это — своеобразное "пріобщеніе". По?дающій пріобр?таетъ свойства по?даемаго. Отголоски такого в?рованія до сихъ поръ встр?чаются въ народныхъ поэтическихъ произведеніяхъ. Наприм?ръ, въ сказк? сила богатыря передается другому съ его выпитою кровью{497}). Святогоръ передаетъ свою силу со своей п?ной{498}). Если можно передавать и получать такимъ образомь хорошія качества, то можно передавать и дурныя. Бол?знь можно перевести съ одного челов?ка на другого при помощи слюны или волосъ больного{499}). Точно такъ же можно передать бол?знь и черезъ б?лье больного. Въ б?ль?, въ какомъ челов?къ захворалъ лихорадкою, выйти на распутье и тамъ снявъ его оставить. Кто подниметъ, на того и перейдетъ лихорадка{500}). Въ сказк? королевны хотятъ умыться кровью красавицы, чтобы самимъ сд?латься красавицами{501}). Когда одинъ челов?къ "пріобщается" частью другого, то между ними устанавливается какая-то связь, какое-то единство. Поэтому, если желаютъ пріобр?сти чью-нибудь любовь, то стараются свою кровь или потъ, передать съ пищей этому челов?ку{502}). Если допустить существованіе такого "закона природы", то н?тъ ничего удивительнаго, что фельдшеръ, которому, вм?сто его отрубленной руки, приросла рука вора, самъ сд?лался воромъ{503}). Симпатическое родство между двумя существами можетъ установиться даже благодаря одной лишь общности именъ. Младенецъ, носящій имя преподобнаго, будетъ счастливъ, мученика — несчастливъ{504}). Выше мы вид?ли, что въ заговорахъ отм?чается то свойство покойника, что онъ он?м?лъ, оц?пен?лъ и боли не чувствуетъ. Поэтому-то при разныхъ боляхъ и стараются какъ-нибудь притти въ соприкосновеніе

137

съ покойникомъ, чтобы получить его завидныя качества. Останки покойника считаются талисманами{505}). Желая получить исц?леніе, кусаютъ палецъ трупа, прикасаются къ трупу{506}). Трутъ пальцемъ покойника больной зубъ{507}). Мертвая рука ц?лебна{508}). Л?чатъ могильными косточками{509}). Такъ какъ гвоздь въ гробу им?етъ н?которое отношеніе къ покойнику, то и онъ обладаетъ т?ми же свойствами{510}). Зубъ покойника помогаетъ отъ головной боли{511}). Зубъ умершаго насильственной смертью ц?лебенъ. Имъ древніе римляне сов?товали накалывать десны{512}). Они же л?чили эпилептиковъ кровью и т?ломъ гладіаторовъ{513}). Если ту палку, которой м?ряли гробъ покойника, подсунуть подъ крышу чужого дома, то и тамъ будетъ покойникъ{514}). Когда ?дутъ пахать, нельзя садиться на дальней лавк?, потому что на эту скамью ставятъ покойника{515}). Повидимому, «мертвенность» черезъ скамью и пахаря можетъ передаться земл?. Зубную боль можно выл?чить, т?мъ или инымъ способомъ придя въ соприкосновеніе съ животнымъ, обладающимъ хорошими зубами. Древніе л?чили зубы, накалывая десны зубами собаки, ящерицы или ужа{516}). Жеваніе волчьяго зуба помогаетъ легкому прор?зыванію зубовъ у ребенка{517}). Въ Россіи волчій зубъ в?шаютъ д?тямъ на шею для зуборощенія{518}). Иногда въ мышиныхъ гн?здахъ находятся камушки, изгрызенные мышатами; камушки эти у малорусовъ служатъ средствомъ отъ зубной

138