IV Заговорные мотивы

IV

Заговорные мотивы

[140] Ни на одномъ изъ мотивовъ не удается полностью просл?дить описанный выше процессъ развитія. Объясняется это, конечно, т?мъ, что въ запись попала лишь ничтожная часть существовавшихъ когда-то редакцій, и изсл?дователю приходится довольствоваться только скудными крохами. Различные мотивы въ им?ющихся записяхъ съ большей или меньшей полнотою представляютъ различныя стороны этого процесса. Въ однихъ, напр., сохранилось больше указаній на исторію отмирающаго обряда. Въ другихъ — на ростъ эпической части. Въ третьихъ — на роль симпатическихъ эпитетовъ при разработк? ми?а, вошедшаго въ заговоръ и т. д. Поэтому въ большинств? случаевъ отд?льные мотивы и будутъ иллюстрировать отд?льные историческіе этапы. Общее же представленіе должно получиться отъ всей ихъ совокупности. Какъ ясно изъ предыдущаго, первое м?сто въ исторіи заговорнаго мотива занимаетъ процессъ отмиранія породившаго его обряда. Это отмираніе снимаетъ путы съ сопровождающей обрядъ формулы и даетъ полный просторъ ея развитію. Поэтому я и начну съ такого мотива, гд? данный процессъ выразился ярче всего.

Начну съ мотива чудесной щуки. Онъ развился въ заговорахъ отъ грыжи. Наибол?е распространенный способъ л?ченія этой бол?зни — "загрызаніе" грыжи зубами. Иногда просто «пригрызаютъ», закусываютъ больное м?сто{613}). Но чаще при закусываніи поясняютъ д?йствіе.

Такъ, напр., приговариваютъ: "Не ты меня загрызаешь, а я тебя грызу. Тьфу, тьфу! я тебя загрызаю"{614}). "Не т?ло и не пупъ кусаю, а кусаю злую и лихую грыжу, выживаю изъ т?ла и укр?пляю раба божьяго на в?ки"{615}). Разъ закусывается не т?ло и не пупъ, то вм?сто пригрызанія пупа можно, очевидно, пригрызать и что-нибудь другое. Такъ оно и есть. Пригрызаютъ, напр., щепку съ т?мъ же символическимъ значеніемъ{616}). Это чист?йшій видъ симпатическаго л?ченія изобразительнымъ д?йствіемъ. Въ заговорной формул? пока н?тъ ничего непонятнаго. Но существуетъ ц?лый рядъ заговоровъ отъ грыжи, въ которыхъ говорится о какой-то чудесной щук?. Откуда взялся этотъ образъ? Ми?ологи усмотр?ли въ немъ отраженіе ми?а о божественной рыб?. Для Мансикка рыба — символъ Христа. Не будемъ объ этомъ спорить, а только посмотримъ, н?тъ ли указаній на то, какъ явился образъ щуки въ заговорахъ отъ грыжи и какъ онъ развивался. Вотъ одинъ изъ самыхъ простыхъ заговоровъ, въ какомъ встр?чается щука.

Посл? шаблоннаго вступленія — "Въ чистомъ пол? течетъ р?чка медвяная, берега золотые; плыветъ по этой р?чк? рыба, а имя ей щука. Зубы у ея жел?зны, щеки м?дны, глаза оловянны. И тая щука жел?зными зубами, м?дными щеками, оловянными глазами загрызаетъ, закусываетъ и заглядываетъ лобочную грыжу, киловую грыжу" и т. д. сл?дуетъ перечень грыжъ и шаблонная заключительная формула{617}).

Прежде всего, какъ могъ попасть въ заговоръ образъ какой бы то ни было щуки? Грыжу можетъ «прикусывать» не только челов?къ. Часто прикусываетъ и мышь. Къ пупку припускаютъ голодную мышь, и она его прикусываетъ{618}). Сходнымъ пріемомъ л?чатъ коровье вымя, выскребая бол?знь когтями кота{619}). В?роятно, кошачьи когти и

166

зубы употреблялись и при л?ченіи грыжи. Во всякомъ случа? въ заговорахъ отъ грыжи иногда упоминается котъ, загрызающій грыжу{620}). Аналогиченъ съ этимъ пріемомъ и способъ л?ченія конской бол?зни «ногтя». Спину больной лошади скребутъ рысьими когтями, читая заговоръ, въ которомъ говорится о Булатъ-д?виц? съ рысьими когтями, выщипывающей бол?знь изъ скотины{621}). Является вопросъ, не прикусывала ли грыжу и щука? Въ этомъ н?тъ ничего нев?роятнаго. Мы знаемъ, что щука играетъ изв?стную роль въ народной врачебной практик?. Такъ, напр., употребленіе щуки изв?стно при л?ченіи желтухи: "берутъ въ руки щуку и глядятъ на нее, покуда она уснетъ"{622}). Роль щуки зд?сь не совс?мъ ясна. Можно было бы предположить, что пристальнымъ взглядомъ хотятъ передать бол?знь щук?. Можетъ быть, что н?которыми, особенно въ поздн?йшее время, такъ это и понималось. Но трудно допустить, чтобы таковъ именно былъ первоначальный смыслъ присутствія щуки. Въ предыдущей глав? я подробно останавливался на пріемахъ передачи бол?зней животнымъ. Тамъ мы вид?ли, что чаще всего бол?знь передаютъ животнымъ при помощи купанія въ одной и той же вод? больного и животнаго. Или же даютъ съ?сть животному какой-нибудь предметъ, такъ или иначе поставленный въ связь съ больнымъ (хл?бъ, яйцо, которыми выкатываютъ больного, ногти больного и т. п.). Пріема же передачи бол?зни животному взглядомъ мн? ни разу не встр?чалось. Поэтому я и въ данномъ случа? не могу принять такого объясненія присутствія щуки. В?роятн?е всего предположить, что зд?сь мы им?емъ д?ло съ какимъ-то обрядомъ въ процесс? отмиранія. Им?емъ д?ло съ обрядомъ, не доведеннымъ до конца. Случай аналогичный съ прим?ромъ Потебни. Какъ тамъ перестали доводить обрядъ до конца, а лишь ограничиваются т?мъ, что берутъ въ руки приколень, такъ и зд?сь: щуку берутъ въ руки, но зач?мъ берутъ — позабыли. Однако можно установить, зач?мъ ее брали. Существуетъ способъ передачи бол?зни щук? совершенно

167

аналогичный съ разсмотр?нными выше. Щуку заставляютъ съ?сть слюну больного{623}). Съ?дая слюну, щука съ?даетъ и бол?знь. Возвратимся теперь къ л?ченію грыжи. Два факта установлены: 1) грыжу можетъ загрызать челов?къ или мышь, 2) щука можетъ съ?дать (загрызать) бол?знь. Такъ не существовало ли и третьяго факта: не загрызала ли щука и грыжу? Этотъ фактъ не засвид?тельствованъ. Однако говорить о его существованіи можно не только на основаніи одной аналогіи. Въ обрядахъ, сопровождающихъ л?ченіе грыжи, сохранился слабый отголосокъ того, что щука д?йствительно играла въ нихъ предполагаемую роль. У Виноградова посл? одного заговора отъ грыжи, въ которомъ говорится о щук?, сообщается рецептъ: "Говорить трижды на сало ворванное наштикисъ и натерино млеко. А мазать безъимяннымъ перстомъ или щучьими зубами противъ того м?ста, гд? грызетъ"{624}). У Ефименко посл? того же заговора приписка: "говори трижды на сало ворванное, или на кислыя шти, или на матерно млеко, или на щучьи зубы, и мазать безъименнымъ перстомъ противъ того м?ста, гд? грызетъ"{625}). Мы, очевидно, присутствуемъ зд?сь при самомъ посл?днемъ фазис? отмирающаго д?йствія и можемъ отчасти вид?ть, какъ совершалось отмираніе. Видимъ, что первоначальный смыслъ его забытъ и все бол?е забывается, и скоро оно совершенно отомретъ. Въ приписк? Виноградова требуется мазать саломъ при помощи щучьяго зуба больное м?сто. Это указаніе, если не на то, что щука пригрызала, какъ мышь, то по крайней м?р? на то, что зубами ея скребли больное м?сто, какъ скребутъ больную скотину кошачьими или рысьими когтями. Но, хотя и упоминаются щучьи зубы, смыслъ ихъ присутствія уже потерянъ. Поэтому-то и не настаивается на ихъ употребленіи: мазать можно или зубами, или перстомъ. Зд?сь мы видимъ взаимод?йствіе двухъ способовъ л?ченія грыжи: загрызаніемъ или выскребаніемъ и смазываніемъ саломъ. Перев?съ оказался на сторон? смазыванія. Первый же способъ забылся. Однако щучьи зубы

168

все еще требовались при л?ченіи грыжи, и, чтобы осмыслить ихъ присутствіе, имъ навязали совершенно неподходящую роль — смазываніе. Такъ на этомъ прим?р? мы видимъ, какъ одинъ пріемъ врачеванія выт?сняется другимъ. Самыя средства л?ченія въ обоихъ случаяхъ сильно разнятся. Л?ченіе смазываніемъ саломъ ближе подходитъ къ пріемамъ современной медицины. Еще дальше пошло забвеніе по второй приписк?. Тутъ уже мажутъ только перстомъ. Въ первомъ случа? зубъ еще соприкасался съ т?ломъ, указывая этимъ на прежнее свое значеніе; во второмъ онъ уже не соприкасается. На щучьи зубы только наговариваютъ, да и то не обязательно: можно говорить на сало, на кислыя щи. А такъ какъ для большинства легче достать сало или кислыя щи, то, очевидно, рано или поздно щучьи зубы должны совершенно забыться. Такъ д?йствіе отмерло. Но вм?сто его развилось слово, изображая то, что раньше д?лала щука. Возстановить полную картину развитія мотива щуки по им?ющимся записямъ н?тъ возможности. Сохранились только отд?льные этапы. Указаніе на то, что щучьи зубы употреблялись знахарями, какъ устрашающее средство противъ бол?зней, сохранилось въ заговор? XVII в?ка отъ порчи (притчи): "пущу на притчу щучьи зубы, росомаши ногти"…{626}). Одной изъ первыхъ редакцій мотива надо считать сл?дующую: "У меня зубы щучьины. Я не т?ло грызу" и т. д.{627}). Благодаря ей становится понятна роль щучьихъ зубовъ. Очевидно, л?карь изображалъ собою при помощи ихъ щуку. Подобные прим?ры изображенія изъ себя животныхъ съ л?чебною ц?лью намъ уже встр?чались. Мать изображаетъ корову, облизывая больного ребенка; брешутъ собакой, чтобы выгнать бол?знь, и т. п. Такимъ образомъ, можно съ полной ув?ренностью сказать, что щука участвовала въ загрызаніи грыжи. Отсюда и появленіе ея въ заговорахъ отъ этой бол?зни. Какъ показываетъ только что приведенный заговоръ, д?ло могло начаться съ простого упоминанія одного имени щуки, чтобы пояснить смыслъ того д?йствія, какое

169

совершалъ знахарь. Поясненіе было необходимо, потому что, какъ мы вид?ли, роль щучьихъ зубовъ при л?ченіи грыжи д?йствительно переставала пониматься. Такимъ образомъ, до сихъ поръ весь процессъ ясенъ. Сначала пупъ пригрызала щука. Потомъ шуку сталъ зам?нять самъ знахарь, изображая собою щуку при помощи ея зубовъ. Дал?е и самый пріемъ "грызенія" сталъ отмирать: вм?сто пупа можно грызть щепку. Роль щучьихъ зубовъ тутъ уже забывается; приходится ее пояснять; точно такъ же приходится пояснять и самое грызеніе. На этой ступени и могли зарождаться формулы въ род? выше приведенной. Такъ попала въ заговоръ щука. Но въ заговор? оказалась не простая щука, а какая-то чудесная. Зубы у ней жел?зны, щеки м?дны, глаза оловянны. Откуда такой образъ? Могутъ ли эти эпитеты указывать на то, что р?чь идетъ о какой-то ми?ической божественной рыб?, какъ утверждали ми?ологи. Кажется, что н?тъ. Зд?сь мы просто им?емъ д?ло съ симпатическими эпитетами, о которыхъ говорилось въ морфологіи. Они даны щук? только зат?мъ, чтобы ярче отт?нить ея способность грызть, подчеркнуть именно то ея свойство, которое въ данномъ случа? въ ней ц?нится. Это очень распространенный пріемъ заговорнаго творчества. Охотникъ, напр., заклинаетъ зайцевъ итти въ его "петельки шелковыя". "Присушивающій" становится на простой в?никъ, а говоритъ, что — на "шелковый в?никъ" "б?лымъ бумажнымъ т?ломъ"{628}). Пастухъ, замыкая замокъ, приговариваетъ, что замыкаетъ замки «булатные», "золотые" и т. д. Читаютъ заговоръ надъ простымъ камушкомъ, а называютъ его "чистый хрустальный"{629}).

Вс? такіе эпитеты только подчеркиваютъ добротность того предмета, къ какому прилагаются. Когда создавались въ заговорахъ подобные образы, они не предполагали за собой никакихъ ми?овъ. Ми?ъ тутъ только впервые творился, творился съ прямою практическою ц?лью. Что въ данномъ случа? эпитеты взяты не изъ готоваго ран?е ми?а, а прямо на м?ст?, такъ сказать, созданы, видно изъ того, что они принадлежатъ не одной только щук?. Знахарка

170

говоритъ и про свои зубы и щеки, что они "жел?зные". "Я тебя, грыжа, грызу зелезныма зубами"…{630}). Въ другомъ заговор? Богородицу и бабушку Соломониду просятъ помочь "младенця обабить и на добро здоровьё наладить, заись и загрысь медныма щоками и жалезныма зубами и булатныма устами"{631}). У бабушки Соломонидушки у самой оказываются "м?дныя щеки, жел?зные зубы".

Отъ д?тской грыжи повитуха заговариваетъ: "Бабушка Соломонидушка у Пресвятой Богородицы грыжу заговаривала (или заедала) м?дными щеками, жел?зными зубами, такъ и я заговариваю у раба б. N."{632}). Конечно, во вс?хъ этихъ случаяхъ эпитеты только подчеркиваютъ эффектъ загрызанія. Соломонія, какъ и сама знахарка, встр?чается въ заговорахъ и безъ жел?зныхъ зубовъ, а какъ обыкновенный челов?къ.

"Бабушка Соломонія мыла, парила р. б. N. въ парной бан?, за?дала, загрызала и заговаривала грыжныя грыжи у раба б. N." Дал?е грыжа ссылается въ чистое поле грызть "с?рый камень"{633}). Конечно, и щука была первоначально просто щука, такъ же, какъ и зубъ, о которомъ упоминаетъ знахарь, просто щучій зубъ, а не жел?зный щучій зубъ. Въ параллель къ жел?зной щук? появляется и жел?зный мужъ, по?дающій и пожирающій грыжу{634}). Кром? того, что эпитеты "м?дный", "жел?зный" даются не только щук?, а и челов?ку, у щуки-то они не устойчивы. Въ однихъ случаяхъ, какъ и у бабушки Соломонидушки, эпитетъ подчеркиваетъ кр?пость однихъ только зубовъ: "щука, ежевая кожа, булатные зубы"{635}). Въ другихъ случаяхъ онъ превращается "въ сквозной симпатическій" эпитетъ. Такъ въ одномъ изъ заговоровъ отъ грыжи попадается "щука золотая и перье золотое и кости золотыя, и зубы золотыя", и щуку просятъ выгрызть грыжу "золотыми зубами"{636}). А

171

какъ появляются симпатическіе сквозные эпитеты, мы уже вид?ли. Они ничто иное, какъ отраженіе симпатическихъ чаръ въ слов?. Вс? они создаются для того, чтобы отт?нить ярче желанное качество. Въ данномъ случа? желательна особенная кр?пость зубовъ для загрызанія грыжи. Потому-то они и "жел?зные" или «золотые». Точно такъ же и замки, которые запираетъ пастухъ, бываютъ «булатные» и «золотые». Такъ на почв? симпатическаго обряда создается ми?ическій образъ. А разъ онъ появился, и формула, содержащая его, оторвалась отъ обряда, то дальн?йшее его развитіе можетъ пойти въ самыхъ разнообразныхъ направленіяхъ. Щука, напр., изъ существа, врачующаго грыжу, сама сд?лалась олицетвореніемъ грыжи. Отсюда — появленіе въ заговорахъ такихъ выраженій: "ой еси грыжа, вошла еси ты въ р. б. N. въ вотчину щукою…"{637}).

Такова судьба образа щуки въ заговорахъ отъ грыжи. Но образы современной заговорной литературы не отличаются особенной прочностью прикр?пленія къ своему родному м?сту. Создавшись на почв? опред?леннаго обряда, они отрываются потомъ отъ него и начинаютъ блуждать по самымъ разнообразнымъ, областямъ. То же случилось и съ чудесной щукой. Разъ создался ми?ъ о животномъ, отгрызающемъ бол?знь, то почему бы ему отгрызать только грыжу. Почему не отгрызать, напр., "конскій ноготь"? И чудесная щука д?йствительно является въ этой роли{638}). Есть еще у щуки и совершенно особая роль: она уноситъ ключи, которые, по закр?пк?, бросаются въ море{639}). Но зд?сь уже образъ заговорной щуки сливается съ представленіемъ о другой рыб?, какая, по древней легенд?, проглатываетъ ключъ или кольцо. Изсл?дованіе ихъ отношеній не входитъ въ рамки настоящей работы.

Пока мы занимались мотивомъ чудесной щуки, изолировавши его отъ другихъ побочныхъ образовъ. На самомъ д?л? этого въ заговорахъ н?тъ. Образы заговорной литературы вступаютъ, какъ я уже сказалъ, въ самыя разнообразныя соединенія. То же случилось и со щукой. Почти вс?

172

д?йствія эпическихъ заговоровъ сосредоточиваются въ чистомъ пол?, въ океанъ-мор?, у латыря-камня. Туда же должна, конечно, попасть и щука. Уже въ первомъ приведенномъ мною заговор? шаблонное начало "Встану благословясь, пойду… въ чисто поле. Въ чистомъ пол? течетъ р?чка медвяная, берега золотые…" Представленіе о р?чк? медвяной съ золотыми берегами создалось, какъ кажется, подъ вліяніемъ все т?хъ же симпатическихъ эпитетовъ. Сквозные эпитеты проникаютъ не только весь тотъ образъ, при какомъ они впервые зародились, но и всю обстановку, въ какой пом?щается такой образъ. Такъ въ заговорахъ на остуду ледянымъ является не только д?йствующее въ заговор? лицо, но и вся обстановка. Наклонность эпитетовъ щуки «медная» и «золотая» обратиться въ сквозные была мною отм?чена выше. Зд?сь мы, какъ будто, наблюдаемъ то же самое стремленіе. Въ одномъ случа? эпитетъ ограничивался только образомъ щуки (золотой), а въ другомъ затронулъ и обстановку, въ какой д?йствуетъ щука. Такъ получилась, в?роятно, р?ка "м?дна" (м?дяна) и берега «золотые». Поздн?е уже, подъ вліяніемъ другого представленія о р?кахъ медовыхъ съ кисельными берегами, "м?дяна" зам?нилась словомъ «медвяна». Аналогиченъ этому образу другой — "океанъ-море жел?зное"{640}). — По другой редакціи въ пол? оказывается уже не р?ка, a "окіянъ-море, и есть на окіян?-мор? б?лый камень, и есть подъ б?лымъ камнемъ щука…" Дал?е сл?дуетъ описаніе щуки и просьба выгрызть грыжу у р. б. Это первая часть заговора. Вторая часть органически не связана съ первой. Это новый мотивъ, развившійся изъ другого пріема л?ченія грыжи. Наконецъ, посмотримъ наслоенія въ самомъ длинномъ изъ сохранившихся заговоровъ отъ грыжи. Въ окіан?-мор?, на латыр?-камн?, уже является чудесный теремъ; въ терем? красна-д?вица; къ д?виц? просьба: "дай ты мн? р. б. грыжныхъ словъ", и сл?дуетъ жалоба на грыжу. "И возговоритъ красна д?вица: ой еси грыжа, вошла еси ты въ р. б. N. въ вотчину щукою, и ты выйди изъ него окунемъ, и пойди къ б?лому каменю…"{641}). Сл?дуетъ формула ссыланія бол?зни.

173

Такимъ образомъ, основная часть, собственно заговоръ, оказывается вложенной въ уста чудесной д?вицы. По поводу неоднократно встр?чающагося при разбираемомъ мотив? ссыланія грыжи къ "б?лому" или "с?рому" камню, зам?чу, что въ этомъ отразилось вліяніе другого мотива, только что упомянутаго выше. Второй мотивъ развился изъ симпатическаго обряда, изображавшаго переведеніе грыжи на камень при помощи мочи. Упоминаніе объ этомъ камн? въ мотив? щуки, конечно, облегчило до н?которой степени пріуроченіе посл?дней къ латырю-камню.

Итакъ, въ какомъ же отношеніи разобранный мотивъ стоитъ къ изложенной выше теоріи? Мы уже вид?ли, что вплоть до появленія эпической части соотв?тствіе устанавливается на вс?хъ ступеняхъ. Началось съ чистаго д?йствія, потомъ д?йствіе постепенно забывается, смыслъ его теряется, словомъ, оно отмираетъ, въ результат? чего необходимымъ образомъ появляются словесныя формулы. Вид?ли, наконецъ, какъ могъ попасть въ эти формулы образъ щуки; вид?ли, какъ обращался этотъ образъ въ фантастическій ми?ъ. Съ появленіемъ ми?а является и эпическая часть. Въ развитіи эпической части въ III гл. также установлено н?сколько ступеней: 1) ссылка на предыдущій аналогичный случай (д?йствительный или ми?ическій), 2) приписываніе этому прецеденту божественнаго характера (д?йствующія лица боги и святые), 3) заговорная формула вкладывается въ уста необыкновеннаго существа (боги, святые, чудесные люди). Согласуется ли мотивъ щуки въ своемъ развитіи съ этими этапами? Предварительно надо зам?тить, что мотивъ щуки является только частнымъ проявленіемъ другого мотива бол?е широкаго, какъ это видно изъ предыдущаго, мотива "загрызанія". В?дь мы вид?ли, что "загрызаніе" совершалось не одной только щукой, а еще и челов?комъ и мышью. Поэтому естественно ожидать, что развитіе пойдетъ и въ направленіи этихъ образовъ. Д?йствительно, мы вид?ли, что "бабушка Соломонидушка" можетъ съ усп?хомъ зам?нять щуку. Образъ мыши въ эпическихъ заговорахъ мн? не попадался. Если даже допустимъ, что его н?тъ вообще въ записи, то и тогда нельзя еще утверждать, что его не существовало на самомъ д?л?. Всегда надо помнить, что въ запись попала незначительная

174

часть существовавшихъ заговоровъ. Однако, мн? кажется, что мышь д?йствительно не попала въ эпическую часть. Почему — объясню ниже. Сложность мотива "загрызанія" отчасти затемняетъ изсл?дуемый процессъ. Кром? того a priori предполагающаяся утрата многихъ редакцій и варіантовъ подтверждается еще т?мъ обстоятельствомъ, что сохранившіяся редакціи очень сильно разнятся другъ отъ друга. Безспорно, существовалъ ц?лый рядъ переходныхъ ступеней. Совершенно, напр., невозможно просл?дить, какъ щука обратилась въ олицетвореніе грыжи. Теперь посмотримъ, отразился ли въ сохранившихся редакціяхъ грыжныхъ словъ первый этапъ развитія эпической части, т. е. ссылка на предшествующій фактъ, которою подкр?пляется ц?лесообразность загрызанія грыжи щукою. Да, сохранился въ разсказ? о какой-то щук?, отгрызающей грыжи. Однако, образъ щуки въ дошедшей редакціи уже настолько переработался, что эту редакцію скор?е можно отнести ко второй стадіи развитія, когда авторитетъ обряда подпирается т?мъ, что совершеніе обряда приписывается не простому существу, а божественному или чудесному. Но ярче эту вторую стадію запечатл?лъ мотивъ загрызанія челов?комъ. Эпическая часть разсказываетъ, какъ бабушка Соломонидушка у Богородицы грыжу загрызала (заговаривала), и тотъ часъ же посл? этого знахарка говоритъ: "такъ и я заговариваю" и т. д.{642}). Эта формула лучше всего показываетъ, зач?мъ вводились въ заговоръ святые и боги. Они вводились для того, чтобы сослаться на ихъ авторитетъ въ оправданіе того пріема, какой прим?няетъ знахарь. Этотъ же заговоръ зам?чателенъ еще т?мъ, что, будучи параллелизмомъ, онъ не содержитъ въ себ? элемента пожеланія. Следовательно, параллелизмъ въ заговорахъ можетъ служить и не для выраженія пожеланія въ бол?е яркой форм?, а и еще для чего-то. Для чего — это вид?ли ран?е: для поясненія д?йствія и его ц?лесообразности. Но существовали ли эпическіе заговоры съ мотивомъ загрызанія грыжи челов?комъ, относящіеся къ той стадіи развитія, въ которой д?йствуютъ еще не святые? Мн? такой

175

редакціи не изв?стно. Возможно даже, что ея и не существовало. Д?ло въ томъ, что для подтвержденія авторитета обряда могли обращаться прямо къ формуламъ второй стадіи, т. е. ссылаться на д?ятельность необыкновенныхъ существъ. Такой пріемъ, скачекъ черезъ одну ступень, особенно могъ распространиться въ ту эпоху, когда въ созданіи заговоровъ большую роль стала играть аналогія. т. е. въ эпоху, когда слово пріобр?ло ужъ авторитетъ самостоятельной магической силы, независимой отъ обряда. Третья стадія развитія эпической части является въ результат? стремленія оправдать авторитетъ формулы, оторвавшейся отъ д?йствія и такимъ образомъ утратившей свою точку опоры. Достигается это вкладываніемъ формулы въ уста необыкновеннаго существа. Эту посл?днюю стадію, какъ мы вид?ли, представляетъ мотивъ чудесной щуки. Заговорная формула вкладывается въ уста какой-то красной д?вицы, сидящей на латыр?-камн?. Образъ д?вицы очень часто появляется въ заговорахъ въ роли ц?лительницы челов?ческихъ недуговъ. — Теперь сравнимъ степень развитія словесныхъ формулъ въ разсмотр?нныхъ трехъ мотивахъ "загрызанія". Результатъ получается очень интересный. Какъ я выше сказалъ, образъ мыши вовсе не попалъ въ заговоры. Не только его н?тъ въ эпическихъ, но и въ первичныхъ пояснительныхъ формулахъ. Ч?мъ это объясняется? Очевидно т?мъ, что поясненія не потребовалось. Д?йствіе мыши и безъ того понятно, когда случается, что она даже прогрызаетъ животъ паціенту{643}). Не было пояснительной формулы, не посл?довало и дальн?йшаго развитія слова. Слово появляется только тогда, когда авторитетъ д?йствія начинаетъ колебаться, и развивается за счетъ отмирающаго д?йствія. Зд?сь же д?йствіе въ полной сил?, поэтому н?тъ нужды и въ слов?. Но вотъ прикусываетъ челов?къ либо прямо пупъ, либо черезъ тряпку, либо просто закусываетъ щепку. Тутъ уже д?йствіе не такъ вразумительно, а въ посл?днемъ случа? и вовсе непонятно. И вотъ, въ возм?щеніе убыли въ выразительности д?йствія, появляется пояснительная формула.

176

А изъ нея потомъ развилась и эпическая часть. Характерно то обстоятельство, что въ этомъ случа? развитіе эпической части не пошло дальше второй стадіи (по крайней м?р? не засвид?тельствовано изв?стными мн? записями). Почему? Да потому, что третья стадія наступаетъ тогда, когда д?йствіе совершенно отмираетъ, и такимъ образомъ формула останется безъ почвы. Въ данномъ же случа? д?йствіе, хотя уже въ процесс? отмиранія, но еще не отмерло. А формула опирается на него. Третій видъ загрызанія — загрызаніе щукой — прошелъ ужъ вс? стадіи. Д?йствіе въ немъ совершенно отмерло, a всл?дствіе этого наступила и третья стадія развитія эпической части. Такимъ образомъ, грыжныя слова наглядно иллюстрируютъ положеніе, что заговорныя формулы органически развиваются за счетъ отмирающаго обряда. Въ заключеніе обращу вниманіе на то, что грыжныя слова обычно не принимаютъ вида "пожеланія въ форм? сравненія". Объясняется это т?мъ, что первоначальныя формулы не им?ли такого вида. Не появился онъ поэтому и въ дальн?йшемъ развитіи.

Du Dieb sollst stehen wie ein Stock[141] Этотъ мотивъ пользуется большой популярностью на Запад?. Приведу французскую редакцію:

— "Pierre, Pierre, Pierre, prens (3 tois) la puissance de Dieu[142] sur tout voleur ou voleuse qui d?sire prendre mon bien ou emporter mes meubles. Je te ?ordonne. Tu les arr?teras, les lieras tout court comme un tronc, raides comme un roc, les yeux regardant en ?air jusqu’ ? се que je les aie vus et connus". Saint Pierre annon?a ? Marie: "Marie (3) ? vierge qui es accouch?e, vois les Juifs qui viennent pour prendre ton cher enfant". — La sainte-Vierge dit: "Saint Pierre, lie!" (3) — Saint Pierre r?pond ? Marie: "Marie (3), j’ai d?j? li? avec la main de Dieu et avec des cercles de fer". — Saint Gabriel dit: "Il faut que le voleur soit attrap?, li?, qu’il soit li? pour ?tre venu voler les miens. Il s’en ira, s’il peut compter toutes les ?toiles qui sont au cicl, toutes les gouttes d’eau qui sont dans la mer, tous les grains de sable qui sont sur la terre, toutes les feuilles d’arbres qui sont dans les bois, tous les flocons de neige qui tombent. Toi, voleur ou voleuse, si tu ne peux les compter, il faut que tu sois li? et marqu?,

177

vendu comme Judas, qui est dans l’enfer, pour avoir donn? le faux baiser ? Dieu, il faut que les membres se tiennent raides comme des arbres et des barres de fer, jusqu’ ? ce que je ?aie vu et connu de mes propres yeux, parl? de m?a propre bouche et donn? le pouvoir de partir"{644}).

Прежде всего надо зам?тить, что эта редакція создалась благодаря взаимод?йствію н?сколькихъ другихъ. Въ ней самой зам?чается сшитое б?лыми нитками соединеніе двухъ редакцій: первая краткая, до словъ Петра, и вторая пространная, начиная словами Петра. Дал?е это выяснится. А пока только укажу, что сличеніе первой части и конца второй говоритъ за такое предположеніе.

Возьмемъ еще н?мецкую редакцію.

Da Maria in den Garten trat,Begegneten ihr drei J?nger zart,[143]

Der eine hiess Michael,

Der andere hiess Gabriel,

Der dritte Daniel.

Daniel fing an zu lachen.

Maria sprach: was lachst du?

Daniel sprach: ich sehe in der Ruhnacht einen Dieb daher gehen,

Der will dir dein liebe vertrautes Kindlein stehlen.

Maria sprach: das w?rde nicht sein gut,

Der mir das stehlen thut,

Der muss gebunden sein.

Petrus bind, Petrus bind.

Petrus sprach: ich habe gebunden,

Mit eisernen Banden,

Mit Gottes Handen,

Dass der Dieb muss stille stehen,

Stehen wie ein Stock,

Stehen wie ein Bock,

Stehen wie ein Stein,

Und z?hlen alle Tr?pflein,

Die in dem Meere sein,

178

Und z?hlen alle Sternlein,

Die am Himmel sein,

Und z?hlen alle Kindlein,

Die nach Christi Geburt in der Welt gebohren seyn.

Das gebiete ich dir, es sey Frau oder Mann,

Bis ich ihnen mit meinen Augen gesehen

Und mit meiner Zunge wieder losz?hle.

Dass lege ich dir auf im Namen Gottes{645}).

Такіе заговоры читаютъ ночью, обходя вокругъ того, что желаютъ предохранить отъ воровъ. Посмотримъ, изъ какихъ элементовъ создался заговоръ. Очевидно, что собственно заговоръ вложенъ въ уста Петра. Петръ заклинаетъ вора. Предшествующая сцена — это уже придатокъ. Хотя она очень часто встр?чается въ заговорахъ, однако можетъ и отсутствовать, а собственно заговорную формулу Петръ можетъ произносить и при другихъ обстоятельствахъ. Сл?дующая редакція представляется уже значительно упрощенной.

Petrus ging aus zu besehen seinen Samen,[144]

Unterdessen kammen

Die Diebe und stohlen seine kleinen Kinder.

Da sprach Petrus:

Du Dieb sollst stehen wie ein Stock

Und sehen wie ein Bock…{646}).

Зд?сь уже суть заговора совершенно ясна. Она заключается въ формул?, выражающей пожеланіе, чтобы воръ сталъ, какъ палка, и смотр?лъ, какъ козелъ. Какъ возникла такая формула? Предполагаетъ ли она обрядъ, или сравненіе происходитъ съ явленіемъ даннымъ? Мн? кажется, что формула родилась изъ обряда. Есть такой рецептъ:

С. М. H. Rex

F H E X.

X. X.

X.

179

"Вышеприведенные знаки пишутся на записк?, защемливаются въ палку и потомъ втыкаются въ землю такъ, чтобы земля ее прикрыла. Совершаться это должно утромъ, до восхода солнца. Это в?рное средство навести столбнякъ на того, кто хочетъ украсть что-нибудь"{647}).

Объяснить значеніе абракадабры невозможно. Но, безспорно, она — поздн?йшій прив?сокъ къ обряду втыканія палки. Въ то время, какъ упоминаніе палки сохранилось почти во вс?хъ варіантахъ, абракадабра не оказала на нихъ никакого вліянія.

Въ латышскихъ заговорахъ находимъ полное подтвержденіе зависимости разбираемаго мотива отъ обряда. Зд?сь изв?стны заговоры отъ воровъ и въ вид? только что приведенныхъ, но есть и бол?е короткія формулы, связанныя съ обрядомъ. "Если хочешь, чтобы духъ умершаго удержалъ вора, то см?ряй покойника и отр?жь палку, длиной въ его ростъ. Зат?мъ, посл? заката солнца, обойди кругомъ своего имущества или поля и тащи позади себя упомянутую палку. Дошедши до того м?ста, съ котораго началъ обходъ, воткни палку въ землю приговаривая: кто зд?сь будетъ воровать, пусть останется на м?ст?, какъ эта палка покойника!" "Чтобы отпустить вора, надо вытащить палку, ударить вора палкой по ляшкамъ и сказать: Уходи злод?й"{648})! Въ чемъ смыслъ такого обряда? Обрядъ въ данномъ случа? уже н?сколько затемнился. Палка обладала магической силой потому, что раньше она приходила въ бол?е т?сное соприкосновеніе съ покойникомъ. Это объясняютъ русскія чары на воровъ. Чтобы воръ не вышелъ изъ круга, сд?ланнаго около чего-нибудь, должно взять изъ савана нитку и см?рять ею длину мертвеца; обойти три раза около дома, кладовой и т. д., потомъ нитку обернуть около палки, которую воткнуть въ середин? обойденнаго пространства, и сказать сл?дующее: "Какъ сей мертвецъ, рабъ Божій (и. р.), не встаетъ и не выходитъ изъ могилы, такъ бы сей заблужденный рабъ не вышелъ изъ сего круга"{649}). Палку обматывали ниткой изъ савана.

180

Очевидно, мы им?емъ д?ло съ изобразительной чарой. Палка изображала вора, нитка — саванъ. Въ эстонскомъ пастушьемъ оберег? палка, съ над?той на нее шапкой пастуха, изображаетъ самого пастуха{650}). Воръ спутанъ саваномъ; онъ какъ бы уже покойникъ. В?дь вещь, взятая отъ покойника, способна передать челов?ку качество покойника, его неподвижность. Къ заимствованію отъ покойника нечувствительности и неподвижности очень часто приб?гаютъ въ колдовской и знахарской практик?. Пользуются этимъ и латыши. "Чтобы привязать вора къ себ? или къ возу, возьми шнурокъ, прикинь его ко вс?мъ членамъ покойника и въ конц? каждаго члена завяжи на шнурк? по узлу. Такой шнурокъ им?й постоянно при себ? или на возу… Какъ только воръ прикоснется рукой къ теб? или къ возу, онъ тотчасъ окочен?етъ"…{651}). Такая чара не сопровождается заговоромъ. Она передаетъ вору свойство покойника и какъ будто бы обладаетъ изобразительнымъ элементомъ: узлы надъ членами покойника изображаютъ связываніе членовъ вора. Но есть изобразительныя чары на воровъ бол?е яркія. Чтобы остановить вора, надо спутать ножки стола ч?мъ-нибудь, им?ющимъ отношеніе къ украденному. Заговоръ тоже не требуется при этомъ. Но иногда появляется и заговоръ. Такъ, если украдена лошадь, и хотятъ задержать и вернуть вора, опутываютъ ножки стола поводьями и приговариваютъ: "Вяжи, вяжи вора, пусть онъ прі?детъ назадъ на лошади"{652})!

Такимъ образомъ, оказывается, что въ эпическихъ заговорахъ отъ воровъ не только формула, говорящая о стояніи вора, но и формула, говорящая о связываніи вора, обыкновенно влагающаяся въ уста Маріи, им?ютъ своей основой обрядъ. Весь же эпическій элементъ — продуктъ, очевидно, поздн?йшій и явился въ результат? стремленія оправдать священнымъ авторитетомъ магическій обрядъ. Собственно, какъ мы вид?ли, въ основ? было два магическихъ пріема: связываніе вора и обращеніе его какъ-бы въ

181

покойника. Изъ этихъ двухъ обрядовъ родились два мотива: "вяжи, вяжи вора" и "стань воръ, какъ палка". Въ дальн?йшемъ развитіи оба эти мотива слились въ одномъ эпическомъ сюжет?. Выше былъ приведенъ краткій эпическій н?мецкій заговоръ, въ которомъ оказывается налицо лишь одинъ второй мотивъ. Это заставляетъ предполагать существованіе самостоятельной эпической обработки этого мотива. Эпическаго заговора съ однимъ мотивомъ вязанія вора мн? не попадалось. Возможно, что этотъ мотивъ и не получилъ самостоятельной эпической обработки, а прямо примкнулъ къ зародившейся эпической части мотива стоянія вора. Существующія сейчасъ эпическія формулы и являются продуктомъ взаимод?йствія двухъ этихъ мотивовъ.

Если мы теперь оглянемся назадъ, то увидимъ, что чары на воровъ пережили вс? ступени развитія, какія проходитъ заговоръ. Внизу — симпатическое средство; вверху — эпическій заговоръ съ отмершимъ обрядомъ и вложенной въ уста святыхъ главной заклинательной формулой. И слово и обрядъ получили священное оправданіе. Посл? этого момента въ заговорахъ обыкновенно зам?чается процессъ не созидательнаго, а разрушительнаго характера. О начавшемся разрушеніи эпическаго заговора ясно говоритъ французская редакція его; стоитъ только сравнить ее съ приведенной сл?домъ н?мецкой, чтобы уб?диться въ этомъ.

Еще н?сколько словъ о развитіи основныхъ формулъ заговоровъ отъ воровъ, независимо изъ эпической части. Формула стоянія вора развилась изъ обряда, въ какомъ употреблялась палочка или палка. Формула первоначально производила сравненіе именно съ палкой. Но, когда отмеръ обрядъ, образъ палки сталъ разростаться. Вм?сто палки появляется чурбанъ, дерево{653}), столбъ{654}) и даже скала{655}). Такая эволюція образа явилась въ результат? прим?ненія пріема, часто практикующагося въ заговорахъ, пріема — симпатической гиперболы. Знахарь, желая какъ можно ярче выразить

182

на словахъ желанное явленіе, начинаетъ первичный обыденный образъ, нав?янный обрядомъ, д?лать все грандіозн?е и грандіозн?е, часто переходя при этомъ границы всякаго в?роятія. Второй мотивъ — вязаніе вора — также подвергся вліянію этого пріема. Орудіе связыванія становится все сильн?е и сильн?е. Латышскіе заговоры знаютъ еще связываніе вора лыковой веревкой{656}). Но рядомъ появляется уже и ц?пь. Польскій заговоръ уже связываетъ вора веревкой, ц?пью и словомъ Божьимъ{657}). Въ н?мецкихъ и французскихъ заговорахъ про веревку уже и помину н?тъ: вора вяжутъ ц?пями и рукою Божіей. Наконецъ, появляются такіе заговоры, гд? стараются осмыслить, соотв?тственно новому міросозерцанію, старый образъ, возникшій изъ обряда. Съ исчезновеніемъ изъ обряда орудій связыванія, потеряло свой смыслъ и упоминаніе этихъ вещей въ заговор?. И вотъ ц?пи начинаютъ толковать символически. Вотъ саксонскій заговоръ:

"Dieb, ich binde dich mit drei Ketten; die erste ist Cottes Wort,[145] das er uns gab auf dem Sinai; die zweite ist Christi Blut, das er vergoss auf Golgatha; die dritte ist der gr?ne Rit (Fieber), das dich sch?tteln soll, wenn du herkommst…"{658}).

Приведенный прим?ръ наглядно показываетъ несостоятельность теоріи, какую предлагаетъ Мансикка. Оказывается, что даже тамъ, гд? мы безспорно им?емъ д?ло съ символами, символы эти явленіе не изначальное, а поздн?йшее.

Только что разсмотр?нныя заговорныя формулы отразили на себ? длинный путь исторіи челов?ческаго сознанія. Обряды зародились еще на почв? анимистическаго міровоззр?нія, а формулы, въ посл?дней стадіи своего развитія, говорятъ о преклоненіи предъ всемогущимъ христіанскимъ Божествомъ. Въ конц? концовъ, оказывается даже, что и христіанизированный заговоръ самъ по себ? не достаточенъ. Для д?йствительности его надо отслужить мессу св. Петру{659}).

183

Мотивъ убывающаго счета возникъ, в?роятн?е всего, при л?ченіи бородавокъ. Потомъ онъ распространился на л?ченіе ячменя, червей, зубной боли и н?которыхъ другихъ бол?зней. Вотъ пріемы симпатическаго л?ченія бородавокъ. Завязываютъ узлы на нитк? по числу бородавокъ и забрасываютъ ее{660}). Бросаютъ въ печку столько горошинъ, сколько бородавокъ{661}). Касаются каждой бородавки гороховымъ зерномъ и потомъ бросаютъ зерна въ печь{662}). Смыслъ такого д?йствія самъ собой понятенъ. Такъ же л?чатъ и ячмень. Трутъ ячмень ячменнымъ зерномъ и бросаютъ зерно въ чужое колодце{663}). На этой почв? и возникъ мотивъ убывающаго счета. Первоначально слово шло параллельно д?йствію. При л?ченіи бородавокъ счетъ долженъ былъ необходимо появиться. В?дь требовалось соотв?тствіе между числомъ бородавокъ и числомъ узловъ или зеренъ. Когда же это средство распространилось на л?ченіе и другихъ бол?зней, гд? число не опред?лялось само собой естественнымъ образомъ, то число стало опред?ляться иначе. Изъ глубокой древности еще идетъ преданіе, связывающее особенное таинственное значеніе съ опред?ленными числами. Такой репутаціей обладаютъ: 1, 3, 7, 12 и т. д. Вотъ эти то числа и стали избираться для заговоровъ. Такимъ образомъ вырабатывается сл?дующій пріемъ. "Считаютъ бородавки у людей или у скота и д?лаютъ на нитк? столько узловъ, сколько насчитано бородавокъ. Потомъ отъ даннаго числа считаютъ обратно до 0 и зарываютъ нитку подъ желобомъ. Когда она сгніетъ, пропадутъ и бородавки"{664}).

Число зд?сь опред?ляется само собой, a убывающій счетъ изображаетъ постепенное исчезновеніе бородавокъ. Иначе обстоитъ д?ло при л?ченіи ячменя. Л?ченіе ячменя первоначально обходилось безъ убывающаго счисленія. Считать было нечего. Ячмень одинъ, брали и одно зерно,

184

терли о ячмень и бросали въ колодецъ{665}). Но когда на этотъ пріемъ повліялъ другой, очень похожій на него, употреблявшійся при л?ченіи бородавокъ, то число зеренъ было увеличено. При этомъ выбиралось одно изъ таинственныхъ чиселъ. И вотъ требуется "взять девять зеренъ ячменя и считать ихъ на ладони такимъ образомъ: не 9, не 8, не 7… не 1. Пересчитанныя такъ зерна бросить въ огонь"{666}). Въ такомъ вид? обрядъ уже не им?етъ органической связи съ какой-либо одной бол?знью и свободно переносится на другіе случаи, a зат?мъ отмираетъ, оставляя посл? себя чистую формулу, хотя бы въ такомъ род?:

Dartres de 9 r?duites ? 8 Dartres de 8 r?duites ? 7[146]

……….

……….

Dartre de 1 r?duite ? point{667}).

Появленіе священнаго числа въ заговорахъ отъ бородавокъ обязано тому, что формула оторвалась отъ обряда, который ран?е самъ опред?лялъ это число. Съ отпаденіемъ обряда м?няется и предметъ счета. Раньше считали узлы и зерна. Во французскомъ заговор? уже считаютъ лишаи (т. е. воплощеніе бол?зни) и при томъ совершенно независимо отъ того, сколько ихъ на самомъ д?л?. Счетъ можетъ сд?латься и еще отвлеченн?е. Neid haut neun — Na, ist nicht wahr, haut nur 7 Neid,[147] — Na ist nicht wahr, haut nur 6 Neid, — Na, ist nicht wahr, haut nur 5 Neid u. s. w. herab bis… Na, ist nicht wahr, ist nur 1 Neid, — Na ist nicht wahr, ist kein Neid{668}). Оригинальное выраженіе нашелъ мотивъ въ б?лорусскомъ заговор?: "Одна баба, одзинъ дз?дъ, дзьв? бабы, два дзяды…" и т. д. до девяти. Потомъ начинается обратный счетъ: "Дзевяць бабъ, дзевяць и дзядовъ, восемъ бабъ, восемъ и дзядовъ… одна баба, одзинъ и дз?дъ. Н?ту бабы, н?ту дз?да, н?ту раны, н?ту и чарвей. (И лыко,

185

которое при каждомъ числ? обертываютъ вокругъ указательнаго перста правой руки, завязать на шею заговариваемой скотины"){669}). Присутствіе лыка объясняется зд?сь т?мъ, что оно пришло вм?ст? съ мотивомъ отъ обряда л?ченія бородавокъ, гд? на немъ завязывались узлы. Верченіе вокругъ пальца — результатъ забвенія первичнаго смысла обряда. Будемъ сл?дить дальше за развитіемъ мотива. Въ Греціи об?ими руками держатъ руки больного и, кр?пко нажимая при произношеніи каждаго числа на пульсъ, говорятъ: Il у avait une fois neuf fr?res et de neuf il en resta huit, de huit il en resta sept… de deux il en resta un et de un aucun[148]{670}). Б?лорусскій заговоръ еще не эпическій; греческій уже эпическій. И какъ легокъ переходъ отъ одной формулы къ другой. И баба съ д?домъ и братья попадаютъ въ формулу потому, что исчезло то реальное, что раньше считалось: узлы и зерна. Мы уже вид?ли, что такимъ же образомъ въ формулу попадаетъ и названіе бол?зни (dartres). Но такъ какъ бол?зни часто понимаются, какъ живыя существа и притомъ челов?кообразныя, то рядомъ съ формулой, говорящей, напр., о братьяхъ, можетъ появиться и такая: Mia? ???w 9 ?on; od 9 do 8… od 1-ej do ?adnej[149]{671}). "Ко?нь рыжо?и, а въ коня рана, а въ ран? десять червяко?въ: одинъ другого ?стъ, другой третёго… девятый ус?хъ по?сть"{672})! Процессъ развитія, конечно, ув?нчивается привлеченіемъ святого. Der h. Petrus liegt im Grabe, 9 W?rmer hat er bei sich, 8 W?rmer[150]… keinen Wurm hat er bei sich{673}). Число девять получило въ мотив? наибол?е широкое распространеніе. Но встр?чаются и другія.

На мотив? счета особенно хорошо видно несовершенство классификаціи по названіямъ бол?зней.

Мотивъ розы особенно распространенъ въ н?мецкихъ и латышскихъ заговорахъ отъ рожи. Почти во вс?хъ нихъ разсказывается о томъ, какъ кто-нибудь сбиралъ травы, цв?ты, чаще всего розы.

186

Maria ging wohl ?ber das Land,[151]

Drei Rosen trug sie in ihrer Hand,

Die eine Ros’ verwand,

Die andre Rose verschwand,

Die dritte Rose verlor sich aus ihrer Hand.

Und also soll diese Rose auch thun{674}).

Unser Herr Christus ging ?ber das Land,[152]

Er hatte eine rothe Rose in der Hadn;

Rose, weich von mir{675})!

Christus g?ng ut Un pl?ckt sik Krut:[153]

Dat br?cht hei tau Ros’{676}).

Ходятъ, срываютъ цв?ты и Петръ съ Пилатомъ{677}). Пилатъ, очевидно, попалъ на м?сто Павла. Но не обязательно ходятъ святые. Читающій заговоръ иногда говоритъ о себ?:

Ik g?ng oewer ne Br?gg, Dor st?nnen twei Rosen,[154]

Een witt un een rod’:

De rod’ verswann,

De witt gewann{678}).

Вс? заговоры согласно указываютъ на какое-то хожденіе и срываніе розы (цв?товъ, травы), а если не срываніе, то исчезновеніе цв?тка. Но есть указаніе и на н?что другое.

Unser Herr Christus ging ?ber Berg und Land.[155]

Was fand er? eine Rose.

Damit stille ich dir die Rose{679}).

Зд?сь какъ будто бы намекъ на какое-то врачебное прим?неніе розы. Въ народ? широко распространено пользованіе

187

всевозможными ц?лебными травами. Существуетъ в?ра и въ такія травы, безъ которыхъ и заговоры не д?йствительны. Такъ Амманъ передаетъ пов?ріе, по которому знахарь, чтобы обезпечить себ? силу заговоровъ, долженъ весной отыскать у ручья цв?ты желтой повилицы (caltha palustris). Эти цв?ты срываются, и ими потомъ натираютъ скотъ и людей, которыхъ хотятъ предохранить отъ зла{680}). Caltha palustris въ простонародь? у насъ называютъ "куросл?помъ". Въ глазахъ народа онъ является воплощеніемъ бол?зни куриной сл?поты. Поэтому, если у н?мцевъ онъ и является обладателемъ какой-то таинственной силы, которой можно воспользоваться во благо, то у насъ, онъ, напротивъ, является носителемъ зла. Бол?знь и цв?токъ отождествляются. То же самое произошло у н?мцевъ съ Rose. Одно слово и для цв?тка и для бол?зни. Вм?ст? съ этимъ — см?шеніе самыхъ понятій и явленій, отъ какихъ они отвлекаются. Цв?токъ Rose является символомъ, в?рн?е воплощеніемъ, бол?зни Rose. A изв?стно, какъ народъ поступаетъ, когда находитъ носителя бол?зни. Онъ его просто-на-просто уничтожаетъ или удаляетъ. Выше мы вид?ли, что съ этою спеціально ц?лью бол?знь переводится на различные предметы и на животныхъ. Существуетъ бол?знь «ячмень». Существуетъ и растеніе «ячмень». И вотъ, чтобы уничтожить бол?знь, ср?заютъ растеніе{681}). Зд?сь растеніе въ силу сходства названій разсматривается, какъ естественный носитель бол?зни. Но можно и искусственнымъ путемъ перевести бол?знь въ растеніе для того, чтобы потомъ ихъ уничтожить. Такъ, больной носитъ зерна въ рукавиц? на рук? и потомъ с?етъ ихъ. А когда они взойдутъ, то онъ растаптываетъ ихъ{682}). На связь между бол?знью и цв?ткомъ Rose указываетъ окончаніе одного заговора противъ флюса. Очевидно, въ силу н?котораго сходства бол?зней — флюса и рожи — заговоръ построенъ на томъ же самомъ мотив? — Rose. В?рн?е, заговоръ отъ рожи прим?ненъ къ л?ченію флюса. Заговоръ кончается сл?дующими стихами:

188

die dritte (Rose) roth,[156]

dies war des Flusses Tod{683}).

Понятно, если цв?токъ — носитель бол?зни, то онъ же носитель и ея смерти.

Разъ Rose является воплощеніемъ бол?зни, то естественн?е всего уничтожить цв?токъ, чтобы избавиться отъ рожи. Нав?рно и ходили отыскивать такой цв?токъ, какой по изв?стнымъ признакамъ оказывался воплощеніемъ зла. На эти-то поиски и указываютъ постоянно упоминающіяся въ заговорахъ хожденія святыхъ. Первоначально ходилъ знахарь. Потомъ уже онъ только говорилъ о себ?:

Ich ging ?ber das Wasser,[157]

Da fand ich drei Rosen:

Die eine bl?ht weiss,

Die andre bl?ht roth…{684}).

Вполн? возможно, что требовалось именно такія розы и найти. Постоянное указываніе на срываніе или исчезновеніе розы свид?тельствуетъ о томъ, что она н?когда уничтожалась. Знахарь находилъ опред?ленную розу и уничтожалъ ее. На этой почв? и могъ родиться сл?дующій заговоръ: Rose, du bist von Erde und sollst zu Erde werden,[158] wovon du genommen bist{685}). Эта формула сначала обращалась не къ Rose — бол?зни, а къ Rose — цв?тку, которая въ глазахъ знахаря отождествлялась съ бол?знью. Роза выросла изъ земли, а знахарь ее, нав?рно, опять зарывалъ въ землю или втаптывалъ, какъ втаптываютъ взошедшія с?мена, воплощеніе бол?зни. Латышскіе заговоры также постоянно говорятъ объ уничтоженіи рожи-розы (ruze значитъ и то и другое). "Черная свинья б?житъ вдоль по взморью, она связываетъ рожу, зарываетъ ее въ морской песокъ"{686}). Въ то время, какъ н?мецкіе заговоры знаютъ самого знахаря или Богородицу и Христа, латышскіе говорятъ и о другихъ персонажахъ. Кром? свиньи,

189