VI. ДУХОВНОЕ И ДУШЕВНОЕ ПАСТЫРСТВО (ДОБРОЕ И ЗЛОЕ)

VI. ДУХОВНОЕ И ДУШЕВНОЕ ПАСТЫРСТВО (ДОБРОЕ И ЗЛОЕ)

Христос Спаситель, основав на земле Церковь, установил в ней пастырское служение "к совершению святых" — в созидание тела Церкви… дондеже достигнут вси в соединение верыи "познание Его" как "краеугольного камня" спасения людей (Еф. 4, 11; Деян. 4, 11). И служитель алтаря, принимая от Пастыреначальника в таинстве Священства священный сан, никогда не должен забывать Господа, давшего этот сан. Никогда и нигде его жизнь не должна стать, хотя бы в малейшей мере, поруганием святейшего Имени Иисусова! Она не только не может быть зазорной, но должна быть святой и чистой, ибо от пастыря Господь не порядочности только требует, а святости и совершенства. Он должен устроить свою жизнь так, как устрояли ее его великие предшественники: святители, преподобные, мученики, исповедники, вообще все святые Христовой Церкви по заповеди любви к Богу, к людям, к Церкви, ко всякому Божию созданию.

Но для того, чтобы стать настоящей солью для мира, всех его слоев, священство не должно быть кастой, сословием. Внутреннее же условие, гораздо более существенное, — священник должен быть духовно выше своей паствы. Бывает (и нередко), что пастырь не только не возводит пасомых к небу, но принижает их еще более к земле.

Пастырь не должен быть светским человеком. Излишество в еде, питье, сне, ведущее к праздной болтливости, игра в карты и разные другие игры, все это — недопустимые явления в жизни пастыря. Пастырь должен быть беспристрастен ко всем людям, судить о них лишь духовным, евангельским оком. Участие пастыря в каких либо мирских земных объединениях, даже самых благородных для мирского человека, но где кипят человеческие страсти, делает пастыря из духовного — "душевным", земным, заставляет судить о людях превратно, пристрастно, ослабляют остроту зрения духа и даже окончательно ослепляют.

Сила евангельской необмирщенности ("в мире, но не от мира") должна быть присуща всякому пастырю и его помощникам клирикам. Лишь необмирщенность, несвязанность пастыря ни с какими земными ценностями — как материальными, так и идейными, может сделать пастыря свободным во Христе. "Если Сын освободит вас (от всех призрачных и временных ценностей земли), то истинно свободны будете" (Ин. 8, 36). Пастырь, как призванный освобождать души для Царствия Божия, сам должен быть, прежде всего, свободен от власти мира, плоти и диавола.

Освобождение от мира, т. е. стояние вне всяких земных организаций, над всякими светскими спорами не только формально, но и сердечно. Беспристрастие к людям: знатным и уничиженным, богатым и бедным, молодым и старым, красивым и безобразным. Во всех пастырь должен зреть только бессмертную душу. К пастырю должен быть легок приход человека всяких убеждений.

Пастырь должен знать, что враг бесплотный воспользуется всякой его земной, не только греховной, но и житейской привязанностью, чтобы ранить его, ослабить его работу, отвратить от его молитвы, от его исповеди людей противоположных или несходных убеждений. Эти люди будут, конечно, сами виновны, что не сумели посмотреть на пастыря поверх его человеческих убеждений, но пастырю от сознания, что не только он виноват, не будет легче, ибо поставлен он не для сильных духом, а для слабых, и должен все сделать, чтобы помочь всякой душе прийти к очищению, к Церкви. Многое, что можно для мирянина, — греховно для пастыря.

Цель пастыря — действительно быть "отцом духовным", вести всех людей н Единому Отцу Небесному; и он, конечно, должен сделать все, чтобы поставить себя в условия одинаковой близости ко всем, и всех поставить одинаково близко к себе.

Освобождение от плоти. Если духовное понятие "плоти", "плотяности" означает не физическое тело, а перевес плотской жизни над духовной, порабощение человека стихиями тела своего и "угашение духа", то, конечно, необходимо освобождение и от плоти, как и от "мира".

Священник не должен быть явным аскетом, очень строгим воздержником. Подобное состояние испугает многих и отвратит от духовной жизни. Бесплотный враг пугает людей "духовной жизнью", смешивая в их сознании "духовную жизнь" с "умерщвлением своего тела" и подобными страшными, невыносимыми для простого мирянина понятиями. И — человек отвращается от всякой духовной жизни, испуганный призраком "аскетизма". Поэтому священник не должен казаться (и еще меньше, конечно, — выказывать себя) строгим аскетом. Чувствуя это, некоторые иереи впадают в другой грех: под видом смирения и смиряния себя пред людьми, "не выделения себя" из среды других расслабляют и убивают себя невоздержанием и, даже, внутренне (а то и внешне), тщеславятся таким своим "смирением". Это смирение есть, конечно, призрачное, и совсем не смирение, а лукавство. Отложив лукавство, надо скромно пользоваться благами земли, необходимыми для жизни.

Истинная духовная жизнь пастыря и его молитвенность сами укажут ему меру воздержания. Всякий излишек моментально отражается на внутреннем состоянии духовного человека, стремящегося быть всегда молитвенным, легкий, удободвижным к добру, свободным от темных, двоящихся и давящих мыслей, неизменно облегающих душу от невоздержании в питии[785], пище и сне.

Певец за 6 часов до выступления своего перестает есть, чтобы быть "легким" и чтобы голос звучал легко. Борец наблюдает строго за режимом своим и, укрепляя тело, следит за тем, чтобы не отяжелить его. Вот правдивый, жизненный, медицинский аскетизм — условие здоровья и самой полной жизнеспособности.

Как же пастырю — и вообще всякому христианину — не пользоваться этим аскетизмом, когда он более, чем земной борец, является непрестанным борцом, с самим собою, со своею греховностью и с невидимым бесплотным врагом хорошо охарактеризованным Апостолом Петром (1 Петр. 5, 8) и пользующимся малейшей оплошностью или невнимательностью человека — тем более иерея. Духовный опыт — лучший учитель борьбы с телом ради блаженной и святой свободы от страстей.

Освобождение от диавола. "Сей род ничем не исходит, — только молитвою и постом" (Мф. 17, 21). Пост есть воздержание для живущего в миру. Сущность поста не определяется внешними нормирующими узаконениями Церкви. Церковь лишь намечает пост и определяет, когда о нем особенно надо помнить (среда и пятница, 4 годовых поста и т. д.). Каждый должен сам для себя определить размеры поста, чтобы тело получало свое и дух возрастал, находясь в равновесии, в мире. Этот мир ("Мир оставляю вам, мир Мой даю вам, не так, как мир дает, Я даю вам" — Ин. 14, 27) есть место, недосягаемое для лукавого. Злой дух, лжец и разбойник духовный, стремится прежде всего вывести человека из равновесия, "возмутить" его, "расстроить". Когда ему удается нарушить кристальность вод души, поднять ил со дна души, чрез какое либо искушение или наваждение (чаще всего — чрез другого человека), тогда в сей "мутной воде" души враг начинает делать свой улов, толкать человека, ослабленного страстью (гнева, похоти, зависти, стяжательности) — на преступление, т. е. преслушание Закона Христова. И если человек молитвой и покаянием не порвет этой паутины, чрез некоторое время она сделается бечевкой, еще далее — веревкой, и, наконец, цепью, связующей всего человека, и человек пригвождается, как каторжник, к тачке развоза зла по миру. Делается орудием лукавого. Рабство и сыновство Божие заменяет сперва рабством, а потом и сыновством лукавому.

Правило духовной борьбы: всякую страсть побеждать силою Христовой немедленно, как только зародилась она. Исцелить, изгнать совершенно мы ее не можем сразу, но можем все время загонять ее "на дно", чтобы там страсть умирала под действием вод благодати, а душа наша всегда была бы мирная, кристальная, любящая, благожелательная, бодрственная, духовно трезвая. Если на какой-либо стороне души намечается или происходит "прорыв", сейчас же все внимание сердца надо обратить туда и усилием ("Царствие Божие берется усилием", — сказал Спаситель, указывая именно это Царствие Божие, которое на земле приобретается или теряется внутри человека), т. е. молитвенной борьбой надо восстановить мир сердца, души. Это есть трезвение духовное.

Для духовно трезвого человека враг не страшен. "Се, даю вам власть наступать на змию и на скорпиона и на всю силу вражию" (Лк. 10, 19). Враг страшен и опасен лишь для сонливого, ленивого, расслабленного душой. Такого человека никакая праведность его не может спасти. Можно сделать множество подвигов на войне, но если все они закончатся изменой — они не будут значить ничего. "Претерпевший до конца, тот спасен будет". Если будет человек, а тем более иерей, столько же уделять заботы охранению души своей, сколько враг употребляет для ее погубления, то, конечно, он может быть спасен. В глубине мирного и свободного сердца своего, он даже посреди больших испытаний всегда услышит ободряющий голос: "Это Я — не бойтесь" (Мф. 14, 27).

Если можно сравнить пастырское служение с ангельским, то пастыри — это "служебные духи, посылаемые на служение для тех, которые имеют наследовать спасение" (Евр. 1, 14). "Пастырское служение состоит в служении возрождению душ, совершаемом Божественной благодатью. Для совершения этого служения пастырь получает дар, внутренно его перерождающий"[786].

Пастырское делание обнимает исполнением трех главных обязанностей: проповеди слова Божия и проповедания христианского учения, священнослужения и нравственного руководства или воспитания прихожан или пастырской попечительности о душах людей, вверенных его заботам. "Дело пастыря: учить, назидать, исправлять, утешать, отрезвлять, защищать, упорядочивать Церковь или стадо верующих"[787], — говорит епископ Феофан.

Спасение душ пасомых, укрепление их в вере, споспешествование их нравственному совершенствованию согласно требованиям Евангельского закона и приготовление их к будущей блаженной жизни в единении с Богом — вот цель, к которой должна быть направлена пастырская деятельность. "Пастырь должен постоянно следить за состоянием своих пасомых, чтобы падшего поднять, изнемогающего поддержать, колеблющегося утвердить, стоящего оградить, он обязан быть воспитателем, врачом, духовным отцом и руководителем своих пасомых"[788], — говорит св. Григорий Богослов. Без преданности этой святой цели пастырь Церкви не будет пастырем в истинном смысле этого слова, не будет оправдывать то высокое служение, которое возлагает на него Церковь.

Образ доброго (духовного) пастыря и образ наемника (душевного пастыря) Христос Спаситель дал в притче о пастыре (Ин. 10, 1—16). "Добрый пастырь ведет людей к блаженству вечной жизни, свою любовь к ним он доказывает тем, что жертвует за них своей жизнью"[789]. Доброму пастырю Господь противопоставляет воров и разбойников, которые думают только о том, как бы поживиться за счет овец, а также наемников, которым овцы не дороги, которые не любят их и думают больше о своих личных выгодах и благополучии, нежели о благе пасомых, и потому ведут их не к спасению, а к погибели.

Для наглядности Спаситель сравнивает народ со стадом овец, а руководителей народа — с пастырями этого стада. Если на Моисеевом седалище, огражденном стеною Закона, сели книжники и фарисеи (Мф. 23, 2), то тем более они могут сесть на седалище Единого кроткого Пастыря и именем Его начать неправо править слово Его истины… Это случалось в мире. "Великое дело, возлюбленные, предстательство в Церкви, — говорит св. Иоанн Златоуст. — Оно требует и много любомудрия, и такого мужества, что должно, как сказал Христос, полагать душу за овец, нигде не оставлять их без защиты и помощи и твердо стоять против волка. Этим пастырь отличается от наемника. Последний, не заботясь об овцах, всегда имеет в виду собственную безопасность; первый напротив всегда заботится о спасении овец, забывая о себе самом"[790].

"Шедше, — говорит Господь Своим преемникам, — научите все народы" (Мф. 28, 19), то есть дайте духовным интересам человека преобладающее значение, раскрывая перед людьми, кто они, зачем призваны в мир и каков смысл человеческого бытия. Первая обязанность пастыря — наставлять пасомых в вере — так важна, что оставляющий ее без исполнения недостоин своего звания. Если у пастыря "только жизнь свята, то, живя так, он себя только пользует, но если он и учителен, то и себя, и других созидает"[791], — говорит блаж. Иероним.

Пастырь должен учить людей словами, делами и даже своим молчанием. По словам св. Василия Великого, "он приставлен домостроительству Слова". Ответственность за людей и страх Божий побуждают его усердно назидать паству в своих поучениях и "учить не затем, чтоб только знали, но наипаче для того, чтоб и жили сообразно с учением"[792]. Движимый духовной связью с паствой, пастырь выступает то со словом назидания, то увещания и обличения.

Истинный пастырь более всего заботится о том, чтобы заложить в глубине сердца слушателей сознание неотразимой правды и абсолютной чистоты проповедуемого учения. Для этого ему необходимы не только большие теоретические знания, но и собственная жизнь. Хотя пастырь говорит красноречиво, но если предписываемые им правила жизни не оправдываются его собственной жизнью, то слушатели не могут понимать проповедуемого в строгом смысле и применить к себе. "Кто худо живет, — говорит св. Григорий Богослов, — того обыкновенно презирают, а чью презирают жизнь, того презирают и проповедь"[793]. Продолжая эту мысль, св. Иоанн Дамаскин говорит: "Или не учи, или нравами учи, иначе словами будешь призывать, а делами отгонять"[794].

Истинный пастырь преподаваемое высокое учение сам усваивает органически, оно превращается в его плоть и кровь, становится его собственным цельным и ясным мировоззрением. Тогда его проповедь оказывает неотразимое влияние на слушателей. Слушатель чувствует, как самый дух проповедника входит в его душу. Душевный же пастырь руководствуется горделивой мыслью о своем образовании и стремится отвлеченными катехизическими и богословскими поучениями привести людей к Богу, вместо того, чтобы изменять человеческие сердца Божественной благодатью. Примером истинного пастыря в этом смысле является святитель Николай, который богословствовал делами своей жизни. Его богословие — дела любви, творимые в смирении. Он, как говорится в тропаре, "стяжал смирением высокая". Сама красота души его "блистала со всех сторон и могла радовать и освещать души смотрящих на него"[795].

Если пастырь будет связан страстями и пороками, то и сам язык его будет связан. Его слова будут пустым звуком и "тщетным искусством". Сама же порочная жизнь истощит его духовные силы и отнимет у него способность учить паству. "Такой пастырь станет достойным презрения торгашом, избравшим великое и страшное дело священнослужения средством к питанию"[796]. Ибо для пастыря "никакой нет пользы стяжать лишь навык в научении и натореть язык в говорении, если он не будет учить более примером, чем словом"[797].

В положении духовного и душевного пастыря последний может оказаться и в отношении к священнодействию. Деятельность пастыря в качестве совершителя богослужения является наиболее специальной, таинственной и ответственной частью его служения. Поучать и руководить другими может и мирянин, но священнодействовать может только пастырь, который получает для этого благодать при хиротонии. "Поставленный в священство, — говорит св. Григорий Нисский, — по внешнему виду остается прежним человеком, а по душе преобразуется на лучшее невидимою некоею силою и благодатию, даруемой ему"[798].

Эта благодатная способность относит священство к разряду небесных учреждений, ибо "Сам Утешитель установил это служение и побудил людей, еще пребывающих во плоти, подражать службе ангелов… Живя на земле, они призваны к распоряжению небесным и получили власть, которую Бог не дал ни ангелам, ни архангелам"[799].

В священнодействии пастырь предстоит пред Богом. Он призван постоянно предстоять, ходить пред Богом и жить в Боге. Это предстояние пастыря пред Богом осуществляется как в храме, когда он стоит у св. Престола и возносит свои молитвы, обращенный взором к Горнему месту, к сиянию славы Воскресшего Господа, так и дома, и во всяком другом месте за молитвой, за любым другим богоугодным делом. Наиболее полное выражение это пред стояние находит в молитве пастыря за богослужением.

В храм люди несут страдания и скорби своего сердца, кровоточащие раны своей совести, сознание заблуждения своего ума, расслабление своей греховной воли. Все это они выражают во вздохах и воплях о помощи. Этой жаждой очищения, исцеления, примирения с Богом наполняется вся духовная атмосфера храма. Каждый из стоящих в храме в своем сердце молится Богу о помощи в скорбях, об ограждении от соблазнов и искушений, сокрушается о своих неправдах. Но если все они молятся только за себя, то пастырь призван молиться за всех. "Задача каждого пастыря, — говорит прот. Иоанн Сергиев, — приблизить к сердцу и искренне возлюбить Бога, далее возлюбить искренне всех живущих на земле, за коих молится и приносит ежедневно жертву или молитву домашнюю или общественную"[800].

Молиться "о всех и за вся" пастырь может силой укрепляющего его Иисуса Христа (Флп. 4, 13). И лишь при условии этой молитвы за всех возможна духовная связь его со всеми молящимися и объединение всего храма в единое духовное тело. Эта молитва пастыря особенно усиливается при пресуществлении св. Даров, когда он с полным сознанием прямого отношения к молящимся в храме и особенно к причастникам св. Тела и Крови Христовых произносит великие совершительные слова. Пастырь сам весь как бы растворяется в молитве. Молитва переносит его в другой, неземной мир, постепенно делает благоговейного священника жителем иного мира.

И совершенно по-другому молится душевный пастырь. Он очень тяготится молитвенным подвигом, считает его чем-то устаревшим, скучным, почти бесполезным и ненужным.

"Истинный пастырь путем долговременного подвига создает в себе молитвенный дух, способность возноситься к Богу и быть там как бы своим человеком"[801]. Душевный пастырь, произнося лишь слова молитвословий и не вникая в их смысл, не умеет с вниманием и усердием исполнять богослужебные последования, не имеет дара молитвы и "является обманщиком и ремесленником, а не богомольцем"[802]. Душевность и духовность пастыря паства узнает по дару молитвенности. Когда она говорит о священнике, то первый отзыв о нем касается того, хорошо или плохо он служит. "Под хорошим служением разумеется не музыкальность голоса и его громкость, а то, что в нем слышится дух искренней молитвы"[803].

Духовность пастыря особо наглядно видна из отношения его к основному месту священнодействия — св. храму. Храм — дом Божий, в нем все Божие, все святое: и престол, и жертвенник, и Евангелие, и крест, и иконы. Храм — средоточие всей деятельности священника, здесь преимущественно проходит его пастырское служение. Здесь он — совершитель Таин Божиих и молитвенник за свою паству пред Отцом Небесным. Здесь в него проливаются дары Божественной благодати, любви и умиления, духовной радости и близости к горнему миру. Это место, которое пастырь любит, ценит, куда постоянно стремится душой. Даже в самом убогом, холодном храме душа истинного пастыря становится согретой и облагодатствованной. Вспомним маленькую церковь прп. Сергия в дремучем радонежском лесу, где когда-то трещали и чадили лучины, а молитвы святых, как говорит митрополит Филарет, восходили до небес[804].

В храме пастырь воочию ощущает славу и величие Божие, здесь каждое священное изображение напоминает ему о небесном. Кадильница с фимиамом, лампады, горящие свечи — все в храме отрывает от житейских дум и забот и устремляет к горнему. Пастырь всем сердцем и душой привязывается к храму, живет с ним одной благодатной жизнью, заботится о его благолепии и украшении, считает его самым родным и близким для себя местом.

И в этом же самом храме для душевного пастыря все духовное гаснет и меркнет. На все в храме Божием он смотрит холодными, безучастными глазами. Все здесь утрачивает для него духовный смысл, становясь обычным и незначительным. Св. Евангелие для него — это всего лишь исторический памятник земной жизни Иисуса Христа, потир — простой сосуд, копие — просто нож, икона — живописное портретное изображение, а само богослужение в храме — механическое и бессвязное повторение одного и того же последования… До такого поистине ужасного отношения к храму он доходит, предавшись нерадению и небрежности о духовных вещах. Он постепенно духовно черствеет и превращается в сухого и рассудочно холодного наемника. Архиепископ Астраханский Сильвестр, обращаясь к подобному пастырю, говорит: "Если ты будешь лениво отправлять свою должность, то будешь наемником, но горе тебе, — продолжает он, — о наемниче робкий; ты услышишь определение Христово: свяжите его по рукам и ногам и ввергните во тьму кромешнюю"[805] (Мф. 22, 13).

В священнике одинаково страшно бросающееся в глаза его беззаконие, соблазняющее многих, и незаметное для глаз безразличие, равнодушие к делу Христову, теплохладность (Откр. 3, 16), при котором священник (незаметно даже для себя) становится на место Божие и служит себе, а не Богу, исполняет форму, букву пастырского служения, не имея содержания, духа пастырского, не входя в дело, совершаемое в мире Единым Пастырем[806].

С благоговением относясь к св. храму, истинный пастырь не теряет его, приступая к совершению богослужения. Вот он входит в храм. С икон смотрят на него строгие и выразительные лики святых угодников, они будто спрашивают его: как он подготовился к богослужению? Сможет ли достойно предстать пред Престолом Божиим? Благолепная, молитвенная обстановка алтаря приводит его в чувство благоговения пред святая святых храма. Поклонившись св. престолу и духовно сосредоточившись, пастырь приступает к совершению богослужения. Богослужение, совершаемое истинным пастырем, своей благоговейностью, красотой, духовностью и величием потрясает человеческую душу, влечет ее к небу. Сам пастырь "умом созерцает Бога, сорастворяется в сердце своем с Христом"[807].

Отношение к священнодействиям у него духовное, благоговейное, святое. В священнодействии он является в ореоле всеобщего ходатая и предстоятеля пред Богом. "Предстоит священник, — говорит св. Иоанн Златоуст, — низводящий не огонь, но Св. Духа… Какой чести благодать духа удостоила священников… что священники делают на земле, то Бог определяет на небе… Никто не может войти в Царство Небесное, если не будет возрожден водой и Духом (Ин. 3, 5), и не ядущий плоти Господа и не пиющий крови Его лишается вечной жизни, все же это совершается руками священника… Живя на земле, они призваны к распоряжению небесным"[808].

При совершении богослужения истинный пастырь может глубоко понять и внутренне духовно воспринять преизобилие благодатной жизни св. Церкви. И чем чаще он благоговейно служит и больше пребывает за богослужением, тем сильнее и органичнее его связь с Богом и паствой. "Достойное совершение богослужения пастырем, живой пример его молитвенного церковного духа заставляет людей ценить богослужение, прививает усердие к посещению его, внушительнее слов увлекает пасомых на добрый, спасительный путь"[809].

Но для душевного пастыря это высокое и ответственное служение становится не таким священным и высоким. Вместо того, чтобы употреблять для служения все свои силы и энергию, он вносит в свое служение механичность, мертвенность и сокращенный вид отправления богослужения. Такая небрежность является презрением к Господу и подлежит небесному суду, грозящему "изблеванием из уст Божиих" (Откр. 3, 15).

Чем святее место, тем ужаснее мерзость запустения на нем. Всякое священнодействие есть великая духовная реальность, воплощение Духа Истины. Как таковое, оно никогда не бывает "нейтральным", но несет либо Вечную Жизнь, либо вечную смерть. Внешнее, формальное, бездушное пользование священными предметами, действиями и словами рождает и накапливает в мире смертельную отрицательную энергию. Человек, износящий ее, делается слугой антихриста. Украшенному золотом и высокими санами, но не имеющему покаянного горения сердца, любви и молитвы поистине можно сказать словами Апокалипсиса: "Ты думаешь, что ты богат… а ты нищ и слепи наг. Постарайся купить у меня золото, огнем очищенное" (Отк. 3, 17–18).

Поставленные от Господа Иисуса Христа быть посредниками между Ним — Единым Пастырем — и овцами Его стада, они, в большинстве своем, оказались стеной меж Светом Христовым и народом. "Бог будет бить тебя, стена подбеленная!" — пророчески воскликнул апостол Павел архиерею (Деян. 23, 3). И действительно, как этот архиерей, так и многие другие в истории церквей и народов были "стенами подбеленными", подкрашенными, благообразными (по внешнему виду своему) стенами меж Богом и Божиим народом. Похищая ключ разумения, они "сами не входили, и других не пускали" (Мф. 23, 13). Оцеживая комара обрядности и формализма, они поглощали верблюда Христовой правды и милости, простоты и смирения.

Не жить по своей вере хуже, чем жить по своему неверию. Никакой злой человек не может принести Церкви Христовой столько вреда и внести такое опустошение в ограду Церкви, сколько злой, корыстолюбивый иерей, которому дана и от которого не отнята страшная благодать свершения таинств и ношения священной одежды. Это они, эти иереи и епископы, будут на Суде говорить Господу: "Господи, не от Твоего ли имени мы пророчествовали и многие чудеса творили?" (Мф. 7, 22–23). А Господь Кроткий скажет им: "Отойдите от Меня, делатели неправды".

Такими "делателями неправды" являются все священнослужители, которые Христово благодатное пастырство подменяют без благодатным жречеством, а служение народу — господством над народом. Которые смотрят не на худых, а на жирных овец, которые радуются не грешникам кающимся (Лк. 15, 7-10), но праведникам, не имеющим и не чувствующим нужды в покаянии, проводящим жизнь пастыря-жреца, свершающего священнодействия Церкви как языческий ритуал, без веры, милосердия, любви, сердечной молитвы, служения Богу в Духе и Истине.

Православная церковность со всеми священнодействиями и правилами ее есть великое поле духа и возрастающая сила жизни для тех, кто имеет волю и призвание к истинному пастырству. Но эта же дивная церковность делается камнем не только преткновения, но и падения для всякого, кто к ней приступит не в духе Христова Священства и Христова Царства.

Другие из таких пастырей-наемников впадают в другую крайность. Они делают богослужение драматически-выразительным, придают ему искусственную торжественность. Результаты такого культурного воздействия на паству плачевны и, как правило, кончаются разочарованием. Лишь на непродолжительное время тщеславный пастырь заражает прихожан своей энергичностью. Вскоре этот искусственно созданный энтузиазм остывает и паства оставляет пастыря одиноким.

Когда священником овладевает дух неблагоговения и отсутствия страха Божия к святыне, то этот дух выражается в беспорядочности слов и действий, отпечатлевается на все окружающее священника. В молитвенном славословии неблагоговейного душевного пастыря обыкновенно проявляется "бессмысленная поспешность, безжизненная вялость; непозволительные пропуски в обрядах, нестройность — даже до отвратительного и очевидного беспорядка; небрежность в отношении к священным предметам; в положении тела какая-то презрительная невнимательность к святыне и к священнодействиям; отсюда непристойные взгляды и озирания по сторонам, безвременное сидение и движение с места на место"[810].

Такое крайнее неблагоговение душевного пастыря объясняется отказом жить в Боге, ходить пред Богом, тогда как задача каждого пастыря пробудить в себе сокровенные духовные силы, создать в себе навык возгревания дара Божия" (1 Тим. 1,6). Этим он может предостеречь себя от опасности духовного омертвения. Этот навык тем легче будет создаваться и укрепляться, чем серьезнее и сосредоточеннее пастырь будет молитвенно готовиться всякий раз к очередному богослужению, к выполнению всех пастырских обязанностей, чем глубже проникнется ответственностью пастырского служения.

При совершении богослужения пастырь может использовать дар голоса и других своих способностей при наличии искреннего молитвенного настроения. Главное для него — всегда хранить смиренно-благодатное состояние духа и совершать священнодействие во славу Божию. Пастырь, обуздавший порывы личного тщеславия, с благоговейным дерзновением может употреблять за богослужением естественную выразительность речи и красоту голоса.

Кроме сказанного, душевный пастырь стремится произвести впечатление на пасомых своей личностью. "Он предается горделивым мечтам о своем влиянии на народ своим голосом, жестами, речью, мягкостью и элегантностью в обращении. Он все направляет к тому, чтобы произвести эффект, употребляя сентиментальный голос, ненужное воздеяние рук, лишние поклоны"[811]. Такой пастырь старается воздействовать на людей не истиной слова Божия и искренней молитвы, а собственной личностью.

Слабой душе человеческой легко увлечься подобием священства, внешним свершением "обрядов"[812], музыкальностью пения, красотою слова и убранства, — всем укладом, всей телесностью Церкви, которая, не будучи одухотворена и одушевлена Духом Христовым, представляет собою мертвое, не воскресшее Тело Христово… Здесь — беззаконие, имеющее свою тайну (Откр. 17, 5). И это есть поистине та "мерзость запустения, реченная пророком Даниилом, стоящая где не должно (читающий да разумеет)", о которой говорил Спаситель, и которая до сих пор не позволяет многим принять Его Свет.

Недостойные пастыри теряют власть сами совершать Таинства. Они бывают невидимо связаны ангельской рукой, которая и свершает Святое Приношение верующих. Святейшее Таинство Евхаристии попирается и оскверняется не одними "волхвующими" (ради которых Церковь перестала давать св. Причастие в руки мирян), но и недостойными священнослужителями, которые и в жизни своей, и во время предстояний церковных не имеют ни веры, ни воли быть в Господе, и чтобы Господь был в них.

Это — жречество без благодатное, о котором св. Иоанн Златоуст сказал в словах: "Не мню многих иереев быть спасенными". Это — "профессионализм", профанация святыни. Жизнь и слово Божие открывают с ужасающей реальностью, что пастыри подчас становились не только ниже уровня пастырского, но и человеческого. Не приняв Единого Пастыря, могли ли они быть пастырями? Не переживая предстояний пред Лицом Божиим за себя, могли ли они предстоять за других? Народ, освящаясь по вере своей, от священнодействуемых ими Таинств, омрачался, видя их жизнь, входя в соприкосновение с их интересами.

Мало в мире душ, просвещенных духом Христовой мудрости, которые, видя соблазн в священнике, не соблазняются о Христе, не искушаются о Церкви, но еще горячее приникают ко Христу, еще пламеннее любят Его Церковь и с большей ревностью стараются служить Тому, измену Кому видят пред собою. Большинство "верующих" от малейшего соблазна колеблются в вере не только в Церковь, но даже в Бога, в Его силу и власть. Эти люди бывают легки на отход от Церкви. Это — "младенцы в вере". Нельзя строго судить их. Надо им помогать, их оберегать. Оттого поистине, "кто соблазнит одного их малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской" (Мф. 18, 6).

Священство есть великая сила освящения ("водоем благодати", по выражению прот. Иоанна Сергиева), но оно может быть и великой силой соблазна в мире. Св. Григорий Богослов в прощальной речи к своей пастве просит прощения у пасомых за то, что "он не величался перед ними, не старался соревноваться с вельможами в роскоши, не высился на колесницах, заставляя разбегаться народ как перед страшным зверем"[813]. Паства осталась к святителю холодна, потому что "она, — говорит святой Григорий, — не иереев ищет, а риторов, не строителей души, но хранителей имуществ".

Правильно начатое пастырство, свободное от хитрости и лукавства получает себе в помощники Промыслителя. О правильном пути пастырского воздействия Апостол говорит: "В учении нашем нет ни заблуждения, ни нечистых побуждений, ни лукавства…мы из усердия к вам, восхотели передать вам не только благовестие Божие, но и души наши" (1 Фес. 2, 3–8).

Священнику вверена не одна только проповедь веры и благочестия, не одно совершение богослужения и таинств, ему вверены самые души верующих, за которыми он должен наблюдать и вести к спасению. "Не учить только, но и руководить, что значит взять за руку и вести ко опасению, — говорит епископ Феофан. — По какой-то случайности у нас иереи, главным образом, заботятся об исправлении треб. И это должно исправлять со вниманием, но на первом месте должно ставить руководство ко спасению"[814].

Пастырь будет держать ответ перед Богом преимущественно за то, что и как делал для спасения своей паствы. Он отвечает за каждую потерянную овцу и сердечно болеет о ней, как и о себе, поскольку эту потерю считает собственной утратой. "За всех, — говорит св. Иоанн Златоуст, — которые твоему, иерей, попечению вверены, — за жен, мужей и детей, ты дашь ответ"[815].

Деятельность пастыря как нравственного руководителя и воспитателя своих пасомых зовет его на большой труд. Заботливая любовь пастыря должна следить за каждым шагом жизни своих прихожан. "День и ночь, — говорит св. Григорий Богослов, — всегда он озабочен, всегда должен быть как строитель таин Божиих, готов к подаянию пасомым благодатных даров, сообразно с их потребностями. Туда он должен спешить — сочетать Христу едва явившегося в мир младенца, а тут в ожидании его высчитывает каждую минуту страдалец-старец, так душа нетерпеливо ждет ослабы от грехов. И везде он должен быть, всюду явиться вовремя"[816].

Пастырь есть духовный архитектор, строитель душ, созидатель из этих душ Божьего дома — общения мира и любви, "ибо мы соработики у Бога" (1 Кор. 3, 9). Величайшее, блаженнейшее дело — быть участником строительства Царствия Божия. Духовная просвещенность дает — иерею особенно — возможность быть не рабом, "не знающим, что творит господин его", но сыном в доме Отца, вникающим в дело своего Отца.

Психология пастыря есть психология хозяина поля и сада. Каждый колос — душа человеческая. Каждый цветок — человек. Пастырь добрый знает свое хозяйство, понимает процессы жизни органической, умеет помочь этой жизни. Обходит каждое растение и прилагает к нему заботу. Дело пастыря есть обработка, подготовка почвы, кидание семян, орошение растений, выпалывание сорных трав, прививка добрых черенков деревьям-дичкам, поливание предохранительной жидкостью виноградных лоз, охранение плодов от воров и от птиц, наблюдение за созреванием, своевременное снятие плодов…"[817]

В каждом из них он видит истинную овцу Христова стада, заблудившуюся в горах и могущую упасть в пропасть. Раздуть искру Божию в душе грешника, вызвать ее к жизни, к горению — прямое требование к пастырю. Истинный пастырь прилагает много забот и старания для устроения доброй жизни и спасения. "Он попечительно следит за ними, — говорит Златоуст, — направляет их на добрый спасительный путь и не щадит никаких усилий, чтобы привести к животу и благочестию всех, составляющих его духовное стадо"[818]. Истинный пастырь осуществляет правильное духовное руководство паствой. Ни один из пришедших к нему не заслуживает презрения. Он принимает их беспрепятственно, милостиво подавая руку помощи самым закоренелым грешникам.

Святые отцы, выразители истинного душепопечения, умели говорить непосредственно с "внутренним человеком" собеседника. Они умели пробуждать в грешнике недовольство своим состоянием и желание лучшего, заставляли их возвыситься над страстями, утверждали кающихся в вере в любовь и всепрощение Божие и достигали полного духовного врачевания.

Пастырь имеет у себя духовную аптеку: пластыри, примочки, чистительные и смягчающие масла, подсушивающие и заживляющие порошки, дезинфицирующие жидкости, укрепляющие средства; хирургический нож (для пользования им только в самых крайних случаях)[819].

Врачебным лекарством для паствы истинный пастырь избирает открытие истины о том, как хорошо у Небесного Отца, у Которого они найдут все блаженство, мир, покой и вечную жизнь. И тогда грешник сам раскрывает язвы своей души и получает исцеление их. "Новозаветные священники, — говорит св. Иоанн Златоуст, — получили власть не свидетельствовать минувшую проказу, но совершенно отгонять нечистоту души. Они примиряют детей своих не с начальниками и царями, но с Самим разгневанным Богом"[820].

Но есть немало пастырей-наемников, которые ограничивают пастырские скорби хлопотами во время совершения треб и покоющихся на ложе беспечности. Такому пастырству Господь угрожает наказанием через пророка: "Горе пастырям, которые пасли самих себя… а стада не пасли… Слабых не укрепляли и больной овцы не врачевали, и пораненной не перевязывали, и угнанной не возвращали, и потерянной не искали. И рассеялись они и стали пищею всякому зверю" (Иез. 34, 2–5).

Отличительной чертой доброго пастыря является любовь к пастве. Без любви к ней он не может быть пастырем, он может быть только наемником. Добрый пастырь, по притче Спасителя, о том только и заботится, как бы напитать Своих овец. "Пастырю дается благодатная сотрадательная любовь к пастве, дающая способность переживать в себе скорбь борьбы и радость о нравственном совершенствовании своих пасомых, способных чрево болеть о них. Такое свойство пастырского духа и выражает самую сущность пастырского духа"[821].

Истинные пастыри Христовой Церкви всю жизнь посвящали пастырскому деланию, кротко обличая ее в проступках, убеждая в добре, ободряя в несчастьях. "Вы знаете, — пишет апостол Павел, — каждого из вас, как отец детей своих; мы просили, убеждали, умоляли" (Сол. 1, 12).

Добрый пастырь всецело живет любовью к пастве. Способность к любви как особый дар дается пастырю в хиротонии, однако, усвоение и поддержание его в себе зависит от стремлений человеческого духа. Эту Христову любовь и имел св. Иоанн Златоуст. Он говорил: "Я ношу все в сердце моем, вы занимаете все мои мысли… у меня нет другой жизни, кроме вас и попечения о вашем спасении"[822]. Эта благодатная любовь, данная пастырю в хиротонии, в процессе истинной пастырской деятельности все более и более развивается. "В труде и в изнурении, часто в бдении, в голоде и жажде, часто в посте, на стуже и в наготе", вырабатывается жертвенная пастырская любовь (2 Кор.11, 27).

Душевный же пастырь очень мало заботится о пастве, плохо знает своих пасомых, которые, будучи предоставлены самим себе, живут обособленно от своих руководителей. Предостерегая от равнодушия и других извращений пастырского служения, апостол Петр взывает: "Пастырей ваших умоляю я, сопастырь и свидетель страданий Христовых и соучастник в славе, которая должна открыться: пасите Божие стадо, какое у вас, надзирая за ним не принужденно, но охотно и богоугодно, не для гнусной корысти, но из усердия, и не господствуя над наследием Божиим, но подавая пример стаду; и когда явится Пастыреначальник, вы получите неувядающий венец славы" (1 Пет. 5, 1–4)[823].

Жизнь пастырей, тяготящихся пастырским деланием, превращается в скучное бессодержательное прозябание. Совесть постоянно обличает их в душевной раздвоенности и равнодушном отношении к пастве. Они готовят себе загробные терзания от вечного сознания неисполненного долга. "Помышляя лишь о своей пользе и не заботясь о пользе ближних, они сами себя лишают тех благ, которые думают заслужить в своей частной жизни"[824], — говорит св. Григорий Двоеслов.

Пастыри, еще могут быть уподоблены овчаркам, стерегущим стадо Единого Пастыря. Всякому, кто смог наблюдать за поведением умной и доброй овчарки, ревностно бегающей вокруг стада и кроткой для овец, пастью своей тыкающей всякую отбившуюся хотя бы немного овцу, подгоняя ее к общему стаду, а как только явилась опасность, преображающейся из мирной овчарки в грозную… всякий, кто видел это, поймет истинное поведение пастыря стада Христова[825].

Истинному пастырю, человеку идеи, свойственна готовность пожертвовать жизнь за свою паству. Главная черта пастырского духа — сострадание греховной немощи людей, скорбь о согрешающих людях и пламенное желание приблизить их к Богу. Искренность и сострадание к ближним настолько сближает его с паствой, что он прекрасно понимает ее духовные запросы. У пастыря кроме личных переживаний и страданий появляются другие страдания, которые он переносит за паству, заботясь о ее преуспеянии в спасении. Он плачет с плачущими, кается с кающимися, поступая согласно словам ап. Павла: "Кто изнемогает, с кем быя не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся?" (2 Кор. 11, 29). "Истинный пастырь носит в душе своей все то, чем нравственно живут его пасомые, сраспинается им, сливает их духовные нужды со своими, скорбит и радуется с ними, как отец с детьми своими"[826]. "Пастырь добрый полагает жизнь свою за овец", стремится, чтобы они "имели жизнь и имели с избытком" (Ин. 10, 10–11).

Скорбь о грехах пасомых, как о своих собственных, и забота о пасомых, как бы о самом себе, является первым условием истинного пастырского врачевания. Пастырь, тесно сливающий свою жизнь с заботой о пастве, все недостатки и грехи их считает следствием своей недостаточной ревности и мудрости. Во всем и за все он обвиняет самого себя. Такое опытное понимание скорбей своей паствы побудило св. Киприана Карфагенского обратиться к падшим с такими словами: "Болезную, братия, вместе с вами. Нисколько не утешает меня то, что сам я здоров и невредим. Ибо пастырь уязвляется более в язве своего стада. С каждым из вас я соединяю сердце мое, разделяю горестные времена, печали и скорби, с плачущими плачу, с падшими почитаю себя падшим".

Но вот пример душевной пастырской любви. Стараясь быть милосердным к своим пасомым, душевный пастырь нередко может впадать в крайность. Он делается порой чрезмерно снисходительным, сентиментально слабым и ласковым, безразборно легкомысленным и снисходительным даже на исповеди. Он стремится быть уступчивым, когда нужно сказать горькую правду, быть приветливым, когда нужно обличать, нанося этим большой вред пастве. Этому подвергаются обычно слабохарактерные пастыри. Стремясь завоевать симпатии паствы, они не решаются строго судить вопиющие пороки, а хотят казаться добрыми и любвеобильными. Такая слабохарактерная любовь вовсе не благодатна, она приводит к тому, что паства охладевает в уважении к пастырю и духовно расслабляется. "Да и как, — говорит св. Иоанн Лествичник, — он может предполагать уважение и доверие к себе в своих чадах, если они не видят в нем для себя доброго примера"[827].

К такому пастырю охотно примыкают лишь те из пасомых, кто утратил духовный вкус и живую связь с Церковью. Они тем более привязываются к нему, когда он не требует от них глубокого смиренно-молитвенного подвига и духовной борьбы с собой. Себя такой пастырь показывает проповедником, аскетом, церковным ревнителем. Он с интересом беседует с пасомыми, тщеславясь своими знаниями, обставляет богослужение чудным хором и кратким уставом. Все это сродно, легко и привлекательно душевному человеку, отчего таким пастырем чаще прельщаются сентиментальные по природе женщины. Они могут страстно привлекаться к пастырю, слабея благодатью.

Пастырю необходим правильный способ воздействия на паству. "Для иных нужен бич, — говорит св. Григорий Богослов, — для других — узда. Для одних полезна похвала, для других — укоризна, но та и другая вовремя"[828]. Пастырю необходима большая чуткость и наблюдательность при руководстве людьми различного характера и воспитания. Человек — это своего рода цветок, охотно распускающийся в тихую полночь и увядающий от прикосновения грубых рук, поэтому к каждому из пасомых у истинного пастыря есть свой подход. "Управлять человеком, сим хитрейшим и изменчивым животным, — говорит св. Григорий Богослов, — есть, по моему мнению, искусство из искусств и знание из знаний"[829].

Это пастырь особенно должен учесть на исповеди, когда пасомые раскрывают перед ним сокровенные дела и всю свою душу. Тогда пастырю большую нужно иметь мудрость и духовный опыт, чтобы врачевать души и налагать наказание не просто по мере прегрешений, но исследовав намерение согрешающих. Здесь пастырь особо остро чувствует необходимость духовной жизни, необходимость духовного опыта и собственной духовности, а не душевности в пастырской деятельности. "Как многие надмеваются и впадают в отчаяние о своем спасении, потому что не могут перенести горьких лекарств, так иные, не получив наказание, равносильное грехам, впадают в беспечность, делаются гораздо худшими и еще более грешат"[830], - говорит св. Иоанн Златоуст.

Душевный пастырь не сможет правильно разрешить многочисленные трудные вопросы этого попечительства, дать правильное врачевство пришедшему к нему и, вместо того, чтобы врачевать человеческие души и вести их ко спасению, будет духовно губить их. Он окажется не в состоянии быть истинным духовным пастырем, но окажется слепцом, ведущим слепого, которые оба упадут в яму.

Таким образом, проследив весь пастырский путь священнослужителя Христовой Церкви, мы убедились в том, что, выполняя высокое пастырское служение, состоящее в учении, священнодействии и духовном управлении верующими, пастырь может оказаться духовным (добрым) пастырем и душевным пастырем (наемником). Истинное пастырство — это сочетание Божественной благодати, особого призвания, большого личного труда, непрестанного контроля над собой, духовного бодрствования и молитвенного подвига. Пастырь должен считать себя орудием Христа, опирающимся на Божественную благодать.