Тридцать лет и три года

Тридцать лет и три года

Итак, начало основной общественной деятельности, служения — зрелое 30-летие [Лк, 3: 23]. «Прямого указания на то, как долго действовал Иисус публично, мы не находим ни в одном из евангелий» — это цитата из исследования Штрауса. Очень сложны логические конструкции Штрауса по поводу выяснения срока общественной деятельности Иисуса. Первые три евангелия (синоптические) входят в противоречие с четвертым. Иоанн в четвертом евангелии сообщает, что Иисус до рокового события не один раз побывал в Иерусалиме, по праздникам, и вел себя там как дома (и церковные иерархи уже положили на него глаз), а синоптики Матфей, Марк и Лука, напротив, утверждают, что все скандальные действия Иисус произвел в свое первое и последнее, триумфальное и роковое прибытие в Иерусалим в качестве уже Мессии. Примирить всех может лишь приведенное выше предположение, что Иисус основную часть предшествующей молодости провел в Иерусалиме рядовым пророком, в составе какой-либо общины.

Все же общепринятое мнение сходится на трехлетнем периоде (после тридцатилетия) общественной проповеднической деятельности Иисуса-мессии. И начался он крещением. Иоанн Креститель в водах реки Иордан уже массово практикуемым способом окрестил Иисуса на тридцатом году его жизни. Можно прикинуть, что за период около года перед этим событием Иисус, прибыв из Иерусалима, был простым слушателем проповедей Иоанна. Затем вошел в состав его учеников — как-никак родственник, и здесь Иоанн понял, что имеет дело с учеником, уже владеющим неплохим проповедническим опытом. Ученик обнаружил установившиеся взгляды и идеологию, столичную самоуверенность и превосходящие способности: большую силу влияния, лучшую риторику. Состоялись дискуссии, наметились несоответствия платформ. Иисус, уяснив идеологию Иоанна, не был согласен с проповедовавшимся им аскетизмом: слишком схож он со все той же закоснелой педантичностью официального иудаизма, а Иисус уже был полон идеями прямого общения с Богом. Однако и Иоанн, хоть и понял, что перед ним перспективный реформатор, принципами поступаться не мог и не стал. Окрестил Иисуса и публично признал его превосходство [Лк, 3: 16–17; Ин,1: 19–28]. Иисус отправился в пустыню на 40 дней поститься и отражать искушения Сатаны, а Иоанна как раз схватили Иродовы прислужники (воля случая?) и заточили в темницу [Лк, 3: 20] (чем это закончилось, мы уже говорили). Паства на некоторое время осталась без присмотра, пока Иисус не вернулся и не заступил место Иоанна. Тем самым начался новый, успешный трехлетний проповеднический период жизни Иисуса зрелого.

Популярность росла как в Галилее, так и в соседней Самарии, других языческих и иудейских пределах (по Луке — и в Иерусалиме), появились ученики, произнесены были нравоучительные притчи и знаменитые проповеди, содеяны чудеса (Штраус и некоторые современные историки в описаниях многих из этих дел усматривают мифотворчество). Назрел абсолют уверенности в себе и в своем деле. Слава воссияла. Все шло как по маслу. Это общеизвестно, незачем детализировать. Отметим лишь одну интересную деталь: Иисус не проповедовал в Назарете. Преткновение объяснено самим Иисусом: «Иисус же сказал им: не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и в доме своем» [Мф, 13: 57]. Не принят, не оценен был по достоинству босяк Иисус на родине — в Назарете. А семья вообще сочла, что он ненормальный, стал на порочный, порицаемый властями путь, и даже предприняла попытки «взять» его [Мк, 3: 21; Ин, 7: 5]. Это очень интересная оппозиция. Эволюционные ее предпосылки несомненны. Легко проследить такую ситуацию в обычной жизни. Определенная информация, исходящая от родственников, или близких друзей, или хорошо знакомых земляков, не воспринимается, отторгается. Положим, родич, по вашему мнению ни с того ни с сего, написал стихи, приятель начал рисовать, земляк забаллотировался в президенты. И вспомните, стихи эти вам даже не хочется читать, и на картинах сплошная несуразица. За текстом или за холстом маячит невзрачный образ надоевшего родича или приятеля, посягнувшего на известность: Боже, куда он прет, что за мазня? что за бред? что он мелет, тот же вдоль и поперек известный претендент? Любые другие стихи, картины, официоз вы воспринимаете иначе, оцениваете с привычных позиций объективности, хорошо различаете достоинства и недостатки, принимаете к сведению без этого непонятного предубеждения. А предубеждение вполне объяснимо — чужая жена всегда лучше, поясняют в народе; везде хорошо, где нас нет; пустопорожняя, сварливая Ксантиппа обзывала своего мужа Сократа идиотом и т. д. Все дело в инстинктивном отторжении старой и влечении к новой информации — эволюционном движителе прогресса вида Homo sapiens, с древнейших, полудиких времен поглядывавшего, что нового в соседнем племени, — свое-то уже неинтересно. Упомянем-таки и пресловутое наше преклонение перед иностранцами и иностранным.

Можно было бы в этом месте долго рассуждать об инстинкте передачи и поиска, накопления информации, что мы сделаем вкратце. Вспомните, как не терпится вам рассказать новый анекдот или эффектно озвучить какую-либо сногсшибательную новость — инстинктивный зуд передачи информации. На этом инстинкте погорело немало преступников, не сумевших удержать язык за зубами по пьянке или, скажем так, — терпение кончилось. Минутная слабость потом оборачивается годами неволи: тайна, известная двоим, — уже не тайна. Хорошие примеры есть и в текстах евангелий. Нередко Иисус, исцелив иного немощного и даже целую толпу [Мф, 9: 30–31; 12: 15; 14: 14], запрещал об этом рассказывать. На первый взгляд, нелогично для проповедника, но не прост был Иисус: он прекрасно понимал, что запрещение передавать информацию действует на неискушенный люд ровно наоборот — желание передать информацию удваивается. Запрещение подчеркивает пикантность информации. Такой же дальновидный запрет получали и ученики его: «Тогда запретил ученикам Своим, чтобы никому не сказывали, что Он есть Иисус Христос» [Мф, 16: 29]. Естественно, рассказали. Или: «И повелел им не сказывать никому. Но сколько Он ни запрещал им, они еще более разглашали» [Мк, 7: 36]. Несокрушимый инстинкт.

Еще одно пояснение к «назаретскому эффекту». Всем, кто много лет работал в коллективе, известно, что любой вновь появившийся человек имеет как бы презумпцию солидности, значительности, по крайней мере — информационную привлекательность, некую притягательную силу для людей, уже давно исчерпавших взаимные информационные потоки и успевших надоесть друг другу. Свой же человек, задумавший вдруг сыграть роль нового, выпрыгнуть из себя, из сложившегося имиджа, как правило, вызывает неприязнь в той или иной форме. Информационная исчерпанность, несомненно, и одна из причин распада молодых семей. Статистикой выделяются рубежные два года — срок полного обмена молодых информацией всех планов и следующий далее крах ее же — информационной обоюдной привлекательности.

Инстинкты — это как раз-таки soft, о котором мы говорили выше. Инстинкт накопления информации, новой конечно, заставляет нас на бытовом уровне любопытствовать, совать нос, куда зачастую не просят. Естественно, сила инстинкта, шкала признака разновелика у разных людей: допустим, от замкнутости до неуемной болтливости, от чрезмерного любопытства до индифферентности к пикантным событиям. Все объясняется генетическим, врожденным набором, генным составом поведенческого комплекса.

Вот и жителям Назарета любой другой пророк был гораздо интереснее, предпочтительнее своего, — что он может сказать путевого, сын пряхи? Когда его распяли, там, видимо, сказали: ну вот, мы так и знали. А пока Иисус гремел славою. Сам он себя Сыном Божьим до поры до времени не называл. Будучи человеком умным, он понимал, что талант управления массами, ораторские способности, удачи во внушении своих идей — это еще не повод для крайнего самовозвеличивания, панибратства по отношению к Богу. А Бог Яхве, Саваоф суров и временами жесток. И хотя человеком набожным Иисус вряд ли был [Мф, 11: 18–19; Лк. 7: 33–34] (Ренан, правда, усиленно выводит его боголюбивый образ), но Бога врожденно побаивался и в сыновья к нему не лез. Конечно, если принять к вере и подлинности каждую букву Нового завета, можно подобрать поэтические детали к поэтическому же заключению Мережковского: «Знание Отца, любовь к Отцу — в Нем Одном-Единственном». Но будем реалистичны: на сан мессии он был согласен, потому как никакого богохульства в этом не видел, народ каждого достаточно заметного пророка норовил произвести в мессию или мучился в догадках: не мессия ли он? Впоследствии, когда природная сила исцеления у него утвердилась, развилась до предела и он понял, что способен почти на любое чудо, у него, наверное, возникло самоощущение присутствия в себе Божьей благодати. С какого-то момента он стал верить в это и считать себя Сыном Бога [Мф, 11: 27; Ин, 10: 15; 17: 10], что дополнительно многократно усилило его способности. Тоже soft, и не приобретенный, как считали Цельс и его единомышленники, а врожденный. Для иллюстрации уместно будет здесь привести реальный пример несокрушимой самоуверенности. В короткой заметке одной из центральных газет сообщалось, что близ небольшого среднерусского городка на железнодорожное полотно вышел мужчина (как выяснилось — экстрасенс), поставил дипломат на шпалы и, выполняя пассы, сделал попытку остановить летящий на него поезд, застопорить мчащееся железо силою своего экстрасенсорного дара. В неудачу он не верил. Поезд, конечно, сделал свое мрачное дело, но вера человека в себя все-таки осталась непобежденной. Такая вера может сделать многое, и именно к такой вере призывал своих учеников Иисус в некоторых ситуациях [Мк, 11: 23–24; Мф, 17: 20; 14: 31].

И был Иисус простым, как говорят, «языкатым» человеком, — не философом по-гречески или по-римски с ученой, просветительской программой. Выступления его, проповеди неровны, эмоциональны, он импровизировал и о противоречиях в них не беспокоился, главное — это эффектная подача материала, произнесение, производящие сильное сиюминутное впечатление на паству: «слово Его было со властью». А паства его — это в основном нищий неграмотный народ с неприхотливой логикой: разум недоступен толпе, но доступна вера. Росту популярности и численности слушателей способствовало обилие иносказаний в его речах, притч, иные из которых он придумывал «на лету», а иные сидели в его памяти. Все эти двусмысленности и «творческие образы» в его речах да плюс фантазии переписчиков неслабо грузят церковных толкователей. Во все времена церковным просветителям приходилось идти на всевозможные ухищрения, чтобы примирить здравый смысл читателя с текстом, но они многоспособны. Здесь надо все же попенять на евангелистов: любовь к ветхозаветному Священному Писанию постоянно загоняет их в его текст. Ссылки бесконечны. И нетрудно понять, что все они сделаны позже, — заметна подгонка событий под мотивы Писания. Косидовский в этой любви подметил некоторый комичный уже уровень. При разделе одежды распятого Христа римские наемники — отпетые язычники — ни с того ни с сего проявляют глубокое знание Писания: «И так сказали друг другу: не станем раздирать его [хитон], а бросим о нем жребий, чей будет, — да сбудется реченное в Писании: „разделили ризы Мои между собою и об одежде Моей бросали жребий“» [Ин, 19: 24]. Оправдательно следует сказать, что ничего противоестественного в этом стремлении нет. Писание — это канон, истина в последней инстанции, и все сущее им предначертано. Вряд ли можно было найти верующего человека, думающего иначе. Поэтому евангелия, особенно от Матфея, выстроены так, что почти все о Христе — пророчества Священного Писания.

Однако же речь о другом. Исходя из суммы текстов, даже с поправкой на подателей и переписчиков, вырисовывается образ Христа как кладезя народной мудрости (предостережем: не в славянском понимании этого слова), именно народной, а не книжной. В народе случаются такие типажи, всегда имеющие про запас поговорку, присловье или ту же притчу или напористо отвечающие вопросом на вопрос. Такие люди легко ориентируются в настроениях окружающих, с толку их сбить невозможно, о них говорят: прошел огонь, воду и медные трубы. По всем данным, Иисус принадлежал именно к этому типу людей (здесь опять же приходит на ум многотрудная школа жизни, которую он должен был пройти для такого статуса, не мог он стать таким, сидя в Назарете). Он был достаточно расчетливым, находчивым риториком, знал себе цену и четко распределял в речах и приветливость, и резкость, и надменность, соответственно ситуациям. Это легко просматривается по текстам даже сквозь более поздние наслоения и субъективную передачу. Возьмем, к примеру, одну его фразу в адрес матери: «Что Мне и тебе, жено?» [Ин, 2: 4]. В контексте очень ясно звучит надменная холодность, которая совершенно не вяжется с кротостью, усиленно приписываемой ему Ренаном и др. Не был он обаятельно кроток — это уже чересчур. Или еще в одной, наиболее часто цитируемой сцене мать и братья пришли переговорить с ним, но Иисус даже не впустил их в дом: «Кто матерь Моя и братья Мои? И обозрев сидящих вокруг Себя, говорит: вот матерь Моя и братья Мои» [Мк, 3: 31–34]. Сурово, по тексту Евангелия от Фомы еще суровее. Даже в заключительной сцене с Понтием Пилатом, вспомним, Пилат подивился холодной и молчаливой надменности Иисуса, уже имеющего представление о конце судилища и приговоре. И если он никогда не смеялся с детства, то легко представить его вгоняющую в дрожь улыбку в некоторых ситуациях.

И был он, ко всей своей многогранности, еще и практичным — наверняка он увиливал от податей, налогов в пользу Империи, а дидрахму на строительство храма у него испрашивали мытари почти без надежды: «Учитель ваш не даст ли дидрахмы?» [Мф, 17: 24], и выдал он ее не из казны, которой заведовал скаредный Иуда Искариот, а послал Петра к морю, чтобы тот вынул деньги (именно нужную сумму) из рыбьей пасти, совершив по ходу дела очередное чудо [Мф, 17: 27].

Конечно, солидный информационный багаж Иисуса, знание людей — дело приобретенное, но раскрепощенность, инициативность и повелительная самоуверенность имеют врожденные поведенческие истоки, генетически обусловленные; остается только определить источник этой наследственности. Могли бы хорошо помочь в этом отношении сведения о чертах лица, особенностях строения фигуры Христа, однако о чертах лица и облике его достоверно ничего не известно. Есть две исходные версии, которые пошли в ход, в догматическую раскрутку или, наоборот, в догматическую же опалу. Первая — это упоминание о Христе, в частности о его внешности, в отчете римскому сенату проконсула Палестины Лентулла — в «Послании Лентулла»: «Человек он среднего роста, с хорошей осанкой и великолепным благородным лицом. Его вид внушает и любовь, и страх одновременно. Волосы цвета спелого ореха ниспадают гладко до ушей, а дальше до самых плеч вьются колечками, чуть более светлыми и блестящими; посредине головы они разделены пробором, как это принято у назореев; лоб ясен и чист, лицо без морщин и пятен дышит силой и спокойствием; линии носа и рта безукоризненны. Борода густая, того же цвета, что и волосы, не очень длинная, разделенная посредине, взгляд прямой, проницательный, глаза сине-зеленые, яркие и живые. В гневе он страшен, а поучает дружески и нежно, с радостной серьезностью. Иной раз плачет, но не смеется никогда (здесь поставим акцент. — В. Е.). Держится гордо и прямо, руки и плечи его полны изящества, в разговоре он серьезен, скромен, сдержан, и к нему по праву можно отнести слова пророка: Вот самый прекрасный обликом из всех сынов человеческих». Послание Лентулла, и это уже научно доказанный факт, является подделкой, созданной в XIII веке и впервые опубликованной в 1474 году. Что подделка, это понятно, но поддельщики, помимо умысла, наверное имели перед собой какой-то исторический материал (вспомним «источник Q» евангелистов), поскольку реалистичные слова «в гневе он страшен» не вяжутся с уже сложившимся к тому веку имиджем Иисуса как князя покаяния, благостного предержителя милосердия и прощения.

И вторая версия, все того же антихриста Цельса, приведем ее также полностью: «Если бы дух божий действительно поселился в нем [Иисусе], то он должен был бы отличаться от других красотою облика, великолепием тела, а также красноречием. Ибо невозможно поверить, что тот, в чьем теле было нечто божественное, ничем не отличался от других. Между тем, люди рассказывают, будто Иисус был мизерного роста и с таким некрасивым лицом, что оно вызывало отвращение». Цельс, как известно, собирал сведения по крохам из апокрифов того времени, легенд и слухов, достоверность его свидетельства тоже не из стопроцентных. Но в его пользу повествует христианский писатель Тертуллиан в диалогах с теологом Маркионом: «Облик его был лишен какой-либо красоты и обаяния. Поистине, неужели нашелся бы смельчак, который бы нанес малейший вред телу, если б оно отличалось необычайной красотой и было озарено небесным сиянием? Кто бы покрыл плевками лицо, если бы уродство, которое наложил на себя Иисус и которое сделало его презренным в глазах людей, не представляло это лицо заслуживающим одних лишь плевков?» Что важно для достоверности, непритязательная внешность Иисуса не смущала Тертуллиана, он спокойно ссылался на отрывок из пророка Исайи: «Ибо он взошел перед ним, как отпрыск и как росток из сухой земли; нет в нем ни вида, ни величия; и мы видели его, и не было в нем вида, который привлекал бы нас к нему. Он был презрен и умален перед людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от него лице свое; он был презираем, и мы ни во что ставили его. Но он взял на себя наши немощи и понес наши болезни; а мы думали, что он был поражен, наказуем и уничижен богом» (гл. 53). Все поименованные авторы жили во второй половине II века и отражали взгляды поколения, отделенного от последних дней Христа не более чем сотней лет. И здесь вспомним Туринскую плащаницу. Рост Христа по отпечатку на святом покрове определен в 181 см. Это много. Со скидкой на складки ткани рост уточнен до 176 см. Все равно это выше среднего роста даже для современного европейца. Не ввязываясь в споры о подлинности плащаницы, склонимся к росту ниже среднего, основываясь на невзрачности Христа по документам. Даже интуитивно Иисус причисляется к плеяде вершителей судеб планетарного масштаба (не наследных!), отличавшихся невысоким ростом: Наполеон, Ленин, Сталин, Гитлер (прости, Иисусе).

Также по тексту Марка примечательна мелкая, но наглядная деталь в общей ночной картине событий на усадьбе первосвященника. После ареста Иисуса, по окончании первых допросов, коротая время до утра в общей компании, «слуги били Его по ланитам» (14: 65). Таким образом осмелеть, охаметь забитая челядь могла только с человеком действительно не имеющим никакой презентабельности. Заставляет задуматься эта текстовая мелочь, мелочь не зацепившая внимание череды редакторов, цензоров, переводчиков. Как же выглядел Иисус? Наверное, челядь поостереглась бы сумрачного чародея, или величавого пророка, или смутьяна-главаря. Но мы видим уничижительное пренебрежение — это явный и сильный компромат по отношению к культивируемому образу Христа.

В итоге вывод о чертах лица и облике Иисуса может быть скорее в пользу характеристик Цельса и христианского реалиста Тертуллиана. И от кого же такая некрасивость?

Вряд ли красива была Мария, мать Иисуса (с сожалением отступимся от поэтического образа Марии по Мережковскому), первая и последняя дочь престарелых родителей, с ходу отданная в монастырь с обетом девственницы, без надежды на хорошую партию в браке (и действительно сплавленная пожилому Иосифу, простому плотнику). И уж не было ли в ее психике или в складе ума родовых генетических нарушений? Практика и статистика поздних родов (ее родители, как мы указывали выше, были крайне престарелыми) отмечают высокую вероятность отклонений в умственных способностях плода в худшую или, наоборот, в лучшую сторону. Такая мутация, в какой-то степени перейдя в генный набор Иисуса, могла сложиться в комбинацию, обеспечившую ему и акселератность, и талант «вождизма». Те же сдвиги мозговой деятельности могли запустить в храмовой девственнице и совершенно противоположно направленный механизм чувственности, внимания к сильному полу. В таком случае версия Цельса о ее связи с римским наемником Пантерой, которую углядели простые люди, ставшие сплетниками, и не углядели сановные смотрители, которым пришлось туго с объяснениями, становится высоковероятной. Свои-то молодцы наверняка побоялись и бога, и сановников, а грек — он и в Африке язычник. И Пантере было не до выбора, красива она или нет, и великое дело в отношении судьбы человечества состоялось. Тут уже, собственно, и не важно, до или после замужества.

Как известно, жизнь брала свое во всех монастырях мира. Так что на лице Иисуса, кроме наследия не шибко красивой Марии, лежала, наверное, греческая языческая печать, сделавшая его непривлекательным для арабов и иудеев. Свидетельства из VIII века — Иоанн Дамаскин: «тесно сближенные, как бы сросшиеся брови», «черная борода и сильно загнутый нос»; Каллист: «смуглый цвет лица». Поскольку борода черная и цвет лица смуглый, естественно предположить и черные волосы, и черные же брови, по-мужски широкие и густые. Достаточно греческого в таком лице. Нос крючком — это уже от мамы.

По поводу прически, по поводу волос «цвета спелого ореха ниспадающих гладко до ушей, а дальше до самых плеч». В своем Первом послании к коринфянам Павел восклицает: Не Апостол ли я? Не свободен ли я? Не видел ли я Иисуса Христа, Господа нашего? Нам остается ответить: видел, тем более, что далее по тексту Павел утверждает, что …Христос явился Кифе, потом двенадцати; …а после всех явился и мне. Еще далее, Павел, видевший Христа говорит: … если муж растит волосы, то это бесчестье для него. Понятно, что если бы Иисус имел длинные волосы, то лысый Павел не посмел бы произнести такое осуждение. Становится ясно, что Иисус был простоволос, а длинные, красиво ниспадающие на плечи каштановые волосы — плод любезного воображения богословов.

Перечисленные черты эти, как мы понимаем, слабо коррелируют со скандинавским ликом на Туринской плащанице, но не об этом речь. Мы знаем, что подозрительные гены Марии со вторым ее сыном Иаковом сыграли также экстремальную роль. Иаков впал в крайний до неестественности религиозный аскетизм: не прикасался к мясу, никогда не стриг волосы, колени его от непрерывных молений были мозолисты, как колени верблюда, сообщает Иегосиф (180 год) в своем «Дневнике». Но вот черты лица у него были в порядке (от Иосифа), иначе наблюдательный Иегосиф наверняка поставил бы акцент. Иаков, естественно, как и Иисус, был троюродным братом Иоанна Крестителя. И не только, — очевидна принадлежность их к одной генетической наследственной линии (по матерям — двоюродным сестрам). Прямое свидетельство тому — фанатическая религиозность и аскетизм, присущие обоим.

Истина в отношении фигуры Иисуса, его комплекции также связана с истиной его происхождения. Таки он был по-гречески низкоросл (Ницше: «маленький жид»). Наверное, не мог бы Иоанн Креститель сказать, указывая на Иисуса, — вот агнец Божий [Ин, 1: 29], если бы перед ним стоял дюжий мордоворот. Мощного физического развития Иисус, естественно, не получил, поскольку всю молодость, до самого описываемого тридцатилетнего возраста, занимался, скорее всего, проповеднической или связанной с ней деятельностью (бродяжная, полуголодная жизнь). На его хилость указывает тот факт, что он не смог сам донести крест и неожиданно скоро скончался на нем (что вызвало удивление Пилата и что скорее говорит о противном, поскольку Пилат комплекцию Иисуса видел и обстоятельство быстрой смерти его удивило). Но он, во-первых, был избит, далее — ночь не спал, плюс психологическая нагрузка допросов, осмеяний, разочарований и плюс страх смерти — для человека эмоционального это обстоятельство едва ли не определяющее. Все это для рядом распятых разбойников не имело места, к тому же они выпили напиток типа транквилизатора, который Иисус пить отказался. По всему по этому Иисус сник гораздо раньше, а разбойникам пришлось испытать crurifragium (раздробление костей голеней), ускоряющий кончину. Так что сделаем свой профильный вывод, что Иисус не был ни мордоворотом, ни хилым, а, скорее всего, с параметрами телосложения несколько ниже среднего, росту низкого. И это отсутствие внешнего эффекта, наверное, разило паству контрастом с силой убеждения, красноречия. Опять вспомним внешне непримечательных вождей — Ленина, Сталина, Гитлера, Наполеона. Сталин, так тот и оратором не был. Но эти внешне обычные люди грандиозным способом повлияли на эволюцию и цивилизацию человечества, в масштабах соразмерных Христовым. Интересно, что Ленин и потомства не оставил, т. е. напрямую в генофонде не поучаствовал (как и Иисус), зато его деятельное участие в эволюции трудно переоценить: революция и «гражданка» стронули с мест огромные массы населения, произошла глобальная перетасовка генофонда (подавляющее большинство критиков ленинского «октябрьского переворота» благодаря ему, собственно, и на свет появились). А острое противостояние, адская военная гонка двух, по сути созданных Лениным систем, волей-неволей дали невероятнейшие технические плоды цивилизации. Заметим здесь, что участие в эволюции — понятие растяжимое: даже если простой человек скромно трудился (уже что-то сделал для цивилизации) и не оставил потомства, такое неучастие в генофонде, в эволюции все равно можно уравнять со своеобразным участием — участием в некоем перевернутом виде. А ну как он родил бы (пусть даже в более поздних коленах) какого-либо изверга, сокрушителя ценностей человечества! А не родил — и все хорошо. Все у нас завязано (кстати, наблюдаемое ныне исчезновение видов — тоже эволюция). Очень наглядно проиллюстрировал эволюционные пути писатель-фантаст Айзек Азимов. В одном из своих романов он вывел специальную Службу наименьшего вмешательства в эволюцию. Эта служба в одном из эпизодов обратными расчетами выяснила, что, для того чтобы круто развернуть направление цивилизации (понятно, что цивилизация и эволюция — комплементарная пара), достаточно всего лишь в определенный в прошлом момент, в багажном отделении транспортного средства переложить с одной полки на другую чемоданчик с рукописями одного студента. Здесь не обязательно фантазировать, примеров таких судьбоносных для мира мелочей тьма. Скромно будем надеяться на «баттерфляй-эффект» сего очерка.

Но возвратимся к подозрительным генам Марии. Существенный вопрос: не был ли Иисус слегка ненормальным, в стиле гениев? Исторических примеров гениальности как следствия генетических отклонений немало. Аристотель в этом отношении просто категоричен: не бывает великого ума без примеси безумия. Предположение усиливается тем обстоятельством, что оба потенциальных отца — хоть Иосиф, хоть Пантера — могли добавить таковых отклонений. Иосиф в силу престарелости, а Пантера — в силу бесшабашного сумасбродства. Но, имея в виду то обстоятельство, что, как замечают наиболее ранние историки, во внешности Иисуса не было ничего еврейского, вернее прикинуть, что батькой скорее был Пантера, который по ходу зачатия к тому же наверняка ввергнул Марию в стресс. Предположение о патологических истоках таланта Иисуса не ново. В некотором приближении эту же мысль высказал Ренан: «Итак, мы, не колеблясь, должны допустить, что деяния, которые в наше время (1860 год — В. Е.) рассматривались бы как признаки иллюзии или безумия, занимали в жизни Иисуса видное место. Те состояния, которые в наше время считаются патологическими, как, например, эпилепсия, видения, некогда считались признаком силы и величия. Нынешняя медицина может определить ту болезнь, которая решила судьбу Магомета». Допуская экстрасенсорные, чудотворные способности Иисуса, Ренан не уходит от основной своей линии: «Если бы в Иисусе чудотворец заслонил собой моралиста и религиозного реформатора, то от него произошла бы школа теургии, а не христианства». Конечно, согласимся, предположив, однако, что сам Иисус и то и другое считал равноценной работой, хорошо пополнявшей казну общины. И чудотворство, и проповеди, да еще в эффектной форме притч, иносказаний, а также приятных слуху бедноты обещаний хорошей жизни в грядущем Царстве Божьем, после которых забитый бедняк уходил домой с надеждой, помогающей ему существовать, обнадеживал своих таких же соседей и родственников и уже без зависти смотрел на богачей, — все это делало Иисусу имидж и славу да и хорошие сборы в казну, о которых исследователи почему-то стесняются говорить. А уж какие особенности или отклонения его ума и психики способствовали этому — дело третье. Реально мы видим, что огромная популярность Иисуса сложилась из удачного сочетания высокопрофессионального пророчества и мощного дара исцеления. Добавим, что народ тамошний имел не меньшие, если не большие способности исцеляться.