Падение и прощение

Падение и прощение

Видеть все с точки зрения Бога намного неприятнее, если ваш взгляд обращен на вас самих, потому что тогда осознание личного греха, падения и неадекватности становится резким. Это приводит нас к наиболее ярко выраженной и важной этической особенности Ветхого Завета, а также одного из его центральных вкладов в веру и этику библейской религии, иудейской и христианской, — осознанию человеческой этической несостоятельности наряду с поразительной благодатью божественного прощения.

У нас была возможность рассмотреть последствия грехопадения во всех сферах социальной этики, рассмотренных в предыдущих главах книги. Грех оставил свой уродливый след в социальной сфере, а также аккумулировался в процессах истории. Теперь мы видим, что Ветхий Завет не менее радикален и всеобъемлющ также в описании влияния греха на каждый аспект человеческой жизни. Вряд ли приговор Книги Бытия человечеству может быть более полным: «Все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время» (Быт. 6, 5); «помышление сердца человеческого — зло от юности его» (Быт. 8, 12). Правдивость этих утверждений является всеобщей (все люди без исключения – грешники) и конкретной (любой аспект личности человека поражен грехом).

Поэтому мудрец задает риторический вопрос, не ожидая, что кто–то подымет руку в ответ:

Кто может сказать: «я очистил мое сердце,

я чист от греха моего ?»

(Притч. 20, 9)

Таким образом, ветхозаветная этика стоит на фундаменте реализма. Не умаляя великих нравственных Божьих абсолютов, она полностью осознает моральное состояние человека, варьирующегося от явной хрупкости и слабости до открытого и упрямого бунта. Иеремия, который, вероятно, более всех остальных видел порочность и беззаконие, показывает проникновение зла в глубину всего человеческого естества:

Лукаво сердце человеческое более всего

и крайне испорчено;

кто узнает его?

(Иер. 17, 9)

Он также видел, что грех невозможно устранить личными усилиями человека:

Может ли Ефиоплянин переменить кожу свою

и барс — пятна свои?

так и вы можете ли делать доброе,

привыкнув делать злое?

(Иер. 13, 23)

Посему, хотя бы ты умылся мылом

и много употребил на себя щелоку,

нечестие твое отмечено предо Мною.

(Иер. 2, 22)

Но этот реализм не приводил к отчаянию. Осознание греха и несостоятельности не парализовало этику в Ветхом Завете. Осознание своей греховности не останавливает вас от следования по пути Господнему; это просто говорит, с чего следует начать, прежде чем стать на этот путь. Этим отправным пунктом было объективное Божье искупление и субъективный опыт прощения. Как в Ветхом, так и в Новом завете евангелие предшествует этике. Поэтому мы можем видеть, что подробные постановления развитой левитской системы жертвоприношений имели этическое значение. Она не только помогала израильтянину очиститься от прошлых проступков при помощи искупительной крови жертвы, но и давала уверенность верующему в продолжающейся принадлежности к народу завета. А это единственное положение, в котором можно познавать и повиноваться слову и воле Господа в будущем.

Но Израиль также знал, что искупительная сила Бога превосходила обряды жертвоприношений. Сущность природы Господа как спасающего и прощающего Бога — это та реальность, к которой можно было апеллировать, даже если в руках не было жертвы, или ее было невозможно принести. Даже жесткий приговор Бытия, приведенный выше, произнесен в контексте чудесного спасения Ноя, прообразе избавления. Иеремия, несмотря на весь свой пессимизм, ожидал новый завет, когда Бог пообещал:

Я прошу беззакония их и грехов их уже не воспомяну более.

(Иер. 31, 34)

Иезекииль также видел, что изменяющая сила Бога заменит каменные сердца, зачерствевшие во зле, сердцами из плоти, возрожденными и исполненными Духом его (Иез. 36, 25–27; 37, 1–14).

И вновь именно псалмопевец наиболее глубоко раскрывает значение покаяния, прощения, а также нравственной свободы и радости, которые являются его результатом. Автор Пс. 24 и 31 молит о прощении грехов, во втором случае после серьезного обличения и исповеди. Оба псалма связывают опыт прощения с надеждой на нравственные личные изменения и этическое руководство со стороны Бога. Именно раскаявшегося и прощенного грешника Бог делает способным жить согласно его воле:

наставляет грешников на путь,

направляет кротких к правде.

(Пс. 24, 8–9)

Ты снял с меня

вину греха моего.

Вразумлю тебя,

наставлю тебя на путь,

по которому тебе идти…

(Пс. 31, 5.8)

Возможно, никто не знал этого лучше Давида. Хотя Давида можно назвать «мужем по сердцу Бога»,[308] он, тем не менее, опустился до обмана, жестокости, похоти и зла. Как царь, он должен был служить нравственным руководителем своего народа, подавая пример и наставление. Но как такая испорченная личность могла вести других? Только благодаря сверхъестественной благодати прощающего, очищающего, обновляющего Бога:

Сердце чистое сотвори во мне, Боже,

и дух правый обнови внутри меня…

Тогда научу беззаконных путям Твоим,

и нечестивые к Тебе обратятся.

(Пс. 50, 10.13, выделено автором,)

Нравственную силу прощения обсуждал Стэнли Хауэрвас (Stanley Hauerwas), еще один ученый, подчеркивающий важность повествовательной традиции в Библии для формирования этической жизни общины и, в то же самое время, этической жизни человека:

Нравственное использование Писания содержится исключительно в силе Бога помочь нам помнить его истории для постоянного руководства в жизни нашего сообщества и жизни людей… Повествование Писания не только «показывает характер» (Бога), но показывает общину, которая способна организовать свое существование в соответствии с подобными историями. Иудеи и христиане верят, что это повествование делает не что иное, как показывает характер Бога, и тем самым помогает нам быть народом, который соответствует данному характеру…

Вопрос нравственной значимости Писания, таким образом, превращается в вопрос о том, каким сообществом должна быть церковь, чтобы быть способной сделать повествование Писания центром своей жизни…

Писание обладает авторитетом для христиан, потому что они как прощенный народ узнали, что должны быть способными прощать (что отделяет нас от мира, живущего жаждой власти, и не нуждающегося в прощении)… Быть сообществом прощенных означает быть тесно связанным с общиной, которая поддерживается повествованиями из Писаний, поскольку эти повествования делают не что иное, как являют Бога, природе которого свойственно прощать[309].

Но давайте предоставим заключительное слово Исайе. Ведь именно тому народу, который он обвинял в том, что он исполнен кровью беззакония и угнетения, народу, чье поклонение наводило тоску и вызывало отвращение Бога, пророк сделал удивительное приглашение прийти к Божьей спасительной рассудительности:

Тогда придите — и рассудим,

говорит Господь.

Если будут грехи ваши, как багряное, —

как снег убелю;

если будут красны, как пурпур, —

как волну убелю.

(Ис. 1, 18)

Но за этим спасительным словом евангелия сразу же следует неотвратимый нравственный вызов

Если захотите и послушаетесь,

то будете вкушать блага земли;

если же отречетесь и будете упорствовать,

то меч пожрет вас:

ибо уста Господни говорят.

(Ис. 7, 19–20)

В той же Книге Исайи мы находим великое видение о том, что в конечном итоге сутью искупления будет не место или объект, а личность, слуга Господень. Мы встречаем эту таинственную личность в кульминационном описании его отвержения и триумфа (Ис. 52, 13 — 53, 12), переживающего искупительные страдания не за свои грехи, а за наши. И эти страдания не будут напрасны, потому что

Господь возложил на Него

грехи всех нас…

Но Господу угодно было…

сделать Его жертвой умилостивления…

(Ис. 53, 6. 10)

Это ветхозаветная Голгофа. Здесь же важнейшее основание для единства евангелия и этики, веры и жизни в обоих Заветах; а именно — суверенная благодать и милость Бога. Ведь крест Мессии — это врата не только в жизнь, но и к образу жизни.