Иисус

Иисус

Я не знаю, был ли Иисус, на самом деле, раввином (согласно еврейскому закону, неженатый человек не мог им быть), но в том, что он был еврейским религиозным лидером, пусть поначалу самозванного толка, — сомневаться трудно. Больше того, при его жизни основную массу его поклонников составляли стопроцентные евреи. Что касается вербовки христиан среди народов языческих вер (греков, римлян, египтян и других), то она, во первых, не носила при нем массового характера, была, в основном, явлением спорадическим, случайным. Во вторых, — и это, пожалуй, наиболее замечательно, — в процесс посвящения в христианство язычника входило, прежде всего, обращение его в иудаизм, не исключавшее на первых порах и обрезание.

Видный историк Макс Даймонт, чья книга «Евреи, Бог и история» стала настольной среди евреев Америки и Израиля, утверждает, что такое положение сохранялось и гораздо позднее:

«Первые два десятилетия после смерти Иисуса, с 30 по 50 г. н. э., все христиане были одновременно и евреями… Те немногие язычники, которые присоединялись к зародившейся религии, обязаны были принять иудаизм, прежде чем быть принятыми в христианство».

Эти факты не удалось скрыть даже в текстах канонических христианских писаний, созданных не ранее, чем во втором веке, и прошедших после смерти Иисуса строжайший церковный отбор на предмет заметание следов родства с иудаизмом. Забегая несколько вперед, скажу, что отбор этот, как и все в религиозной жизни, носил крайне алогичный характер. С одной стороны, нужен был акцент на независимость и самостоятельность нового догмата (проклятые иудеи отвергли нашего Бога!), с другой стороны, в особенности, на раннем этапе, чтобы придать весу малоизвестным сектантам, нужно было подчеркнуть значительность породившей их почвы (по христианской версии, Иисус — из колена царя Давида, как и положено быть еврейскому священнику). Кстати, эта сторона дела, уже сама по себе, свидетельствует о сугубо домашних целях первохристиан, а именно: улучшение (реальное или мнимое) некоторых проявлений иудаизма, родной веры, впитываемой ими с молоком матери. Именно поэтому зрелое, покорившее Европу, христианство в своих потугах отмежеваться (спрятаться) от поруганного родителя напоминает мне спрятавшегося страуса, большое тело которого, не заметное только для слепца, невежды или исступленного фанатика, так называемый, Ветхий Завет — по существу, еврейская Библия в полном почти составе: 1) Тора или Пятикнижие Моисея, 2) книги еврейских Пророков и 3) Агиографы: псалмы, притчи, Иов, Песнь Песней, Экклезиаст и другие.

Для ранних же христиан эти три части Библии (или Танах) — отнюдь не внешний атрибут родовитости, не котурны знатности и, если уж завет, то, по крайней мере, не ветхий, а каждодневная реальность трудного и сурового бытия.

В Евангелии от Матфея нареченный Давидовым сыном Иисус ни о чем другом и не помышляет. «Не думайте, — заявляет он, — что Я пришел нарушить закон или пророков; не нарушить пришел Я, но исполнить» (5, 17). Так оно и было. Он определяет свою деятельность в русле иудаизма и во благо «дома Израилева» исключительно. В отдельном от еврейства и иудаизма контексте он себя и не мыслит.

Одно время у меня была необоримая привычка показывать христианским антисемитам то место из Евангелия, где Иисус отказывается исцелить нееврейку именно потому, что она не еврейка:

«И вот женщина Хананеянка, вышедши из тех мест кричала Ему: помилуй меня, Господи, сын Давидов! Дочь моя жестоко беснуется. Но он не отвечал ни слова. И ученики Его, приступивши, просили Его: отпусти ее, потому что кричит за нами. Он же сказал в ответ: Я послан только к погибшим (погибающим — Л. Л.) овцам дома Израилева. А она, подошедши, кланялась Ему и говорила: Господи! Помоги мне. Он же сказал в ответ: не хорошо взять хлеб у детей и бросить псам» (Ев. от Матфея, 15, 22–26).

Поразительно, конечно, как этот эпизод пережил века воинствующего юдофобства и не был вытравлен из Нового (христианского) Завета каким-нибудь великим инквизитором святой церкви. Идеологи религиозного воинства, надо полагать, так же мало читают труды своих основоположников, как идеологи-коммунисты — своих. Так что, какой уж тут спрос с простых смертных! Кому я только этот эпизод ни показывал! Пару раз уже здесь в Америке — по-английски. Смотрят на свою любимую библию, как на афишу коза. Как будто впервые видят.

— Ну что, — зло подначиваю я при этом своего интеллигентного, обычно растерянного, оппонента, — сам Бог твой называет тебя псом и говорит, что послан был только к страждущим евреям!

Ясно, что никто от столь неотразимого удара моего не только не умер, но даже не отказался ни от Иисуса Христа, ни от юдофобии. И надо полагать потому, что верующий юдофоб вовсе не обязан относиться к фактам и логике с большим почтением, чем верующий юдофил или ортодоксальный иудей. Он, скорее, готов был заподозрить меня в том, что я принес ему подделанное евангелие, чем допустить жидовскую предвзятость Христа. Не могу похвастаться, что реакция моих правоверных друзей-иудеев на еврейскую биографию Христа эмоционально другая.

В мою задачу не входит сейчас анализ всех идеологических течений и партий, наводнявших Иудею тех лет. Еще меньше склонен я расставлять оценки или становиться на ту или иную сторону. Но для меня совершенно несомненно, что споры между ними, выливавшиеся в очень острую и подчас непримиримую борьбу, являлись внутренними спорами евреев между собой. И как бы дерзко, на слух ортодокса, ни звучали аргументы Иисуса, это были аргументы еврея и, по его убеждению, во благо еврейского народа. Чего-чего, а жажды словесного боя у нас не отнимешь, боя нетерпеливого, самоуверенного, оскорбляющего инакомыслящего противника с непревзойденным остроумием и беспощадностью. Не забудем, что мы были тогда на 20 веков моложе, и об этической стороне риторики еще не ведали. Да и связи с Богом были настолько сильны, что взаимообвинения в предательстве не задерживались, по обыкновению, на устах враждующих партий.

«Не то, что входит в уста, оскверняет человека, — говорил Иисус, — но то, что выходит из уст, оскверняет человека» (Там же, 15, 11). Согласно тексту Евангелия, здесь имеется в виду то, что, по сравнению со злыми помыслами сердца и распущенностью языка, не велика беда «есть немытами руками». Не исключено, что это относилось и к отрицанию жестких запретов на ритуально нечистую (или некошерную) пищу. Полемичность этого догмата иудеской веры актуальна и по сей день.

Опять же, как бы мы к этому ни относились, сам факт, что это сугубо еврейская проблема, поднимавшаяся самими евреями на своей собственной еврейской земле, не подлежит сомнению.

Внимательный и беспристрастный читатель евангельских текстов не может не заметить и внешних атрибутов, свидетельствующих о еврейской национальности Иисуса. Иудею (или Израиль) он называет отечеством своим. Он много бывает в синагогах, где, собственно, и происходят его стычки с фарисеями и саддукеями. Отец у него плотник — еврей Иосиф, а мать — еврейская женщина Мария. У него четыре брата с чисто еврейскими именами: Иаков, Иосий, Симон и Иуда. Между прочим, и имя Иисус, по нашим ощущениям, не очень еврейское, в старину было вполне еврейским и немало распространенным. Достаточно назвать имена Иисуса Навина, ставшего вождем евреев после смерти Моисея и Аарона; Иисуса, сына Дамнея, назначенного царем Агриппой первосвященником, вместо смещенного с этой должности Анана; Иисуса, сына Иосадака, ставшего первосвященником сразу же после возвращения из вавилонского плена.

«В первом столетии нашей эры, — пишет Макс Даймонт, — в беспокойной Иудее, истекавшей кровью под тиранической властью римлян, множество пророков, проповедников и святых людей, принадлежавших к существовавшим в то время в стране двадцати четырем религиозным сектам, только и делали, что провозглашали близкий приход Мессии, который избавит евреев от ужасов римского ига. Каждая секта проповедовала свою доктрину спасения. Самыми многочисленными из этих вновь и вновь появлявшихся пророков и проповедников были ессеи. И, как показала история, самым значительным из них оказался Иисус».

Обратим внимание на предпоследнее предложение этой цитаты. Из-за нечеткости перевода, второпях прочитанное, оно может оставить впечатление, что секта ессеев была самой многочисленной: «Самыми многочисленными… были ессеи». Ниже я намерен подробно описать мировоззрение и образ жизни этой секты, ибо она не просто оказала влияние на личность Иисуса и основополагающие идеи христианства, а является их непосредственным источником, как, скажем, марксизм — ленинского социализма. Ясно, что при всей многочисленности ессейских общин, они не могли быть самыми многочисленными, иначе христианство могло победить сначала у себя на родине в Иудее, и я не знаю, как дальше пошла бы тогда история евреев и мира. Во всяком случае, мы, несомненно, гордились бы сейчас и этой частью нашего духовного наследия и спорили бы или жили бы в ладу с ортодоксией совсем другого рода: не раввинов, а попов. Ведь мы так устроены (я имею в виду, все люди — любой национальности и вероисповедания), что когда речь идет о вещах, повязанных родом или родовой верой, все наши гордости и ненависти отнюдь не являются проявлениями нашего сознательного выбора, а уготовлены для нас задолго до нашего рождения. Не так ли?

Движение ессеев началось, по меньшей мере, за 200 лет до рождения Иисуса, и в науке имеется достаточно данных, чтобы предположить, что всю зрелую часть своей жизни — от ранней юности до последнего года перед казнью, именно те годы, о которых не без причины помалкивают все четыре канонических Евангелия — он провел среди ессеев. Но, прежде, чем перейти к подробному рассказу о них, остановлюсь немного на политическом статусе фарисеев, поскольку против них особенно рьяно ополчается наш герой и весь Новый Завет.

Фарисеи, бесспорно, были наиболее многочисленной партией. Они более других стояли на страже культа Храма и многовековой традиции обильных жертвоприношений (дважды на день!). Главным образом, из их среды назначались первосвященники, да и места в Синедрионе (верховный суд и частично, своего рода, религиозный парламент), если не все, то, несомненно, подавляющее большинство принадлежало им. И хотя к этому времени, были распространены уже и синагоги, национальные чувства народа цементировались вокруг Храма, в Храме, и необходимость защиты Храма — физическая и ритуально-духовная — была первейшей опорой, источником народных волнений да и, вообще, всех основных событий в стране.

Беззаветная преданность фарисеев ритуально-обрядовой стороне иудаизма, традиционно очень сильной, была легко понятной народу, и потому пользовалась его широкой поддержкой. Ведь обряд жертвоприношения — этот явный атавизм язычества — был, как известно, тактической уступкой Моисея ординарным массам, которые на протяжении всей послеегипетской поры, как, впрочем и во время исхода, то и дело соскальзывали с вершины веры в одного и единого Бога в ересь поклонения различным божкам и идолам.

Ставка на ритуальный иудаизм давала фарисеям очевидные преимущества. Говоря современным языком, они занимали положение господствующей партии, и полнота их власти над страной ограничивалась лишь римскими наместниками. И как это всегда случается с господствующей верхушкой, в центре и на местах, в практику будней вошли коррупция, корыстолюбие, лицемерие и прочие злоупотребления властью.

«Вы по наружности кажетесь людям праведными, — бросал им в лицо революционно настроенный Иисус, — а внутри исполнены лицемерия и беззакония» (Ев. от Матфея, 23, 28). И на этой основе предрекал полную их гибель и заодно разрушение Храма и всей страны.

Это было время (самый рубеж двух эр) правления великого царя Ирода, с легкостью богобоязненного тирана убившего трех своих сынов, жену и многочисленных родственников. Так что нетрудно представить себе, каких высот достигли при нем все вышеперечисленные пороки среди чиновников и всей правящей братии. Лицемерный разрыв между внешне строгим ритуалом веры и самой верой достиг при Ироде апогея.

Излишне, очевидно, упрекать его особо за то, что он осуществил фундаментальную, баснословно дорогую перестройку Храма в то время, когда простой люд едва сводил концы с концами, пребывал в нищете и невежестве. Это ладно. Строить себе памятники славы на костях народных — это умели все тираны, не он первый, не он последний. Но вот какая штука. Среди построек Храма было особенно святое помещение (целый флигель, наверное), где хранился ковчег и скрижали и доступ куда был воспрещен, по еврейскому закону, даже царям. Только священники могли входить туда. Но как же строить это сверхсвятое место? Рабочие строители — всего лишь простые смертные. Какой же выход находит Ирод, презрение к которому, между прочим, подогревалось еще и тем, что он не был чистокровным евреем, а принадлежал к идумеям, принявшим иудаизм лишь после покорения их Иудеей?

Он набирает несколько сотен священников, обучает их строительному ремеслу — и порядок. И Богу свечка, и черту кочерга.

Фарисеи (миряне и священники), даже те, кто не питал особых симпатий к царю, были в восторге от столь неукоснительного исполнения требований ритуальной чистоты. Завершение строительства ознаменовалось всенародным ликованием, благодарением царя и Всевышнего. Вместе с тем, восторг захватил далеко не всех. Мне помнится (сейчас не могу сказать точно), что даже среди членов Синедриона были люди, осуждавшие эту помпезную затею царя-изувера как свидетельство духовной коррупции и неслыханного святотатства.

Среди моих юношеских поползновений к творчеству была пьеса «Дьяволы забивают гвозди». Конечно, литературно слабая, но одна сцена из нее мне нравится и поныне. Комната в занебесье с одним окном и старая деревянная разваливающаяся кровать. В ней — старенький, с белой растительностью на лице и в длиной белой рубахе Бог. Вокруг кровати — группа мускулистых дьяволят с молотками в руках усердно заняты ее ремонтом. Аллегория этой сцены была для меня тогдашнего однозначной: преступно строить светлое будущее грязными руками (душами), ибо рано или поздно оно само обернется грязью и тьмой.

Костры инквизиции, беспощадное истребление ведьм, еретиков, ученых, малейшего инакомыслия подсказали позднее, что моя наивная юношеская аллегория, осуждавшая коммунизм, имеет и более широкий смысл. Сейчас мне не известен ни один участок истории, ни в одной стране мира, где бы порок и преступление не участвовали в строительстве добра и Бога.

Можно согласиться, что у молодых людей древней Иудеи было гораздо меньше исторического опыта, но допустить, что они были глупее нас, что их житейское окружение не подсказывало им тех же мыслей, вряд ли справедливо. Еврейская жизнь той поры, помимо и в дополнение к римскому господству, испытывала на себе все прелести эксплуатации и обмана со стороны своих собственных господ и господишек. На содержание одного только священнического сословия приходилось отдавать не менее десятины дохода. Торги и сделки, против которых метал громы и молнии новоявленный пророк Иисус, возомнивший себя Мессией, действительно были типичны и на территории Храма, как, впрочем, был типичен и весь набор властолюбивых страстей, проституировавших на святых словах и понятиях.

Как это происходило, нам, не забывшим еще свистопляску с коммунистическими святынями, объяснять не надо. Человек, не имевший порой на хлеб, чтобы войти в Храм, должен был для принесения жертвы купить у входа хотя бы голубя, голубку или курицу, которые поддавались затем к столу особо святых чиновников. Торговля этой малой живностью, особенно, в дни праздников, когда в Иерусалим съезжались евреи со всех концов империи, шла довольно бойко, а представление о несовместимости корысти и святости родилось, как известно, не сегодня.

Уместно напомнить также, что, согласно Торе, в храм не допускались ни калеки, ни больные. Моисеев закон строго обязывал помогать им, но так же строго налагал на них клеймо ритуально нечистых.

Как видим, почва для возникновения сектантских движений, различного рода пророков, идеалистических мечтателей и мессий была не менее плодотворной, чем для народных восстаний, освободительных войн и даже, как это ни прискорбно сознавать, — для разбойничьих банд.

Жизнь есть жизнь, и ничто человеческое человеку не чуждо.

Ну а теперь обратимся к ессеям, которые, согласно многим историкам нового времени (А. Ф. Штраус, упомянутый выше Макс Даймонт, исследователь свитков Мертвого Моря А. Дюпон-Соммер и др.), вскормили Иисуса своими идеями, своим хлебом и самим своим образом жизни.