Ессеи

Ессеи

Сведения об ессеях дошли до нас в трудах Иосифа Флавия, александрийского историка-еврея Филона, евангелиста Евсевия и римского историка Плиния. У разных авторов и даже у одного и того же (Флавия, например) они называются по-разному: еврейской философской школой, религиозной общиной, религиозным орденом, сектой, духовным движением и т. д. Что касается содержательного аспекта их жизни, то источники отличаются лишь степенью подробностей.

В этом очерке я буду цитировать, в основном, Флавия и его комментаторов как источник наиболее подробный и для меня, не историка, наиболее доступный.

В восьмой главе «Иудейской войны» Флавий начинает с утверждения, что ессеи — это рожденные иудеи, связанные между собой духовной любовью и избегающие чувственных наслаждений.

«Они презирают богатство, и достойна удивления у них общность имущества, ибо среди них нет ни одного, который был бы богаче другого. По существующему у них правилу, каждый присоединяющийся к секте должен уступить свое состояние общине; а потому у них нигде нельзя видеть ни крайней нужды, ни блестящего богатства… Они выбирают лиц для заведования делами общины, и каждый без различия обязан посвятить себя служению всех».

«Они не имеют своего отдельного города, а живут везде большими общинами. Приезжающие из других мест члены ордена могут располагать всем, что находится у их братьев, как своей собственностью, и к сочленам, которых они раньше никогда не видели в глаза, они входят, как к старым знакомым. Они поэтому ничего решительно не берут с собой в дорогу, кроме оружия для защиты от разбойников… Костюмом и всем своим внешним видом они производят впечатление мальчиков, находящихся под строгой дисциплиной школьных учителей. Платье и обувь они меняют лишь тогда, когда прежнее или совершенно разорвалось или от долгого ношения сделалось негодным к употреблению. Друг другу они ничего не продают и друг у друга ничего не покупают, а каждый из своего дает другому то, что нужно, равно как получает у товарища все, в чем сам нуждается».

«Своеобразен также у них обряд богослужения. До восхода солнца… они обращаются к солнцу с известными древними по происхождению молитвами, как будто испрашивать его восхождения. Поработавши напряженно (большинство занималось земледелием — Л. Л.) до 11 часов утра, они опять собираются в определенном месте, опоясываются холщовым платком и умывают себе тело холодной водой. По окончанию очищения они отправляются в свое собственное жилище, куда лица, не принадлежащие к секте, не допускаются, и, очищенные, словно в святилище, вступают в столовую. Здесь они в строжайшей тишине усаживаются вокруг стола, после чего пекарь раздает всем по порядку хлеб, а повар ставит каждому посуду с одним единственным блюдом. Священник открывает трапезу молитвой, до которой никто не должен дотронуться до пищи; после трапезы он опять читает молитву… Сложив с себя затем свои одеяния, как священные, они снова отправляются на работу, где остаются до сумерек. Тогда они опять возвращаются и едят тем же порядком… Крик и шум никогда не оскверняют места собрания: каждый предоставляет другому говорить по очереди. Тишина, царящая в доме, производит впечатление страшной тайны; но причина этой тишины кроется, собственно, в их всегдашней воздержанности, так как они едят и пьют только до утоления голода или жажды».

«Только в двух случаях они пользуются полной свободой: в делах помощи и в оказании милосердия… Но родственникам ничто не может быть подарено без разрешения представителей. Гнев они проявляют только там, где справедливость этого требует, сдерживая, однако, всякие порывы его. Они сохраняют верность и стараются распространять мир. Всякое произнесенное ими слово имеет больше веса, чем клятва, которая ими вовсе не употребляется… Они считают потерянным человеком того, которому верят только тогда, когда он призывает имя Бога. Преимущественно они посвящают себя изучению древней письменности, изучая, главным образом, то, что целебно для тела и души; по тем же источникам они знакомятся с кореньями, годными для исцеления недугов, и изучают свойства минералов».

Русский переводчик и комментатор этих строк Я. Л. Черток добавляет, что в целебных целях они «пускали в ход также нашептывания и заклинания», а под «древней письменностью» следует разуметь «Священное писание».

«Строже, нежели все другие иудеи, они избегают дотронуться к какой-либо работе в субботу. Они не только заготовляют пищу с кануна для того, чтобы не зажигать огня в субботу, но не осмеливаются даже трогать посуду с места и даже не отправляют естественных нужд. В другие же дни они киркообразным топором, который выдается каждому новопоступающему, выкапывают яму глубиной в фут, окружают ее своим плащом, чтобы не оскорбить лучей божьих, испражняются туда и вырытой землей засыпают опять отверстие… И хотя выделение телесных нечистот составляет нечто весьма естественное, тем не менее они имеют обыкновение купаться после этого, как будто они осквернились».

Я. Л. Черток поясняет в примечании, что обычай воздерживаться от испражнений по субботам имеет «свое основание во Второзаконии» и связан с необходимостью выкапывать и засыпать ямку — что, конечно же, не что иное, как работа.

Можно добавить, что в этом чрезмерном небрежении естественной потребностью плоти заметно проявление главного постулата их учения о примате духовного над чувственным, которого они избегали, «как греха». Почитая великой добродетелью «умеренность и поборение страстей», они, вопреки иудейской традиции, презирали супружество, культивируя безбрачие и полнейшую (в дальнейшем преступно подхваченную монашеством и, в особенности, инквизицией) враждебность к женщине, полагая ее источником и рассадником распутства, так как «ни одна из них не сохраняет верность к одному только мужу своему».

Правда, в этом вопросе, как сообщает Флавий, среди ессеев не было полного единогласия. Существовала «другая ветвь ессеев», которая допускала брак в целях «насаждения потомства». «Они испытывают своих невест в течение трех лет, и если после троекратного очищения убеждаются в их плодородности, они женятся на них. В период беременности их жен они воздерживаются от супружеских сношений, чтобы доказать, что они женились не из похотливости, а только с целью достижения потомства. Жены их купаются в рубахах, а мужчины в передниках».

Как бы там ни было, даже в этом снисходительном к браку отношении, ессеи весьма радикально отошли от традиционного иудаизма. Нигде в Торе не запрещается даже многоженство, практиковавшееся у европейских евреев вплоть до 1018 года, когда его, как считается, отменил раввин Гершом. Однако это, как мы видим очень позднее введение моногамии, не коснулось евреев мусульманских стран. Кроме того, с древних времен у евреев поощрялись ранние браки, в первый год супружества молодых мужей освобождали от военных походов (этим, к стати, не переставал восхищаться ярый антисемит и, одновременно, юдофил Василий Розанов) и никакой холостяк не мог стать священником. Судя по всему, ессеи отменили этот запрет. Поэтому вполне вероятно, что среди своих поклонников Иисус мог называться раввином. В Евангелиях его ученик Иуда в обращении к нему использует слово «равви».

Сложна и длительна была процедура вступления в секту ессеев:

«Желающий присоединиться к этой секте не так скоро получает доступ туда; он должен прежде, чем быть принятым, подвергать себя в течение целого года тому же образу жизни… Если он в этот год выдерживает испытание воздержности, то он допускается ближе к общине: он уже участвует в очищающем водоосвящении (позже у христиан: обряд крещения! — Л. Л.), но еще не допускается к общим трапезам. После того, как он выказал силу самообладания, испытывается еще в два дальнейших года его характер. И лишь тогда, когда он и в этом отношении оказывается достойным, его принимают в братство. Однако прежде… он дает своим собратьям страшную клятву в том, что он будет почитать Бога, исполнять свои обязанности по отношению к людям, никому, ни по собственному побуждению, ни по приказанию не причинять зла, ненавидеть всегда несправедливость и защищать правых… хранить верность к каждому человеку и, в особенности, к правительству, так как всякая власть исходит от Бога. Дальше он должен клясться, что если он сам будет пользоваться властью, то никогда не будет превышать ее, не будет стремиться затмевать своих подчиненных ни одеждой, ни блеском украшений. Дальше, он вменяет себе в обязанность говорить всегда правду и разоблачать лжецов, содержать в чистоте руки от воровства и совесть от нечестной наживы, ничего не скрывать от своих сочленов».

Верность «сочленам» братства и подчинение начальнику была ими строжайше узаконена и освящена свыше:

«После Бога они больше всего благоговеют перед именем законодателя: кто хулит его, тот наказывается смертью. Повиноваться старшинству и большинству они считают за долг и обязанность, так что если десять сидят вместе, то никто не позволит себе возражать против мнения девяти».

Придирчивый читатель не преминет заметить здесь очевидное противоречие столь же строгому требованию не делать никому зла даже по приказанию. По-видимому, оно разрешалось ими на уровне личной совести и личной ответственности за распознание зла, в сопротивлении которому они проявляли поразительную стойкость и бесстрашие:

«Удары судьбы не производят на них никакого действия, так как всякие мучения они побеждают силой духа, а смерть, если только она сопровождается славой, они предпочитают бессмертию. Война с римлянами представила их образ мыслей в надлежащем свете. Их завинчивали и растягивали, члены у них были спалены и раздроблены; над ними пробовали все орудия пытки, чтобы заставить их хулить законодателя или отведать запретную пищу, но их ничем нельзя было склонить ни к тому, ни к другому. Они стойко выдерживали мучения, не издавая ни единого звука и не роняя ни единой слезы. Улыбаясь под пытками, посмеиваясь над теми, которые их пытали, они весело отдавали свои души в полной уверенности, что снова их получат в будущем».

Не знаю, кому принадлежит эта гипербола о веселом приятии смерти под пыткой «растягиванием и завинчиванием» — переводчику, который переводил не с оригинала, а с немецкого, или самому Флавию, но учение ессеев о бессмертной и вечной душе, которая лишь временно, на срок земной жизни, попадает в «заключение» тела и после смерти тела вновь освобождается, уносясь в свое постоянное обиталище — «в вышину», тоже мало чем отличается от христианского:

«Бессмертие души, прежде всего, само по себе составляет у ессеев весьма важное учение, а затем они считают его средством для поощрения к добродетели и предостережения от порока. Они думают, что добрые, в надежде на славную посмертную жизнь, сделаются еще лучшими; злые же будут стараться обуздать себя из страха пред тем, что если даже их грехи останутся скрытыми при жизни, то, по уходе в другой мир, они должны будут терпеть вечные муки. Этим своим учением о душе ессеи неотразимым образом привлекают к себе всех, которые только раз вкусили их мудрость».

Думаю, что явив собой уникальную сокровищницу одного из романтических направлений еврейского ума и еврейской нравственности, они и сейчас не могут не привлекать нас неотразимым образом. Ведь они оказались едва ли не первыми прообразами и монастырей, и различных европейских коммун, и надежд французских революций на равенство и братство, и идеалов научного коммунизма, и неудавшихся советских колхозов, и очень удавшихся израильских киббуцев. То есть на протяжение последних трех столетий человечество без устали пробовало и будет продолжать пробовать их социальный опыт, несмотря на поражения, потому что бедным массам всегда будет казаться, что единственно логичный выход из несправедливости — это разделение добра алчных богачей поровну между всеми.

Любопытно, что о такой же еврейской секте, но в Египте, члены которой называли себя терапевтами, рассказывает Филон. Они тоже жили религиозными коммунами и во многом походили на ессеев.

У меня нет возможности, да и нужды, подробно просеивать все детали на оси «иудаизм — ессеи — Иисус» в плане их атрибутивности каждой из этих платформ. Скажем, молитва ессеев лучам восходящего солнца и культ безбрачия были чужды иудаизму. Первое Иисус отринул, второе, по крайней мере, не отрицал и склонен был относить к высшей святости, чем в дальнейшем и воспользовались его последователи. Зато святости субботы — наиважнейшему атрибуту иудаизма, доведенному до абсурда ессеями (см. выше об испражнении), счел возможным не следовать, «ибо Сын человеческий господин и субботы».

Главное же заключалось в следующих требованиях: почитание Бога своих праотцев, соблюдение заповедей иудаизма, обряд «очищающего водоосвящения», чистота совести, воздержание плоти и отрицание чувственных наслаждений, разоблачение лжецов и нечестной наживы, милосердие, отрицание богатства и богачей — вот, что взял Иисус у ессеев после долгих лет жизни среди них.

«Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в царство Божие» — эти слова Иисуса стали хрестоматийными, равно как и совет богатому юноше, спросившему его однажды, что делать, «чтобы иметь жизнь вечную». Назвав заповеди, почитание родителей и любовь к ближнему, Иисус сказал: «Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение свое и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах» (Ев. от Матфея, 19, 16–24).

Ну и, конечно же, учение о бессмертии души, о загробном наказании и поощрении тоже всецело было почерпнуто Давидовым сыном у ессеев. Разбухшее до устрашающих размеров в творческой фантазии ультраморальных теологов средневековья, оно-то и стало для христианства великим подспорьем в деле воспитания непослушных народных масс.

На фоне подробного рассказа о ессеях, которым отданы страницы не только «Иудейской войны», но и «Иудейских древностей», более, чем лаконичное упоминание Флавием Христа, кажется странным. Абзац в восемнадцатой книге «Иудейских древностей», сообщающий о христианах, Христе и казнившем его Пилате, ученые считают фальшивкой, привнесенной кем-то из средневековой книги Агапия «Всемирная история», где есть точно такой же абзац. Подделки такого рода раннехристианских свидетельств средневековыми фанатами имели немалое хождение. Шла борьба, как я уже говорил, за выкорчевывание из христианства еврейского стержня.

В двадцатой же книге «Иудейских древностей» сообщение, соответствующее новозаветному писанию, составляет всего 4 строчки. В них говорится, как первосвященник Анан «собрал синедрион и представил ему Иакова, брата Иисуса, именуемого Христом, равно как несколько других лиц, обвинил их в нарушении законов и приговорил к побитию камнями». Это — единственное место с именем «Христа», подлинность которого не оспорена комментаторами Флавия. Но даже если оно, на самом деле, принадлежит перу нашего историка, то не забудем, что оно не могло быть написано раньше, чем после окончания Иудейской войны и разрушения Храма Титом, т. е. почти четыре десятилетия спустя после смерти Иисуса.

То же самое можно сказать и относительно эпизода о казненном Иродом праведнике Иоанне, «который убеждал иудеев вести добродетельный образ жизни, быть справедливыми друг к другу, питать благочестивое чувство к Предвечному и собираться для омовения» («Иудейские древности», кн. 18, гл. 5). Если, как утверждают теологи, речь здесь и идет о новозаветном Иоанне Крестителе, то все это уже последняя треть века. «Иудейские древности» завершены в 94 году новой эры.

Первые христианские сочинения, вошедшие в канонический Новый Завет, — «Откровения Иоанна» и некоторые послания Павла, — исследователи датируют, соответственно, 68 годом и серединой 90-х. Все четыре канонических Евангелия написаны не ранее, чем во II веке (правда, Даймонт относит первое Евангелие к 70-м годам I века), а крест как символ христианства появился лишь в IV веке.

К чему это я клоню? А именно к тому, что на основе всего прочитанного по этой теме, у меня складывается предположение, что при жизни Иисуса таких слов, как «Христос» (в переводе с греческого — мессия, спаситель, помазанник Божий) и «христиане» попросту не существовало. Эти определения имени и вероучения появились не раннее, чем на арену истории вышел Савл или Павел, бывший Саул, первоначально известный в качестве ненавистника и неистового гонителя этих нововерцев или, с его точки зрения, отступников, предателей иудаизма.

Даже потрясающая находка 1947 года, со всей определенностью подтверждающая сходство идей Иисуса и ессеев, о «Христе» и «христианах» помалкивает. Так что использование исследователями этих слов, по моим понятием, чисто условное, связанное со временем, когда христология еще не знала или не хотела знать об ессеях, а теперь связанное с логической (и лексической) необходимостью при описании отделять одно от другого. Было бы неплохо, поэтому, если бы читатель имел это в виду при чтении цитат из книги Макса Даймонта, к которой я ниже и перехожу.

Даймонт в деталях рассказывает о том, как ранней весной 1947 года молодой палестинский бедуин-контрабандист совершенно случайно набрел на пещеру и вытащил оттуда кувшины со свитками пергамента, испещренными древними ивритскими письменами.

«Последующие экспедиции к месту находки, — пишет Даймонт, — открыли другие пещеры и нашли новые свитки. Что еще более невероятно — были найдены остатки еврейского ессейского монастыря. Они находились вблизи тех мест, где проповедовали Иоанн Креститель и Иисус».

Историк сообщает о найденных рукописях, образующих ядро ессейского вероучения: «Устав общины», «Война между Сынами Света и Сынами Тьмы» и другие. Он говорит о том, что Мессию, ниспосланного Богом, который погиб мученической смертью от рук Сынов Тьмы, они называли «Учителем справедливости», себя — «избранниками Господними», а свою общину — «Новым заветом».

«Вступление в Новый завет, — в пересказе Даймонта, — происходило посредством погружения в воду. Была разработана процедура богослужения, почти идентичная той, которая в христианских Евангелиях описана как последняя, или тайная, вечеря. Описание ессейского ритуала, которое содержится в „Уставе общины“, вполне может сойти за описание ритуала христианской общины».

Привожу в сокращении помещенный в книге Даймонта комментарий, принадлежащий знатоку свитков Мертвого моря, профессору Сорбонны А. Дюпон-Соммеру:

«Все в еврейском Новом Завете предвосхищает и пролагает путь к христианскому Новому завету. Учитель из Галилеи (Иисус — Л. Л.)… во многих отношениях является поразительным воплощением Учителя справедливости. Подобно ему, Он проповедует покаяние, бескорыстие, покорность, любовь к ближнему, воздержание. Подобно ему, Он предписывает соблюдение Моисеевых законов, Закона как такового, однако улучшенного и завершенного его собственным откровением. Подобно ему, Он избранник и посланник Господа, Мессия — спаситель мира… Подобно ему, Он осужден и приговорен к смерти… Как в ессейской церкви, так и у христиан одним из важнейших обрядов является священная трапеза, руководители которой являются священники. И здесь и там во главе общины стоит надзиратель — „епископ“. И главным в идеале обеих церквей является единство и слияние в любви, простирающееся вплоть до общности имущества. Все эти черты сходства… образуют весьма впечатляющую картину. Они тотчас же порождают вопрос: какой из этих двух церквей, еврейской или христианской, принадлежит приоритет? Которая из них могла оказать влияние на другую? Ответ не оставляет места для сомнений. Учитель справедливости умер около 65–53 гг. до н. э.; Иисус из Назарета умер около 30 г. н. э. Во всех тех случаях, когда сходство заставляет или соблазняет нас думать о заимствовании, это заимствование у ессеев».

Проанализировав жизнь и религиозные принципы ессеев по свиткам Мертвого моря, Макс Даймонт, как и его коллеги, пришел к выводу, что Иисус, будучи величайшим пропагандистом «христианства», никак не был его зачинателем. При этом утверждении, слово «христианство» историк берет в кавычки, что усиливает во мне подозрение относительно того, было ли оно уже при жизни Иисуса. Скорее всего, нет. Было ессейство, отшельническую отчужденность которого честолюбивый Иисус решил трансформировать в жизненно активное духовное движение всей нации. И этот иисусовский вариант ессейства лишь после смерти своего вдохновенного вождя стал называться христианством.

Существует мнение, что в злополучный день, накануне казни, приехав в Иерусалим, он впервые собирался всенародно провозгласить себя Мессией, (т. е. по-гречески Христом). Если даже допустить, что о его намерении уже знала малая группа его ближайших учеников, то и тогда — о каком христианстве кто мог знать, думать или предвидеть! К тому же, изъяснялись евреи, надо полагать, на своем языке, и очень сомнительно, чтобы слово машиах они немедленно перевели на греческий — на язык ненавистного им народа. Сейчас много пишут о взаимовлияниях эллинской и иудейской культур, но на уровне мирской суеты греки и евреи, находясь вместе под римской пятой, враждовали, и греки не раз устраивали погромы в еврейских кварталах Александрии и Рима.

«Со смертью Христа, — заключает Даймонт, — христианство казалось обреченным. Его спасла еврейская доктрина воскресения». Это бесспорно, но в несколько иной редакции: со смертью Иисуса дело его жизни не только казалось, но и было обреченным на забвение, подобно той секте, из которой оно произросло. Честь превращения Иисуса Ессея в Иисуса Христа, а ессейства в христианство с помощью еврейской доктрины воскресения принадлежит другому еврею, а именно: Саулу.

В самом деле, из трех, наиболее известных сект того времени (фарисеев, саддукеев и ессеев), только секта саддукеев не верила в идею бессмертия души и воскресения из мертвых, что, очевидно, и придавало ей наиболее светский, эллинистический характер. Распространенная, в основном, среди зажиточной и образованной прослойки населения, она, хотя и выдвинула из своей среды ряд первосвященников и членов Синедриона, была, вместе с тем, и непонятной, и чуждой широким массам еврейства. Не случайно, саддукеи вызывают в проповедях евангелистского Иисуса почти столько же гнева, сколько и фарисеи.