4. Учение и духовное просвещение.

4. Учение и духовное просвещение.

Печальное состояние просвещения в XVI веке.

В числе разных обличений и вопросов этого обильного обличениями и вопросами времени видное место занимали еще обличения против современного религиозного невежества и вопрос об усилении религиозного образования. Уровень этого образования в обществе стоял действительно очень низко. Всюду, не только в простом народе, но и в высших классах и в княжеской семье господствовали многочисленные суеверия. Супруга великого князя Василия Иоанновича, несчастная Соломония, думала через знахарей избавиться от неплодия. Сам Василий, женившись на Елене Глинской, призывал к себе ведунов, чтобы они своими чарами помогли ему произвести потомство. Грозный тоже советовался с волхвами, хотя иногда жестоко казнил их. Народ прибегал к ведунам во всех случаях, где обыкновенные человеческие средства казались недостаточными. Народная медицина вся состояла из заговоров и кудеснических средств. Народные и частные бедствия, неудачи, семейные разлады и прочее постоянно приписывались ведовству, и средством к устранению их было ведовство же. Дух кудесничества проникал в само христианство народа. Заговоры получали христианскую форму, заменив в своих воззваниях имена мифических сил именами святых; с другой стороны, некоторые христианские молитвы превращались в заговоры через сообщение им в народном сознании кудеснической силы, списки их носили на шее, хранили в домах как талисманы, употребляли в колдовстве. Кудесничество пользовалось для своих целей даже священными предметами, например, просвирни наговаривали над просфорами, «якоже арбуи в Чуди», по замечанию Стоглава; священники клали под престол четверговую соль, потом продавали ее на врачевание людям и скотам, продавали мыло от освящения церкви, клали на 6 недель в церкви на престол детский послед. Ходили по рукам разные гадальные тетради — Рафли, Аристотелевы врата, Шестокрыл. С XVI века с запада перешли к нам астрологические суеверия и гадания, помещавшиеся в Остронумеях, Зодеях, Альманахах. Список отреченных книг, которыми питалась любознательность грамотников, еще более увеличился в своем объеме. К болгарским, греческим и доморощенным апокрифам присоединились еще апокрифические сочинения запада. В XVI веке переведен с латинского или немецкого языка «Луцидариус», заключавший в себе целую энциклопедию сведений о Боге, мире, человеке, животных, народах, странах и прочем, в которую вошли разнородные материалы из средневековых бестиариев, гадальных книг и народных преданий. Запрещения отреченных книг (в Просветителе, Домострое, Стоглавнике) действовали плохо. Даже лучшие пастыри церкви не всегда могли отличить истинную книгу от ложной. Апокрифические сказания и ссылки на них встречаем в сочинениях митрополита Даниила, в сборниках митрополита Макария, в определениях Стоглава, даже у Максима Грека. Князь Курбский резко замечает об учителях своего времени, что они занимались не столько истинными писаниями, сколько бабьими бреднями и болгарскими баснями.

Недостаток школ и других просветительных средств.

Когда почувствовалась нужда всякого рода исправлений, оказалось, что общество не имело и средств выйти из своего тяжелого положения. Школы закрылись даже в Новгородском крае, сравнительно более образованном. Владыка Геннадий писал митрополиту Симону горькую жалобу на невежество духовенства своей епархии: «Приводят ко мне мужика в попы ставить. Я велю ему читать Апостол, а он и ступить не умеет; приказываю дать ему Псалтирь, а он и по той едва бредет. Откажу ему, и на меня жалобы: земля, господине, такова; не можем добыть, кто бы умел грамоте;… пожалуй, господине, вели учить. Приказываю учить ектению, а он и к слову пристать не умеет; ты говоришь ему то, а он — другое. Приказываю учить азбуку, и они, немного поучившись, просятся прочь… Мужики невежи учат ребят грамоте и только речь им портят; а за учение вечерне принеси мастеру кашу да гривну денег, за утреню то же и больше, за часы особо; а от мастера отойдет, — ничего не умеет, только бредет по книге, а церковного порядка вовсе не знает». Владыка просил завести повсюду школы, в которых учили бы грамоте и Псалтири. Ограниченность этой программы хорошо показывает, до чего дошла необразованность духовенства. Церковная проповедь замолкла повсюду и была, разумеется, только отчасти заменяема учительными посланиями лучших церковных деятелей (митрополитов Ионы, Феодосия, Филиппа, архиепископа Вассиана и др.) о разных предметах. В церквах читались только готовые поучения из Пролога, Толкового Евангелия, Златоустника и проч. Вместо живых поучений, которых не умели составлять, появились формы поучений на разные случаи, например: Поучение князем, егда пойдут на войну, Поучение от митрополита к князю цареву, Послание о утешении жене о муже умершем и т. д. Эти образцовые поучения заимствовались у прежних проповедников, например у митрополита Фотия. Из других произведений литературы до XVI века обращают на себя внимание только некоторые жития.

Ересь жидовствующих.

Первым возбудительным толчком, после которого началось просветительное движение в церкви, была ересь жидовствующих, распространившаяся в XV веке в Новгороде. Ее принес сюда из Литвы Схария, ученый еврей, знакомый с астрологией и каббалистикой. Учение ее состояло в отрицании догматов о Троице, о Божестве Иисуса Христа и искуплении, в предпочтении Ветхого Завета Новому, в отрицании соборов и писаний отеческих, в отвержении почитания святых мощей и икон, всей вообще обрядности и таинств и в отрицании монашества как образа жизни, противного природе. К этой смеси жидовства с христианским рационализмом примешивались еще разные отрицательные мнения практического характера, которые привлекали к ней особенно много горячих и недовольных людей; к кружку еретиков примыкали и лица белого духовенства, недовольные владыками, и безвотчинный монах, негодовавший на богатых монахов-вотчинников, и боярин, недовольный великим князем, и разные другие люди, которым что-нибудь непременно надобно было обличать и исправлять. В Новгороде ересь нашла себе хорошую почву, подготовленную еще стригольниками. Первыми прозелитами Схарии были священники Дионисий и Алексей, софийский протопоп Гавриил и самые образованные из горожан. Еретики отличались наружным благочестием, ученостью, имели много книг, каких не было у православных, и легко увлекали последних искусными спорами. Из Новгорода ересь перекинулась на Белоозеро и в вологодские леса, где нашла себе хороший приют в тамошних бедных скитах и монастырьках; потом перенесена была в Москву. В 1480 году Новгород посетил великий князь; попы Дионисий и Алексей так ему понравились, что он взял их с собой в Москву и сделал одного соборным архангельским священником, другого успенским протопопом (соборов Кремля — Михаила Архангела и Успение Пресвятой Богородицы — прим. ред.). В Москве вольные мнения еретиков, особенно против монастырских вотчин, пришлись по душе многим из высшего боярства. Других увлекали таинственные астрологические, каббалистические и подобные знания, которыми хвалилась ересь. Вскоре она приобрела себе влиятельных покровителей даже при дворе и в администрации, к числу которых относились невестка великого князя Елена, супруга сына его Иоанна Молодого, наследника престола, дьяк Федор Курицын с братом Иваном Волковым и несколько членов боярских фамилий.

Борьба с ересью архиепископа Геннадия и преподобного Иосифа Волоцкого.

Первый обратил внимание на ересь владыка Геннадий, узнав об ней от каких-то принадлежавших к ней пьяных попов. Он тотчас же пустил дело в розыск, успел захватить несколько еретиков, их книги и тетради и обо всем донес в Москву. Но здесь на его донесение не обратили надлежащего внимания; митрополит Геронтий был человек престарелый, находился с Геннадием не в ладах, был, кроме того, в немилости у великого князя и потому не принял никаких мер, тем более, что еретиков поддерживала сильная придворная партия. А по смерти Геронтия (1489 г.) еретики успели возвести на митрополию одного из снисходительных к ним духовных лиц, монаха — либерала и гуляку, симоновского архимандрита Зосиму. Геннадий все-таки не переставал убеждать великого князя принять участие в деле, указывая ему между прочим даже на пример короля испанского, который всю свою землю от еретиков очистил. Посланиями к великому князю, к митрополиту и архиереям ему удалось сообщить этому делу такую гласность, что Зосима должен был наконец (в 1490 г.) созвать собор, который и предал еретиков проклятию. Несколько человек были сосланы в ссылку, а некоторые (из новогородских беглецов) отосланы к Геннадию. Владыка предал их публичному позору, — велел возить по улицам Новгорода на клячах, лицом к хвосту, в вывороченном платье, в берестовых шлемах и соломенных венцах, с надписями: «Се есть сатанино воинство!» — а в заключение шлемы на них зажечь.

Но позором ересь не была ослаблена; скоро она нашла случай даже к новому торжеству. Прошел 1492 год, которым оканчивалась седьмая тысяча лет и который народ проводил в страшной тревоге от ожидания кончины мира. Еретики стали смеяться над православными и ругаться над их книгами, на которых были основаны ожидания кончины, над воскресением мертвых и над самим Христом, отчего-де Он не явился судить живых и мертвых. Геннадий усилил свою деятельность; он продолжил пасхалию на 70 лет восьмой тысячи. После (в 1539 году) она была еще продолжена на всю восьмую тысячу новогородским священником Агафоном. Вместе с Геннадием энергично действовал Иосиф Волоцкий, рассылая против ереси свои послания к русским епископам, к великому князю и духовнику его, андрониковскому архимандриту Митрофану. Митрополита Зосиму он прямо обвинял в еретичестве и настаивал на его свержении. В 1494 году Зосима действительно должен был оставить митрополию, по выражению летописей, «не своею волею», за пьянство и нерадение о церкви, и отошел на покой в монастырь. Но у еретиков оставались еще сильные покровители при дворе, Курицын и Елена, сын которой Димитрий по смерти Иоанна Молодого († 1490), вследствие размолвки великого князя с своей супругой Софией, был объявлен наследником престола, помимо сына великого князя от Софии Василия. Действуя против ереси, Геннадий и Иосиф, естественно, должны были стать на стороне придворной партии, противной Елене и Димитрию, партии великой княгини Софии и Василия. В 1502 году эта партия осилила первую; великий князь возложил опалу на внука и Елену и приблизил к себе сына. С этого же времени начинается и падение ереси. Получив доступ ко двору, Иосиф настойчиво уговаривал великого князя предать еретиков градским казням. Великий князь долго не соглашался, потому что касательно этого предмета возник спор между самим духовенством. Строгий Иосиф доказывал, что не следует щадить даже кающихся еретиков, так как вынужденное и лицемерное раскаяние их не есть раскаяние, что и после раскаяния их следует неисходно держать в темницах, дабы не прельщали других, и не давать им причастия до смерти, как отступникам от веры. Но против такого мнения восстали белозерские старцы, которые доказывали, напротив, что кающихся еретиков должно немедленно принимать в церковь и удостаивать причащения, и совершенно отрицали смертные казни за ересь. Между тем Геннадий лишен был кафедры, вероятно, не без содействия еретиков. Наконец, уже в 1504 году мнение Иосифа восторжествовало; еретики были осуждены на соборе; главных из них сожгли, других разослали по монастырям.

Просветительная деятельность святителя Геннадия и преподобного Иосифа.

Борьба с еретиками явила людей искусных в вере, возбудила сильную нужду в просвещении и подняла разные вопросы о современных нестроениях в церкви. Геннадий первый заговорил о заведении школ, потому что, отыскивая помощников для борьбы с ересью, не нашел в своем духовенстве ни одного образованного человека, кроме Иосифа; всю эту борьбу они и должны были поэтому выносить только вдвоем. Заслуги Геннадия состояли в первоначальном обличении ереси посланиями, в вычислении пасхалии и в трудах по переводу и собиранию книг Священного Писания. До его времени у нас не было даже полной Библии; Священное Писание было распространено только в отдельных книгах, и то весьма мало. Даже в софийской библиотеке, одной из самых богатых, не нашлось книг Бытия, Царств, Пророков, Притчей и Иисуса, сына Сирахова; Геннадий должен был посылать за ними в монастыри Кириллов, Ферапонтов и Каменный. Еретики искажали псалмы, а у православных не оказывалось ни одного надежного списка Псалтири, несмотря на всю важность этой книги в богослужении и в старинном обучении. Геннадий первый озаботился составлением полного списка Библии (написан в 1499 году), но всех книг ее так и не мог собрать в России и вынужден был пополнять свой список извлечениями текстов из разных толкований священных книг и переводами с Вульгаты. С Вульгаты переведены были: Паралипоменон, Ездра, Неемия, Товит, Иудифь, книга Премудрости Соломона, 1 и 2 книги Маккавейские (3-я книга вовсе не была переведена), до 30 глав пророка Иеремии и часть книги Есфирь; из нее же и из немецкой Библии взяты предисловия к книгам и разделения на главы.

Важнейшие просветительные труды Иосифа тоже вызваны были ересью. Он, как и Геннадий, много занимался собиранием и перепиской книг и положил основание обширной волоколамской библиотеке. Против жидовствующих он написал капитальное богословское сочинение, подобного которому не бывало еще в России, известное под именем «Просветителя». Так как еретики задевали почти все важнейшие догматы православия, то «Просветитель» представляет собой почти полное изложение истин православной веры, первое русское богословие, в котором сведены были догматические свидетельства всех известных тогда на Руси отцов Церкви. Из практических вопросов, поднятых ересью, Иосиф особенно занялся вопросом о монашестве. Устав или духовная грамота Иосифа, его «Сказание о святых отцах монастырей русских», 11-е слово «Просветителя» и некоторые послания были прямо направлены к тому, чтобы, с одной стороны защитить монашество от еретиков, а с другой — подробными правилами и указанием примеров поднять подвергшуюся нареканиям монастырскую нравственность. Далее, так как вопрос о монастырской нравственности давно уже соединялся с вопросом о монастырских вотчинах, то Иосифу пришлось заняться и этим вопросом, писать в защиту монастырских вотчин. Кроме еретиков, против владения монастырей вотчинами, как мы видели, был преподобный Нил с последователями. Защищая монастырскую собственность против еретиков, Иосиф должен был восстать и против мнения преподобного Нила. На соборе 1503 года он одержал верх, но спор о монастырских вотчинах не кончился ни тогда, ни после смерти преподобного Нила.

Возбужденные ересью вопросы и спор о них иосифлян и белозерских старцев.

Самым горячим противником иосифлян явился князь-инок Вассиан Косой, в миру кн. Василий Патрикеев, бывший одним из вожаков боярской партии приверженцев Елены и Димитрия и постриженный насильно во время придворного переворота в пользу Софии и Василия. Сосланный на Белоозеро, будучи естественным врагом иосифлян по своим боярским счетам и тенденциям, он тесно примкнул здесь к партии белозерских старцев и с гордостью стал выдавать себя за ученика преп. Нила, на которого, впрочем, нимало не походил. По характеру он остался тем же высокоумным, заносчивым боярином, «говорить гораздым», каким был и до пострижения. Прежде он высокоумничал относительно политических вопросов, теперь перенес свое высокоумничанье на церковную жизнь, в которой тоже находил все не по себе. Полемика против монастырских вотчин как раз подходила к его боярской точке зрения на вотчинное владение, а среди белозерских старцев он мог найти сколько угодно материалов для своей охоты горячиться и резонерствовать по этому вопросу. Он написал против Иосифа три горячих сочинения: «Слово об иноческом житии» с предисловием, «Собрание на Иосифа от глав Никона Черногорца» и «Собрание от разных книг» в форме диалога с Иосифом, в которых постарался выставить в самых ярких чертах все язвы современного монашества, происходившие от вотчинного владения: роскошь, тяжбы по судам, попрошайничество, угодничество пред сильными, притеснение монастырских крестьян оброками, лихвой (незаконные ростовщические проценты — прим. ред.) и истязаниями за долги и недоимки. Самого Иосифа он называл здесь учителем беззакония, законопреступником, даже антихристом. Мысли свои о монастырских вотчинах он постарался провести еще в составленном им, по поручению митр. Варлаама, списке Кормчей (1517 г.). Он выкинул из этого списка все места в пользу монастырских вотчин и внес новые статьи в подтверждение своего взгляда на дело, например, свидетельство Максима о том, что афонские монастыри вовсе не имеют у себя мирских служителей, затем переведенные Максимом новые толкования (Вальсамона) некоторых правил и собственную статью «Собрание некоего старца на воспоминание своего обещания», в которой несправедливо доказывал, что древние иноки никогда не имели сел, и что в правилах, где говорится о селах (т. е. имениях населенных), по греческому тексту разумеются имения только не населенные.

Вассиану приписывается еще одно замечательное сочинение XVI в. против монастырских вотчин, написанное кем-нибудь из представителей боярской партии и содержащее в себе апокрифическую беседу Сергия и Германа — валаамских чудотворцев — о нестроениях последнего времени. Это самый задорный памфлет против духовных властей и монахов-вотчинников, изображающий страдания, поты и слезы их крестьян и их собственное жестокосердие, попрошайничество, изнеженность, леность и роскошь. В раздаче монастырям вотчин автор видит простоту и маломыслие царей, которым Господь повелел разделять свою власть над землей с своими приятелями — князьями и боярами, а не с непогребенными мертвецами — монахами, видит даже ересь новую и признак близкой кончины мира. В царствование Грозного те же мысли о церковных вотчинах развивал еще другой представитель боярских идей, кн. Курбский, в своей истории Иоанна, где он постоянно расхваливает заволжских нестяжателей и бранит «прегордых и прелютых» иосифлян, соперничавших с боярами и во владении землей, и во влиянии на государственные дела.

Кроме вопроса о монастырских вотчинах, обе монашеские партии сталкивались и по другим современным вопросам. Полемика между ними коснулась еще вопросов о вдовых попах, причем Иосиф настаивал на отлучении их от службы, а Вассиан доказывал противное, и о казни еретиков. Около 1511 года появилось послание от имени белозерских старцев, в котором заключалось колкое опровержение Иосифова мнения о казни еретиков. Думают, что и оно написано было Вассианом, который всегда был заступником за еретиков и сам не был чужд их вольномыслия. Послание приводит разные примеры милосердия из Св. Писания; на положение Иосифа, что убить еретика руками или умертвить, как апостол Симона-волхва, молитвой, — все равно, послание отвечает: «… и ты, господине Иосифе, сотвори молитву, чтобы еретиков пожрала земля… Проразумей же, яко много розни промеж Моисея и Илии и Петра и Павла, да и тебя от них». Несогласия между обеими партиями дошли до того, что пред своей кончиной (1515 г.) Иосиф заповедал своей братии не иметь никакого общения с учениками Нила и Вассиана; Вассиан, со своей стороны, говорил, что иосифлян он и в келью к себе не пускает, и никакого общения иметь с ними не желает. Появилось особое послание, неизвестно чье и к кому, которое излагает причины «нелюбви» между обеими партиями и поучительно заключает: «Всем страстям мати — мнение, мнение — второе падение».

Отношение к спору иосифлян с белозерцами митрополита Даниила.

По смерти Иосифа лучшим представителем иосифлян остался ученик и преемник Иосифа по игуменству митрополит Даниил, разделявший все взгляды своего учителя, такой же начитанный, как тот, красноречивый проповедник и плодовитый писатель, оставивший после себя до 35 слов и посланий. Большая часть их вошла в состав двух сборников, из которых один содержит 16 слов против современного вольнодумства и нравственных нестроений общества, другой — 12 посланий к разным частным лицам и монастырям нравоучительного содержания. Все эти сочинения, особенно слова, представляют собой обширные своды выписок из разных «божественных писаний». Самостоятельная работа автора проявляется только в небольших сравнительно вступлениях к словам и в заключениях. Несмотря, впрочем, на эту сравнительно небольшую их величину и на страсть автора к риторству, которую Даниил разделял со всеми современными писателями, эти самостоятельные места его слов и посланий представляют собой замечательно полную и живую картину современных ему нравов, целый ряд выразительных обличений против тогдашнего шатания умов и господствующих пороков во всех классах общества. О богословских его познаниях и начитанности, хотя и не отличавшейся особенной критикой, его ученый современник Максим сделал самый лестный отзыв, назвав его в одном своем послании к Николаю Немчину «доктором закона Христова». Но ревность его за целость преданий старины и за торжество иосифлянских идей довела его до того, что во время своего митрополичьего служения он стал гонителем самого Максима.

Максим Грек и его просветительная деятельность.

Приезд в Россию Максима Грека сообщил современным спорам и просветительному движению в русском обществе еще большее оживление. Прежде всего он занялся переводами — перевел с греческого толковую Псалтирь — сводное толкование разных отцов церкви, потом переводил толкование на книгу Деяний, беседы Златоуста на Евангелия Матфея и Иоанна, житие Богородицы из Метафраста, выписки из пророков с толкованиями, несколько глав 2-й книги Ездры, Даниила и Есфири. Кроме переводов, он писал еще толкования на разные тексты Священного Писания, о смысле которых его спрашивали. Такая исключительно ученая деятельность его продолжалась, впрочем, недолго. Сделавшись авторитетом современного общества, он невольно должен был прислушиваться ко всему, что около него делалось, и на все отзываться живым словом.

Остатки ереси жидовствующих вызвали с его стороны несколько полемических сочинений против иудейства. Частые сношения России с армянами по торговле заставили его написать слово «на армянское зловерие». В своем «Слове на агарянскую прелесть и скверного пса Моамефа» и в «Ответах против Агарян» он дал образцы противомусульманской полемики, написанные в крайне раздражительном духе, явно под живыми впечатлениями страданий его родины от турецкого деспотизма. Есть у него также сочинение «На люторы», в котором он защищает догмат иконопочитания. Но главное место между его полемическими сочинениями занимают слова против латинян, имевшие тогда особенно важное значение для русского общества, так как со времени Иоанна III начались живые сношения России с западом, а вместе с тем с особенной силой стали действовать на нее соблазны латинской пропаганды. В 1519 году папа Лев X завел с великим князем Василием переговоры об унии через своего агента Николая Шомберга, имевшего некоторый успех в Москве в кругу бояр. Кроме него, в пользу унии с Римом действовал тогда еще врач Николай Булев или Люев, известный под именем Николая Немчина; он между прочим учил русских астрологии. В своих сочинениях против латинян Максим имел в виду преимущественно Николая Немчина. Против Римской церкви он восставал с такой же горячностью, как и все его предшественники по полемике с латинством, подводя латинян под анафему как еретиков, нарушителей апостольских и отеческих постановлений и даже как безбожников.

В религиозной жизни самих русских Максим выступил на борьбу против множества суеверий и апокрифов. Сюда относятся: его послание о посте в понедельник, разбор сказания об Иуде, обличение на сказание Афродитиана Перса о рождестве Христовом, против глаголющих — «Христа во священство поставили», к глаголющим, «яко всю светлую седмицу солнце не зайде», против веры, что «погребения ради убитаго и утопленнаго бывают стужи», о рукописании, которое будто бы Адам дал дьяволу. Максим разобрал так же Луцидариус и решил, что это не Луцидарий, а Тенебрарий, которого нужно избегать, как гангрены. Его сильно возмущало распространение в России знакомых ему еще по Италии астрологических суеверий. В полемике против астрологии он преимущественно опровергал Николая Немчина, который увлек ею дьяка великого князя Мисюря Мунехина, боярина Карпова и еще какого-то игумена. В астрологических бреднях Николая Немчина нашло себе отголосок знакомое нам ожидание скорой кончины мира, не пропавшее и после 1492 года. Распространилось мнение, которое высказывается в летописях и в посланиях псковского елеазаровского монаха Филофея к великому князю Василию и дьяку Мунехину, что Москва есть последнее апокалипсическое царство, третий Рим, а четвертому уже не быть. Николай Немчин писал Мунехину, что в 1524 году будет странам и царствам, обычаям и достоинствам, скотам, белугам морским и всем земнородным несомненное изменение. В своих сочинениях о звездочетной прелести Максим излагал историю астрологии, описывал увлечение ею в Италии, рассказывал случаи, где ее предсказания оказались ложными, и противополагал ей православное учение о промысле Божием и о свободе человека. В разных сочинениях он обличал и другие суеверия, веру во встречи, колдовство и т. п., указывал и средство освободиться от них — образование через сближение с просвещенными народами запада; но при этом предостерегал русских людей от схоластической философии и от тогдашнего крайнего увлечения запада классической мудростью. На науку он смотрел исключительно с религиозной точки зрения, как на служительницу веры, и в образец научных исследований ставил творения Иоанна Дамаскина.

Во многих сочинениях Максим касался и нравственных нестроений русского общества. Он обличал современные ему распри, придворные смуты, неправый суд, притеснения сильными слабых, пьянство, разврат и прочее. Будучи поражен противоречием между внешней набожностью и нравственной жизнью русского народа, он выставлял эту черту общественной религиозности с особенной резкостью, например в «Сказании живущим во гресех неотступно, а каноны всякими и молитвами молящимся по вся дни, чающим спасение получити», и в «Словесах от лица Пресвятыя Богородицы к лихоимцам и скверным и всякия злобы исполненным, а каноны всякими различными песньми угождати чающим», обличал тех, которые не ели мяса в понедельник, а по целым дням пьянствовали, соблюдали посты — и терзали бедных подручников. Замечательно его слово по поводу большого пожара в Твери «О том, какия речи рекл бы к Содетелю всех епископ тверский, сожжену бывшу соборному храму и всему дому его, и како отвещает ему Господь». Епископ Акакий в этом слове представлен жалующимся, за что пришел на него гнев Божий, когда он со своей стороны совершал все дела благочестия; Господь отвечает на это, что люди всего более прогневляют Его своим фарисейством, предлагая Ему доброгласных пений и колоколов шум, многоценное икон украшение, мир благоухание, златые венцы, и в то же время не милуя нищих и сирот, не отставая от неправд и лихв, пьянства, языческих обычаев и пр. Подобные обличения должны были сильно задевать патриотическое чувство русских и вооружать их против смелого пришельца, тем более, что немногие могли и понимать настоящий смысл этих обличений, а скорее видели в них нечто вроде стригольничества или жидовства. В «Слове к хотящим оставляти жены своя без вины и идти в иноческое житие» он обратил внимание на обрядовый взгляд своих современников на монашество и доказывал, что, с одной стороны, можно исполнять заповеди Божий и в белеческом чине, а с другой — можно оставаться мирянином и в черных ризах.

Участие Максима в споре иосифлян с их противниками.

В споре иосифлян с их противниками Максим с самого же начала встал на сторону белозерских иноков. Он близко сошелся с главным борцом против иосифлян, Вассианом, и пустился заодно с ним обличать монахов-стяжателей. В своем «Стязании о известном иноческом жительстве» он изложил свои мысли о монастырских вотчинах в форме спора Актимона с Филоктимоном. В речах Актимона он описал здесь жалкое положение монастырских крестьян, их скудость и нищету, платимые ими высокие росты и тяжкие оброки, и в параллель с этим — роскошную жизнь самих монахов. Сбитый в стязании на всех пунктах, Филоктимон прибегает к обычному оправданию иосифлян, что вотчинное владение монастырей нисколько не нарушает монашеской нестяжательности, потому что в монастырях все богатство общее, а не частных лиц. Актимон резко замечает на это, что так можно оправдаться и разбойникам, если они грабят не для себя каждый, а в пользу всей шайки. Те же мысли Максим развил в «Слове душеполезном зело внимающим ему» и в «Повести страшной о совершенном иноческом жительстве». В последней он выставляет в пример русским инокам картезианских монахов запада; вся повесть написана очень горячо; Максим доходит в ней даже до проклятий монахам-вотчинникам. Проклятия эти врагами его были отнесены к русским чудотворцам, которые владели селами. Своими речами против монастырских вотчин Максим, разумеется, сильно раздражал против себя всех иосифлян, а это не могло пройти даром для инока пришельца, как проходило до поры до времени князю-иноку Вассиану. К большему для него несчастию, после свержения благоволившего к нему митрополита Варлаама митрополитом сделался ревностный иосифлянин Даниил. Кроме того, иосифляне были сильны при дворе — это обстоятельство давало обличениям против них весьма опасный политический смысл, тем более, что Максим был скоро втянут и в политические вопросы. В своих сочинениях он, например, резко обличал неправды, лихоимство и жестокости властей, говорил, что такого неправосудия, как у русских, нет даже у латинян-ляхов. Было известно, что он, как грек, нередко высказывал негодование против независимости Русской церкви от греков, говорил, что русские митрополиты поставляются «самочинно и безчинно», без благословения патриарха. Заметили его сношения с турецким послом; заметили, что келья его часто посещалась недовольными и опальными людьми, вроде боярина Берсеня Беклемишева и дьяка Жареного, с которыми он толковал о политическом состоянии Руси, о деспотизме великого князя, о митрополите Данииле, как потаковнике властей и проч. Очень вероятно, что Максим доходил и до личного столкновения с великим князем, высказавшись против его развода с Соломонией. После этого беспокойного обличителя заключили в цепях в симоновскую тюрьму. В 1525 году он был подвергнут допросу на соборе. Кроме подозрений относительно политических идей и поведения Максима, собор, как уже сказано, выставил против него еще важные церковные обвинения — порчу богослужебных книг, которые он взялся исправлять, и погрешности в его переводах.

Судьба Максима.

Максима приговорили к заточению в неприязненный к нему Иосифов монастырь. Много пришлось ему потерпеть там от дыма в курной келье, от оков, холода и голода. Вассиан пока уцелел, только лишился милости великого князя. Но в 1531 году и его притянули к суду. Собор осудил его за порчу книг, потому что он был горячим участником в исправлениях Максима, за хулы против Кормчей («кривила, а не правила», «от диавола писаны, а не от Святаго Духа»), за неисправность его собственного сборника правил, вольнодумство в духе жидовствующих, за название Христа тварию, наконец, за сочинения против монастырских вотчин и за хулу против русских чудотворцев, владевших селами. Вассиан не винился ни в чем, держал себя на соборе заносчиво, говорил резкие речи; при указании на русских чудотворцев, на святителя Иону бывший боярин сказал: «Не знаю, чудотворец он был или нет. Говорят, в Калязине Макар чудеса творит, а был мужик сельский». На собор вызвали из заточения и Максима; снова повторены были все вины, за которые осудил его собор 1525 года, и пополнены новыми подробностями и новыми обвинениями политического характера. Он держался очень униженно, кланялся собору в ноги и молил простить его немощи. Собор оставил его по-прежнему под церковным запрещением, но смягчил его участь переводом из Иосифова монастыря в тверской Отрочь. Вассиан же был послан на его место в Волоцкий монастырь, где и умер в тесном заточении. Из заточения Максим не раз просил правительство отпустить его на Афон; о том же просили за него восточные патриархи при Грозном, но все эти просьбы остались без исполнения. По низвержении с кафедры митрополита Даниила участь Максима облегчилась; ему дозволено было ходить в церковь и причащаться. В Твери он продолжал свою литературную деятельность, писал к разным лицам послания в оправдание своих книжных исправлений, свое исповедание веры, отзывы на разные современные события и вопросы.

Труды митрополита Макария.

После митрополита Даниила во главе иерархии и во главе иосифлян встал митрополит Макарий. Движение умов, возбужденное в русском обществе со времени появления жидовствующей ереси, возбужденные ею споры, многочисленные обличения разных нестроений, наконец, труды Максима имели большое влияние на все стороны тогдашней церковной жизни. Встревоженное обличениями, общество постаралось отделаться от обличителей насильственными мерами, подняло реакцию против беспокойного движения умов, но не могло уже отделаться от самих вопросов, поднимавшихся и разрабатывавшихся в течение почти целого полстолетия и стоявших теперь перед глазами всех с беспощадной ясностью. Обойти эти вопросы уже было нельзя — дух реакции в пользу старины мог проявиться только в реакционном характере их решения. В таком духе и постарался решить их Стоглавый собор под председательством митрополита Макария, состоявший большей частью из членов иосифлянской партии. Выражая ясное сознание современных недостатков церковной жизни и обличая их с не меньшей, если еще не с большей резкостью, чем только лишь сошедшие со сцены обличители, председатель собора и его сотрудники искали врачевства против этих недостатков не в исправлениях церковной жизни, на которых настаивали обличители, а напротив, в поддержании старины; причиной этих недостатков они считали то, что «старые обычаи поисшаталися», и не раздумывая много о том, почему же они поисшатались, поставили главной своей задачей только поддержать их. По-старому велено исправлять церковные книги «с добрых переводов». Старыми домашними средствами положено удовлетворить и сильной потребности просвещения: собор вспомнил, что в старину при церквах и монастырях были добрые школы в домах добрых попов и дьяконов, т. е. призвал на дело просвещения тех же мастеров-грамотников, о которых сам же говорил, что они грамоте мало умеют, а силы писания вовсе не знают. Самыми лучшими определениями собора, имевшими действительно исправительное, даже преобразовательное значение, были только указанные выше определения касательно архиерейской администрации, учреждения поповских старост, церковного благочиния и жизни монашества.

Нельзя не замечать такого же обращения к старине и в личных трудах самого митрополита Макария. Кроме того, в этих трудах выразился еще другой современный мотив русской жизни после того, как она сосредоточилась около Москвы — стремление к собиранию и соединению в одно всех духовных богатств русского народа, прежде разбросанных по удельным землям и еще не приведенных в общерусскую известность. Самый важный из этих трудов Макария — «Великие Четьи-Минеи», которые он начал составлять еще в Новгороде и продолжал в Москве; в них собрано было все духовное оружие, каким тогда располагала Русская Церковь, все, по его выражению, «книги чтомыя, которыя обретались в Русской земле»: жития святых по дням их памятей, слова на их праздники, многие их творения всякого рода, патерики, целые книги Священного Писания и толкования на них. Собирание всего этого книжного сокровища «многим имением и многими писарями» продолжалось около 20 лет. Ему же принадлежит составление Степенной книги — обширного сборника сведений по русской истории. Из оригинальных произведений митрополита Макария известны: поучение при браке Иоанна Грозного с Анастасией, три речи и три послания к царю и войску во время казанского похода. В сочинениях этих он заплатил обильную дань современной моде на пышное риторство. Но не ими он приобрел себе почетное место в истории нашего просвещения, а именно своим главным трудом собрания всех книг чтомых и тем, что сумел возбудить около себя сильное литературное движение, особенно по части составления житий. По его благословению и под его руководством разными лицами составлено было столько житий, сколько не составлялось их ни прежде, ни после его времени. Одни из этих житий явились по поводу составления Четьи-Миней, другие после соборов 1547 и 1549 гг. о новоявленных чудотворцах, третьи — для Степенной книги.

Ереси Башкина и Косого.

С крайним развитием консервативного направления в обществе люди противоположного направления тоже в свою очередь естественно доходили до крайностей, которые вскоре после Стоглавого собора выразились в новых ересях Башкина и Косого.

Ересь Башкина открылась таким образом. К попу Симеону в 1553 году пришел на дух (на исповедь — прим. ред.) необычайный сын духовный, Матвей (Башкин), просил у него наставлений, предлагал вопросы, на которые духовный отец ничего не в состоянии был ответить; потом явился к нему на дом, читал разные места из Писания и, не дождавшись объяснения, сам же их и объяснял. Все эти речи и вопросы его показались попу Симеону «недоуменными»; духовник доложил о них Сильвестру, а Сильвестр самому царю. Башкина схватили и подвергли допросам, из которых выяснилось, что он еретик и что ересь его составилась отчасти из старых элементов жидовствующей ереси, отчасти из новых, протестантских; учителем его был аптекарь Матфей из Литвы и другой литвин Андрей Хотеев. Сущность новой ереси состояла в том, что она не признавала божества Сына Божия и равенства Его с Богом Отцом, Евхаристию считала простым хлебом и вином, иконы называла идолами, отрицала таинство покаяния, утверждая, что как только перестанет человек грешить, так и без священника уже нет ему греха, отрицала отеческие писания, жития святых, постановления соборов, иконопочитание и всю церковную обрядность. Единомышленники Башкина, которых он выдал на допросах, повторяли в преувеличенном виде слова Максима о неприличии вотчинного владения для монастырей, о дурной жизни духовенства, бездушной обрядности народного благочестия и проч. Уважая Максима, они единодушно вооружались против «Просветителя» Иосифа. На допросах Башкин проговорился, что его учение похваливали белозерские старцы. Ересь, таким образом, видимо становилась в связь с только что затихшим спором иосифлян и белозерских старцев. Вследствие этого добрались и до этих старцев. Из Кириллова монастыря вызвали на собор жившего там на покое бывшего троицкого игумена Артемия, потом монаха Феодосия Косого. Последний был прежде рабом в Москве, потом, обокрав господина, бежал от него на Белоозеро, постригся там в монахи, принял горячее участие в мнениях белозерских старцев и, развивая их до крайности, зашел в еретичестве еще дальше Башкина. Вместе с ним призваны были в Москву его товарищ Игнатий и несколько других монахов. При тогдашней тревоге за православие можно было легко обвинить человека в ереси за всякий недоуменный вопрос и за всякое слово обличения, например, на суд притянули даже такого святого человека, каков был просветитель лопарей Феодорит, вероятно потому, что он был известен обличениями против дурных монахов. Неудивительно, что когда для участия на соборе против еретиков пригласили Максима Грека, последний очень встревожился, подумал, что и его хотят тоже судить за ересь. Собор на еретиков собрался в 1553 и продолжался в 1554 г.; из актов его сохранился только отрывок — о суде над Артемием Троицким. Артемия обвиняли в том, что он критически относился к «Просветителю», не проклинал жидовствующих, говорил, что православные сами не знают, за что жгли Курицына, в том, что в Воздвижение у царя ел рыбу, не отказывался от нее в посты и в домах разных христолюбцев, во Пскове хотел беседовать с немецкими пасторами и разузнавал об их вере, стало быть — в вере пошатнулся; из его слов об умерших без покаяния «Панихидами и обеднями им не поможешь, оттого они муки не избудут» выводили, что он отрицал силу поминовения усопших; обвиняли его в хуле на акафисты и каноны за то, что он, подобно Максиму, говорил: «Говорят в каноне: Иисусе сладчайший! а как услышат слово Иисусово, — горько становится, что надо его исполнять. В акафисте повторяют: радуйся да радуйся, Чистая! а сами о чистоте не радят; так это говорят, по привычке, а не в правду». Артемий выражал сомнение в самом существовании ереси в его время, Башкина представлял только человеком недоуменных вопросов; это набросило еще большую тень на его православие. Он решительно заявил собору: «Я так не мудрствую, как на меня говорили: то на меня налгали»; но все-таки не мог очистить себя от обвинения в разных вольных и резких словах касательно предметов веры и, кроме того, еще в довольно вольном, не монашеском поведении. Собор определил лишить его сана и сослать на Соловки. Феодорит тоже был заточен в Кириллов монастырь, но скоро был оправдан и освобожден. Башкина с сообщниками разослали по монастырским тюрьмам. Феодосий Косой и Игнатий успели бежать в Литву, женились там и успешно проповедовали свое новое рационалистическое учение, еще более отрицательное, чем учение Башкина, очень близкое к социнианству и состоявшее в исключительном почитании книг одного Ветхого Завета, в отвержении Святой Троицы, Божества Иисуса Христа. Его воплощения, почитания святого креста и икон, почитания святых, церковного предания, творений святых отцов, всей церковной иерархии, таинств, всего христианского богослужения и обрядов и в отрицании повиновения даже всяким вообще земным властям. В Литву же потом бежал и Артемий, но сделался там ревностным защитником православия против протестантства и особенно против Косого и социниан.

Зиновий Отенский.

Ересь Косого вызвала против себя замечательные полемические труды со стороны ученика Максима, инока Зиновия, который жил в Отенском монастыре, заточенный туда в одно время с своим учителем. Писать против еретиков его заставили клирошане старорусского Спасского монастыря, которые приходили к нему за разрешением недоумений, возбужденных в них учением Косого. По вызову их он составил обширное «Истины показание к вопросившим о новом учении», заключавшее в себе полное опровержение ереси и изложение православного учения. После распространения ереси в Литве ему пришлось опять писать против нее — в ответ на письмо к нему каких-то соблазненных ею литовцев. Это второе, менее обширное сочинение его известно под названием «Многословного послания на зломудрие Косого». Защищая современное положение Церкви от нападений еретиков, Зиновий должен был во многом отступить от принципов своего учителя и сблизиться во мнениях с иосифлянами. Он заметил, что указание Максима на пример картезианских монахов унизительно для православных монастырей, что изображение монастырской деморализации у него уже слишком преувеличено, что некоторые и вотчинные монастыри живут очень бедно. «Плакать мне хочется от жалости сердечной… Руки (у монахов этих обителей) скорчены от работы, кожа как воловья, — истрескалась; лица осунулись; ноги и руки посинели и распухли. А имения у них так много, что нищие больше имеют. Обыкновенная пища их — овсяный невеяный хлеб, ржаные колосья толченые и без соли, питье — вода, варево — листья капусты, зелень — свекла и репа, овощи — рябина и калина; а об одежде что уж и говорить?». Это изображение он усиливает контрастом жизни Вассиана, ратовавшего против монастырских вотчин: «Не угодно было ему симоновских блюд кушать — хлеба ржаного, щей, свекольника, каши; молока промоглого и пива монастырского не пил, — с деревень мол идут, а питался блюдами со стола княжеского; пил же нестяжатель романею, бастро, мушкатель, рейнское вино».

Отношения православных к протестанству и католичеству.