Выгодная концессия

После разрушения Храма евреи не приносят мясных жертв. До разрушения Храма они были обязательны. Мясные жертвы — жертвы по обету, очистительные жертвы, жертвы за грех, жертвы повинности, были самой сердцевиной, той осью, вокруг которой вращалось колесо веры. Как честно признавался царю Иезекии первосвященник Азария, именно после этой централизации культа жрецы Иерусалимского храма стали «есть досыта» (2 Пар. 31:10).

Иначе говоря, введение монополии на принесение жертв было одной из главных и вполне шкурных причин централизации культа Яхве.

На Пасху требовалось непременно приносить в жертву агнца; по другим случаям иудеи, особенно те, кто победней, могли довольствоваться иной жертвой — например, мясным голубем.

Масштаб жертвоприношений был так велик, что путь в Иерусалим был усеян целыми поселениями с гигантскими искусственными пещерами-голубятнями. Эти промышленные иудейские птицефабрики работали на одного потребителя: паломника, который покупал птицу, чтобы принести ее в жертву в храме. Одних ягнят на Пасху требовалось около 250 тыс.[313] Счет голубям шел на миллионы.

Весь храм напоминал гигантскую скотобойню: в воздухе отвратительно пахло тухлым мясом и свернувшейся кровью (как, впрочем, и во всех других храмах Античности), и благовония, мирра и ладан, воскурявшиеся в храмах, имели цель именно что отбить вонь. Христианство, покончившее с кровавыми жертвами, разорило целые нации, зависевшие от этой отрасли античной экономики — например, набатеев, специализировавшихся на охране благовонных караванов.

Впрочем, вернемся к жертвам. Тот, кто не успел купить голубя или овцу за пределами города, мог купить их непосредственно во Дворе язычников. Но тут была закавыка: Бог Израиля не признавал изображений, а римские монеты чеканились с профилем императора.

Само собой, храм не мог брать такую святотатственную монету за голубя или овцу. Жертву можно было покупать только на специальные храмовые деньги. Обменять греховные римские деньги на деньги безгрешные можно было как раз у входа в Храм.

Если вам когда-нибудь случалось менять валюту в гостинице, на корабле или в любом другом месте, обладающем практической монополией на валютно-денежные операции, то вы легко уловите суть проблемы, которая возникала.

К гадалке не ходи, можно предположить, что храмовый обменный курс был не очень выгоден. Паломник, который где-нибудь в Галилее не озаботился приобретением мясного голубя, с раздражением обнаруживал, что в Иерусалиме голубь обойдется ему подороже, и раздражение его было тем больше, чем меньше было у него денег.

Кроме этого, каждый иудей был обязан платить налог в храмовую сокровищницу — корбан. Двойное налогообложение — в пользу Рима и в пользу Храма — тяжелым бременем лежало на всей Иудее и, собственно, служило надежным экономическим базисом для перманентного возмущения римлянами. Корбан тоже, разумеется, не принимал идолопоклонных монет, и их тоже приходилось менять.

Иначе говоря, валютные обменники на территории храма и бизнес по продаже жертвенной живности были гигантскими, приносящими безотказную прибыль предприятиями. Тот, кто владел монополией на эти предприятия или хотя бы контролировал большинство храмовых лавок, мог позволить себе всё: роскошные хоромы и лучшие ткани; он мог раздавать подачки толпе, коррумпировать виднейших знатоков закона, подкупать римских чиновников, прокуратора и даже окружение императора с целью добиться выгодных для себя решений.

Кто же был человек, который владел этой монополией?

Очень просто: это был первосвященник, Коэн Гадол.