Глава 20. В ДЕНЬ НАКАНУНЕ ПРАЗДНИКА
Глава 20.
В ДЕНЬ НАКАНУНЕ ПРАЗДНИКА
В рассказе о днях, предшествовавших распятию и смерти Иисуса, нельзя не обратить внимание на очень существенный момент: в датировке событий Страстной седмицы синоптики и Иоанн резко расходятся. Когда Иисуса приводят к Пилату, Его обвинители не входят в преторию, а стоят снаружи. Дело в том, что в то утро архиереи и старцы боялись оскверниться, ибо приближалась пасхальная трапеза, к которой, согласно закону, нужно подготовиться и быть чистым. Поэтому-то они не входят в дом язычника. Это первое сообщение о датировке этих событий.
Говоря о том, что Пилат осуждает Иисуса на смерть, Иоанн подчеркивает во второй раз, что это произошло накануне Пасхи, в пятницу. И в третий раз: «Но как тогда была пятница, то Иудеи, дабы не оставить тел на кресте в субботу, ибо та суббота была день великий (т. е. первый день Пасхи. — Г.Ч.), просили Пилата, чтобы перебить у них голени и снять их» (19:31). Итак, Евангелие от Иоанна трижды свидетельствует, что Иисус умирает на кресте в пятницу, перед Пасхой.
Но это вступает в противоречие с синоптической традицией, согласно которой Иисус совершил пасхальную трапезу — Тайную Вечерю — с учениками до того, как был схвачен. Это значит, что, согласно Евангелию от Иоанна, получается, что Пасха еще не наступила, а Иисус уже арестован, а по синоптикам — Пасха уже наступила, а Иисус еще не схвачен. Как объяснить это несоответствие? Попытки объяснить, в чем здесь дело, предпринимались неоднократно. Некоторые комментаторы считают, что датировку Иоанна вообще не следует принимать во внимание. При этом исследования последних десятилетий все больше подтверждают достоверность рассказа о страстях Господних в Евангелии от Иоанна.
Иные предполагают, что у синоптиков в текст Евангелий включен рассказ о Тайной Вечере, которой в действительности просто… не было. Допустить такое толкование тоже было бы некорректно с точки зрения науки, не говоря уже о том, что это обрушивает сами основы литургического предания: если Тайной Вечери не было, то Иисус до страданий Своих не учредил таинства Евхаристии. Есть веские основания говорить, что рассказ о Тайной Вечере не мог быть вставлен в евангельское повествование синоптиков задним числом. Этот рассказ — если судить по меньшей мере по трем параметрам — очень точен. Во-первых, все три Евангелия описывают обстановку, в которой совершается Тайная Вечеря. Это горница, находящаяся наверху, застланная коврами и т. д. Во-вторых, можно довольно точно восстановить, где сидел, что говорил каждый из ее участников; четко переданы не только слова, но и жесты и движения Самого Иисуса и учеников. Все это свидетельствует о достоверности рассказа.
Но если руководствоваться филологическими методами исследования, то следует признать, что и рассказ Иоанна, с его датировкой событий, достоверен, тем более что эту датировку подтверждает Талмуд. В одном из трактатов Вавилонского Талмуда говорится, что Иешуа был казнен накануне Пасхи. Итак, датировку, предлагаемую четвертым Евангелием, отвергнуть нельзя. С другой стороны, нет оснований считать недостоверными и рассказы синоптиков о Тайной Вечере. Как же «примирить» эти повествования?
Высказывалось мнение, что Тайная Вечеря, описанная у синоптиков, была не пасхальной иудейской трапезой, а обычной вечерней трапезой, которую Иисус превратил в таинство Евхаристии. Эта точка зрения удобна тем, что сразу снимает вопрос, когда именно — до или после Пасхи — был схвачен Иисус. К тому же, если встать на эту точку зрения, Иисус не совершает пасхальный седер иудеев, а просто собирает Своих учеников — таким образом Тайная Вечеря как бы отделяется от иудейского ритуала и, более того, прямо ему противопоставляется. Эта концепция очень удобна для тех, кому хотелось бы отделить христианство от иудаизма и обосновать точку зрения, согласно которой с иудаизмом Иисус вообще ничего общего не имеет. Тогда получается, что Тайная Вечеря, которая ложится в основу всей церковной жизни — как будущая литургия, как таинство Евхаристии, — не связана с иудейским культом.
При этом синоптические Евангелия не дают никаких оснований говорить о том, что Тайная Вечеря — не пасхальная трапеза. Ученики спрашивают Иисуса: «Где велишь нам приготовить Тебе пасху?.. Ученики сделали, как повелел им Иисус, и приготовили пасху» (Мф. 26:17, 19). Все три синоптических Евангелия многократно подчеркивают пасхальный характер Вечери. Слово «пасха» употребляется у Матфея три раза, у Марка — четыре, у Луки — пять раз, в нескольких стихах, буквально на одной странице. Кроме того, известный немецкий экзегет Иоаким Иеремиас указывает на четырнадцать моментов в рассказе о Тайной Вечере, которые подтверждают, что это именно пасхальный седер. И если сравнить описание пасхального седера из Агады с евангельским рассказом о Тайной Вечере, то окажется, что это одно и то же.
Владыка Кассиан (Безобразов), епископ Катанский, говорит: чтобы принять точку зрения, что Тайная Вечеря не была пасхальной трапезой, нужно пойти на сознательное искажение евангельского текста. Отец Киприан (Керн) в своей книге «Евхаристия» также подчеркивает, что Тайная Вечеря Иисуса — это пасхальная трапеза и что понимать ее как-то иначе невозможно.
Но если Тайная Вечеря — пасхальная трапеза, то как тогда «примирить» свидетельства синоптиков и Иоанна? На этот вопрос попыталась ответить Анни Жобер из Сорбонны, серьезный исследователь, автор нескольких книг о Евангелии от Иоанна. Она предположила, что пасхальная трапеза была совершена Иисусом по ессейскому календарю, т. е. по календарю тех, кого мы называем кумранитами. Кумраниты праздновали Пасху во вторник, и тогда все вроде бы встает на свои места и все события укладываются во временную схему.
Точка зрения Анни Жобер была принята научным миром восторженно. Однако, с другой стороны, ессеи — маргинальная группа внутри иудаизма, а Иисус никак не выглядит маргиналом. Он открыто проповедует в храме. Все Евангелия говорят о том, что в последние дни перед Тайной Вечерей он учил в храме ежедневно. Уже схваченный, Он отвечает первосвященнику: «Я говорил явно миру; Я всегда учил в синагоге и в храме, где всегда Иудеи сходятся, и тайно не говорил ничего» (Ин. 18:20). В Синодальном переводе сказано «в синагоге», в греческом же тексте слово «синагога» стоит в единственном числе, но без артикля, а это значит, что речь идет не о конкретной синагоге, а о синагоге вообще, то есть об иудейском сообществе в целом. Поэтому было бы точнее перевести это слово в форме множественного числа — «учил во всех синагогах». Далее, в византийском тексте дважды употреблено слово «всегда»: «всегда учил в синагогах», «где всегда Иудеи сходятся».
В древних же рукописях стоит не пантотэ («всегда»), а пандес — «все»: «где все иудеи сходятся». Иисус подчеркивает, что Он учил там, где собираются все иудеи, т. е. Он обращается не к какой-то маленькой группе, а ко всем без исключения иудеям. Из всех четырех Евангелий мы знаем, что Иисус постоянно проповедовал в синагогах. В Назарете Он входит «в день субботний в синагогу» и, взяв свиток книги пророка Исайи, начинает читать, как там написано, «по обыкновению Своему», т. е. так, как делал это обычно (Лк. 4:16—17). Словом, Иисус никак не выглядит религиозным маргиналом или эзотериком, который сознательно противопоставил Себя остальным, поэтому допустить, что Он празднует Пасху по какому-то маргинальному календарю, невозможно. Это никак не укладывается в общий контекст всех Евангелий.
Итак, проблема принципиально разных датировок на основании предположения Анни Жобер не снимается. Однако нельзя не обратить внимания на то, что во всем, что говорит Иисус, огромную смысловую нагрузку несет слово «ныне». Когда Закхей произносит свою знаменитую фразу «Половину имения моего я отдам нищим», Иисус говорит: «Ныне пришло спасение дому сему» (Лк. 19:8–9). На слова разбойника: «Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое» — Он отвечает: «Ныне же будешь со Мною в раю» (Лк. 23:42—43). Можно привести десятки других фрагментов евангельского текста, где наречие «ныне» играет ключевую роль. Есть еще одно слово, которое постоянно звучит в Евангелиях, — «уже». Иисус говорит, что Царствие Божие не только приблизилось, но «достигло до вас», и ныне уже происходит все то, что обещал Бог. На это слово не всегда обращают внимание. Между тем в Евангелии постоянно утверждается: будущее уже наступило, оно уже здесь. Как в формуле: «Яко грядет час и ныне есмь» — «время приходит и уже пришло».
Как религию уже наступившего будущего понимает христианство и святоотеческая традиция. В литургии Иоанна Златоуста мы, молясь, благодарим Бога за то, что Он «Царство… даровал еси будущее». Парадоксально: будущее Царство даровано нам уже сегодня. Да, о христианстве можно говорить как о религии уже дарованного, уже наступившего будущего. Царство Божие, о котором учит все ветхозаветное предание, мыслилось иудеями как нечто, что наступит когда-то потом. Иисус же говорит, что оно уже наступило и задача христианина, каждого Его ученика, заключается в том, чтобы увидеть это уже наступившее завтра. Этот момент очень важен для понимания того, что же произошло в дни Страстной седмицы.
Иисус прекрасно понимал, что еще до наступления праздника Пасхи будет схвачен и, возможно, убит. Он знал, что не только дни, но и часы Его сочтены. Когда ученики спрашивают Его, где им приготовить пасху, Он отвечает: «Вот, при входе вашем в город, встретится с вами человек, несущий кувшин воды; последуйте за ним в дом, в который войдет он, и скажите хозяину дома: «Учитель говорит тебе: где комната, в которой бы Мне есть пасху с учениками Моими?» И он покажет вам горницу большую устланную; там приготовьте» (Лк. 22:10—12). Иисус говорит готовящим пасху ученикам: «Желанием возжелех сию пасху ясти с вами прежде даже не прииму мук». Славянский перевод в высшей степени точно воспроизводит греческий вариант. «Желанием возжелех» значит «очень захотел», «сильно возжелал». Здесь важно то, что славянский перевод сохранил арамеизм, это подтверждает подлинность текста. Значит, этот текст восходит к тому арамейскому «протоевангелию», которое до нас не дошло.
Итак, Иисус говорит: «Очень желал Я есть с вами пасху прежде Моего страдания; ибо сказываю вам, что уже не буду есть ее, пока не совершится в Царствии Божием» (Лк. 22:15—16). Представляется, что это место все объясняет. Иисус дерзновенно совершает Пасху заранее, и в этом смысле Анни Жобер права. Действительно, Тайная Вечеря совершается прежде, чем за пасхальную трапезу возлегли все остальные жители Иерусалима. Но совсем не потому, что Иисус руководствовался ессейским календарем.
Уверенный в том, что будущее уже наступило, Он совершает Пасху заранее, зная, что в тот момент, когда ее должно было бы совершить по обычаю, Его уже не будет с учениками. Они же, участвуя в этой трапезе, видят, что это, с одной стороны, пасхальная трапеза, но с другой — нечто необъяснимое, и по этой причине запоминают каждый миг, каждую самую малую деталь происходящего. Именно поэтому синоптики рассказывают буквально о каждой минуте этого вечера. Вот в чем причина расхождений в датировке событий у Иоанна и у синоптиков.
Рассказ о страстях Христовых в Евангелии от Иоанна местами отличается, и довольно существенно, от того же рассказа в синоптических Евангелиях. У Иоанна есть то, что отсутствует у синоптиков. Например, в сцене, когда Иисуса хватают в саду и один из учеников отрубает ухо рабу первосвященника, Иоанн указывает имя раба — Малх; кроме того, только он сообщает, что ударившим его был не просто «один из бывших с Иисусом», но апостол Петр. В трех других Евангелиях имя раба не упоминается. О том, что Иисуса ведут сначала к первосвященнику, потом к Анне, а затем к Каиафе, опять-таки сказано только у Иоанна. (И оказывается, что все события, о которых у синоптиков рассказано как о происходящих во дворе первосвященника, на самом деле начинаются у Анны и продолжаются у Каиафы.)
Наконец в рассказе Иоанна есть детали допроса у Пилата, которых нет у синоптиков. Только в Евангелии от Иоанна Пилат восклицает: «Что есть истина?» — и нам становится ясно, о чем идет разговор между ним и Иисусом. Иисус говорит о Себе как о Том, Кто свидетельствует об истине. Далее, только из Евангелия Иоанна мы узнаем, что надпись на Кресте была сделана на трех языках — еврейском, греческом и латинском, хотя о надписи упоминают все евангелисты. В Евангелии от Луки этот стих, где также говорится о том, что надпись на Кресте была сделана на трех языках, попал в текст достаточно поздно; в древнейших рукописях он здесь отсутствует. Наконец только у Иоанна рассказано, что иудеи из окружения первосвященника возмущались тем, что Пилат написал на кресте, и говорили ему: «Не пиши: «Царь Иудейский», но что Он говорил: «Я Царь Иудейский»»; на что Пилат отвечал знаменитой фразой: «Что я написал, то написал»… Опыт исследования текста показывает, что наличие такого рода деталей всегда подтверждает аутотопсию — личный опыт, личное свидетельство пишущего, надежность традиции. Так, о том, что хитон Иисуса, о котором воины бросают жребий, был не сшитый, а весь тканый, тоже говорится только в Евангелии от Иоанна.
И еще, только из четвертого Евангелия мы узнаем, каким образом первосвященникам удалось вынудить Пилата принять решение о смертном приговоре. Из всех других Евангелий ясно, что Пилат не хочет этого, он всячески подчеркивает, что не находит никакой вины в этом Человеке. Ему было предпочтительнее просто отпустить Иисуса, но это почему-то не получается. Почему-то он вынужден умыть руки (об этом говорится в Евангелии от Матфея) и сказать: «Невиновен я в крови Праведника сего», но тем не менее утвердить приговор. Мы видим, что Пилату очень трудно дается это решение, он сочувствует Иисусу, но положение его безвыходно. Из синоптических Евангелий не ясно, почему он оказывается в тупике, почему он вынужден уступить толпе и так далее. Причины этого становятся понятны только из Евангелия от Иоанна.
Иудеи из окружения первосвященника подчеркивают, что Иисус называет Себя царем Иудейским, а всякий, называющий себя так, противится кесарю. И когда Пилат восклицает: «Царя ли вашего распну?» — они заявляют: «Нет у нас царя кроме кесаря». Иудеями ситуация представляется прокуратору как политическая проблема, и Пилат вынужден приговорить Иисуса к смерти как бунтовщика против римского императора Тиберия, как Человека, претендующего на царскую власть.
Из истории хорошо известно, что в Римской империи чиновники на местах почти ничего не боялись. Они брали взятки, принимали несправедливые, порой жестокие решения и т. п. Они боялись лишь одного — обвинений в действиях против императора, т. к. в этом государстве каралось, в сущности, только то, что наносило моральный урон императору. В этом отношении показательна история, которая произошла в Египте незадолго до евангельских событий. После того как Антоний и Клеопатра покончили с собой (30 г. до Р. X.) и Египет окончательно стал частью Римской империи, Август назначил управлять Египтом в должности префекта известного поэта Корнелия Галла, своего школьного друга.
Став важной персоной, Галл, как напишет потом историк Дион Кассий, начал устанавливать повсюду свои статуи и даже делать на пирамидах надписи о своих подвигах. Долгое время считалось, что эти надписи — выдумка каких-то римских историков, сообщениями которых Дион Кассий некритически воспользовался. Но в конце XIX в. в Египте была обнаружена надпись на трех языках, текст которой содержал приблизительно следующее заявление: «Я, Корнелий Галл, усмирил царей, которые отпали от меня в верховьях Нила, и сделал то, чего не удавалось ни египетским фараонам, ни греческим полководцам, установив свое единое правление над всем Египтом». Скорее всего, эта случайно дошедшая до нас надпись не была единственной. А согласно идеологическим установкам эпохи Августа, подвиги мог совершать только один человек — сам Август. Все остальные могли быть только простыми исполнителями его замыслов.
Поэтому, как только Август получил донос (об этом факте рассказывает Дион Кассий), где сообщалось о том, что префект Египта занимается самовозвеличиванием, Корнелий Галл, несмотря на то что он с детства дружил с принцепсом, был вынужден просто покончить с собой. Пилат, защищая Человека, Который называет Себя царем и Которого все вокруг тоже называют царем, попадает именно в такую ситуацию. При этом верноподданные принцепса из числа первосвященников и старцев мгновенно, как и положено настоящим подданным Рима, кричат: «Нет у нас царя кроме кесаря», чем загоняют Пилата в тупик. У него нет выхода, потому что если он помилует Иисуса, то в ближайшие полгода, как только информация о происходящем достигнет Рима и станет известной Августу, ему придется принять яд. Эта потрясающая историческая деталь, которая становится понятной в свете знания римской истории того времени, сохранена только в Евангелии от Иоанна. Не слишком значимая на первый взгляд с точки зрения евангельской проповеди, она чрезвычайно важна, потому что сразу вписывает допрос у Пилата в контекст политической ситуации того времени.
В рассказе евангелиста Иоанна есть и другие детали, которые отсутствуют у синоптиков. Иисус, видя стоящих у креста Свою Мать и ученика, «которого любил», говорит Матери: «Жено! се, сын Твой», а затем ученику: «Се, Матерь твоя». С этого дня, добавляет Иоанн, «ученик сей взял Ее к себе» (19:25—27). Очевидно, что любимый ученик Иисуса — это не только Иоанн, но всякий ученик, который встает у Его Креста. Именно этот текст играет принципиально важную роль, если говорить о восприятии Пречистой Девы как нашей общей Матери.
И еще один текст, который присутствует только в Евангелии от Иоанна. Когда один из воинов пронзил копьем ребра Умершего, из раны истекли кровь и вода. «И видевший засвидетельствовал, и истинно свидетельство его». Современные патологоанатомы говорят, что такая картина наблюдается, когда человек умирает от разрыва сердца. Тогда становится понятно, почему Пилат, по сообщению евангелиста Марка, удивился, узнав, что Иисус уже мертв. Иоанн говорит, что воины перебили голени у остальных казненных, Иисусу же перебивать не стали, потому что Он был уже мертв. Сравнивая свидетельство Иоанна со свидетельством Марка, можно понять, что Иисус действительно умер гораздо быстрее, чем обычно умирают распятые, — у Него не выдержало сердце.
Подобные детали в Евангелии от Иоанна чрезвычайно значимы, потому что они очень точно восстанавливают обстановку, в которой происходили события Страстной седмицы. С другой стороны, некоторые факты, известные из других Евангелий, у Иоанна опущены. Так, все синоптики говорят о Симоне Киринеянине, который нес Крест Иисуса. Евангелист Марк сообщает даже имена сыновей Симона — Александр и Руф, вероятно, эти имена о чем-то говорили его читателям. Возможно, отсутствие в повествовании Иоанна имени Симона — результат одной из последних редакций текста этого Евангелия, когда все, что касалось Симона, было исключено по очень простой причине.
На рубеже I–II вв. появились докеты (от греческого слова «казаться»), которые понимали смерть Иисуса на Кресте как своего рода античную драму, как историю страдания героя, напоминающего одного из античных богов. Бог страдать не может, он бесстрастен, поэтому, по их версии, в последний момент Иисуса на кресте заменили двойником, роль которого выполнил Симон Киринеянин. С точки зрения докетов, распятие Иисуса — своего рода мистерия, священное действо, устроенное Богом специально для людей, в духе религий поздней античности. Вот почему в Евангелии от Иоанна вообще исключена тема Симона Киринеянина — чтобы подчеркнуть человеческий, а не мистериальный характер голгофской драмы.
Евангелие от Иоанна показывает (не просто рассказывает, но именно показывает читателю), что Иисус Сам умирает на Кресте. Мы видим Его мертвое тело с раной на боку, из которого вытекают кровь и вода. Здесь нет никакой мистерии, никакого ритуала или религиозной драмы — это прежде всего просто человеческие страдания и просто смерть. Это тоже очень важный момент, отражающий не просто какой-то «механизм» действия Бога среди людей, но по-настоящему страшное событие. Иоанн в своем Евангелии полемизирует с ересями, которые во времена создания Евангелия уже начали распространяться. С докетами, которые, утверждая Божественность Иисуса, сводили на нет Его человеческую природу. Это страшно, потому что, когда Иисус перестает быть Человеком, христианство в целом теряет свой человеческий характер и становится не чем-то уникальным, а всего лишь одной из бесчисленных религий. Учение докетов разрушительно, потому что лишает нашу веру уникальности.
В повествовании Иоанна нет и некоторых других деталей, известных нам из синоптических Евангелий. Например, Иоанн не упоминает о тьме, которая была «от часа шестого до часа девятого», и о землетрясении, которое произошло в момент смерти Иисуса. Очевидно, детали, придающие голгофской драме необычный характер в чисто внешнем плане, и черты, заимствованные из ветхозаветных апокрифов, евангелиста не интересуют. Он пишет реальную историю и потому не обращается к языку библейских образов и библейской поэзии; он не изображает сверхчеловеческий характер происходящего, а подчеркивает именно человеческий характер событий Страстной пятницы.
Сравним еще некоторые моменты в разных евангельских повествованиях. Так, у Марка есть две детали, отсутствующие у других евангелистов (о них уже сказано выше): имена сыновей Симона Киринеянина и удивление Пилата, узнавшего, что Иисус уже умер. Только у Луки сказано, что Пилат, узнав, что Иисус из Галилеи, посылает Его к Ироду-тетрарху; только у Луки описано все, что происходит у Ирода. Эта деталь вроде бы не имеет особой значимости в плане того, чему учит и к чему зовет нас Иисус, но она довольно колоритна, и Лука как историк ее подчеркивает. Только он сообщает о предсмертной молитве Иисуса: «Отче! в руки Твои предаю дух Мой». В Евангелии от Иоанна Иисус говорит: «Свершилось!» У Марка и Матфея Он произносит слова из 22-го псалма, которые сохранены здесь в арамейском варианте: «Или, Или! лама савахфани?», то есть: «Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил?»
Современные библеисты, комментируя молитву, которую Иисус произносит в Евангелии от Луки, говорят, что Он, умирая, обращается к Богу с той первой молитвой, какою маленьких детей учили молиться перед сном. Наконец только Лука передает еще две чисто психологические детали. Жены иерусалимские, видя идущего на Голгофу Иисуса, плачут. Он обращается к ним: «Дщери Иерусалимские! не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших». Только у Луки появляется и разбойник благоразумный, хотя о двух разбойниках, распятых вместе с Иисусом, упоминают все евангелисты.
В Евангелии от Матфея, которое передает факты более лаконично, чем другие Евангелия, большую роль играют логии или ipsissima verba — собственные слова Иисуса: Нагорная проповедь, притчи, рассказ о Страшном суде и т. д. Иными словами, в этом Евангелии доминирует прямая речь Иисуса, а повествовательная часть сокращена. Вместе с тем только у Матфея сказано, что Пилат умывает руки, но понять, почему он это делает, мы можем только благодаря Евангелию от Иоанна. От Матфея мы узнаем, что жена Пилата послала сказать ему, чтобы он ничего не делал «Праведнику Тому». Из Евангелия от Иоанна — что Пилат сомневается, как ему поступить, еще и потому, что не знает, Кто перед ним — может быть, это какой-то языческий бог? Но его остаточная религиозность (как вообще была остаточной религиозность у римлян его времени) оказывается побежденной политическими мотивами, опасением за свою карьеру.
О том, что именно таким было отношение к религии у большинства образованных римлян того времени, мы знаем из произведений римских поэтов — Овидия, Альбия Тибулла, Лукреция и других, где отражены реальная жизнь, реальные взгляды римлян I в. на богов, на благочестие. Женщины еще религиозны, они совершают какие-то обряды, постятся, молятся и так далее; мужчины же в богах разуверились, правда, вспоминают о них, когда чего-то испугаются, но затем забывают. Именно это мы видим в Евангелии от Иоанна. При сопоставлении Евангелий от Матфея и от Иоанна картина получается полной, а Пилат выглядит типичным римлянином, представителем своей эпохи. Наконец только у Матфея рассказывается о том, что Пилат разрешает архиереям запечатать гроб и поставить стражу.
Очень по-разному, разным языком, с упоминанием разных деталей рассказывают о Страстной седмице четыре евангелиста. Но из сопоставления их текстов вырисовывается абсолютно целостная картина. Ничто в Евангелии не «прописано» так точно, потрясающе достоверно, как рассказы о Страстной седмице. И чем больше вчитываешься в евангельские строки, чем больше сравниваешь свидетельства четырех евангелистов, тем сильнее выявляется предельная достоверность евангельского текста. Каждое новое поколение экзегетов открывает все новые и новые, не замеченные их предшественниками, детали — так насыщено информацией евангельское повествование. Можно смело говорить, что Евангелия еще не прочитаны до конца, и, видимо, и в дальнейшем при параллельном чтении четырех Евангелий будет обнаруживаться все новый и новый материал.