Глава 11. ДОБРЫЙ ПАСТЫРЬ

Глава 11.

ДОБРЫЙ ПАСТЫРЬ

Основную часть десятой главы Евангелия от Иоанна составляют слова Иисуса о добром пастыре, который полагает душу свою за овец. Они напоминают о новозаветной притче о ста овцах, одна из которых потерялась (Мф. 18:12). Пастух оставляет 99 овец на пастбище в горах и идет искать заблудившуюся. Сопоставив это с Ветхим Заветом, мы убедимся, что образ Бога как Пастыря, Который покоит Свой народ, Свое стадо на злачных пажитях и водит к тихим водам, Который оберегает и охраняет овец Своей пажити, пасёт Израиль, спасает заблудившуюся овцу, — тема коренная в ветхозаветной гимнографии. Она звучит в самом начале псалма 74 (73): «Для чего, Боже… возгорелся гнев Твой на овец пажити Твоей?», в конце псалма 95 (94): «…ибо Он есть Бог наш, а мы — народ паствы Его и овцы руки Его», в последнем стихе 119 (118)-го псалма: «Я заблудился, как овца потерянная: взыщи раба Твоего…» Можно сослаться и на другие тексты Писания, где о Боге говорится как о Пастыре, прежде всего на 34-ю главу книги пророка Иезекииля, ибо в целом слово о Добром Пастыре, которое обращает к своим ученикам Иисус, представляет собой «мидраш» или толкование именно на этот текст Иезекииля.

В притче, открывающей десятую главу, Иисус сначала говорит просто о пастыре и овцах, а потом восклицает: «Я есмь пастырь добрый…» Здесь в скрытой форме уже, безусловно, присутствует «формула», которую мы потом найдем в Послании апостола Павла к Колоссянам, — что в Иисусе «обитает вся полнота Божества телесно» (Кол. 2:9). Обратим внимание на то, что в десятой главе неоднократно употребляется глагол «выводить». Этот же глагол употреблен в Септуагинте, греческом переводе Библии (в том числе и в тексте первой из заповедей Декалога!), когда речь идет о Боге, Который выводит Свой народ из дома рабства, из земли Египетской. Значит, добрый пастырь выводит своих овец подобно тому, как Бог вывел Свой народ из Египта. В десятой главе все теснейшим образом связано с ветхозаветными текстами, и прежде всего с поэтическими книгами Ветхого Завета.

Читая в Евангелии от Иоанна слова Иисуса: «Я есмь пастырь добрый», мы должны понимать: это может и не означать того, что Он произносил их в Своей проповеди. Так от Его имени говорит община Его первых учеников. В этих словах содержится и наше исповедание: «Господи! Ты еси наш Пастырь Добрый!» Это очень важно иметь в виду. Слова Евангелия часто воспринимают как «стенограмму» проповеди Иисуса, как точный «отчет» о том, что Он делал и говорил. Конечно же это не так. Все Евангелие, от начала до конца, нужно воспринимать как словесную икону Христа. Об этом очень хорошо сказал о. Сергий Булгаков в своей книге «Икона и иконопочитание». Об этом же свидетельствует и церковный чин: Евангелие мы лобызаем, как икону, тогда как никакую другую книгу не целуем. Более того, когда Евангелие во время воскресной всенощной кладется на аналой, икону Спасителя, обычно находящуюся там, на это время убирают. Итак, когда мы читаем слова Иисуса «Я есмь пастырь добрый», это означает только одно: евангелист обратил внимание на этот аспект и подчеркнул его, изобразив Иисуса в словесной иконописи именно как Доброго Пастыря — подобно иконописцу, выделяющему те или иные черты образа. Нельзя не вспомнить, размышляя об этом, знаменитую мозаику из Равенны «Добрый Пастырь», прекрасная копия которой находится в Музее изобразительных искусств им. А.С. Пушкина в Москве, или другого «Доброго Пастыря», из Эрмитажа, — мраморную фигуру пастуха, держащего на плечах овечку.

Следует обратить внимание и на то, что в первых десяти стихах Иисус говорит о добром пастыре, и только в 11-м восклицает, что добрый пастырь — это Он Сам. В этом стихе есть чрезвычайно важное место. Иисус говорит, что Он душу Свою отдает за овец: «Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец». Перед словом «овец» здесь стоит тот же самый греческий предлог «попер» — «за», «ради», что и в евхаристической формуле: «Сие есть Тело Мое, еже за вы ломимое… Сия есть Кровь Моя Новаго Завета, яже за вы и за многие изливаемая во оставление грехов». Применительно к смерти Иисусовой, смерти крестной этот предлог употреблен в Новом Завете около тридцати раз. И когда Иисус говорит, что Он душу Свою полагает за овец, то совершенно ясно, что речь идет о крестной смерти и обо всем том, что связано для нас с таинством Евхаристии. Таким образом, в этом тексте уже присутствует в неявной форме, но вполне ясное воспоминание о Тайной Вечери.

О том же говорится и в двух других стихах, 17-м и 18-м:

«…Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее. Никто не отнимает ее у Меня; но Я Сам отдаю ее. Имею власть отдать ее, и власть имею опять принять её…»

Иисус идет на смерть volontarie, или добровольно, — вот о чем сказано в притче о добром пастыре. Видимо, поэтому в первые века именно этот текст читали на Пасху. Сегодня в пасхальную ночь в православном богослужении читается начало Евангелия от Иоанна, тогда как христиане Запада — как минимум последние двенадцать веков — читают начало 16-й главы Евангелия от Марка. Однако в древности, до VIII века, пасхальным чтением было именно начало 10-й главы Евангелия от Иоанна, где Иисус говорит, что Сам отдает жизнь и что Он имеет власть ее отдать и вновь принять. Напоминание о том, что Иисус добровольно принял страдания и смерть, мы находим и в литургических текстах. Так, в кондаке праздника Преображения говорится:

«Страдание убо уразумеют вольное, мирови же проповедят, яко Ты еси воистину Отчее сияние»;

в отпусте Страстной седмицы: «Грядый на вольную страсть»; в тропаре: «Пречистому образу Твоему поклоняемся, Благий, просяще прощение прегрешений наших, Христе Боже: волею бо благоволил еси плотию взыти на крест…» Можно привести и другие литургические тексты, где говорится о вольной страсти, о добровольном страдании. Есть замечательный латинский гимн о Добром Пастыре, носящий пасхальный характер, он, вероятно, был элементом пасхальной литургии в древности. Этот текст сохранился в единственной рукописи, которая находится в Национальной библиотеке в Париже:

Ныне день, когда Христос наш

Драгоценный

Искупил Своею кровью

Грех Вселенной,

И овцу, что заблудилась,

Пастырь Добрый

Возвратил в её овчарню,

В дом Отцовский,

И восстал из гроба властно

Пастырь Добрый.

В день субботний встал из гроба

До рассвета

И явил Себя Марии Магдалине;

Вот бегут ученики и

Сообщают,

Что Господь восстал из гроба,

Как предрёк Он.

Говорит Господь: Мария,

Дай быстрее

Знать Петру с учениками,

Что Господь их,

Ныне встал из гроба, смерти

Победитель.

Будет ждать всех вас Он вместе

В Галилее,

Там увидите Его вы,

Как предрёк Он.

А была это Мария

Магдалина,

Из которой выгнал сразу

Он семь бесов,

Та, которая, понявши,

Что грешила,

Пав к ногам Христа Иисуса

Зарыдала

И прощения просила

Прегрешений.

Смерть грехом пришла на землю,

Совершённым

Из-за заповеди первым

Человеком;

От него и до Иисуса пребывала.

Через крест весь мир для жизни

Возродил Он

И восстал из гроба властно,

Пастырь Добрый.

Иисус не только Добрый Пастырь, Он еще и дверь для овец. Образ двери, ворот мы найдем и в Ветхом Завете. Так, Иаков, видевший во сне лестницу, сходящую с небес на землю, проснувшись, воскликнул: «Это не иное что, как дом Божий, это врата небесные» (Быт. 28:17). Это врата, через которые можно взойти на небо, к жизни истинной. Об этом же сказано и в псалмах. Наконец, о тесных вратах, ведущих в жизнь, нам говорит 7-я глава Евангелия от Матфея (ст. 13—14). Итак, образ врат проходит через все Священное Писание. Но в Новом Завете врата, через которые проходят овцы, — это Сам Иисус. «Я есмь дверь», — говорит Он (ст. 9).

Понятно, что у этого образа есть какой-то реальный прототип. Пастух ложился в дверях загона для овец, чтобы никто не мог туда войти. Лежа ночью в дверях, он оберегал овец от возможного покушения со стороны воров, разбойников, диких животных и т. д. Но понятно также, что в евангельском тексте имеется в виду не только отверстие, через которое надо пройти, как об этом говорится в Ветхом Завете. Иисус уподобляет Себя тому пастуху, который лежит в дверях и оберегает, защищает тех, кто находится внутри загона.

В Евангелии от Иоанна явственно звучит еще одна тема. «Есть у Меня и другие овцы, которые не сего двора, и тех надлежит Мне привести: и они услышат голос Мой, и будет одно стадо и один Пастырь» (ст. 16). В действительности (если так можно выразиться, с точки зрения Бога) человечество не разделено на верующих и неверующих, для времен евангельской проповеди — на евреев и язычников. Однако, по мысли слушателей Иисуса, общество как раз разделено на евреев и язычников, и язычники — это почти что не люди. А Он говорит: «Есть у Меня и другие овцы… и тех надлежит Мне привести». Иными словами, человечество едино, людей нельзя делить на верующих и неверующих, чистых и нечистых, плохих и хороших — именно так надо понимать слова Иисуса. Захотят ли нас слушать, придут ли к нам, если мы будем упорно противопоставлять себя кому-то, кто исповедует иную веру? В одном из писем старца Силуана есть очень интересное место. Старец рассказывает, что однажды к нему приехал какой-то епископ из Китая. Говоря о китайцах, епископ возмущался: как ужасно ведут себя эти люди, какая ужасная у них религия и т. п. Он сокрушался, что китайцы уже никогда не спасутся. И тогда старец Силуан, этот совсем простой человек из русской деревни, спросил епископа: «А как ты им проповедуешь, как разговариваешь с ними?» Епископ ответил: «Я прихожу на их капище и, когда они замолкают, начинаю их обличать, говорить, что они служат дьяволу, что все они погибнут, что вера их ложная». — «А ты обращал внимание на то, как они молятся, как они погружаются в Бога в молитве? Попытайся рассказать им о своем Боге, о том, что в твоем опыте похоже на их опыт, попытайся заинтересовать их своей верой. Отталкивайся от того, что в молитве они, сами того не подозревая, прикасаются к истинному Богу». Такое потрясающее по глубине наблюдение было бы естественно встретить у Н.А. Бердяева, или, скажем, у С.Л. Франка, или другого современного философа, но его высказывает старец Силуан, человек, казалось бы, далекий от размышлений о том, что представляют собою иные религии. Высказывает именно Духом Святым. Мы должны следовать именно этим путем: не обличать и не противопоставлять себя людям, исповедующим какие-то иные верования, а пробовать делиться с ними нашим опытом, обращать внимание на то подлинное, что есть, наверное, в каждом религиозном движении. Апостол Павел говорил в «Ареопаге»: «Того, Кого вы, не зная, чтите, Того я проповедую вам». Как видим, путь, о котором мы говорим, был намечен давно, но, тем не менее, мы еще очень плохо следуем ему…

В десятой главе Евангелия от Иоанна есть еще один момент, на который следует обратить внимание. Иисус говорит: «Вор приходит только для того, чтобы украсть, убить и погубить. Я пришел для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком» (ст. 10).

Тема жизни, которая даруется с избытком, бьет через край, — постоянная для Евангелия, она повторяется из главы в главу. Вспомним умножение хлебов, когда все насытились, и осталось, и остатки собирали в короба. Избыток — это то, что дается нам в жизни сверх того, что мы можем принять и усвоить. Это одна из ярчайших черт евангельского слова.

В десятой главе Иисус говорит о Своем равенстве Отцу: «Я и Отец — одно» (ст. 30). И иудеи хватают камни, чтобы побить Его за богохульство, за то, что Он, будучи человеком, называет Себя Богом. Здесь Иисус выступает как шалиа — посланный, а, согласно иудейской традиции, посланный равен тому, кто его посылает. Иисус действительно выступает здесь как равный Богу во всем. Раз Он послан, значит, равен. Он полностью представляет Отца. Вот что такое полнота Божия, которая пребывает в человеческой природе Иисуса. Вот что такое боговоплощение. Зачастую удивительный по своей глубине и современности его формулировки Халкидонский догмат о боговоплощении принимают упрощенно. Нам проще, подобно язычникам, считать, что Бог во плоти ходит по земле, как Юпитер или Зевс, Афина или Афродита, о которых мы знаем из Гомера, Вергилия и других античных поэтов и из мифологии. В Евангелии же — совсем иное. Боговоплощение, богочеловечество Иисуса — это не хождение Бога среди людей во плоти. Это Его Присутствие через Его «шалиа», Им Посланного Его Единородного Сына. В Иисусе как Посланнике полнота Божия присутствует телесно. Посланный Отцом, Он полностью представляет Отца. Он приносит людям то, что хочет сказать Сам, и то, что Отец говорит через Него как Человека. Таким образом, через Иисуса в человечество входит полнота Божия.

Прекрасно пишет об этом феномене Бенедикт Спиноза (1632–1677) в «Богословско-политическом трактате»: «В самом деле, я нигде не читал, чтобы Бог являлся Христу или говорил с Ним, но читал, что Бог через Христа открылся апостолам и что Он есть путь ко спасению». Спиноза подчеркивает, что никто не достигал «такого совершенства перед другими, кроме Христа, Которому Божественные изволения были открыты не в словах или видениях, но непосредственно, так что Бог чрез душу Христа открыл себя апостолам, как некогда открылся Моисею посредством голоса». В дальнейшем он вновь возвращается к этой теме и снова подчеркивает, что «Бог открыл Себя Христу или Его душе непосредственно, а не через слова и образы, как пророкам». Исходя из личного опыта чтения Священного Писания, Спиноза, который формально не был христианином (и поэтому казался чужим как христианам, так и иудеям), сумел обратить внимание на этот чрезвычайно важный момент, проводящий резкую грань между тем местом, что занимают в истории Откровения пророки, и миссией Иисуса, но, главное, сразу и в высшей степени выпукло обнаруживающий уникальность Его миссии: Бог открывается Иисусу непосредственно, а не через слова или в видениях, как пророкам.

Необходимо обратить внимание и на 29-й стих десятой главы. Говоря об овцах, которые слушаются Его голоса и идут за Ним, Иисус подчеркивает: «Отец Мой, Который дал Мне их, больше всех; и никто не может похитить их из руки Отца Моего». Слово «больше» (греческое «мейдзон») придает замечательный колорит этому тексту, а возможно, и всей главе. Бог всегда больше любого представления о Нем, Бог не может быть вмещен ни в какую богословскую схему. Он — «неизречен, недоведомь, невидимь и непостижимь», как говорится в анафоре литургии святого Иоанна Златоуста. По-гречески: «анэкфрастос», то есть «неизречен», ибо о Нем невозможно рассказать в словах, «апериноэтос», или, по-славянски, «недоведомь», поскольку Его не представишь умом, «аоратос», то есть «невидимь», ибо увидеть Его не запрещено, но просто невозможно, и, наконец, «акаталептос» — «непостижимь», ибо Его величие и, вообще, Его и Его бытие невозможно постичь разумом. Греческое «мейдзон» из Евангелия от Иоанна в одном слове передает это все фантастически точно.

Вместе с тем целый ряд древних рукописей содержат иное чтение этого стиха: «То, что дал мне Отец Мой, больше всего, и никто не может это похитить из руки Отца». В этом случае речь идет о том, что тот дар, что получен Иисусом от Отца, больше всего, что можно себе представить, и всего, что существует. Иными словами, что этот дар есть то равенство Богу, та полнота Божия, что пребывает во Христе телесно. Этот дар невозможно похитить (греческое «гарпадзейн»), то есть присвоить себе силой, Он может быть получен только от Отца и только по Его милости. Если понимать этот текст именно так, то он оказывается созвучным тому месту из Послания к Филиппийцам (2:6—7), где апостол Павел говорит, что Иисус Христос, «будучи образом Божиим, не почитал хищением («гарпасмон эгэсато») быть равным Богу, но уничижил Себя Самого», то есть не держался как за похищенное или присвоенное за свое равенство Богу. Современные издатели текста Нового Завета (Курт Аланд, Брюс Метцгер и другие) предпочитают это чтение, тогда как такой блестящий знаток Евангелия от Иоанна, как Ксавье Леон-Дю-фур выбирает первый, вернее, тот вариант 29-го стиха, что в большинстве средневековых рукописей, а следовательно, и в Синодальном переводе.

Десятой главой кончается «Книга Знамений» — первая часть Евангелия от Иоанна. «И пошел опять за Иордан, на то место, где прежде крестил Иоанн, и остался там. Многие пришли к Нему, и говорили, что Иоанн не сотворил никакого чуда; но все, что сказал Иоанн о Нем, было истинно. И многие там уверовали в Него» (ст. 40—43). «Книга Знамений» началась с рассказа о том, что Иоанн крестит за Иорданом, — теперь евангелист вновь возвращается к началу, к тому моменту, когда Иоанн крестил за Иорданом и свидетельствовал об Иисусе. Кольцо замкнулось.

Вторая половина Евангелия от Иоанна — «Книга Часа». Приближается час, о котором Иисус говорит во второй главе этого Евангелия, перед тем как совершает чудо в Кане Галилейской: «…ещё не пришел час Мой». Теперь этот час наступает, Сын Божий предается в руки грешников. Наступает час, о котором Иисус скажет в 13-й главе: «…ныне прославился Сын Человеческий, и Бог прославился в Нем» (ст. 31). «Книга Часа» — первый (по времени его написания) из четырех евангельских рассказов о Страстной седмице, о страстях Христовых, наиболее древний вариант повествования о событиях, предшествовавших смерти Иисуса и тому утру, когда Мария Магдалина пришла «ко гробу рано, когда было еще темно» и увидела, чтo «кaмeнь oтвaлeн oт гpoбa».