ПАСТЫРЬ ДОБРЫЙ В НЕДОБРОЙ СТРАНЕ[66]

ПАСТЫРЬ ДОБРЫЙ В НЕДОБРОЙ СТРАНЕ[66]

«Пастырем добрым» впервые назвал Александра Меня не я, а те, кто имел на это большее право, — митрополит Сурожский Антоний и архиепископ Сан–Францисский Иоанн Шаховской (тоже замечательные пастыри), примем сделали они это независимо друг от друга. Фактически то же самое сказала Ирина Алексеевна Иловайская, назвав отца Александра «пастырь, миссионер, исповедник и мученик», а это и есть пастырь добрый.

Кардинал Парижский Жан–Мари Люстиже, который видел отца Александра один только раз, свидетельствовал, что «от него исходило необыкновенное интеллектуальное и духовное сияние».

Сияние… Вообще говоря, это трудно было не заметить. Почти любой, встретившийся с ним, ощущал, что происходит что?то странное: как бы меняется состав воздуха, становится, вроде бы беспричинно, легко и радостно. Это изумляло и даже потрясало. Люди определяли это разными словами или никак не определяли, а просто чувствовали.

Первое, что я ощутил, когда познакомился с отцом, это исходящую от него силу, бодрящую, искрящуюся, благодатную энергию. Веяние благодати было ровным, но очень интенсивным. Это было проявлением его харизмы. Ничего для этого он не делал. Это было его свойством, это случалось, это происходило, и всё.

Позднее я понял в чем дело: отец Александр был живой иконой Христа, не застывшей, не на доске написанной иконой, а живым образом Христа. Он настолько проникся или, вернее, был пронизан духом Христовым, что имел право повторить вслед за апостолом: «Уже не я живу, но живет во мне Христос». Он, понятно, никогда этого не говорил, но так было. Но это означало полное самоотречение и готовность принести себя в жертву. Что потом и произошло.

Вот этот христоцентризм отца Александра — не теоретический, не умственный, а экзистенциальный, это веяние духа, они и делали его пастырем добрым. «Пастырь — духовный пастух» — так Даль определяет в своем словаре, и это точно сказано.

Отношение отца к своим духовным детям было удивительным — очень внимательным, глубоким и тонким, чутким, нежно–заботливым. Он действительно любил каждого из нас, как евангельский пастырь любил каждую свою овцу. И он читал наши сердца как открытую книгу. Он знал нас лучше, чем мы сами себя знали. И вот это абсолютное понимание как?то внутренне освобождало нас, окрыляло, вселяло полное доверие к нему, позволяло ощущать его как нашего любимого отца. Он нас жалел, он нас защищал. Мы были за ним как за каменной стеной. Но сказать, что он нам всё дозволял, что он смотрел сквозь пальцы на наши художества, — нет. Он ведь знал, с кем он имеет дело. Мы не только ленивы и нелюбопытны, мы, я бы сказал, преступно–равнодушны — и к другим, и к самим себе, к состоянию своего духа.

Почитайте его проповеди — они же к нам были обращены. Там ведь очень жесткие вещи были сказаны. Он нам постоянно напоминал, кто мы есть на самом деле. Он говорил, что изо дня в день, из года в год мы приходим к исповеди «с одними и теми же однообразными грехами. Мы повторяем всегда одно и то же. Мы ни с чем не можем сладить». Мы завистливые, черствые, нетерпеливые, всегда раздраженные. «Человек тем и отличается от зверя, что стремится управлять своими страстями», а мы их не контролируем. «Наши чувства бьются в нас как дикие лошади… Они всегда в нас бушуют, и мы даже не делаем попыток взять их в руки. Это и чувство неприязни, чувство недоброжелательства и просто чувство ярости и гнева».

Он еще сравнивал наши чувства с миной, которая может «взорваться в любую минуту: чуть–чуть на нее наступишь — она сразу дает взрыв. Как только нам что?нибудь не по нутру — мы готовы мгновенно обрушить на человека град брани, ругательств, злых слов». Мы постоянно жалуемся, обвиняя в своих грехах и проступках кого угодно, но только не себя.

Вы думаете, это всё, что он бросал нам в лицо в своих проповедях? Ничего подобного! Он говорил, что Церковь учит молитве, которую мы все повторяем каждодневно: ««Прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны». «Вселись в нас» — это значит, чтобы наши мысли были просвещены Разумом Божиим. А чем просвещены наши мысли? Да у нас там мусор! Мусор. Мелкая пыль! Ничтожные мысли, которые роятся в голове! А в сердце? Зависть, недоброжелательство, ревность, раздражение! Мы идем по улице — нам все люди противны. Отношения с людьми у нас плохие. Мы невыдержанны. Язык наш может сначала ранить человека, а потом мы его жалеем, но уже поздно. Мы склонны солгать, слукавить, обмануть! А главная болезнь в нас, самая тяжелая болезнь, почти неизлечимая! — это «ячество», мое «я», мой интерес, моя забота, мой покой, моя личность — у нас это на самом первом месте. И если этого нет, мы обижаемся, оскорбляемся. А поскольку жизнь часто бьет нас и ставит на свое место, мы ходим в вечной печали. И только в фантазиях, в мыслях своих думаем: вот если бы мне дали волю, если бы мне дали власть, то?то бы я расправилась со своими соседями, со своими обидчиками, со своими клеветниками!»

Он говорил, что нужно совсем немногое — только приучить себя настраивать сердце на небесную волну. «Если этого не делать, душа покрывается пылью, рано или поздно она становится неспособной ни к молитве, ни к чувству красоты мира, ни к чему доброму — она становится косной, черствой, полумертвой, окаменевшей. Поэтому все те Духовные упражнения — малые по времени и по количеству, — которые дает нам Церковь, должны нами приниматься с величайшей благодарностью». А «наша молитва тлеет, как синий огонек в угасающем костре». Где чтение Священного Писания? Мы или вообще его не читаем или «оно проходит невнимательно, лениво, не дает нам воз–можности проникнуть в глубину Божественного слова, а значит и воспользоваться его силой. Так рождаются наша разболтанность, слабость, маловерие, суетность…

Мы призваны быть счастливыми, потому что Господь сказал, что блаженны даже плачущие… А разве мы блаженны? Мы плачущие, но не те, которые блаженны, не те, которые счастливы, а те, которые унывают.

…Мы всегда сосредоточены на себе, всегда заняты только своими чувствами, мыслями, заботами и интересами. Поэтому мы равнодушны, черствы, глухи, слепы к окружающему нас миру. Где же нам быть счастливыми, когда мы закупорены, отделены от источника жизни.

…Нам не надо таких чудес, чтобы море расступалось перед нами. У нас гораздо более тяжкое, непроходимое море нашей гордыни, нашей самости, нашего противления. Это море должно расступиться. Мы бываем бездумны, легкомысленны, беспечны, болтливы, невоздержанны, злобны, бесконечно мелочны. Мы живем так, как будто у нас впереди пятьсот лет. Мы забываем, а должны знать и помнить, что жизнь вот–вот может кончиться, что неизвестно, доживет ли кто из нас до конца этого года, — неважно: молодой, старый, больной, здоровый.

Жизнь человеческая обрывается легко, — говорил отец Александр. Каждый день нас могут позвать, чтобы мы дали отчет о своей жизни. Мы должны со всей серьезностью подойти к этому: что мы сделали для вечности? Вы все знаете, что огонь Божий в вечности сжигает всё ненужное, всё злое, всё греховное, временное. Но если от нас убрать всё греховное, временное — что же там останется? Почти ничего».

Обращаясь к нам, отец Александр говорил: «Мы обычные простые земные люди. Но в то же время мы не простые, мы особые, на нас стоит особый знак… Какой же это знак? Это крест Христов. Мы все свидетели Божии. На самом деле нам бы надо было ходить так… чтобы все видели, что вот идет христианка или христианин и чтобы наше поведение — на работе, в магазине, на транспорте — соответствовало нашему призванию». А оно, увы, не соответствует. Мы не стали светом для людей. Мы отдалились от Бога. Мы плохие, недостойные, фальшивые христиане.

Я мог бы еще долго цитировать отца и перечислять наши грехи. Но и этого достаточно. Сторонний человек может сказать: ничего себе добрый пастырь — такие слова говорил! Но я утверждаю, что добрый: он, как библейские пророки, не льстил нам, а говорил правду, потому что только правда могла пробить наш защитный панцирь — нашу черствость, наш эгоцентризм. Он этой правдой исправлял наши искореженные души.

Каждое его слово попадало в цель, каждое вонзалось в сердце. Потому так и стыдно было, когда мы стояли на этих общих исповедях и слушали его, что любой из нас думал: это он обо мне, это он про меня говорит. И если бы он ограничился одним только обличением, которое мы безусловно заслужили, оно бы раздавило нас, как каменная плита. Но ведь не было этого! Наоборот, после такой его исповеди или проповеди возникал духовный подъем, нас охватывало радостное чувство. Почему?

Потому что он всегда вселял в нас веру и надежду. Он говорил, что если мы будем честными перед собою и перед Богом, если мы осознаем свои грехи, ужаснемся им, искренне покаемся в них, если мы принесем Господу свое изъязвленное и искалеченное сердце, Он даст нам прощение, Он одарит нас светом Своей любви и очистит нас от всякой скверны. Мы слабые существа, у нас нет сил для одоления греха. Мы не можем, как Мюнхаузен, вытащить себя за волосы из болота. Но сила Божия в немощи совершается. Господь пришел не к здоровым, а к больным. Только Он может исцелить нас. Но нам нельзя оставаться пассивными. Мы должны твердо нести свой крест. Мы должны довериться Богу, поверить Ему и пойти Ему навстречу. Он простит нас, как простил отец блудного сына. Он смоет все наши грехи и возродит нас к новой жизни. Он сделает это не по нашим заслугам, а по Своему милосердию, из любви к нам.

Да, отец Александр был порой беспощаден но не к грешнику, а к его греху, потому что грех отделяет человека от Бога, мешает ему спасти свою душу. Да, он был резок в обличении наших грехов, но одновременно мягок к нам. Он всегда видел в человеке образ и подобие Божие пусть запачканные, искаженные, но образ и подобие. И он взывал к лучшему в человеке, вызывал это лучшее на поверхность. Потому, наверное, мы и пребывали в состоянии духовного восторга, когда общались с ним.

Несмотря на всё наше недостоинство, слова отца Александра, сама жизнь его, которая проходила перед нашими глазами, отсутствие всякого зазора между его словом и его делом все?таки постепенно и неприметно меняли нашу душу. Мы чувствовали, что через него говорит Христос. Он был не только проповедником Христа, но и путеводителем ко Христу, путеводителем к Царству Божию.

Ярче всего это проявлялось во время литургии, к которой он относился благоговейно. Никто никогда не вел службу так, как он. Удивительный ритм, проникновенность, сила — всё на одном дыхании. Благодать Божия действительно изливалась на всех нас. В его голосе была энергия, динамизм. Это «зажигало» молящихся, вызывало ответное чувство сопричастности. Иногда во время службы, особенно во время евхаристического канона, лицо его преображалось: в нем проступали величественные, царственные и даже грозные черты, и он становился похожим на библейского пророка. Он как бы находился уже в другом измерении.

Пастырство отца Александра не ограничивалось проповедями, исповедями, причастием, вообще исполнением одних лишь храмовых обязанностей, хотя это было главной частью его служения. Он сам однажды, когда его спросили, что изменилось для него, когда он стал священником, сказал: «После рукоположения стал значительно сильнее физически, стал способен выносить нагрузки, в пять раз большие. За каждой литургией получаю таинственный квант Божественной энергии. Чувствую близость Божию, которую раньше не ощущал».

Так вот, как пастырь отец Александр выходил далеко за пределы обычной службы в храме и формального требоисполнения. Он трактовал обязанности священника очень широко — как долг вести свою паству в Царство Небесное, во всяком случае — подвести ее к порогу этого Царства. Этой задаче в значительной степени была подчинена вся его деятельность.

К концу 1977 г. отец Александр начал создавать в приходе малые группы (общения). В каждую такую группу входило человек семь–десять, объединенных общей духовной задачей. Целью отца была евангелизация мирян. Группы создавались для изучения Священного Писания, молитвенного общения, совместного участия в литургии и помощи другим (больным, старым, одиноким), которые в ней нуждаются. Мы встречались раз в неделю, конспиративно, на квартире того или иного члена группы, молились, читали и истолковывали определенную главу Библии, писали рефераты. Темы предлагал отец. Были, например, такие: вера и знание; этика веры; обряд и дух; о границах компромисса; родное и вселенское; Церковь: единство в многообразии; наука и вера в истории; пол, любовь, брак; научно–технический прогресс: надежда или опасность; искусство и религия и т. д. Потом, примерно раз в месяц, уже в присутствии отца, мы читали эти рефераты вслух, а он подводил итог, внося ясность в обсуждаемую проблему.

Мы были очень увлечены этими встречами, они были центром нашей жизни. Мы сблизились друг с другом, хотя иногда возникали неожиданные трудности и конфликты. Это было не простым делом. Создание этих групп стало началом кристаллизации того духовного сообщества, которое называлось приходом отца Александра Меня. Многие члены этих общений стали потом известными катехизаторами. Евангелизация мирян, как и рассчитывал отец, вышла за пределы новодеревенского прихода.

Позднее, уже в 1990 г., собрав нас, отец Александр сказал: «До сего дня существует представление о христианстве как только о храмовой религии, где человек принимает пассивное участие в службе. Тенденция психологической инерции и наши сложные общественные условия — они сомкнулись. По сути в Церкви нет общинной жизни. Но Христос основал на Земле вовсе не ритуальную корпорацию для отправления культа — для этого не надо было совершать духовного переворота в истории человечества. Первоначальная община складывалась вокруг таинства, божественного присутствия. Молитва, милосердие и труд — три момента, составляющие церковную жизнь. Помощь всем людям — это абстракция, Реальная помощь может быть лишь в общине, где люди знают друг друга».

А дальше прозвучали такие слова: «Сегодня для нас наступило тяжелое и трагическое время: мы уже не гонимые (для Церкви гонение это норма). Сейчас самый ужасный момент — занавес отдернули и сказали: можете делать что хотите. Есть великий риск обнаружить нашу недееспособность и все человеческие слабости. Не уверен, что у нас найдется многое, что предложить людям. Сейчас для нашей Церкви наступил почти Страшный Суд, и потому мы должны почувствовать свою ответственность». Мне кажется, что эти слова были провидческими.

В конце встречи отец сказал: «Храм — это таинство. Внехрамовая молитва — молитва близких людей. Должна быть одна душа, духовная семья. Семья — не идиллия, а сложная система отношений, но все?таки Церковь — единая семья. Это и укрепляет, и вдохновляет, и учит, и изобличает нашу слепоту и наши немощи. Необходим и новый подход. Раньше у нас было подполье, сейчас — совместная молитва для совместного деяния. Несмотря на все испытания, большая часть прихода устояла и сохранила братство и сплоченность». Основная заслуга в этом принадлежала, конечно, отцу Александру, его многолетнему пастырскому труду.

Один из бывших новодеревенских прихожан, перебежавших в лагерь его врагов, уже после гибели отца обвинил его в том, что он создавал для своих духовных детей некий «иллюзорный контрмир», «альтернативную реальность», укрытие, в котором можно было спрятаться от большого мира. Не хочу называть имя этого человека (я ему в свое время ответил печатно и публично), но вот как раз с реальностью эти утверждения не имеют ничего общего.

Всё обстояло ровно наоборот. Отец осуждал бегство от мира. Он был против замыкания в рамках общины. Он призывал нас к активности и вне прихода, в большом мире. Он говорил, что вера должна реализовываться вовне, выплескиваться в нашу повседневную деятельность. Он говорил, что «христианство — богочеловеческая религия. Значит, активность человека здесь должна быть полной… от нас ждут постоянных и активных усилий. И если человек не входит в этот мир Христов, если он не черпает силу в благодати, он может тысячу раз числиться христианином, католиком, баптистом — и оставаться им только формально. Таких номинальных христиан у нас полно». Не одобрял он и так называемых «воскресных христиан», «которые час–полтора где?то там помлеют в храме, а потом приходят и живут как обыкновенные язычники».

Отец Александр скептически относился и к устаревшим формам монастырской жизни с их отгораживанием от мира. Он полагал, что требованиям нашего времени отвечает монашество в миру. Нас, своих прихожан, он побуждал к творческой работе по преображению мира. Неслучайно вокруг него возникло и заклубилось целое облако талантов — писателей, поэтов, художников, музыкантов.

Он много раз говорил нам, что христианство — это не теплая лежанка, не убежище, не тихая пристань. Это трудная и опасная экспедиция. «Принимая христианство, мы принимаем риск! Риск кризисов, богооставленности, борьбы». Вот он и рисковал и делал это осознанно, шел на риск с открытыми глазами. Он ведь знал, в каком мире и в какой стране он живет: в злом мире, в недоброй стране. Она и сейчас остается недоброй. Обыски, допросы, угрозы, клевету — всё это он принимал без ропота, как должное. И за церковной оградой, и в самой Церкви ему — много лет — давали урок ненависти, а он дал всем урок любви.

Было бы неверно считать, что отец Александр был только пастырем прихожан новодеревенской церкви или даже московской интеллигенции. К нему приезжали за помощью, советом и духовной поддержкой люди со всей страны. Его апостольское служение стало особенно очевидным, когда он вышел с проповедью на центральное телевидение. Я уже говорил и писал, что Александр Мень был духовным лидером России. Такое лидерство кардинально отличается от лидерства политического. Политический лидер думает прежде всего о себе, об укреплении своей власти, о славе, величии и могуществе. Ничего этого у отца Александра не было. Было другое — самопожертвование.

Вслед за Христом он сеял на земле семена Царства Божия. Он говорил, что христианство — это стрела, нацеленная в будущее. Он был из тех святых, кто направлял эту стрелу. Великие святые всегда работают на будущее.

Отец Александр торопился завершить свой пастырский, свой христианский труд: он знал, что времени осталось мало. Мстительная, бессовестная, злая сила не могла простить вестнику Царства его духовного подвига. Убийство было призвано остановить развитие России по пути живого христианства. Затормозить удалось, остановить — нет. Александр Мень и после своей физической смерти приводит людей ко Христу.

Я хочу закончить это сообщение словами митрополита Антония Сурожского: «Отец Александр жив, такой полнотой жизни, которую и он не знал на земле, и, освободившись от всех ограничений времени, пространства, стоя перед Богом, Которому он всей душой, всем умом и сердцем, всей силой своей посвятил себя, творя дело Божие Божией же силой — не сказал ли Христос апостолу Павлу: «Довлеет тебе благодать Моя: Сила Моя в немощи совершается»? Теперь отец Александр уже не через тусклое стекло, а лицом к Лицу созерцает Спасителя, и не одной своей любовью, как бы она ни была пронизана Божиим Светом, а Любовью Божией обращен к миру, к родной Церкви, ко всем своим духовным чадам, к каждому из них неповторимым образом! Мы не смеем говорить о своей оставленности, об одиночестве, о сиротстве! Отец Александр не умер, а приобщился к Жизни Божественной, остался для своих — знаемых и незнаемых — Пастырем добрым, молитвенником, ходатаем, заступником! И зовет он каждого, кто его любил, кто в нем видел образ истинного христианина, на Путь Крестный и к славе Воскресения! «Будьте мне последователями, как и я последователь Христов!»»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.