ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Литературно–художественная, общественно–политическая и религиозно–философская деятельность Е. Ю. Кузьминой–Караваевой (матери Марии (Скобцовой)) представляет собой чрезвычайный интерес для исследователя русской культуры и русской мысли первой половины XX века. Особенно впечатляет духовная и творческая эволюция, которую прошла Кузьмина–Караваева, сохраняя при этом цельность своей личности, верность своей судьбе. Как мы показали, линия судьбы матери Марии в общих чертах выстраивалась, складывалась и осознавалась ею в рамках библейской парадигмы генезиса человеческого духа, понимаемого не филогенетически (применительно к человеческому роду в целом), а онтогенетически – применительно к отдельной личности. Ее жизненный путь, прожитый как путь от"рая"раннего детства до Апокалипсиса и осознанный в качестве такового, – есть в русской культуре нечто особенное и удивительное.

Говоря о личности матери Марии, можно согласиться и с оценкой, данной Н. Бердяевым:"В ее жизни и судьбе как бы отразилась судьба целой эпохи"[517]. Как мы могли убедиться, мать Мария была не просто человеком горячего любящего сердца, жертвенным и бесстрашным, как о ней нередко говорят. В ее лице русская культура Серебряного века, религиозно–философская мысль нашли воплощение того идеала синтетической цельной личности, который она вынашивала, начиная от А. Хомякова, Ф. Достоевского и Вл. Соловьева и кончая Н. Бердяевым. При этом сам"идеал"при его воплощении претерпел некоторую важную трансформацию. Наследие русской мысли было не просто усвоено матерью Марией, она вычленила в нем главное позитивное зерно – возвращение к вере, к Церкви, раскрытие сердца для любви к ближним и дальним.

В ходе своей жизни мать Мария постепенно и мучительно изживала элемент утопизма русской мысли, связанный со славянофильской и народнической утопией и имевший свое влияние на русских христианских социалистов. Восходящая к Ф. Достоевскому, идея Вл. Соловьева о превращении Церкви в"общественный идеал"преломилась в жизни и творчестве матери Марии в нечто иное. В своем служении Богу и людям христианин становится телом Христовым, распинаемым ради спасения ближних и дальних. От утопии мать Мария к концу своей жизни пришла к христианскому, евангельскому реализму.

Трудно не согласиться с той оценкой символистской культуры, которую дает И. В. Кондаков:"Идеи коллективизма и соборности соединяются (в ней) с апологией творческой индивидуальности; идеи всемирной отзывчивости сочетаются с мессианизмом, концепцией национального избранничества; идеи… вселенского единства дополняются верностью русским культурным традициям"[518]. Именно в этой среде формировалась Кузьмина–Караваева, и ее произведения несут на себе явный отпечаток культуры символизма. Вместе с тем, мы могли проследить, как в ее жизни и творчестве происходило преображение и преодоление наследия символизма, выявление позитивного элемента этой культуры и отвержение ее соблазнов.

Разумеется, в ограниченном по объему исследовании, трудно было отразить все богатство творчества Е. Ю. Кузьминой–Караваевой, в частности, мы не остановились подробно на ее живописи, иконописи, вышивках, хотя художественное творчество матери Марии тоже чрезвычайно интересно. За пределами исследования остался подробный разбор ряда статей Е. Скобцовой периода ее увлечения"софиологией"о. Сергия Булгакова и русским мессианством.

Наше исследование не затрагивало также ряд важных экклесиологических проблем, связанных с тем, что мать Мария принадлежала к"евлогианской"ветви русского православия [519]. Это наложило определенный отпечаток на ее жизнь и творчество. Однако мы видели и другое – у матери Марии было сложное положение"среди своих", ее часто не понимал даже благоволивший к ней митр. Евлогий, несмотря на кажущуюся близость к о. Сергию Булгакову и В. В. Зеньковскому, а затем к"новоградцам", мать Мария по многим существенным вопросам имела свою собственную позицию.

Если сказать коротко, мать Мария довела многие тенденции, имевшие место в ее церкви, до предела и тем самым парадоксальным образом"преодолела"их."Экуменизм"и церковный либерализм"евлогиан"был преодолен матерью Марией в ее мученичестве за всех – дальних и близких; акцент на такой ценности эпохи Просвещения, как человеческая"свобода", столь ценимой"парижанами", был преодолен матерью Марией безраздельным посвящением своей"свободы"Богу; христианско–гуманистические тенденции соединения (вплоть до смешения) Божеского и человеческого, Церкви и культуры, характерные для людей ее круга, преодолевались матерью Марией в ее учении о Бого- и человекообщении, жизни по евангельским заповедям.

Несмотря на такую высокую оценку подвига матери Марии, следует сделать одну существенную оговорку. При сравнении ее монашеских писаний с писаниями, скажем, свт. Игнатия Брянчанинова, легко обнаруживается существенное отличие. Свт. Игнатий, как и другие аскетические писатели, ориентируются на традицию"Добротолюбия", в которой акцент делается на внутреннем делании, Иисусовой молитве, очищении сердца, избавлении от страстей, стяжании бесстрастия и обожении. Это традиционный православный путь спасения, который заповедан и мирянам. Мать Мария практически не пишет об обожении (только о возвращении в лоно Отчее, что может пониматься по–разному), и хотя упоминает об Иисусовой молитве (и пишет стихи о ней), явно не молитвенная практика стоит в центре ее жизни. Поэтому ее представление о христианском пути выглядит каким?то"неправильным".

Вместе с тем, трудно не отдать дань ее подвигу, увенчавшемуся мученической смертью. Как определить место этого подвига в контексте православной традиции, не переоценивая и, в то же время, не недооценивая его? Нам кажется, что существует перспектива, в которой эту проблему можно разрешить. В аскетической литературе ее наметил преп. Максим Исповедник (но встречается она и у других отцов Церкви). Преп. Максим говорит, что есть три ступени жизни во Христе, которые он именует"Субботой","Субботами"и"Субботами Суббот"."Суббота есть бесстрастие разумной души, совершенно вытравившей, благодаря деланию, клейма греха. Субботы есть свобода разумной души, которая через естественное созерцание в духе подавляет в себе действие направленное на чувственное. Субботы Суббот есть духовный покой разумной души, которая уводит ум от всех божественных логосов, [содержащихся] в сущих, соединяет его с единственным Богом в любовном исступлении и через мистическое богословие делает его совершенно неподвижным в Боге"[520].

Путь"Добротолюбия" – это путь, ведущей к конечной цели – "Субботам Суббот"по преп. Максиму. Мать Мария, судя по ее творчеству, такой меры духовной жизни не знала. Более того, ее творчество вращается, главным образом, в сфере чувственного опыта, а значит свободы, обретаемой при выходе из чувственного, она не имела. Что касается стяжания бесстрастия разумной души, вытравливания в ней посредством исполнения заповедей клейм греха, т. е."Субботы"по преп. Максиму, то эту меру мать Мария в конце своего жизненного пути, как нам кажется, стяжала, свидетельством чего являются замечательные иконы–вышивки, созданные ею в последние годы жизни, особенно иконы Богородицы[521].

В отличие от писаний тех, кто составляет главную линию в аскетической Церковной традиции, произведения матери Марии не ставят такую высокую цель, как они. Из?за этого в ряде ее статей, посвященных монашеству и аскетизму, происходит искажение перспективы духовной жизни. В полемике против"нордической духовности"мать Мария не вполне четко отличает ее от истинно православного аскетизма. Поэтому принимать ее писания в качестве последней истины о православии и монашестве было бы неверно. Но и отвергать сделанное и написанное ею тоже было бы ошибкой[522].

Критиковать аскетические произведения матери Марии всерьез может лишь тот, кто поднялся на более высокую духовную ступень, чем она (поэтому мы это делать не решились). При жизни она нередко сталкивалась с критикой со стороны тех, кто не имел опыта первой ступени ("Субботы"по преп. Максиму). И сегодня обычно ее критикуют люди, которые используют авторитет святых отцов для того, чтобы отвергнуть опыт матери Марии или принизить его, но сами не идут ни по ее следам, ни по пути отцов. В любом случае, из писаний преп. Максима, как и других отцов Церкви, совершенно ясно, что без стяжания бесстрастия души посредством исполнения заповедей и вытравления клейм греха, никакого дальнейшего движения быть не может. С этой точки зрения, опыт матери Марии, ее стихи и статьи представляют несомненную ценность. У большого, искренне верующего человека даже ошибки бывают более значимыми, чем"правильности"других.

Неверно использовать наследие матери Марии как"козырную карту"против традиционного церковного учения (что делают церковные"либералы"и"модернисты"), но не следует и отвергать ее опыт как нечто маргинальное и не–православное (как это делают многие"консерваторы"). Опыт матери Марии важен, только нельзя его абсолютизировать. Тогда все станет на свои места, а самой матери Марии не будут ни воздавать незаслуженных почестей"учителя Церкви", ни, тем более изливать на нее незаслуженную хулу.

Сложность понимания наследия матери Марии связана еще с тем, что сторонники ее канонизации часто хотели бы"канонизировать"и все то, что мать Мария в своей жизни и творчестве преодолевала изнутри. Противники же канонизации (например, прот. Валентин Асмус), напротив, отождествляют мать Марию с той средой, из которой она выросла и влияние которой преодолевала[523]. На самом деле, она выходила за рамки своей среды.

В целом же определение места матери Марии в истории русской Церкви во многом зависит от того, как будет понята и оценена сама история русской, да и всей православной Церкви, пережившей в ХХ веке и переживающей до сих пор серьезнейший кризис. Нашей задачей был как можно более объективный анализ жизни и творчества матери Марии, а последние выводы будут принадлежать не нам.

***

В заключение я хотел бы выразить свою признательность всем тем, без кого появление этой работы было бы невозможно: А. Н. Шустову, одному из первых исследователей матери Марии в России, щедро делившемуся со мною своими знаниями; Институту Открытое Общество, поддержавшему меня на начальном этапе, Высшей Религиозно–философской Школе (Институту) и лично ее ректору Н. А. Печерской, поддержавшей данную работу; А. М. Шуфрину (доктору философии Принстонской Теологической Семинарии), в горячих спорах с которым рождались многие ее идеи; покойному профессору СПб ГУКИ Э. В. Соколову – руководителю моей диссертационной работы, посвященной творчеству матери Марии; иеромонаху Валентину (Саламахе) за его критические замечания и поддержку; о. Сергию Гаккелю, поделившемуся со мной материалами из архива матери Марии; братьям и сестрам монастыря св. Иоанна Крестителя (Эссекс, Англия), познакомившим меня с рядом художественных произведений матери Марии; А. Семанову, помогавшему мне в поиске необходимой литературы; моей жене, О. А. Поповой – первому критику и читателю этой работы; Б. В. Останину – редактору этого издания; иеромонаху Григорию (Лурье), открывшему для меня православное богословие. Я хотел бы с благодарностью вспомнить и недавно скончавшегося поэта В. Б. Кривулина, бывшего моим первым проводником в мире поэзии и культуры.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Литературно–художественная, общественно–политическая и религиозно–философская деятельность Е. Ю. Кузьминой–Караваевой (матери Марии (Скобцовой)) представляет собой чрезвычайный интерес для исследователя русской культуры и русской мысли первой половины XX века. Особенно впечатляет духовная и творческая эволюция, которую прошла Кузьмина–Караваева, сохраняя при этом цельность своей личности, верность своей судьбе. Как мы показали, линия судьбы матери Марии в общих чертах выстраивалась, складывалась и осознавалась ею в рамках библейской парадигмы генезиса человеческого духа, понимаемого не филогенетически (применительно к человеческому роду в целом), а онтогенетически – применительно к отдельной личности. Ее жизненный путь, прожитый как путь от"рая"раннего детства до Апокалипсиса и осознанный в качестве такового, – есть в русской культуре нечто особенное и удивительное.

Говоря о личности матери Марии, можно согласиться и с оценкой, данной Н. Бердяевым:"В ее жизни и судьбе как бы отразилась судьба целой эпохи"[1]. Как мы могли убедиться, мать Мария была не просто человеком горячего любящего сердца, жертвенным и бесстрашным, как о ней нередко говорят. В ее лице русская культура Серебряного века, религиозно–философская мысль нашли воплощение того идеала синтетической цельной личности, который она вынашивала, начиная от А. Хомякова, Ф. Достоевского и Вл. Соловьева и кончая Н. Бердяевым. При этом сам"идеал"при его воплощении претерпел некоторую важную трансформацию. Наследие русской мысли было не просто усвоено матерью Марией, она вычленила в нем главное позитивное зерно – возвращение к вере, к Церкви, раскрытие сердца для любви к ближним и дальним.

В ходе своей жизни мать Мария постепенно и мучительно изживала элемент утопизма русской мысли, связанный со славянофильской и народнической утопией и имевший свое влияние на русских христианских социалистов. Восходящая к Ф. Достоевскому, идея Вл. Соловьева о превращении Церкви в"общественный идеал"преломилась в жизни и творчестве матери Марии в нечто иное. В своем служении Богу и людям христианин становится телом Христовым, распинаемым ради спасения ближних и дальних. От утопии мать Мария к концу своей жизни пришла к христианскому, евангельскому реализму.

Трудно не согласиться с той оценкой символистской культуры, которую дает И. В. Кондаков:"Идеи коллективизма и соборности соединяются (в ней) с апологией творческой индивидуальности; идеи всемирной отзывчивости сочетаются с мессианизмом, концепцией национального избранничества; идеи… вселенского единства дополняются верностью русским культурным традициям"[2]. Именно в этой среде формировалась Кузьмина–Караваева, и ее произведения несут на себе явный отпечаток культуры символизма. Вместе с тем, мы могли проследить, как в ее жизни и творчестве происходило преображение и преодоление наследия символизма, выявление позитивного элемента этой культуры и отвержение ее соблазнов.

Разумеется, в ограниченном по объему исследовании, трудно было отразить все богатство творчества Е. Ю. Кузьминой–Караваевой, в частности, мы не остановились подробно на ее живописи, иконописи, вышивках, хотя художественное творчество матери Марии тоже чрезвычайно интересно. За пределами исследования остался подробный разбор ряда статей Е. Скобцовой периода ее увлечения"софиологией"о. Сергия Булгакова и русским мессианством.

Наше исследование не затрагивало также ряд важных экклесиологических проблем, связанных с тем, что мать Мария принадлежала к"евлогианской"ветви русского православия [3]. Это наложило определенный отпечаток на ее жизнь и творчество. Однако мы видели и другое – у матери Марии было сложное положение"среди своих", ее часто не понимал даже благоволивший к ней митр. Евлогий, несмотря на кажущуюся близость к о. Сергию Булгакову и В. В. Зеньковскому, а затем к"новоградцам", мать Мария по многим существенным вопросам имела свою собственную позицию.

Если сказать коротко, мать Мария довела многие тенденции, имевшие место в ее церкви, до предела и тем самым парадоксальным образом"преодолела"их."Экуменизм"и церковный либерализм"евлогиан"был преодолен матерью Марией в ее мученичестве за всех – дальних и близких; акцент на такой ценности эпохи Просвещения, как человеческая"свобода", столь ценимой"парижанами", был преодолен матерью Марией безраздельным посвящением своей"свободы"Богу; христианско–гуманистические тенденции соединения (вплоть до смешения) Божеского и человеческого, Церкви и культуры, характерные для людей ее круга, преодолевались матерью Марией в ее учении о Бого- и человекообщении, жизни по евангельским заповедям.

Несмотря на такую высокую оценку подвига матери Марии, следует сделать одну существенную оговорку. При сравнении ее монашеских писаний с писаниями, скажем, свт. Игнатия Брянчанинова, легко обнаруживается существенное отличие. Свт. Игнатий, как и другие аскетические писатели, ориентируются на традицию"Добротолюбия", в которой акцент делается на внутреннем делании, Иисусовой молитве, очищении сердца, избавлении от страстей, стяжании бесстрастия и обожении. Это традиционный православный путь спасения, который заповедан и мирянам. Мать Мария практически не пишет об обожении (только о возвращении в лоно Отчее, что может пониматься по–разному), и хотя упоминает об Иисусовой молитве (и пишет стихи о ней), явно не молитвенная практика стоит в центре ее жизни. Поэтому ее представление о христианском пути выглядит каким то"неправильным".

Вместе с тем, трудно не отдать дань ее подвигу, увенчавшемуся мученической смертью. Как определить место этого подвига в контексте православной традиции, не переоценивая и, в то же время, не недооценивая его? Нам кажется, что существует перспектива, в которой эту проблему можно разрешить. В аскетической литературе ее наметил преп. Максим Исповедник (но встречается она и у других отцов Церкви). Преп. Максим говорит, что есть три ступени жизни во Христе, которые он именует"Субботой","Субботами"и"Субботами Суббот"."Суббота есть бесстрастие разумной души, совершенно вытравившей, благодаря деланию, клейма греха. Субботы есть свобода разумной души, которая через естественное созерцание в духе подавляет в себе действие направленное на чувственное. Субботы Суббот есть духовный покой разумной души, которая уводит ум от всех божественных логосов, [содержащихся] в сущих, соединяет его с единственным Богом в любовном исступлении и через мистическое богословие делает его совершенно неподвижным в Боге"[4].

Путь"Добротолюбия" – это путь, ведущей к конечной цели – "Субботам Суббот"по преп. Максиму. Мать Мария, судя по ее творчеству, такой меры духовной жизни не знала. Более того, ее творчество вращается, главным образом, в сфере чувственного опыта, а значит свободы, обретаемой при выходе из чувственного, она не имела. Что касается стяжания бесстрастия разумной души, вытравливания в ней посредством исполнения заповедей клейм греха, т. е."Субботы"по преп. Максиму, то эту меру мать Мария в конце своего жизненного пути, как нам кажется, стяжала, свидетельством чего являются замечательные иконы–вышивки, созданные ею в последние годы жизни, особенно иконы Богородицы [5].

В отличие от писаний тех, кто составляет главную линию в аскетической Церковной традиции, произведения матери Марии не ставят такую высокую цель, как они. Из за этого в ряде ее статей, посвященных монашеству и аскетизму, происходит искажение перспективы духовной жизни. В полемике против"нордической духовности"мать Мария не вполне четко отличает ее от истинно православного аскетизма. Поэтому принимать ее писания в качестве последней истины о православии и монашестве было бы неверно. Но и отвергать сделанное и написанное ею тоже было бы ошибкой [6].

Критиковать аскетические произведения матери Марии всерьез может лишь тот, кто поднялся на более высокую духовную ступень, чем она (поэтому мы это делать не решились). При жизни она нередко сталкивалась с критикой со стороны тех, кто не имел опыта первой ступени ("Субботы"по преп. Максиму). И сегодня обычно ее критикуют люди, которые используют авторитет святых отцов для того, чтобы отвергнуть опыт матери Марии или принизить его, но сами не идут ни по ее следам, ни по пути отцов. В любом случае, из писаний преп. Максима, как и других отцов Церкви, совершенно ясно, что без стяжания бесстрастия души посредством исполнения заповедей и вытравления клейм греха, никакого дальнейшего движения быть не может. С этой точки зрения, опыт матери Марии, ее стихи и статьи представляют несомненную ценность. У большого, искренне верующего человека даже ошибки бывают более значимыми, чем"правильности"других.

Неверно использовать наследие матери Марии как"козырную карту"против традиционного церковного учения (что делают церковные"либералы"и"модернисты"), но не следует и отвергать ее опыт как нечто маргинальное и не–православное (как это делают многие"консерваторы"). Опыт матери Марии важен, только нельзя его абсолютизировать. Тогда все станет на свои места, а самой матери Марии не будут ни воздавать незаслуженных почестей"учителя Церкви", ни, тем более изливать на нее незаслуженную хулу.

Сложность понимания наследия матери Марии связана еще с тем, что сторонники ее канонизации часто хотели бы"канонизировать"и все то, что мать Мария в своей жизни и творчестве преодолевала изнутри. Противники же канонизации (например, прот. Валентин Асмус), напротив, отождествляют мать Марию с той средой, из которой она выросла и влияние которой преодолевала [7]. На самом деле, она выходила за рамки своей среды.

В целом же определение места матери Марии в истории русской Церкви во многом зависит от того, как будет понята и оценена сама история русской, да и всей православной Церкви, пережившей в ХХ веке и переживающей до сих пор серьезнейший кризис. Нашей задачей был как можно более объективный анализ жизни и творчества матери Марии, а последние выводы будут принадлежать не нам.

***

В заключение я хотел бы выразить свою признательность всем тем, без кого появление этой работы было бы невозможно: А. Н. Шустову, одному из первых исследователей матери Марии в России, щедро делившемуся со мною своими знаниями; Институту Открытое Общество, поддержавшему меня на начальном этапе, Высшей Религиозно–философской Школе (Институту) и лично ее ректору Н. А. Печерской, поддержавшей данную работу; А. М. Шуфрину (доктору философии Принстонской Теологической Семинарии), в горячих спорах с которым рождались многие ее идеи; покойному профессору СПб ГУКИ Э. В. Соколову – руководителю моей диссертационной работы, посвященной творчеству матери Марии; иеромонаху Валентину (Саламахе) за его критические замечания и поддержку; о. Сергию Гаккелю, поделившемуся со мной материалами из архива матери Марии; братьям и сестрам монастыря св. Иоанна Крестителя (Эссекс, Англия), познакомившим меня с рядом художественных произведений матери Марии; А. Семанову, помогавшему мне в поиске необходимой литературы; моей жене, О. А. Поповой – первому критику и читателю этой работы; Б. В. Останину – редактору этого издания; иеромонаху Григорию (Лурье), открывшему для меня православное богословие. Я хотел бы с благодарностью вспомнить и недавно скончавшегося поэта В. Б. Кривулина, бывшего моим первым проводником в мире поэзии и культуры.