19 Так прорастало семя

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

19 Так прорастало семя

Значит ли то, о чем вы говорили сегодня утром,спросил Говард,что мы должны считать духовного учителя Богом?

Это значит, что духовного учителя необходимо почитать наравне с Богом, поскольку он является представителем Бога,спокойно ответил Бхактиведанта Свами.

Значит, он не Бог?

Нет,сказал Свами,Бог есть Бог. А духовный учительЕго представитель. Он неотличен от Господа, ибо он может дать Бога искреннему ученику. Ясно?

— Из беседы с Хаягривой

Август 1966 года.

КОНЕЧНО, ХРАМ в помещении бывшего магазина и двухкомнатная квартира — и жилище, и кабинет по совместительству — лишь временный вариант. По крайней мере, это лучше, чем ничего. Настоящий монастырь посреди городских трущоб. Слава об этом импровизированном храме быстро разнеслась по Нижнему Ист-Сайду. Тихий дворик с маленьким садиком — заповедником для птиц — и густыми деревьями оказался местом, словно специально предназначенным для жаждущих монашеского уединения, а дальняя комната Свами была внутренним святилищем монастыря. Каждая комната имела свой неповторимый облик, или, сказать точнее, обладала каким-то своим, особым характером, в зависимости от того, чем занимался в ней Свами.

Храмовая комната была залом для лекций и киртанов. Читая лекции, Бхактиведанта Свами всегда держался строго и официально. С самого начала, когда помост еще не соорудили и Свамиджи сидел перед гостями на соломенной подстилке, было понятно, что он здесь для того, чтобы давать наставления, а не для того, чтобы обмениваться репликами со случайными посетителями. Вопросы разрешалось задавать только по окончании лекции. В течение сорока пяти минут слушатели сидели на полу, а Свами делился с ними знанием — чистым, совершенным знанием, подкрепленным логикой. Он опирался исключительно на авторитет Вед, цитировал санскритские стихи, вспоминал слова духовных учителей прошлого... Напрягая голосовые связки, чтобы перекричать уличный шум, с глубочайшей преданностью, читал он свои глубоко научные лекции. Было понятно, что он давно уже в совершенстве постиг все наставления и выводы предшественников и теперь готов отразить любые выпады.

В магазинчике он пел киртаны, не менее серьезные, чем лекции, но не такие официальные. На киртанах Свамиджи был снисходителен. Все желающие приносили с собой фисгармонии, деревянные флейты, гитары и подыгрывали в унисон основной мелодии, а иногда импровизировали. Кто-то принес даже старый контрабас со смычком, и любой гость, вдохновленный киртаном, мог взять смычок и подыграть. В какой-то канаве ребята подобрали выброшенную раму со струнами от старого пианино, принесли ее в храм и поставили у входа. Во время киртана гости, особо не стесняясь, перебирали пальцами струны, издававшие причудливые звуки. Рядом с помостом с потолка свисала большая оркестровая тарелка, которую несколько недель назад принес и повесил Роберт Нельсон.

Но и у экстравагантности были пределы. Иногда новичок брался за караталы и играл на них что-то, не слишком похожее на обычное «раз-два-три-и-и», и тогда Свамиджи обычно просил кого-нибудь его поправить, даже рискуя обидеть гостя. Пение Бхактиведанта Свами вел, ударяя одной рукой в небольшой барабанчик бонго[16]. Даже на этом маленьком бонго он настолько виртуозно отбивал бенгальские ритмы мриданги, что один местный барабанщик, мастер игры на конгах[17], специально приходил на киртаны, чтобы только послушать «невероятные ритмы Свами».

Киртаны вызывали новые, сильные переживания. Такого кайфа ребята еще не испытывали! Расширив глаза и качая головами в такт пению, ребята переглядывались, сравнивая ощущения со своим прежним опытом, полученным от наркотиков, и демонстрируя друг другу знаки одобрения:

— Классно! Круче, чем ЛСД!

— Да, слушай, я просто балдею!

А Свами был только рад, что его гости «пьянеют» от киртана.

Он дирижировал в киртанах, действуя при этом как опытный гуру. Господь Чайтанья сказал: «Для повторения святого имени нет жестких правил», и именно таким Бхактиведанта Свами принес пение «Харе Кришна» в Нижний Ист-Сайд. «Детский сад духовной жизни» — так однажды назвал он этот храм. Здесь он учил азбуке сознания Кришны, давая лекции по «Бхагавад-гите» и руководя совместным пением «Харе Кришна». Иногда, после заключительного киртана, он приглашал всех, кому интересно, в свою квартиру побеседовать.

В дальней комнате своей квартиры Бхактиведанта Свами обычно сидел один, особенно по ночам — в два, три, четыре часа, когда все спали. В эти часы в комнате стояла тишина, и он работал в одиночестве, особенно остро ощущая сокровенную близость своих отношений с Кришной. Он сидел на полу перед сундучком, заменявшим ему стол, и поклонялся Кришне, перепечатывая свои переводы и комментарии к «Шримад-Бхагаватам».

Однако в этой же комнате он иногда принимал гостей, и всякий, кто стучался в его дверь, мог войти и поговорить с ним с глазу на глаз. Свами отрывался от пишущей машинки и принимался говорить, слушать, отвечать на вопросы. Иногда он спорил, а иногда шутил. Посетитель мог просидеть с ним наедине полчаса, пока вновь не раздавался стук в дверь, и Свамиджи приглашал очередного гостя присоединиться к ним. Гости приходили и уходили, а Свамиджи все так же сидел и разговаривал.

Чаще всего это были официальные визиты. Гости задавали философские вопросы, а он отвечал — так же, как после лекций в магазинчике. Но иногда, особенно по вторникам, четвергам, субботам и воскресеньям, когда в храме не было вечерних лекций, его вниманием завладевали те, кто проявил себя как наиболее серьезные его последователи. Часто они задавали ему личные вопросы: что он чувствовал, когда впервые оказался в Нью-Йорке? Что он делал в Индии? Были ли у него там ученики? Были ли члены его семьи преданными Кришны? Каким был его духовный учитель? С ними Бхактиведанта Свами говорил по-другому — спокойнее, задушевнее, с юмором.

Он рассказывал, как однажды утром в Нью-Йорке впервые увидел снег и подумал, что кто-то побелил дома. Он рассказывал, как выступал в церквях в Батлере (когда ребята спросили, что это были за церкви, он, улыбаясь, ответил: «Не знаю», и они вместе рассмеялись). Он часто рассказывал о британском владычестве в Индии и об индийской политике. Он говорил, что заслуга освобождения Индии принадлежит не столько Ганди, сколько Субхасу Чандре Боузу. Субхас Чандра Боуз покинул Индию и сформировал Индийскую национальную армию; он заключил соглашение с Гитлером, чтобы индийские солдаты, сражавшиеся за Британскую Индию и сдавшиеся в плен немцам, были возвращены в Индийскую национальную армию, дабы сражаться против англичан. И впоследствии именно силовая политика Боуза, а вовсе не движение ненасилия Ганди, привела Индию к независимости.

Он рассказывал о своем детстве, которое пришлось на начало века, когда улицы освещались газовыми фонарями, а экипажи и трамваи на конной тяге были единственным транспортом на пыльных улицах Калькутты. Такие беседы очаровывали ребят куда больше, чем божественная философия «Бхагавад-гиты», и они чувствовали, как растет их привязанность к Свами. Он говорил о своем отце, Гоуре Мохане Де, чистом преданном. Гоур Мохан был торговцем тканями, и его семья состояла в близком родстве с аристократическим родом Малликов из Калькутты. У Малликов был храм, в котором поклонялись Божеству Кришны, и когда отец подарил ему, еще совсем маленькому, Божество, он стал подражать поклонению Говинде в храме Малликов. В детстве он ежегодно проводил собственный фестиваль Ратха-ятра, в миниатюре воспроизводя грандиозный праздник в Джаганнатха-Пури, и друзья отца обычно шутили:

— Что ж это такое? Ты проводишь Ратха-ятру, а нас даже не пригласил?

— Да это просто дети играют, — отвечал отец.

Но соседи говорили:

— Дети? Да ты просто не хочешь нас приглашать, вот и оправдываешься, что праздник — только для детей.

Бхактиведанта Свами с нежностью вспоминал отца, который всегда был против того, чтобы сын становился «светским» человеком. Отец учил его играть на мриданге и молил садху, посещавших его дом, благословить сына, чтобы тот вырос преданным Радхарани.

Однажды он поведал им о первой встрече с духовным учителем. Рассказывал он и о своей фармацевтической фирме, и о том, как в 1959 году принял санньясу. Юноши слушали с жадным интересом, но темы, которых касался Свами, были настолько далеки от них, что, услышав слова мриданга или санньяса, они спрашивали, что это такое, и тогда Свамиджи приходилось делать пространные отступления и рассказывать об индийских специях, барабанах и даже об индийских женщинах. Но о чем бы ни заходила речь, Бхактиведанта Свами в конечном счете озарял все светом шастр. Он не ограничивал время беседы и мог каждый день говорить часами, если рядом находился хотя бы один настоящий, искренний слушатель.

В полдень гостиная Свами превращалась в столовую, а по вечерам — в место сокровенного поклонения Господу. Паркетный пол в этой небольшой, площадью около тринадцати квадратных метров, комнате всегда сиял чистотой. Кроме кофейного столика, стоявшего между окнами, выходившими во двор, здесь не было никакой мебели. Теперь каждый день в полдень здесь собиралось человек десять-двенадцать, чтобы пообедать вместе со Свамиджи. Обед готовил Кейт, который все утро проводил на кухне.

Поначалу Кейт готовил только для Свами. Он научился замечательно варить дал, рис и сабджи в трехъярусной пароварке. Обычно этого хватало еще на одного-двух гостей. Но вскоре гостей прибавилось, и Свамиджи велел Кейту готовить больше (разумеется, уже не в пароварке). Так что в конце концов он готовил уже на дюжину голодных молодых людей. Два нахлебника, Рафаэль и Дон, хоть и не очень-то интересовались философией Свами, каждый день с завидной пунктуальностью приходили к прасаду, обычно приводя с собой еще одного-двух приятелей, которые случайно забредали в храм. Стив приходил прямо с работы, из отдела социальной защиты. Заходила и компания с Мотт-стрит. Бывали и другие гости.

На кухне всегда хранился запас традиционных индийских пряностей: свежий стручковый перец, свежий имбирь, семена кумина, куркума и асафетида. Кейт овладел основами приготовления пищи и обучил им своего приятеля Чака, который стал его помощником. Другие ребята часто стояли у дверей узкой кухоньки и наблюдали за тем, как похожие на блины чапати один за другим вздуваются над открытым огнем, как футбольные мячи, а затем ложатся сверху на дымящуюся стопку уже готовых чапати.

Когда отборный рис басмати, разварившись, превращался во влажную, воздушно-белую массу, а сабджи булькало, кипя на медленном огне, кухонное колдовство достигало своего апогея — приходило время готовить чаунк. Кейт готовил его в точности так, как показал ему Свамиджи. Он ставил на огонь металлическую чашечку, наполовину заполненную топленым маслом, и бросал туда семена кумина. Когда они становились почти черными, он добавлял чили, а когда перец тоже темнел, из чашки начинал валить удушливый дым — чаунк был готов. Кухонными щипцами Кейт снимал с огня чашку с кипящей трескучей смесью, дымящуюся, словно котелок ведьмы, и подносил ее к кастрюле с кипящим дал ом. Он приподнимал плотно закрытую крышку, быстрым движением вливал кипящий чаунк в дал и тут же закрывал кастрюлю... Пух! От соединения чаунка с далом происходил взрыв, который стоящие в дверях встречали громкими криками одобрения. Это означало, что обед готов. Завершающая операция была настолько непредсказуемой, что однажды крышка кастрюли с грохотом взлетела под потолок, а Кейт немного ошпарил руку. Иногда соседи жаловались на удушливый запах. Но преданным все это очень нравилось.

Когда обед бывал готов, Свамиджи, вымыв руки и прополоскав в ванной рот, входил в «алтарную» комнату — всегда босиком (кожа на ступнях у него была мягкая, розовая) и в шафрановом дхоти, доходившем ему до лодыжек. Он шел к кофейному столику, над которым висела картина, изображавшая Господа Чайтанью и Его спутников. А «спутники» Свами стояли вокруг него вдоль стен. Кейт вносил большой поднос с чапати, разложенными стопками по дюжине, и ставил его на пол перед алтарным столиком, где уже стояли кастрюли с рисом, далом и сабджи. Свамиджи начинал читать бенгальскую молитву, которую произносят, предлагая пищу Господу, и все присутствующие, встав следом за ним на колени, старательно повторяли ее слово за словом. Ароматный пар, словно дым курящихся благовоний, поднимался к потолку перед изображением Господа Чайтаньи, а ученики Свами, касаясь головой деревянного пола, повторяли за ним слова молитвы.

После этого Бхактиведанта Свами садился вместе со своими друзьями и ел тот же самый прасад, который ели они. Кроме того, он выпивал стакан горячего молока с бананом. Он нарезал банан о край металлического стакана так, чтобы ломтики падали прямо в молоко.

Все знали, что Свамиджи хочет, чтобы каждый из них ел как можно больше прасада, и это создавало веселую, домашнюю атмосферу. Никому не разрешалось просто сидеть, ковыряясь в тарелке, или прикасаться к пище только из вежливости. Они ели со смаком — так, как этого хотел Свамиджи. Если он видел, что кто-то ест без удовольствия, он с улыбкой обращался к нему по имени:

— Почему не ешь? Давай, не стесняйся!

Он смеялся и говорил:

— Когда я плыл на корабле в вашу страну, я думал: «Неужели американцы будут это есть?»

Когда молодые люди протягивали тарелки за добавкой, Кейт накладывал им по второй порции риса, дала, чапати и сабджи.

В конце концов, это была духовная пища. Есть надо было много — прасад очищал и освобождал от влияния майи. Кроме того, это была здоровая, вкусная и пряная пища — не чета американской. Это было так же здорово, как киртан. От этой еды можно было запросто «улететь».

Они ели правой рукой, по-индийски. Кейт и Говард научились этому в Индии. Им уже доводилось есть подобные блюда, но, как они сказали Свами и всем его последователям, которые пришли пообедать, даже в Индии им никогда не приходилось пробовать такой вкусной еды.

Один из ребят, Стэнли, был еще совсем юным, и Свамиджи, как любящий отец, всегда следил за тем, чтобы он ел как следует. Мать Стэнли встретилась со Свамиджи и сказала ему, что разрешит сыну жить в храме, только если Свамиджи пообещает ей присматривать за ним лично. Свамиджи согласился. За едой он все время поощрял юношу брать больше, пока у Стэнли в конце концов не прорезался волчий аппетит и он не стал съедать по десятку чапати за один присест (он съедал бы и больше, если бы Свамиджи не останавливал его). Но то, что Свами ограничил Стэнли десятью чапати, было единственным исключением, обычно же только и слышалось: «Еще... берите еще». Когда, закончив есть, Свамиджи вставал и выходил из комнаты, Кейт забирал с собой пару добровольцев для мытья посуды, а остальные расходились по домам.

Иногда, по воскресеньям, Свамиджи сам готовил пир, состоявший из особых индийских блюд.

Стив: Свамиджи сам готовшп прасад и сам раздавал его у себя наверху, в передней комнате. Мы рассаживались рядами, а он, помнится, босиком ходил между нами и ложкой накладывал каждому из разных кастрюль. Обычно он спрашивал, кому что положить и кто хочет добавки. Угощать нас доставляло ему огромное удовольствие. Это были не обычные блюда, а сладости и острые закуски, вроде сладкого риса и качори, у которых был особенный, ни на что не похожий вкус. И даже когда у каждого набиралось по полной тарелке, он снова обходил нас и предлагал взять добавку.

Однажды он подошел ко мне и спросил, чего бы я еще пожелал,может, сладкого риса? В ту пору у меня были ложные представления о духовной жизни: я считал, что должен отказывать себе в том, что мне больше всего нравится, поэтому попросил простого риса. Но даже этот «простой» рис был восхитительным желтым рисом с жареными сырными шариками.

В те вечера, когда не было программ, в квартире Свамиджи стояла полная тишина. Он мог целый вечер оставаться один, печатая на машинке перевод «Шримад-Бхагаватам» или непринужденно беседуя с одним-двумя гостями до десяти вечера. Но в дни вечерних встреч — по понедельникам, средам и пятницам — в комнатах царило оживление. Он уже не был один. Новые последователи, перенявшие его проповеднический дух, вовсю ему помогали, стараясь убедить людей в необходимости петь «Харе Кришна» и слушать лекции по философии сознания Кришны.

В дальней комнате Свамиджи переводил «Бхагаватам» или беседовал с гостями, пока не подходило время принимать душ. Иногда ванная была занята, и приходилось ждать, пока она освободится. Он приучил своих последователей принимать душ дважды в день, и теперь это доставляло некоторые неудобства, так как приходилось делить ванную с ними.

После омовения он шел в гостиную, где вокруг него рассаживались собравшиеся ученики. Он садился на коврик, лицом к изображению Панча-таттвы, и, при помощи маленькой ложечки набрав в левую ладонь воды из металлической чашечки, разводил жидкую пасту из кусочка вриндаванской глины. Затем, окуная безымянный палец правой руки в желтоватую глиняную массу, он наносил на тело священные знаки вайшнавского тилака. Глядя в маленькое зеркальце, которое ловко удерживал большим пальцем и мизинцем левой руки, он набирал немного жидкой глины и наносил на лоб вертикальную полоску, после чего правым мизинцем проводил по влажной глине от бровей к волосам — так, чтобы получились две ровные параллельные линии. Затем он наносил такие же знаки еще на одиннадцать мест на теле, а ребята сидели вокруг и наблюдали за его действиями, порой задавая вопросы, а порой делясь своим пониманием сознания Кришны.

Свами: Мой Гуру Махараджа обычно ставил тилак, не пользуясь зеркалом.

Преданные: И он был ровный?

Свами: Ровный или нетневажно. Да, он был ровный.

После этого Бхактиведанта Свами усаживался и беззвучно повторял мантру гаятри. Намотав на большой палец правой руки священный шнур брахмана, он садился, выпрямив спину, и молча шевелил губами. Его открытые плечи, руки и грудь были худы, но округлый живот слегка выдавался вперед. Кожа его была шелковисто-гладкой, совсем как у юноши, только лицо несло на себе отпечаток прожитых лет. Движения его рук были отточены и изящны.

Он брал в левую руку два медных колокольчика и, слегка позванивая, зажигал две ароматические палочки от стоящей возле изображения Господа Чайтаньи свечи. Палочками, от которых поднимался ароматный дым, он медленно описывал перед Господом Чайтаньей маленькие круги. Сосредоточенно глядя на картину и не переставая звенеть, он словно свивал из струй дыма ароматные спирали. Никто из присутствующих не понимал, что он делает, хотя происходило это каждый вечер. Таков был ритуал. В нем был какой-то смысл. Между собой ребята прозвали эту церемонию «колокольчики».

По понедельникам, средам и пятницам после «колокольчиков» наступало время вечернего киртана. Несколько преданных заранее спускались на первый этаж, встречали гостей и рассказывали им о Свами и о мантре. Но без самого Свами программа начаться не могла. Никто из ребят не умел петь и играть на барабане, и никому даже в голову не пришло бы самому вести киртан. Только в семь часов, когда Свами входил в храм, программа начиналась.

Приняв душ и надев чистые домотканые индийские одежды, с похожими на стрелки знаками вайшнавского тилака на руках и на теле, Бхактиведанта Свами выходил из своей квартиры и спускался в магазинчик, чтобы воспользоваться еще одной счастливой возможностью восславить Господа Кришну. Маленький храм был заполнен дикими и отнюдь не похожими на брахманов простодушными молодыми американцами.

* * *

Дон был для Свами сущим наказанием. Он месяцами торчал в магазинчике, практически ничего не делая, а изменить свои привычки даже не пытался. Речь его была крайне вычурной. Дон не просто говорил, он выговаривал каждое слово, и вдобавок изъяснялся только полными предложениями, совершенно их не сокращая, словно читал вслух какую-то книгу. Не то чтобы он был интеллектуалом — просто для него это был способ изменить естественную манеру разговора. Речь Дона поражала окружающих своей вычурностью; многим казалось, что это результат чрезмерного увлечения наркотиками. Таким способом он пытался дать понять окружающим, что он — не обычное живое существо. Завязывать с марихуаной он даже и не думал, даже после того, как Свамиджи попросил об этом всех своих «постояльцев». Иногда к Дону заходила подружка, и они сидели вместе, интимно беседуя, а иногда даже целовались. Но Свами он любил. Однажды он даже дал ему денег. Дону нравилось жить в магазинчике, и Свамиджи не протестовал.

А вот другие жаловались. Как-то раз один из недавних гостей заглянул в храм и застал там Дона, одиноко сидящего в облаке дыма от марихуаны.

— Траву куришь? Но ведь Свами запрещает здесь курить!

Дон стал оправдываться:

— Я не курил. Ты не истину глаголешь.

Тогда парень полез в карман его рубашки и достал оттуда сигарету, набитую ганджой. В ответ Дон ударил его по лицу. Слух о происшествии быстро облетел остальных. Ребята засомневались: как вести себя в подобных случаях? Как бы поступил Свами? Что делать, если кто-то курит травку? Хотя преданному не полагается курить, может, иногда это нормально? С этими вопросами они отправились к Свамиджи.

Бхактиведанта Свами отнесся к происшествию очень серьезно. Особенно его расстроило, что Дон распустил руки.

— Он тебя ударил? — спросил он юношу. — Сейчас я сам пойду и дам ему по голове.

Однако потом, тщательно все взвесив, Свами решил, что лучше попросить Дона уйти. Но тот уже сам ушел.

На следующее утро, во время лекции, в дверях появился Дон. Бхактиведанта Свами, сидевший на возвышении, участливо взглянул на него. Но в первую очередь он беспокоился об ИСККОН.

— Узнай у него, — шепнул Свами Рою, сидевшему рядом, — есть ли у него марихуана. Если есть, то не пускай его сюда. Наше Общество...

Бхактиведанта Свами, совсем как заботливый отец, беспокоился за жизнь своего детища — ИСККОН. Рой подошел к Дону и сказал, что если он хочет войти, то должен отказаться от наркотиков. Дон развернулся и ушел.

Рафаэль тоже не был особо горячим поклонником дисциплины. Высокий, молодой парень с длинными каштановыми волосами, он, как и Дон, старался остаться в тени и только время от времени заходил к Свами. Когда Свами рассказал о джапе и стал воодушевлять юношей повторять мантру в течение дня, Рафаэлю эта затея не понравилась. Он говорил, что хороший киртан ему нравится, но повторять на четках он отказывается.

Однажды Свамиджи случайно захлопнул дверь квартиры, и ребятам пришлось взломать замок. Свамиджи попросил Рафаэля поставить новый. Время шло. Рафаэль целыми днями торчал в храме, читая стихи Рембо, либо без цели слонялся по городу, но времени, чтобы заменить замок, так и не нашел. Как-то вечером он вдруг направился к Свами на квартиру, открыл дверь (без замка) и пошел прямиком в дальнюю комнату, где в неформальной обстановке, в окружении нескольких учеников сидел Свамиджи и говорил о сознании Кришны.

Войдя, Рафаэль вдруг заговорил — громко, словно безумец, высказывая все свои сомнения и вываливая все, что скопилось у него в голове:

— Что до меня, — сказал он, — я прямо не знаю, что происходит. То ли духовой оркестр играет, то ли черт знает что.

Сидящие напряглись: он нарушил атмосферу преданности.

— Рафаэль очень простодушен, — улыбаясь, заметил Свамиджи, словно объясняя присутствующим поведение своего сына.

В конце концов Рафаэль все же отремонтировал этот злосчастный замок. Но однажды после лекции он подошел к помосту, на котором сидел Свами, и заговорил — возбужденно, нетерпеливо:

— Я не для того живу, чтобы торчать в храме и бормотать мантры на четках! Мой отец был боксером! Я создан, чтобы бежать по берегу моря, вдыхая воздух полной грудью...

Жестикулируя, Рафаэль продолжал выкрикивать свои нахальные сентенции — что-что, а это он умел (причем гораздо охотнее, нежели практиковать сознание Кришны). Вдруг громким голосом Бхактиведанта Свами прервал его:

— Так давай! В чем дело? Вперед!

Рафаэль съежился, но... остался.

Билл Эпштейн гордился своими отношениями с Бхактиведантой Свами — они были честными, без недомолвок. Хоть он и помогал Свами, рассказывая о нем людям и приглашая их в гости, становиться серьезным последователем он не собирался и знал, что Свами это понимает. Да и себя Билл не тешил пустой надеждой по-настоящему «посерьезнеть». Он считал, что если человек не готов с головой погрузиться во все это, то лучше и не начинать. Но Свамиджи такой подход не устраивал. Когда однажды, проведя несколько дней в гостях, Билл вновь появился в храме и заснул прямо на лекции, завернувшись с головой в одеяло, Свами принялся не то что говорить, а кричать, да так громко, что Билл просто не мог заснуть. Иногда он задавал слишком вызывающие вопросы. Свамиджи отвечал, а потом спрашивал:

— Ну что, доволен?

Билл сонно поднимал глаза и отвечал:

— Нет!

Свамиджи давал более подробный ответ и еще громче спрашивал:

— Ты доволен?

Так продолжалось до тех пор, пока Билл не бывал вынужден признать:

— Да, да. Я доволен.

Но именно Билл был первым, кто во время киртана в магазинчике встал и начал танцевать. Хотя его руки были подняты, совсем как на изображениях Господа Чайтаньи, некоторые ребята сочли его танец самолюбованием. Но Свамиджи, увидев, как Билл танцует, расширил глаза и с жаром выразил одобрение:

— Билл танцует в точности как Господь Чайтанья.

Иногда, вернувшись из своих похождений, Билл приносил деньги. И пусть этих денег было немного, он все их отдавал Свамиджи. Спал он в магазинчике, а день проводил на улице, приходя в храм лишь к обеду, либо на киртан, либо уже к вечеру, на ночлег. По утрам он обычно уходил собирать окурки. Для Билла Свами был частью движения хиппи и в этом качестве заслуживал уважения за целостность своей натуры. Биллу не понравилось, когда ребята стали оказывать Свами знаки почтения (начиная с того, что отвели ему в храме место на возвышении), а когда они начали проявлять энтузиазм, соревноваться и даже соперничать друг с другом, он с раздражением от этого отказался. Он решил, что просто будет помогать Свами по мере возможности, и знал, что тот оценит все, что он сделает. Для Билла этого было вполне достаточно.

Карл Йоргенс помогал Бхактиведанте Свами в трудных ситуациях. Когда регистрировали ИСККОН, он сделался его попечителем, поставив подпись под уставом. А когда Дэвид вынудил Свами бежать с Бауэри, именно Карл приютил его у себя дома. Но из-за напряжения, возникшего в те дни, когда им с Евой приходилось делить со Свами жилище, и так и не прошедшего со временем, их отношения дали трещину. Он любил Свами и уважал его как настоящего индийского санньяси, но его философских выводов не принимал. Разговоры о Кришне и душе — дело хорошее, но отказ от наркотиков и секса — это уже чересчур. Теперь, когда Свамиджи поселился на новом месте, Карл решил, что сделал все от него зависящее и больше не нужен. Хоть он и помог Бхактиведанте Свами зарегистрировать Международное общество сознания Кришны, вступать в него он не собирался.

Киртаны на Второй авеню казались Карлу слишком людными, их атмосфера слишком отличалась от той почти семейной теплоты, которой он наслаждался на Бауэри. Аудитория разрослась, появился дух раскованности и даже развязности, которого раньше не было. Как и другие «старые друзья», Карл чувствовал себя неловко и не горел желанием вступать в новую организацию. Встречи на Бауэри, напоминавшие уединенную медитацию, казались куда более мистическими по сравнению с публичными программами на Второй авеню.

Кэрол Бекар тоже нравились спокойные киртаны. Ей казалось, что в неистовых танцах и пении люди просто дают выход личным разочарованиям. Несколько раз в ее присутствии во время киртанов на Второй авеню случались неприятности. Однажды в магазин вломилась компания парней, специально чтобы подразнить танцующих: «Эй! Что за чертовщину вы там вытворяете!» Ее неотступно преследовала мысль, что в любую минуту в витрину может со звоном влететь камень. Да и парня, с которым она встречалась, сознание Кришны нисколько не интересовало.

Джеймс Грин был в растерянности. Он видел, что почти все новички принимают перед Свами серьезные обязательства, но сам пойти на это не мог. Он ничего не имел против Свами и его нового движения, но предпочитал все-таки жить один.

Роберт Нельсон, старый друг Свами еще по студии доктора Мишры, никогда не терял добрых чувств к нему, но продолжал жить своей привычной жизнью, не следуя никакой мало-мальски серьезной дисциплине. Так уж получилось, что почти все, кто помогал Бхактиведанте Свами на Бауэри и в пригороде, стали отходить от него, как только он основал духовную организацию, а произошло это почти сразу же после переезда в дом номер 26 по Второй авеню. Появлялись новые люди, новые помощники... Карл, Джеймс, Кэрол и остальные почувствовали, что их место занимают другие, что долг их по отношению к Свами выполнен... Произошла «смена караула», и хотя «старая гвардия» по-прежнему хорошо относилась к Бхактиведанте Свами, члены ее начали постепенно от него отдаляться.

* * *

Брюс Шарф только что окончил Нью-Йоркский университет и искал работу. Однажды бывший сосед по комнате рассказал ему о Свами, к которому он заходил на Вторую авеню.

— Они поют, — рассказывал друг, — а когда танцуют, просто что-то невероятное творится! И Аллен Гинзберг там был...

Друг продолжал:

— Свами сложно понять. Да и последователи его зачем-то записывают на магнитофон все, что он говорит. Зачем ему большой магнитофон? По-моему, это не слишком-то духовно.

Но Брюсу стало интересно.

Он был поклонником индийской культуры. Четыре года назад, когда ему едва исполнилось двадцать, он проработал одно лето стюардом на американском грузовом самолете и летал в Индию, где посещал храмы, покупал изображения Шивы и Ганеши, книги о Ганди и вообще чувствовал себя частью этой культуры. Вернувшись в Нью-Йоркский университет, он стал больше читать об этой стране и написал для семинара по истории доклад о Ганди. Он питался в индийских ресторанах, ходил на индийские фильмы и концерты и читал «Бхагавад-гиту». Даже мясо есть он перестал. Брюс лелеял мечту, поступив на какие-нибудь особенные учебные курсы, отправиться в Индию, а затем вернуться в Америку и преподавать восточные религии. Но все это время он не прекращал своих экспериментов с ЛСД.

Чаку Барнетту было восемнадцать. Его мать развелась с отцом и недавно переехала в Гринвич-Вилледж. Она изучала психологию в Нью-Йоркском университете. От матери Чак переехал в квартиру на Двенадцатой улице в Нижнем Ист-Сайде, поближе к Аллену Гинзбергу и другим поэтам и музыкантам из хиппи. Его полем деятельности был авангардный джаз, а инструментом — флейта, и он сотрудничал с несколькими профессиональными группами города. Уже шесть лет он занимался хатха-йогой, а недавно начал экспериментировать с ЛСД. В наркотическом полусне ему виделись лотосы и концентрические круги, но когда дурман проходил, его все сильнее захлестывала чувственность. Близкий друг Чака этим летом внезапно оказался гомосексуалистом, и Чак преисполнился цинизма и отвращения. Однажды ему кто-то сказал, что на Второй авеню, в центре, поселился индийский свами, и в один из августовских дней Чак оказался перед витриной бывшего магазина «Бесценные дары».

Стив Гуарино, сын нью-йоркского пожарного, вырос в городе и в 1961 году окончил Бруклинский колледж. Под влиянием отца он поступил на службу в военный флот, где два года с нетерпением ждал того дня, когда вновь станет свободным и вернется к друзьям с Нижнего Ист-Сайда. Наконец, через несколько месяцев после смерти президента Кеннеди, его с почетом уволили. Даже не навестив родителей, он прямиком направился в Нижний Ист-Сайд — в это, как ему казалось, самое загадочное место в мире. Он писал рассказы и короткие романы, подражая Францу Кафке и ему подобным, и вскоре начал принимать ЛСД, «чтобы исследовать сознание и с ним поэкспериментировать». Песня «А Love Supreme» Джона Колтрейна, джазового музыканта, убедила Стива в том, что Бог действительно существует. Чтобы заработать на жизнь, Стив устроился в отдел социального обеспечения. Как-то днем, во время обеденного перерыва, в витрине магазина «Бесценные дары» он увидел объявление на небольшом листке бумаги: «Лекции по „Бхагавад-гите“. А.Ч. Бхактиведанта Свами».

Чак: Когда наконец я нашел Вторую авеню и Первую улицу, я увидел через окно, что внутри вдоль стен сидят люди и что-то поют. Рядом со мной стояли и посмеивались какие-то типичные американские обыватели. Я повернулся к ним и со сложенными ладонями спросил:

Это здесь живет Свами?

Они захихикали и ответили:

Пилигрим, ваш поиск окончен.

Их ответ меня не удивил: я понял, что это правда.

Брюс и Чак жили друг от друга всего в двух кварталах, но знакомы не были. Последовав совету друга, Брюс тоже отправился в храм.

Брюс: Я искал «Харе Кришна». Я вышел из дома и пошел по авеню «Б», намереваясь пройти пешком до Хьюстон-стрит. Добравшись до Первой улицы, я повернул вправо и шел до самой Второй авеню. Вдоль Первой улицы тянулись пуэрто-риканские бакалейные лавки, еще там была церковьодна из тех, где собравшиеся стоят и громко поют, играя на бубнах. Когда я шел по Первой улице, у меня было такое ощущение, как будто я покидаю этот мир,так бывает, когда собираешься в аэропорт, чтобы сесть на самолет. Я думал: «Я оставляю позади часть себя и иду к чему-то новому».

Но на Второй авеню найти «Харе Кришна» мне удалось не сразу. Я прошел бензоколонку, миновал какой-то магазинчикна вывеске было написано «Бесценные дары». Потом я вернулся и снова прошел мимо, но на этот раз все-таки заметил в витрине черно-белое объявление о лекциях по «Бхагавад-гите». У входа была навалена гора обуви, и я тоже разулся, вошел и сел позади всех.

Стив: Я чувствовал, что это уже устоявшийся коллектив, что люди здесь уже явно не первый раз. Я вошел и сел на пол. Парень, который представился Роем, был очень вежлив и дружелюбен. Он производил впечатление человека, уже не раз бывавшего на этих собраниях. Он спросил, как меня зовут, и я почувствовал себя легко и свободно.

Вдруг через боковую дверь вошел Свами. Он был в шафрановом дхоти, без рубашкина нем был просто кусок ткани, вроде длинного шарфа, завязанный на правом плече и оставлявший открытыми руки, левое плечо и часть груди. Когда я увидел его, то сразу вспомнил Будду.

Брюс: На полу сидело человек пятнадцать. Один из них, с большой бородой, сидел справа, прислонившись к стене. Через некоторое время дверь открылась и вошел Свами. Он окинул взглядом аудиторию, а потом посмотрел прямо на меня. Наши глаза ветрешились. Он как будто меня изучал. Этот момент запечатлелся у меня в памяти, словно на фотографии,Свамиджи первый раз на меня смотрит. Наступило молчание. Он изящно поднялся на помост, сел, взял пару ручных тарелочек и начал киртан. Именно киртан произвел на меня самое сильное впечатление. Это была лучшая музыка из всего, что я слышал. И в ней был смысл. На ней можно было по-настоящему сосредоточиться, и само повторение слов «Харе Кришна» несло в себе какую-то радость. Я тут же понял, что это духовная практика.

Чак: Я вошел в магазинчик. Там, на жестком полу, на циновке из сухой травы, сидел человек, который поначалу показался мне ни мужчиной, ни женщиной, но когда он взглянул на меня, я не смог выдержать его взглядтакие у него были сверкающие и искрящиеся глаза. У него была золотистая кожа, большие уши и щеки розоватого цвета. На нем было три ряда бусодин на шее, другой чуть ниже, а третийна груди. Высокий лоб над сияющими глазами был прорезан множеством морщин; его руки были тонкие и длинные, ротбольшой, с полными, темнокрасными губами. Он улыбался, и зубы его сверкали еще ярче, чем глаза. Он сидел, скрестив ноги, так, как я еще никогда не видел, ни в одной книге, ни у кого из знакомых йогов. Это была сидячая поза, но при этом его правая стопа не просто лежала на левом бедре, а была заведена за левый бок, а одно колено лежало прямо на другом. Ни у кого из людей не встречал я раньше подобного выражения лица и жестов, и я чувствовал, что во всем этом есть неизвестный мне смысл, корни которогоза пределами мира, в совершенно другой культуре и другом мышлении. На боку у него была родинка, а на лодыжкекруглая мозоль, вроде тех, что появляются у опытных каратистов на костяшках пальцев. Он был одет в неподшитый отрез материи цвета шафрана. Все в нем было экзотично, и выглядел он таким лучезарным, что, казалось, он не сидит в комнате, а проецируется из какого-то другого места. Он так сиял, что казалось, будто смотришь какой-то цветной фильм. И тем не менее он был с нами. Я слушал его. Он сидел прямо передо мной, но меня не покидало чувство, что, если я попробую протянуть руку и прикоснуться к нему, окажется, что его здесь нет. В то же время это ощущение не было каким-то тонким или абстрактнымприсутствие Свами было в высшей степени реальным, но в то же время духовным.

После первого же визита в храм Чак, Стив и Брюс получили возможность встретиться со Свами в его квартире.

Стив: У меня был обеденный перерыв, и мне нужно было поскорее вернуться в офис. На мне был летний деловой костюм. Я думал, что у меня хватит времени, чтобы и сюда зайти, купить какие-нибудь книги, потом сходить пообедать и успеть вовремя вернуться на работу. В храме один из преданных сказал, что я могу сходить поговорить со Свамиджи. Я поднялся наверх, где обнаружил его сидящим в гостиной в окружении нескольких парней. По всей видимости прервав беседу, я спросил, можно ли купить три тома «Шримад-Бхагаватам». Один из преданных поднялся и достал книги из шкафа, стоящего напротив Свамиджи. Я взял их в руки (они были очень странного цвета, какого не встретишь в Америке,красноватые, цвета земли, как кирпич) и спросил, сколько они стоят. Свами ответил, что по шесть долларов каждый том. Я достал из бумажника двадцать долларов и отдал ему. Он, казалось, был единственным, у кого можно узнать о цене книг и кому отдать деньги,никто из присутствующих не вмешался. Они просто сидели и слушали.

Эти книгикомментарии к писаниям?спросил я, пытаясь показать, что уже знаю кое-что о книгах.

Свамиджи ответил: да, это его комментарии.

Он сидел в непринужденной позе, улыбаясь, и притягивал к себе внимание. Он казался очень сильным и здоровым. Его улыбка обнажала красивые зубы, а ноздри при этом аристократически раздувались. Лицо его было полным и властным. Он носил индийские одежды, а когда садился, скрестив ноги, приоткрывались его голени с гладкой кожей. Рубашки на нем не быловерхнюю часть тела прикрывала простая индийская хлопковая шаль. Тело у него было довольно худым, только живот немного выдавался вперед.

Когда я увидел, что Свамиджи вынужден сам продавать свои книги, я не захотел его беспокоить. Я быстро попросил оставить сдачу с двадцати долларов себе, взял книгипрямо так, не завернув и не положив в пакет,и собрался уходить. Но Свамиджи сказал: «Садитесь»и жестом пригласил меня сесть перед ним, рядом с остальными. Его тон при этом изменился. Голос его был настойчив: он указывал, что торговля окончена и теперь я должен сесть и слушать. Он сделал мне особое приглашениепобыть одним из его последователей, которые, насколько мне было известно, проводили с ним по многу часов в день, тогда как я был занят и не мог к ним присоединиться. Я завидовал его последователям. Им не нужно было никуда ходить. Они могли сколько угодно общаться с ним в непринужденной обстановке, открывая для себя много нового. Вручив мне книги и пригласив сесть, он дал понять, что мне нужно послушать его, отбросив все остальные занятия, и у меня нет более важного дела, чем это. Но меня ждали на работе. Я не хотел спорить, но и остаться не мог.

Простите, мне нужно идти,решительно сказал я,я на перерыве.

Говоря это, я уже продвигался к двери, и Свамиджи неожиданно ответил мне широкой, счастливой улыбкой. Казалось, ему понравилось, что я работаю, что молодой человек занят серьезным делом. Я пришел не потому, что мне было нечем заняться и некуда пойти. Одобрив мою решительность, он позволил мне выйти.

Чак: Один из преданных пригласил меня на личную встречу со Свами. Меня провели в коридор, за которым неожиданно открылся прекрасный маленький скверик со столом для пикника, купальней для птиц, скворечником и цветочными клумбами. Пройдя через двор, мы вошли в здание, в каких обычно живут люди среднего достатка. Мы поднялись по лестнице и вошли в совершенно пустую квартирув ней не было никакой мебели, только белые стены и паркетный пол. Миновав гостиную, мы прошли в следующую комнату, где на тонком хлопчатобумажном коврике, покрытом тканью с вышитыми слонами, откинувшись на подушку, прислоненную к стене, сидел Свами; он выглядел очень величественно и одухотворенно.

Однажды Брюс возвращался домой вместе с Уолли и поделился с ним своей мечтой поехать в Индию и стать профессором восточной литературы.

— Зачем в Индию? — удивился Уолли. — Сама Индия приехала сюда! Свамиджи и так учит нас этим истинам. Зачем ехать так далеко?

Брюс подумал, что Уолли, пожалуй, прав, и решил отказаться от своей столь долго лелеемой мечты отправиться в Индию — по крайней мере, до тех пор, пока Свами здесь.

Брюс: Я направился в храм, чтобы лично встретиться со Свамиджи. Оказалось, что вход в его квартирусо двора. Какой-то парень сообщил мне номер квартиры и сказал, что я могу запросто пойти и поговорить. Он сказал:

Да, просто иди.

Миновав зал, я пошел дальше, через цветущий дворик. В Нью-Йорке такие дворыбольшая редкость. Там было очень красиво. Во дворе за столиком сидел юноша. Он сосредоточенно печатал на машинке и казался чистым и возвышенным. Я поспешил наверх и позвонил в дверь квартиры 2С. Через некоторое время дверь открылась, и я увидел Свами.

Да?произнес он.

Я сказал:

Я хотел бы с вами поговорить.

Он открыл дверь шире, отступил назад и пригласил меня:

Хорошо, входите.

Мы вошли в гостиную и сели лицом друг к другу. Он сидел за своим рабочим столом металлическим ящикомна очень тонком коврике, покрытом шерстяным то ли одеялом, то ли покрывалом, с потрепанными краями и орнаментом из слонов. Он спросил, как меня зовут, и я представился: «Брюс». Тогда он заметил:

A-а. В Индии, в период британского правления, был такой лордБрюс,и он начал рассказывать что-то о лорде Брюсе, который был генералом и участвовал в каких-то кампаниях.

Я почувствовал, что должен рассказать Свами о себе, и обнаружил, что слушает он с неподдельным интересом. Было необыкновенно уютно сидеть в его квартире, беседовать с ним, и видеть, что ему на самом деле интересно узнать обо мне.

Во время беседы он смотрел поверх меня, на стену, и говорил о Господе Чайтанье. Очевидно, он смотрел на какую-то картину или что-то подобное, но глаза его светились глубоким чувством любви. Я обернулся, чтобы понять, на что он так смотрит, и увидел картину в темной раме: Господь Чайтанья, танцующий в киртане.

Встреча со Свамиджи неизбежно превращалась в философскую дискуссию.

Чак: Я спросил его:

А вы можете научить меня раджа-йоге?

О,ответил он,вот «Бхагавад-гита»,и протянул мне экземпляр «Гиты».Открой последний стих шестой главы и прочти.

Я вслух прочитал:

«Из всех йогов того, кто с верой и преданностью поклоняется Мне, Я считаю наилучшим».

Я не понял, что значит «вера» и «преданность», и сказал:

У меня во лбу иногда появляется какой-то свет.

Это галлюцинация!резко ответил Свамиджи. Хотя сам он оставался спокойным, его слова меня словно громом поразили.«Раджа» означает «царь». «Царская йога». Но эта йогаимператорская.

Я понимал, что он достиг высокой ступени совершенства, но не через химию и не путем отвлеченных рассуждений в духе западных мыслителей. Это было то, что я искал.

Вы читаете лекции?— спросил я его.

Он ответил:

Да, в шесть утра я читаю лекции по «Гите». Приходи. И принеси какой-нибудь цветок или фрукт для Божеств.

Я заглянул в смежную комнату, абсолютно пустую, с деревянным паркетным полом, голыми стенами и крошечным столиком: на столике стояла картина, на которой были изображены пять фигур, похожие на людей, с поднятыми руками. Таких рук и лиц я не встречал ни у одного смертного. Я чувствовал, что они на меня смотрят.

Когда я вышел на улицу, перед магазинчиком толпились люди. Я сказал:

Вряд ли когда-нибудь я вернусь к ЛСД.

Я сказал это себе, но люди меня услышали.

Стив: Я хотел продемонстрировать свое уважение к духовной жизни Индии и сообщил Свамиджи, что читал автобиографию Ганди.

Это было великолепно,сказал я.

А что в этом великолепного?спросил Свамиджи.

Он задал этот вопрос в присутствии остальных. Хотя я был гостем, он ничуть не колеблясь оспорил мое заявление, поскольку я сморозил глупость. Я покопался в памяти, чтобы ответить на его вызов, что же «великолепного» в биографии Ганди, и вспомнил, как однажды, когда Ганди был еще ребенком, друзья убедили его поесть мяса, хотя он был воспитан как вегетарианец. В ту ночь он чувствовал, как съеденный ягненок кричит у него в желудке. Свамиджи сразу же отмел мой довод, сказав:

Большинство индийцеввегетарианцы. Это не достижение.

Больше ничего, достойного славы, я вспомнить не смог, а Свамиджи продолжал:

Его автобиография называется «Эксперименты с истиной». Но природа истины такова, что ее невозможно найти путем экспериментов. Истинавсегда истина.