3. Семя
3. Семя
Теперь мы должны обратиться к изучению некоторых деталей этой программы роста. Мы сразу же замечаем, что Павел сеет любовь как начаток христианской жизни: это отправная точка роста — любовь ваша должна более и более возрастать. Он не упоминает о каком–либо объекте, на который должна быть направлена их любовь; он говорит скорее о той добродетели любви, которая должна пропитать все их существо и характер, и тогда всякое отношение и всякое действие будет подсказано и отмечено этой любовью.
Павел был человеком, глубоко познавшим любовь в своей собственной жизни. Прежде чем сообщить филиппийцам, что он молится о любви, которая должна занимать подобающее место в их жизни (ст. 9 и далее), он раскрывает им свое любящее сердце (ст. 8). Сознательно или неосознанно, он показывал, что значит любовь для христианина. Его любовь к ним была настоящей. Она не была фасадом, хорошей маской, которую он надел на себя ради их пользы или чтобы отвечать требованиям, предъявляемым к апостолу. Его любовь была настолько настоящей, что он не колеблется призвать Бога себе в свидетели в этом вопросе — Бога, Который знает сердце. Кроме того, его любовь была сильной; я люблю… вас [в англ. переводе «я тоскую…» — прим. пер.]; глагол (epipotheo) выражает сильное желание и нужду (он использован, например, в 2:26, где речь идет о тоске по родине). «Я тоскую о вас, — в сущности говорит он, — чувствую себя неспокойно, пока мы не вместе». Но третья черта его любви превосходит даже эти две: это любовь, подобная любви Христа, — любовью Иисуса Христа. Это означает, что образцом для его любви к ним является любовь Христа. Но выражение, которое он использует, отражает нечто большее, чем подражание. Павел говорит, что он достиг такой глубины в своем единении с Христом, что их сердца бьются как одно, — и более того, что большее сердце — сердце Иисуса — завладело сердцем Его слуги. Любовь Христа стала центром личности Павла.
Было бы естественным для филиппийцев задаться вопросом: смогут ли они когда–нибудь любить так, словно они соединились с сердцем Иисуса? Такое эмоциональное отождествление с Господом кажется невероятным, настолько далеко оно от непостоянства и своенравия, которые нам привычны, известны по опыту. Павел, однако, разговаривает с ними не как с людьми, которым недостает любви и которые должны просить о ней, но как с теми, кто имеет любовь (любовь ваша, ст. 9) и кому надо заставить ее расти. В Послании к Филиппийцам любовь показана как суть нового естества, данного верующему. Лидия стала христианкой не раньше, чем настояла на том, чтобы Павел и его товарищи были гостями в ее доме. Тюремщик стал христианином не раньше, чем начал омывать раны Павла, хотя до этого забил ноги Апостола в колоду (Деян. 16:15,24,33). Когда враждебность людей заставила Павла покинуть Филиппы, церковь, напротив, поддержала Апостола (ст. 5–7) и не раз посылала ему помощь (4:16). Любовь была их новым качеством во Христе.
Это утверждение о христианине, выраженное разными способами, остается постоянным в Новом Завете. В самом деле, это уникальная черта христианского опыта. Когда Павел в другом месте пишет, что «кто во Христе, тот новая тварь» (2 Кор. 5:17), он учит, что Бог сделал для нас все, что необходимо сделать; когда Петр утверждает, что «от божественной силы Его даровано нам все потребное для жизни и благочестия», здесь звучит та же нота завершенности; и он дополнительно разъясняет, что Божьим обетованием мы становимся «причастниками Божеского естества» (2 Пет. 1:3–4). Оба — и Павел, и Петр — говорят об этом деле Божьем в прошедшем времени: это наше основное наследие как верующих. В нашей земной жизни нам остается доделать то, что Бог уже «заложил». Мы призваны становиться тем, что мы есть.
Это мощный императив (нравственное повеление) христианской этики. Любая другая этическая система призывает нас к дающимся дорогой ценой усилиям, чтобы стать тем, чем мы не являемся. Но в совершенном спасении, завещанном нам во Христе, новое естество уже принадлежит нам, ожидая проявления, готовое к росту, к раскрытию своего потенциала через наше послушание Слову Божьему. Для филиппийцев особенной и непосредственной чертой послушания, как это ясно видел Павел, была любовь: это была та область, в которой благодать Божья уже заметно действовала; и именно в этой области их церковная жизнь начинала подвергаться опасности (ср. 1:27; 2:1–4; 4:1–3).
Что же касается нас, то, вникая в это письмо, мы осознаем, что требование Павла относится и к нам. Мы слишком легко смиряемся со взаимоотношениями, вызывающими сожаление. Мы соглашаемся, что разногласия и споры неизбежны в жизни поместной церкви. Мы терпим — а иногда даже с гордостью — разобщенность видимой церкви. Мы стремимся избегать болезненных саморазоблачений и ничего не делаем для примирения. Мы опасаемся, чтобы переговоры между деноминациями не подвергли каким–то образом риску главную истину благовествования. И при всем этом мы забываем, что самое важное — это истина любви Христовой, самая добрая и могущественная сила, ведущая к обновлению.