Начало особой истории старообрядческого раскола

Начало особой истории старообрядческого раскола

Главари упорной оппозиции после собора 1667 г. были сосланы в северо-печорский край, в так наз. Пустоозерский Острог. То были: протопопы Аввакум и Лазарь, дьякон Федор и инок Епифаний. Условия ссылки были патриархальными, наивно-русскими, чуждыми продуманной жестокости западных систем — инквизиции и коммунизма. Стража наблюдала только за пребыванием ссыльных на месте, но ничем не стесняла их в их «служении слова». Они агитировали во всю, занимаясь, главным образом, перепиской в широком масштабе земли русской. Писали во все Приморье, в Нижегородский Керженец, в Боровск южнее Москвы, где были сосланные боярыни: Морозова, Урусова, Данилова. В Москве служил адресатом для посланий «духовный сын» Аввакума, инок Авраамий. Но истек и для него срок свободы. В 1670 г. он был арестован и вскоре казнен. Другими адресатами, отступившими из столицы в провинцию, были попы Стефан и Козьма, монахиня Мелания. Они организовали тайную монастырскую жизнь.

Но образовать хотя бы и подпольный и гонимый, однако, полный церковный Моdus vivеndi, с иерархией и таинствами, нашему расколу не было суждено. Лишенный от начала епископского возглавления, он сразу обречен был стать церковным калекой. Отсутствие в нем духа свободомыслия и рационализма удержали раскол от самочинности. Он склонился пред трагедией бесцерковности. Нет священства и таинств. «Благодать на небо улетела». Стало быть, пришли последние времена. Надо не отчаиваться, а спасаться и под властью антихриста. Этот внезапный тупик, в который уперлась история церкви, надо было осмыслить, исходя из строгого догматического консерватизма. Создается целая новая экклесиология, каноника и литургика. А пока эмоционально цепляются за последних «истинных» священников, как за апостолов. На первом месте — за Аввакума. Ему дается авторитет священномученичества, ибо он «омыл» своих пасомых не только слезами, но и кровью. Он власть имеет и анафематствовать и повелевать. Признавали в нем «огненный, благодатный ум». «Вся братия» обращалась к нему с бесчисленными вопросами, и он писал, писал без устали разные советы и решения, почитавшиеся «выше соборных». Ближайшее окружение Аввакума, а затем и широкие круги окрестного населения заражались экзальтацией — видеть в своей среде такого «посланника Божия», устами которого «вещает Сам Дух Святый тайны небесные». к Аввакуму, как пророку, стекались массы, жаждущие чудес и исцелений. И по вере их получали. В своем автобиографическом «Житии», писанном около 1675 г., Аввакум со свойственными ему литературными гиперболами хвалится несомненно творившимися по его молитвам исцелениями бесноватых, немых, сухоруких. Волна экзальтации увлекала и холодных людей, но здравый смысл народа требовал удовлетворительного ответа на естественное недоумение. Как же это так оторваться от всей церкви, от царя, от всех властей церковных и гражданских, от Москвы и остаться одним? С кем и докуда же? Такую катастрофу надо было как-то объяснить. И вот начинается неизбежное «новотворчество». Убежали от новизны пустяковой и вошли в дебри новизны сплошной, догматической. Пока жив был царь Алексей, еще грезили о каком-то раскаянии, исправлении. Аввакум болтал: «царь добрый был человек», но прельстил его Никон, «омрачил, ум отнял», «напоил вином своей ереси, и царь пьян стал, не проспится». Жалеть его приходится, но это не оправдание. Активные виновники разрухи, корыстные и циничные, не заслуживающие никакого оправдания — это служилый мелкопоместный класс и церковные власти. Последние — «что земские ярыжки: что им велят, то и творят», «Жги, государь, христиан тех, а нам как прикажешь, так мы в церкви и поем; во всем тебе государю не противны. Хоть медведя дай нам в алтарь, и мы рады тебя — государя, тешить. Лишь нам погреба давай, да кормы со дворца».

Дьякон Федор в объяснениях страшной катастрофы церковной болтал нечто другое, сваливая все на царя: это он «новые книги возлюбил, а старые возненавидел». Но почему же? Остается неясным. А Никон будто бы сам сознался «в блужении веры», а потому и счел нужным покинуть патриаршество. Даже греческие иерархи не соглашались будто бы на отлучение раскольников. И только русские архиереи «ласканиями» и угрозами понудили их к этому. Напрасно искать логики и резонов в этих жалких бреднях искренних, но темных ревнителей.

Бессильные доказать среднему здравомыслящему человеку необходимость трагического разрыва не только с церковью, но и со всей окружающей средой, расколо-вожди покрывали себя действительно страшным догматом об антихристе и действительно пугающими совпадениями и приметами его тайного пришествия. И в эту точку чувствительно били как раз книжные тексты изданных в Москве до Никона авторитетных книг. Иосифовская «Кириллова книга» уже провозглашала, что мы живем после 1492 г., т. е. после завершения 7000-летнего срока, определенного миру, уже в 8-й эсхатологической тысяче лет, и римский папа теперь является последним наивысшим предтечей антихриста. А безымянное слово об антихристе, напечатанное в другой Иосифовской «Книге о вере», развивает такое гадание. Пришествием Христа сатана был связан на тысячу лет. По истечении ее сатана овладел Римом. В 1596 г. (год Брестской унии) отступление захватило и часть русской церкви (в Литве). Это уже приближение к самому сердцу — к Москве. Если приложить антихристово число 666 к христианской тысяче, то получится 1666 год. «Кто весть, аще в сих летех 1666-х явственных предотечев антихриста или того самого не укажет?» («Кн. о вере», гл. 30). Эти выкладки еще и до собора 1666-67 гг. пугали благочестивых москвичей. Братья Плещеевы писали прот. И. Неронову: «ныне число 1666» исполняется и раздоры по проречению Книги о Вере вводятся; дух антихристов широким путем и пространным нача крепко возмущати истинный корабль Христов». По более позднему толкованию дьякона Федора самое дело исправления книг было уже «ко антихристу присвоением».

Но годы шли, и точный расчет грозил не оправдаться. Тогда инок Авраамий прибегает к ухищрениям. Что Никон творил антихристово дело, это видно по Ипполитову слову: «льстец во всем хощет уподобиться Сыну Божию» и создаст в Иерусалиме каменный храм. И вот Никон создал Новый Иерусалим, реку Истру назвал Иорданом, селам дал имена — Назарет, Вифлеем. Тут и Галилейская пустыня и гора, Голгофа… Связание сатаны на 1000 лет надо считать не с Рождества Христова, а со дня Его сошествия во ад: 1000+33?+666=1700. Антихрист царствует тоже 3? г. Таким образом, 1703 г. — год конца мира. И так как не все в Никоне совпадает с чертами антихриста, то Авраамий в некотором противоречии и смущении отводит Никону роль «предтечи».

Аввакум более благоразумно избегал точных указаний и, браня дело царя и Никона, как антихристово дело, тем не менее замечал: «А о последнем антихристе не блазнитеся. Он еще не бывал, нынешние бояре его слуги, путь ему подстилают и имя Господне выгоняют. Да как вычистят везде, так Илия и Енох обличители прежде будут».

Диакон Федор — ум более примитивный, следуя толкованию «Кн. о Вере» клонит к буквальному пониманию: «Иного отступления не будет. Вся отступления совершишася. Антихрист по седьмой тысящи явится сам. Второе Христово пришестие близ есть». Что значит «сам» неясно. Но пока он же, как змий древний, как диавол, уже реализуется, воплощается. По прошествии 1666 лет этот духовный змий «вошел в изобретенные своя сосуды: в двоицу окаянных человек — царя и патриарха». И вот уже пред нами «нечестивая троица: змия, зверя и лживого пророка, юже виде Иоанн Богослов». Змий — это диавол. Зверь — видимый антихрист — царь. Лживый пророк — это иерархия. «Цари нечестивые суть роги антихристовы; един от них (уже) есть, другой будет». Таким образом, пришествие антихриста растягивается в некоторый эсхатологический период истории.

Все это туманное богословие об антихристе нужно было, чтобы «раскачать» простых людей на дерзновенный уход из церкви не в другую благоустроенную церковь со священством, а в страшную трагическую пустоту. Инструкция вождей звучала так: «не подобает православным христианам ни благословения от никониан приимати, ни службы, ни крещения, ни молитвы. Ни в церкви с ними не молитися, ниже в дому. Еретических книг не читати, чтения и пения еретического не слушати». Аввакум, как заботливая нянька, берет за руки своих духовных детей, проводит их сквозь строй ежечасных будничных искушений и хочет дать конкретные советы на все случаи жизни. «Не водись с никонианами, они — враги Божии». Не принимай никонианина в дом свой. А о молитве в православном храме и речи быть не может: «суетно кадило и мерзко приношение». Если страх кого загонит в церковь, то он подлежит «очищению, яко прокаженный». «Лучше человеку не родитися, нежели тремя перстами знаменатися». Эта «щепоть — печать антихриста». В ней «тайна тайнам сокровенная: змий, зверь и лжепророк. Кто перекрестится тремя перстами, по неведению или в смех или страха ради, тот пусть кается, горько оплакивая свой грех».

Вот казуистика Авакумова. Если никониане «затащат тебя в церковь, то молитву Исусову воздыхая говори, а пения их не слушай». Старым иконам, написанным по правилам — можно поклоняться, только не во время никонианской службы. Если придется вынужденно прийти в церковь на исповедь к никонианскому священнику, «ты с ним в церкви той сказки рассказывай, как лисица у крестьянина кур крала: прости де батюшка, я не отогнал. И как собаки на волков лают; прости де, батюшка, я де в конуру собаки той не запер. Он сидя исповедует, а ты лег перед ним, да и ноги вверх подыми, да слюны пусти, так он и сам от тебя побежит: черная де номочь ударила». Если священник придет в дом со святой водой, «так ты в воротах яму выкопай, да в ней роженья натычь, так он набрушится тут, да и попадет. А ты охай около него бегая, будто ненароком. А если который яму ту перелезет и в дому твоем водою той намочит, ты после него вымети метлою. А св. иконы вымой чистой водой и ту воду снеси в реку и вылей. А ребятам вели по запечью от него спрятаться. А сам ходи тут, да вином его пой и говори ему: прости, бачко, нечист, недостоин к кресту. Он кропит, а ты рожу то в угол вороти или в мошну в те поры полезь, да деньги ему давай. А жена собаку из под лавки в те поры гоняй, да кричи на нее. Он ко кресту зовет, а она говори: бачко, недосуг, собаку выгоняю, тебя же заест… Да осердись на него, раба Христова: бачко, какой ты человек, не время мне! Да как-нибудь что собаку и отжените его».

Но и эти аляповатые, детски мелочные практические советы были только отсрочкой для грозно наступавшей мрачной действительности: отсутствия — и уже навеки! — старого «подлинного» священства. Дьякон Федор обобщал, что все ставленники времен Никона, и особенно после собора 1666 г., «неосвещены суть. Не подобает принимать от них ни благословения, ни крещения, ни молитвы. И в церкви с ними не молиться, ни в домах, если даже «и по-старому служат». К этой директиве Федора присоединили свою подпись и Аввакум, и затем в Москве — Авраамий. Но живая действительность не укладывалась в эту мертвящую доктрину. Старые попы вымирают. И авторитет Аввакума придает принципу расширительное толкование. Можно ходить в церковь, где поп хотя и нового поставления, но «всею крепостью любит старину и проклинает никонианскую службу» и если у него пение и чтение идет «внутрь алтаря и на крылосах без примеси», т. е. по старым книгам. Тут уже непоследовательно признается реальность благодати священства, почерпнутой в «никонианском» источнике. Как можно черпать там, где якобы ничего нет? Та же запутанность мысли продолжается. Аввакум рекомендует принимать, под условием покаяния и даже проверки исповедничеством тех «нового поставления» иереев, которые уже служили по-новому, а потом «чисто стали хранить старое благочестие». Значит, «новое поставление» не безблагодатно?

Аввакум сознает наступление трагедии. Без священства наступила «нужда из нужд»: негде добыть таинства. Миряне должны действовать сами в пределах допустимого. «Повелеваем самим православным крестить. По нужде дозволено крестить простолюдину. А исповедаться пошто идти к никонианину? Исповедайте друг другу согрешения, по апостолу». А причащаться как? Пусть каждый сам себя (а не друг друга) причащает «святым комканьем» (т. е. запасными дарами; древн. славян. перевод «соmmunсаtiо»). Младенца причащает отец или иной муж.

Все до безысходных тупиков становилось неясно в учении, в дисциплине и практике. Без осязаемой иерархии водворялась автоматически анархия. Одни пели «единогласно» (не многогласили) «на речь» (т. е. без «хомового» растяжения), другие иначе, по местным старым привычкам. Некоторые отвергали даже иосифовы книги, держась только филаретовых и иоасафовых… С Пустозерского Синая гремели громы Аввакума: «Глупцы! От гордости все пропадете, как черви капустные!» Надо жить «советно», младшие да подчиняются старшим. Но сами то «старшие», сами то вожди от невежества «плели лапти» в богословии и спорили между собой. Поп Никита отстаивал латинский догмат непорочного зачатия Пр. Богородицы. Диакон Федор по-латински соединял момент преложения Св. Даров с учредительными словами: «Приимите ядите». Поп Лазарь плел отсебятину о Св. Троице: «Троица рядком сидит. Сын одесную, а Дух Святый ошую Отца на небеси на разных престолах. Яко царь с детьми сидит Бог-Отец. А Христос на четвертом престоле — особном сидит пред Отцем Небесным». На запрос московских последователей: что значит речение «поклоняемся Троице Трисущней Единой» (в «Цветн. Триоди» Иоасафского изд.)? Московские совопросники были люди достаточно грамотные богосоловски, чтобы заподозрить в термине «трисущней» ересь. Но Аввакум приказал без объяснений абсолютно верить: «не блазнитесь, право написано то». По тому же правильно возбужденному вопросу, Аввакум отписывался пред Игнатием соловецким: «веруй трисущую Троицу. Несекомую секи: едино на три существа, не бойся». Пусть страдает православная догматика, только бы не порушился авторитет дониконовской печати! Сознательная фальшь упорного противленца церкви. А может быть, мы преувеличиваем богословскую грамотность Аввакума, ибо он договаривается до того, что и в утробу Девы Господь сошел не своей божественной природой, а только благодатию, и наоборот во ад сходил «с плотию», вопреки ясному слову церкви: «во аде же с душею яко Бог»; а «плотски — во гробе». Дьякон Федор почувствовал, что учители «зарапортовались» и назвал многое из этого «зломудрием». Аввакум ответил ругательствами и проклятиями и даже донес страже. Федор выскочил в окно при появлении стрельцов. Федора взяли и били до крови. А Аввакум с Лазарем смотрели в окно и потешались.

Разрастание богословской и дисциплинарной анархии не могло не пугать вождей раскола. И потому в противоречии со своей проповедью об антихристовых временах и полном отвержении авторитета церкви, вожди вдруг соблазнялись мечтой, что авось цари и патриархи покаются и наступит вновь «тишь да гладь». Еще до второй северной ссылки Аввакум писал царю Алексию: «Вздохни-ка по-старому и рцы по русскому языку «Господи, помилуй мя грешного! А «кирелейсон—от» отставь. Так Еллины говорят, плюнь на них! Ты ведь, Михайлович, русак, а не грек. Говори своим природным языком, не унижай его ни в церкви, ни в дому, ни в красной речи». Не раз в своих писаниях Аввакум возвращается к мысли о возможном «исправлении о Христе Иисусе. Я надеюсь, что Господь прекратит дни сии. Он ждет обращения заблудших». Надо молиться, «иначе не пособить», чтобы Господь «привлек их к истине». Особенно надо молиться за царя. И Лазарь, и Авраамий были в этом единомысленны с Аввакумом. Отсюда целая литература так наз. «челобитных» по адресу царя: Лазаря 1668 г., Аввакума 1670 г., Авраамия 1670 г. Челобитная — это и мольбы и угрозы. Требовали «очной ставки» со всеми властями духовными и царскими и с книжниками, со всем «синклитом», чтобы царь «сам слышал каждое слово». Лазарь заявлял готовность идти «на Божию судьбу», т. е. на испытание огнем (заносная с Запада идея). Аввакум писал царю: «ты пал, а не восстал, послушав Никона, умер душею, а не воскрес. С каким оправданием хочешь ты явиться на страшный суд. Здесь ты нам не дал справедливого суда с отступниками, а там сам будешь отвечать пред нами. За всех на тебя одного падет вина: ты — попустил. Тошно тебе будет там». И здесь на земле грозил бедами русскому царству. Лазарь после осуждения Никона писал одновременно к царю (1668 г.) и к новому патриарху Иоасафу II: «Силен Господь тобою — пастырем утишить лютое возмущение церкви». Начало уже сделано: «Никон низриновен», остается «загладить его след». «За нас будут судиться с тобою (т. е. патриархом Иоасафом II) православные цари, патриархи и свв. отцы».

Неотзывчивость, почти безответное молчание властей повергали в недоумение оппозиционеров. Они были детьми Смутного времени, видели конец смуты. Естественно казалось им ждать благополучного конца и церковной смуты. И острые формы смуты, как осада Соловецкого монастыря и затем стрелецкий бунт 1682 г., не повергали их пока в отчаяние.