Глава 7 «Милостивейшее расположение»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 7

«Милостивейшее расположение»

29 июня 1814 г. император Александр I принял еврейскую делегацию в ставке в Брюсселе. Время было бурное – 31 марта (по н.ст.) союзные армии вступили в Париж, а 11 апреля Наполеон, этот «враг человечества», отрекся от престола. Настало время вознаградить подданных Российской империи за все тяготы и лишения, перенесенные ради изгнания Великой армии и освобождения Европы от французского владычества. Делегатам было сказано, что «Его Величество соизволил выразить еврейским кагалам свое милостивейшее расположение и повелеть, чтобы та же депутация или подобная отправилась в С. – Петербург, дабы там, во имя проживающих в империи евреев, выждать и получить выражение высочайшей воли и определение относительно их всеподданнейших желаний и просьб касательно современного улучшения их положения»[534].

Евреи являлись лишь одной из многочисленных групп, которым посулили монаршую милость. Вернувшись в Петербург накануне своего тезоименитства 30 августа, царь приказал адмиралу А.С.Шишкову составить официальный манифест, выражающий высочайшую признательность верноподданным. В этом документе дворянам были обещаны медали, а крестьянам было сказано, что их «вознаградит Господь»[535]. Словом, не всех российских подданных ожидали равные милости.

Россия 1815 г. заметно отличалась от России 1812 г., и не только территориально, но и психологически. Эти изменения отражались на еврейской реформе, запланированной как Первым, так и Третьим еврейскими комитетами. Самой явной переменой стала все возрастающая восприимчивость государя Александра I и его ближайших советников к различным течениям христианского мистицизма. В политической жизни тоже наступили изменения: интересы Александра переместились из области внутренних преобразований в сферу, где решались судьбы Европы. Послевоенная система конгрессов привела к тому, что император часто пребывал за границей, оставляя собственное царство под присмотром солдафонов вроде графа А.Аракчеева. В последнее пятилетие своего правления Александр, напуганный призраком вольнодумства внутри страны и в Европе, перешел к более суровой внутренней политике – в 1823 г. запретил тайные общества, ужесточил цензуру. Оценивая александровское царствование, иногда пытаются разделить его на две половины: на либеральную реформаторскую фазу до 1812 г. и сменивший ее период реакции и обскурантизма. Однако при ближайшем рассмотрении такое деление не выдерживает критики. Так, и мистические, и авторитарные наклонности Александра проявлялись задолго до 1812 г., а многие реформаторские элементы первого десятилетия его царствования сохранялись также и во втором. В 1818 г. царь поручил Н.Н. Новосильцеву составить проект конституции для России, а в Финляндии, Бесарабии и Польше конституционные планы получили реальное осуществление[536]. Религиозный мистицизм александровского кружка в некоторой степени являлся реакцией на бесплодный формализм официальной церкви и включал в себя понятия религиозного братства всех христиан и широкой веротерпимости[537]. Даже самое уродливое начинание аракчеевского периода – военные поселения – планировалось как вполне разумная военная реформа, заимствованная из удачного опыта Австрийской империи[538].

Религиозное «пробуждение» Александра во всей своей противоречивости отразилось на судьбах евреев и принесло как положительные, так и отрицательные плоды. К числу последних относится шаг, который на первый взгляд мог показаться возрождением старомосковской религиозной традиции с ее страхом перед еврейским прозелитизмом, соединенным с стремлением к христианизации евреев, – в 1817 г. царь одобрил учреждение Общества израильских христиан. С.М. Дубнов, всегда проявлявший чуткость к теме религиозных обращений в истории русских евреев, не без иронии заметил в этой инициативе «…широкий план поощрения массовых крещений и организации новообращенных масс в особые привилегированные колонны, имеющие служить приманкою для коснеющих в старой вере евреев»[539].

При взгляде на Общество израильских христиан с нейтральных позиций можно увидеть, что оно было далеко от подобных намерений и вообще не было в прямом смысле нацелено на обращение евреев. Мотив его основания заключался в предоставлении помощи и средств к существованию евреям, уже крещенным или находившимся на пути к обращению в христианство. Считалось, что собратья-евреи от этих людей отвернулись, а расположения со стороны христиан они еще заслужить не успели. Общество израильских христиан не вело никакой открытой пропаганды, оно лишь объявило о своем существовании. Приманкой, и весьма существенной, служило бесплатное предоставление земли крещеным колонистам и прощение им государственных податей на двадцать лет. Эти привилегии были в общих чертах сходны с теми, которые «Положение о евреях» 1804 г. предлагало сохранившим свою веру евреям для поощрения их к занятиям сельским хозяйством на новых землях. Если царь – основатель Общества – вполне мог иметь в виду массовое крещение евреев, то он все же установил высокие требования к его потенциальным членам. Принадлежать к Обществу мог не всякий выкрест, но лишь тот, кто заслуживал этого своим поведением и благонравием. «Строптивых же, непокорных, развратных, служащих другим в соблазн, долженствует выключать из Общества… Выключаемый из Общества лишается вместе с тем всех прав и выгод, дарованных оному». Обращает на себя внимание то, что крещеным евреям запрещалось заниматься шинкарством – этим постыдным делом, от которого русские власти пытались отвратить некрещеное еврейское население. Общество даже нельзя назвать православным, так как в указе о его учреждении несколько раз сказано, что кандидаты на вступление могут быть обращены в любое из христианских вероисповеданий[540].

Последнее соображение дает ключ к пониманию сущности Общества израильских христиан. Оно являлось не случайной затеей, а результатом увлеченности царя религиозными идеями после 1812 г. Эти воззрения Александра восходили, в свою очередь, к европейским религиозно-мистическим идеям, которые олицетворяли такие течения, как английское квакерство или The British and Foreign Bible Society. Следует отметить, что глава Русского Библейского общества, князь Александр Голицын, активно участвовал в руководстве Обществом израильских христиан. Наконец, решающим свидетельством отсутствия обращенческого начала в деятельности Общества служит полная его неудача в привлечении новых членов, которые бы обладали столь высокими достоинствами, чтобы удовлетворять условиям, поставленным царем. Уже в 1824 г. князь Голицын советовал Александру отказаться от всего предприятия, но личный престиж государя не позволял просто так отменить его собственное начинание. Поэтому Общество продолжало существовать до тех пор, пока Николай не упразднил его в 1833 г., служа кормушкой для многих русских чиновников, но так и не привело сколько-нибудь значительного числа евреев в лоно христианства[541].

Царь, следуя духу экуменического братства, охотно предоставлял другим делать то, чего не мог добиться он сам. Самыми энергичными участниками деятельности по обращению евреев в России были британские миссионеры в лице Лондонского Общества распространения христианства среди евреев. Этому обществу было разрешено вести свою работу только на территории Царства Польского, причем местные власти всегда относились к нему с подозрением. Со своей стороны, Русское Библейское общество, находившееся под особым покровительством императора, ставило главной целью распространение Священного Писания. При этом оно не чуждалось и некоторых осторожных прозелитических шагов, таких, как предпринятая в 1821 г. публикация Евангелия от Матфея и Послания к иудеям в переводе на древнееврейский язык[542].

Эти усилия, направленные на обращение евреев в христианство, проливают свет на один из важных аспектов российского правового понятия «еврей». В глазах закона еврей прежде всего являлся членом особой конфессии – иудаизма. После крещения он переставал быть евреем и переходил в другое сословие, в зависимости от профессиональной принадлежности. Ведь некоторые законы и вправду позволяли евреям выбирать сословие. В крайнем случае о выкрестах иногда говорили, что они «иудейского происхождения», но та легкость, с которой русское общество ассимилировало крещеных евреев, позволяет думать, что в отношении к евреям в России почти отсутствовал расовый критерий. Лишь в конце XIX в., в иной политической и социальной обстановке, стали проявляться черты расового подхода[543]. А до тех пор обращение в христианство оставалось предпочтительным решением еврейского вопроса, хотя больших надежд на него не возлагали.

8 то время как русские бюрократы безуспешно старались привлечь евреев к христианству, в стране происходили другие обращения, совсем не столь желательные для государства. В 1814 г. православные церковные власти выразили беспокойство по поводу существования общин «субботников», в основном русских крестьян, стремившихся строить свою религиозную жизнь на предначертаниях Ветхого, а не Нового Завета. В 1818 г. группа вольных крестьян Воронежской губернии пожаловалась государю на то, что местные власти препятствуют им в попытках следовать закону Моисея. Подобные секты жидовствующих время от времени обнаруживались на протяжении всего XVIII в. Судя по всему, это происходило без прямого воздействия иудаистского прозелитизма, ведь возникали они в местностях, значительно удаленных от мест расселения евреев. Группы сектантов, скорее всего, проникались тягой к закону Моисея в результате самостоятельного чтения Священного Писания. Существовавшая у секты субботников тенденция произвольно извлекать и использовать отдельные элементы ветхозаветной традиции свидетельствует в пользу того, что они являлись христианами-еретиками, а не настоящими новообращенными иудеями. И все же правительство сознательно стремилось дискредитировать их в глазах русского крестьянства при помощи обвинения в переходе в иудаизм (т. е. в «жидовство»)[544].

Но каков бы ни был истинный источник этого движения, оно приводило правительство в панику. Каждый случай появления новых жидовствующих тщательно исследовался. Сектантов ссылали в Сибирь, а в 1825 г. вышел указ о выдворении всех евреев из каждого уезда, где появлялись субботники. Страх за целостность христианской веры, порожденный подобными открытиями, привел также к запрету на наем христианской прислуги евреями[545].

Помимо этих инцидентов, в которых проявлялась нетерпимость к евреям, возрождение религиозности в послевоенной России имело и благоприятные последствия для евреев. На самого Александра I произвели глубокое впечатление апокалиптические воззрения английского миссионера Льюиса Вэя, провозглашавшего, что мир будет спасен благодаря всеобщему массовому обращению еврейства в христианство. До наступления же этого часа следовало проявлять к евреям полную веротерпимость и даже дать им гражданские права, чтобы христианство казалось им более привлекательным. В Петербурге Вэй был удостоен встречи с императором, а в 1818 г., во время конгресса в Экс-ля-Шапель, он вручил Александру I записку о необходимости эмансипации евреев Европы. По требованию Александра этот меморандум был вынесен на обсуждение Конгресса[546].

Единомышленником в сфере религиозного мистицизма и доверенным советником Александра был князь А.Н.Голицын – обер-прокурор Святейшего Синода, ас 1810 г. также и главноуправляющий иностранными исповеданиями. Заняв эти два поста, он сосредоточил в своих руках управление делами всех конфессий Российской империи. Затем его власть возросла еще больше – 24 октября 1817 г. было учреждено Министерство духовных дел и народного просвещения во главе с Голицыным. (В этом слиянии прежних постов Голицына с руководством системой просвещения сказалась усилившаяся религиозность Александра I.) Третий еврейский комитет был распущен, и все дела, связанные с положением евреев, оказались в непосредственном ведении самого Голицына[547].

Князь проявлял живой интерес к судьбе русского еврейства. В своей деятельности он опирался на систему выборных официальных представителей от еврейских общин, известных как депутаты еврейского народа. Российские власти уже давно привыкли прибегать к компетентности еврейских советников при выработке соответствующей политики. Так, в 1 773 1802 и 1807 гг. по распоряжению правительства избирались представители от евреев. Приветствовались также и специальные делегации, прибывавшие в Петербург, как было в 1785 г., когда белорусские евреи прислали в Сенат своих представителей. Однако во всех названных случаях на делегатов возлагалось участие в решении конкретного круга проблем – о планах реорганизации кагалов, о включении евреев в число субъектов Городового уложения или о разработке и осуществлении «Положения» 1804 г. В отличие от них, депутатам еврейского народа явно предстояло служить на постоянной основе и участвовать в решении любых возможных проблем, связанных с положением евреев. Они должны были выступать в роли передатчиков информации между центральными властями и еврейским населением. Если вспомнить, сколь важен был доступ к престолу, то становится ясно, что, официально приобретя такое право, еврейские общины получили поистине ценный подарок.

На первый взгляд, депутаты еврейского народа представляли собой все тех же штадланов, евреев, «попавших в случай» у высших русских властей и пользовавшихся этим, чтобы представлять интересы своих единоверцев, как делали Нота Ноткин и Абрам Перетц. Так, первыми депутатами оказались двое видных подрядчиков, занятые поставками для армии, – Лейзер Диллон и Зундел Зонненберг[548]. Как и когда они были назначены на эти посты, и было ли их назначение официальным, неизвестно, но совершенно бесспорно то, что они очень активно выступали от лица своих собратьев по вере[549]. Так было в 1813 г., когда еврейские колонисты-хлебопашцы обратились к ним за помощью. Когда русские военные власти во время войны с французами выслали из Москвы некоторых евреев, то по просьбе витебского кагала в дело вмешался Зонненберг[550]. В 1813 г. Зонненберг направил царю записку, в которой просил о частичном прощении долгов еврейских общин, о неограниченном участии евреев в органах местного самоуправления, а также о государственной защите прав евреев, проживающих в частных владениях. Кроме того, он ходатайствовал о разрешении раввинам налагать проклятие на нарушителей еврейских религиозных законов и пытался добиться восстановления права на еврейскую виноторговлю. В этой записке затрагивались столь разнообразные проблемы, что можно смело утверждать – она представляла собой голос еврейских общин, а не выражение личных интересов еврея-подрядчика Зонненберга[551]. И Зонненберг, и Диллон совершенно свободно вели дела со ставкой верховного командования русской армии, так что логично было бы предполагать, что именно эти двое входили в еврейскую делегацию, посетившую императора Александра I в Брюсселе в 1814 г.

В мае 1816 г. в Минске собрались представители ряда белорусских кагалов с намерением избрать посланцев в Санкт-Петербург, согласно распоряжению Александра I. Но из-за отсутствия средств дело тогда дальше не пошло[552]. В ноябре 1817 г. Зонненберг уведомил кагалы о том, что «по семейным обстоятельствам» вынужден покинуть пост депутата и что император уполномочил его организовать выборы новых депутатов. Всем еврейским общинам было ведено избрать двух-трех «первейших духовных членов к съезду в город Вильно для избрания новых способных еврейских депутатов»[553].

То, как различные кагалы реагировали на эту благоприятную возможность, говорит о многом. Как отмечено выше, белорусские общины с готовностью откликнулись на подобного рода царский указ еще в 1816 г., и теперь тоже поспешили его исполнить. Несмотря на то что было приказано известить о выборах «начальников всех губерний, где есть еврейские общества», в рижском кагале узнали о происходящем только тогда, когда в Вильно уже заседало собрание выборщиков. Услышав эту новость, рижские евреи заявили о самом горячем желании поскорее направить своих делегатов в Вильно и о готовности изыскать какой-нибудь новый налог, чтобы направить средства на содержание депутатов еврейского народа в Санкт-Петербурге[554]. Одесский кагал, наоборот, не торопился с избранием депутатов, потом затягивал их отправку в Херсон, на губернское собрание, и ни за что не хотел вкладывать средства в содержание еврейских делегатов в столице. В 1820 г. херсонский губернский кагал направил в Одессу письмо, в котором пригрозил доложить губернатору, что одесская община не вносит свою долю. Далее в письме говорилось: «Кроме того, мы прекратим с вами переписку и не будем вам писать и тогда, когда в этом будет большая надобность в ваших интересах». Еврейские общины Екатеринославской и Таврической губерний жаловались, что они не в состоянии оплатить отправку своих представителей в Вильно, и просили избавить их от напрасной траты денег. Представители Киевской губернии были избраны, но выехать в Вильно так и не собрались[555].

Все это неудивительно. Одесская община просуществовала к тому моменту всего два десятка лет. Разброд и апатия царили в ней до тех пор, пока приток галицийских евреев не прибавил ей энергии и не принес с собой новые образцы общинной организации[556]. Общины Киевской, Екатеринославской и Таврической губерний никогда не входили в Совет четырех земель и не осознавали того, как важно иметь представительство в коридорах власти. Белорусские евреи, как мы убеждались уже не раз, были испытанными ветеранами в деле влияния на власти ради защиты своих интересов. Рижское еврейство, обладавшее иной политической культурой, также располагало давней традицией защиты своих интересов перед центральными властями. Евреи бывших земель Речи Посполитой с готовностью ухватились за представившуюся им возможность.

В августе 1818 г., накануне наступления по еврейскому календарю месяца элул, в Вильно собрались восемнадцать депутатов от губерний. Главой собрания выступал авторитетный гродненский раввин Танхум бен Элиэзер. Собрание выдвинуло трех делегатов, как и было ведено. Это были Бейнуш Барац Лапковский из Витебска, Михоэл Айзенштадт из Могилевской губернии и Зундел Зонненберг из Гродно (причем последний, несмотря на вышеупомянутые «семейные обстоятельства», проявил самое горячее желание сохранить свой пост), Кроме того, собрание проявило инициативу и избрало трех кандидатов на случай замены, чтобы обеспечить полное и непрерывное представительство в столице. Ими стали Шмуэль Богров из Вильно, Мордехай Лефлер из Витебска и прежний делегат, Лейзер Диллон. Был также избран секретарь, Исаак Сасун из Гродно, и тем самым официально учрежден секретариат при депутации. Обращают на себя внимание белорусские корни избранного состава: все депутаты и кандидаты происходили из Белоруссии или из Литвы, причем половина из них вышла из той небольшой области, которую Россия получила по первому разделу в 1772 г. Легенда гласит, что по пути в Петербург депутатов чествовали во всех белорусских общинах и что им оказал почет пользовавшийся большим авторитетом раввин Хаим из Воложина. С.Пэн недалек от истины, утверждая, что виленское собрание было обставлено так, как будто это сам Совет четырех земель шлет в столицу своих представителей[557].

Увлеченные открывшимися перспективами участники, виленского собрания проявили излишний размах в финансовых вопросах. Они сочли, что расходы делегатов должны быть значительными – по их оценкам выходило 10 980 рублей в год, – особенно если потребуется жить в столице и часто бывать у высших сановников. Поэтому собравшиеся единодушно постановили обложить налогом такой предмет роскоши, как серебряные безделушки, которыми евреи украшали свои киттели – белые шелковые рубахи без правого рукава, одеваемые в торжественных случаях и в дни религиозных праздников. Правительство было сильно встревожено, узнав об этом их шаге из запоздалого сообщения виленской ассамблеи. Всякие официально не разрешенные денежные поборы всегда осуждались российскими властями. Более того, такие поборы со стороны еврейских общин были прямым нарушением статьи 51 «Положения» 1804 г. Поэтому в октябре 1818 г. из Петербурга распорядились, чтобы полиция в губерниях пресекла эти сборы и изъяла уже собранные средства[558]. При этом власти разгневала совсем не готовность евреев платить дополнительный налог, а их самоуправство. Кончилось тем, что 30 января 1819 г. князь Голицын все-таки разрешил этот сбор в виде добровольного пожертвования на содержание депутатов[559].

В чем же заключались функции депутатов еврейского народа? Для ответа на этот вопрос следует рассмотреть, как их воспринимало, с одной стороны, российское государство, а с другой – еврейские общины. С официальной точки зрения, институт депутатов представлял собой механизм наблюдения и контроля за еврейскими общинами. Это была, в первую очередь, точка зрения князя Голицына, постепенно прибравшего к рукам все дела, касающиеся евреев. Он не только оставался главноуправляющим Департамента духовных дел иностранных исповеданий, но и получил от царя распоряжение взять на себя управление всеми делами еврейских общин, кроме уголовных преступлений и тяжб по вопросам о частной собственности[560]. Это имперское бюрократическое сооружение, ведавшее делами евреев, приобрело еще большие масштабы, когда Голицын был назначен главой нового, так называемого Объединенного министерства. В него входили бывшие Министерства народного просвещения и духовных дел (в том числе Святейший Синод и Департамент духовных дел иностранных исповеданий). Как и раньше, за исключением уголовных дел и исков, касающихся частной собственности, «все дела, производящиеся в Правительствующем Сенате и у Министерств, как по гражданской, так и по правительственной части, прикосновенные до обществ еврейских… должны быть препровождаемы к министру духовных дел и народного просвещения для положения по оным мнения». Депутатов еврейского народа включили в список подчиненных Голицына. Было указано, что «депутаты еврейских обществ, по избрании их, представляются министром на высочайшее утверждение»[561]. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что созданный в 1809 г. Третий еврейский комитет, или «Поповский комитет» (по имени его председателя, В.С. Попова), был упразднен в 1818 г. Князь Голицын, не будучи полностью свободен от антиеврейских предрассудков, в целом выступал как благосклонный покровитель «своих» евреев[562]. Он сочувственно выслушивал депутатов со всеми их проблемами и нередко поддерживал их просьбы. Когда же правительство вознамерилось отменить институт еврейских представителей, Голицын еще долго боролся за то, чтобы продлить его существование.

При Голицыне депутаты должны были внушать общинам необходимость выполнения их гражданских обязанностей с соблюдением всех необходимых процедур. Голицын самолично писал в минский кагал и сетовал на то, что там отсутствует надзор за ведением метрических книг[563]. В 1820 г. подобное же нарекание на ведение документации, исходившее от троих депутатов еврейского народа, было передано в минский губернский кагал, который известил об этом все местные общины. Речь шла о том, что налоговые документы были полны неточностей и путаницы, из них невозможно было понять, кто и какие налоги платил, а к тому же они были составлены «на еврейском языке». Отдельное нарекание относилось к важнейшему органу кагала, «хевра каддиша» (Священное общество, то есть погребальное братство), обиравшему общинную бедноту[564]. В 1818 г. Зонненберг сообщил еврейским общинам, что чиновники недовольны ими из-за неправильно составленных петиций и жалоб, расследование которых отнимает у властей массу времени. Депутаты постарались объяснить своим единоверцам, как составлять жалобы по правилам[565]. Правительство, в других случаях твердо стоявшее на том, чтобы ни одно слово в «Положении» 1804 г. не было изменено или выброшено, доводило свои решения до общин через депутатов. Например, в 1817 г. власти разрешили кагалам применять такое оружие, как «херем», или отлучение от общины, против евреев, отказывавшихся платить налоги в начисленных размерах, а также против тех, кто продолжал заниматься контрабандной торговлей. Несмотря на то что «херем» запрещался по статье 51 «Положения о евреях», общины были уполномочены применять его при условии, что о каждом подобном случае они будут докладывать правительству[566]. В некоторых случаях претерпевал изменения не сам закон, а его толкование. В 1819 г. депутаты информировали кагалы о том, что князь Голицын посоветовал губернаторам не слишком буквально подходить к толкованию статьи 34 «Положения», где речь шла об арендаторстве[567]. К ужасу правительства, депутаты не ограничивались лишь передачей в кагалы официальной информации. По крайне мере дважды они тайно предостерегали кагалы о готовившихся негативных шагах властей. Делалось это для того, чтобы побудить общины регулярно выплачивать деньги на содержание депутатов в Санкт-Петербурге[568].

Чего же ожидали еврейские общины от депутатов? В обращении виленской ассамблеи в адрес кагалов по поводу материальной поддержки депутатов говорилось, что их цель состояла в том, чтобы, находясь в столице, они «… представляли бы ходатайства еврейского народа царю и правительству»[569]. Представители общин обещали во всем следовать указаниям депутатов: «…принимаем в обязанность под присягою и других религийных проклинаний, что мы не можем писать, подписывать и подавать начальству никаких прошений, никаких новых проектов, или же по требованию правительства ни каких-либо ответов и по всем общественным надобностям, пока не согласятся и не подпишутся с нами и те три особы прибавочные, или по крайней мере один из них, дабы дело заключаемо по-между ими было по большинству голосов»[570].

Поскольку общины проявили готовность подчиняться депутатам, можно заключить, что те имели полномочия самостоятельно принимать решения и в не стандартных ситуациях, а также выражать и отстаивать коллективные интересы еврейства Российской империи в целом. Однако в оценках того, насколько хорошо депутаты справлялись со своим делом, существуют расхождения. Виленский маскил Ш.И.Фин, который был почти современником деятельности депутатов, проявил снисходительно-сочувственное отношение к ним, говоря: «По-видимому, наши братья в то время еще не привыкли являться во дворец царя и сановников и вести с ними переговоры, и также не обладали еще познаниями, необходимыми для представителей народа. По этой причине депутаты не понравились правительству и не успели в своих делах»[571]. По мнению С.М.Дубнова, идея с депутатами была красиво задумана, но искажена при исполнении и потому не оправдала ожидания русского еврейства. «Надежды депутатов на то, что с ними будут советоваться по общим проблемам, относящимся к предполагаемому улучшению положения евреев, так и не осуществились». Их деятельность свелась к лоббированию и к выяснению замыслов чиновников для того, чтобы предостерегать о них кагалы. «Так, силой обстоятельств, депутаты оказались всего лишь связующим звеном в еврейских делах»[572].

Ю.Гессен, изучивший институт еврейских депутатов не менее тщательно, чем любой другой историк, довольно скупо похвалил депутатов: «Нет сомнения, что они не имели значительного успеха, но это, конечно, не дает еще права говорить о них в насмешливой форме…»[573]. Ключ к оценке их достижений – заметил он в 1909 г. – могло бы дать изучение их переписки с Голицыным, погибшей в 1862 г. при пожаре в Департаменте духовных дел иностранных вероисповеданий. Однако существует в изобилии сохранившаяся сопутствующая документация, и поскольку теперь стали доступнее региональные архивы, то можно на более широком материале давать оценки деятельности депутатов. Сегодня, по мере того как все больше становятся известны детали, мы все выше оцениваем их усилия, нередко приводившие к успеху, особенно когда они пользовались поддержкой Голицына.

Судя по содержанию записки Зонненберга от 1813 г., еврейские представители и раньше пытались активно вмешиваться в дела властей. Это касалось как серьезных, так и тривиальных случаев. Например, в 1816 г. в Гродно и кое-где в Царстве Польском снова раздались обвинения в убийствах евреями христианских детей с целью получения крови, якобы нужной для ритуальных целей. Реакция депутатов еврейского народа последовала незамедлительно – в конце концов, Зонненберг ведь был уроженцем Гродно. При содействии Голицына они добились рассылки циркуляра на места, в котором говорилось, что предположение о том, будто евреям требуется для ритуалов христианская кровь, не может служить основанием для повальных допросов среди евреев в ходе расследования убийства. Для того же, чтобы найти виновного, необходимы конкретные улики, которые указывали бы на определенного человека как на преступника[574]. Депутаты поддавались давлению кагалов и старались помешать осуществлению «культурных» статей «Положения» 1804 г., например, о создании новых еврейских школ, о запрете на ношение еврейской национальной одежды вне черты оседлости и в официальной обстановке (например, на заседаниях городских управ)[575].

Но гораздо серьезнее вопроса о том, должны ли евреи сбрить бороды и облачиться в немецкую одежду, был возврат правительства, после окончания войны с Наполеоном, к намерению «обезвредить» евреев. Вот тут-то активность депутатов приносила реальную пользу. Россия стремилась восстановить истощенное войной хозяйство, и вопрос об уклонении от уплаты налогов при помощи неточностей в проведении подушных ревизий приобрел огромную важность. Еврейские общины, у которых с избытком хватало трудностей из-за хаоса, вызванного переселениями, из-за отмены арендаторства, из-за разрухи, причиненной нашествием французов, стремились облегчить свое налоговое бремя посредством «утайки душ». Власти об этом прекрасно знали. В самом начале 1817 г. для еврейских общин были введены некоторые меры наказания за уклонение от налогов. Руководство кагалов Киевской губернии было арестовано, а в Волынской губернии кагальников принудительно отправили на работы на государственные текстильные фабрики. В довершение всех бед, общинное руководство также обвинили в потворстве непрерывной торговле контрабандными товарами – это был другой популярный способ обмануть казну. Ю.Гессен сообщает о высочайшей аудиенции, полученной депутатами Диллоном и Зонненбергом в январе 1817 г. Император обещал кагалам прощение прежней «утайки душ» при условии, что теперь они представят полные и точные сведения. Вероятно, именно во время этой встречи депутаты получили разрешение для старшин кагала налагать проклятие на контрабандистов[576]. Важность, которую власти придавали борьбе с контрабандой, а также с широко распространенной причастностью евреев к этому роду деятельности, была продемонстрирована в конце александровского царствования, когда всем евреям, за исключением владельцев недвижимости, было приказано покинуть зону в пятьдесят верст от государственной границы[577].

Депутаты участвовали и в разрешении конфликта по поводу практики, известной как «крестенции», при которой евреи арендовали у помещиков уже засеянные поля в расчете на то, что помещичьи крестьяне должны были убрать урожай. С точки зрения властей, тут имело место «еврейское главенство над православными крестьянами», так что обычай был запрещен. Единственное, чего удалось добиться депутатам при содействии Голицына, – это возврат денег за аренду, которые успели заплатить евреи[578].

Но самой трудной задачей, стоявшей перед депутатами, была пресловутая проблема переселений. Теоретически она была решена еще в 1812 г., когда Третий еврейский комитет («Поповский комитет») полностью отказался от идеи переселений. Но старые привычки оказались живучими. Поскольку евреев снова обвиняли в обнищании деревни, то изгнание их из сельских районов опять было выдвинуто как верное средство помочь делу. В 1821 г. центральное правительство приказало удалить евреев из казенных селений Черниговской губернии на том основании, что «в качестве перекупщиков они держат в порабощении казенных крестьян и казаков»[579]. В 1822 г. указ о выселении евреев был применен и в Полтавской губернии[580]. В том же году Белоруссию поразил новый неурожай и голод. Сенатор Д.О. Баранов, инспектировавший белорусские губернии, опять увидел причину бедственного положения крестьянства в деятельности сельских евреев. На основе его наблюдений правительство заключило, «что главною причиною расстройства крестьян белорусских признано пребывание евреев в селениях и продажа вина, ими в оных производимая, и что евреи не только не обращались ни к каким занятиям или трудам, кои Положением 1804 года им для собственной их пользы предоставлены, но напротив, усиливались водворяться в селениях, число их еще более в оных умножилось к сугубому разорению хлебопашцев». 11 апреля 1823 г. Александр I приказал витебскому и могилевскому губернаторам принять строжайшие меры. Были вновь введены ограничения по «Положению» 1804 г.: сельским евреям запретили торговать спиртным в деревнях и в придорожных корчмах, а все остальные аренды им предстояло сдать обратно до 1 января 1824 г. Прибавились и новые ограничения, в «Положении» не значившиеся, – евреям запретили брать в аренду почтовые станции и «разъезжать» с товаром, что, в сущности, означало конец еврейской торговли в розницу. Но гораздо серьезнее было то, что всем евреям предписывалось покинуть сельскую местность Белоруссии до 1 января 1825 г.[581] (Причем сначала крайний срок назначили на 1 января 1824 г., но потом по настоянию Голицына его отложили на год)[582].

Ответ депутатов на это распоряжение содержится в петиции, которую они представили, судя по всему – в Комитет министров, после 11 апреля 1823 г. Документ представляет собой вежливое, но твердое и четкое выступление в защиту евреев от обвинений в их адрес. Он содержит оказавшуюся пророческой критику политики переселений, применяемой властями. В нем говорится, что евреев никак нельзя обвинять в том, что они не использовали возможностей, данных им «Положением» 1804 г. Скорее уж само правительство не предоставило евреям шанс честно зарабатывать на хлеб. Многие евреи с готовностью откликнулись на призыв стать колонистами, тысячи их были с успехом переселены на земли Новороссии. Но правительство, якобы из сочувствия к «страданиям переселенцев», остановило всю программу в 1808 г. А евреи не боялись тяжелого труда, ведь многие из них в свое время зарабатывали на жизнь грузчиками в рижском порту и сплавщиками леса по Двине. Но 22 декабря местные рижские власти ввели новые правила, согласно которым евреям запрещалось работать на лодках и плотах, им не принадлежащих. В результате многие евреи потеряли работу.

Депутаты напомнили министрам о том, что популярная современная экономическая теория – фритрейдерство, приносила прекрасные плоды там, где применялась и в отношении евреев. Так, после присоединения Белоруссии еврейские купцы ко всеобщей пользе распространили свои операции даже на Москву. Но еще более поразительным примером служила Рига, город, оказавшийся в центре целой системы еврейской торговли зерном. Активность евреев-торговцев, скупавших зерно на местных рынках и доставлявших его в рижский порт, подтолкнула прибалтийских помещиков делать то же самое, но в более крупных масштабах. Так развивалась оживленная внешняя торговля, в пределы империи потоком шли иностранные товары. А евреи, обладавшие развитой сетью международных торговых связей, являлись естественными посредниками в этой деятельности, столь полезной для государства. Поэтому любые ограничения на профессии шли не на пользу экономике.

Политика переселений грозила экономической катастрофой бесчисленным еврейским семьям. Было совершенно невозможно представить, чтобы маленькие городки и местечки Белоруссии смогли вместить тысячи беженцев – жертв переселений. Опыт показывал, что такие скопления людей приводили к эпидемиям различных болезней. Но никто не задумывался всерьез, что ждет изгнанников в будущем. Разоренные переселением, они не в состоянии были бы прокормиться на государственных землях. Было совершенно не похоже, что местные помещики готовы расселять евреев в своих владениях, поскольку это не сулило им никаких выгод. Так что евреи оказались бы без средств к существованию, неспособные ни прокормить себя, ни платить налоги.

Депутаты сделали все, чтобы трансформировать переселенческую политику в пользу евреев. Они отрицали, что являются противниками переселений или намереваются отстаивать еврейские права на занятия виноторговлей. (Они опять напомнили правительству, что евреи занимаются шинкарством исключительно оттого, что помещики разрешают им арендовать шинки и винокурни.)

Депутаты рекомендовали правительству провести полное осуществление реформ, намеченных в «Положении» 1804 г. Так, они настаивали на том, что властям надлежит в самом деле оказать еврейским колонистам ту помощь, которая предусматривалась статьей 18. В прочих отношениях следует подходить к евреям так же, как к остальным российским подданным. С годами власти успели ввести целый ряд ограничений на виноторговлю. Так пусть для евреев и в будущем сохранится запрет на продажу спиртного, однако при этом нет причин не разрешать им другие виды аренды. Если правительство намеревается убрать евреев из белорусской деревни, то пусть оно откроет всю территорию Российской империи для еврейских купцов, ремесленников и простых работников. Всем это принесет выгоду: евреи получат более прочное положение, государственные доходы возрастут, периодические нехватки денег в бюджете прекратятся[583].

Официальная записка, датированная 27 октября 1823 г. и подшитая в то же дело, что и петиция депутатов, подтвердила многие из их опасений по поводу взгляда властей на переселения. В ней говорилось, что изгнание евреев из деревни грозит полным разорением как самим еврейским переселенцам, так и городам, в которые их переместят[584]. Поэтому правительство предпочло более решительные шаги. Вместо того чтобы последовать совету депутатов о строгом исполнении экономических статьей «Положения» 1804 г., Александр I назначил 23 мая 1823 г. новый комитет, уже четвертый по счету, и приказал ему до конца года выработать очередное постановление о евреях. Но Четвертый еврейский комитет в срок не уложился, и новый кодекс о евреях появился лишь в 1835 г.

А тем временем предсказанные бедствия не преминули начаться. Белорусские губернаторы, получившие императорский указ найти «способы промышления и прокормления тамошних евреев на местах нового их местожительства», докладывали, что не могут справиться с ужасающим положением, в котором оказались переселенные евреи. К 1 января 1824 г. в Могилевской губернии было переселено 12 804 человека, а в Витебской – 7651. Они теснились в избах, человек по пятнадцать в каждой комнате. Как и предупреждали депутаты, начались болезни, от которых в одном только Невеле умерло 106 человек. Реакция властей была направлена только на сохранение собственного достоинства: они распорядились растянуть переселение на восемь лет. Это дало предлог остановить выселение евреев, и больше оно не возобновлялось. Оставалось облегчить страдания переселенцев. Комитет министров дважды собирался в апреле 1823 г. – 23 и 28 числа, чтобы обсудить необходимые меры. Единственный пункт, по которому они достигли согласия, – решение отклонить предложение белорусского генерал-губернатора об ассигновании ста тысяч рублей в помощь сельскохозяйственной колонизации. Больше никакие шаги в этом направлении в документах не отражены[585].

Дальновидность депутатов, предостерегавших власти о последствиях переселения, не повысила доверия к ним. Наоборот, правительство начало испытывать сомнения относительно системы еврейского представительства в целом. Да и сами-депутаты дали властям повод отказаться от их услуг. Еврейские общины все неохотнее выделяли средства на содержание своих представителей в Петербурге. Поэтому и депутаты, и их помощники отпрашивались в отпуск и не всегда возвращались. Зонненберга отстранили от его обязанностей «за дерзость перед начальством». Так что все трудности, связанные с кризисом из-за переселений 1823 г., выпали на долю оставшихся депутатов Айзенштадта и Файтельсона. В феврале 1825 г. и они получили разрешение отбыть в отпуск на четыре месяца, а потом попросили о его продлении.

К этому времени Голицына сменил на посту министра народного просвещения идеолог консерватизма, адмирал А.С.Шишков. Адмирал выразил мнение, что пора наконец избавиться от еврейских депутатов. Александр I запросил мнение Комитета министров. Министры как раз были встревожены вестью о том, что среди евреев Подолии распространяются ложные слухи, исходящие будто бы от депутатов. Словом, чаша переполнилась, и в отношении депутатов еврейского народа было решено, что «… пребывание их здесь не только не нужно и бесполезно, но весьма вредно, почему они, под предлогом ходатайства об общественных делах, собирают только с евреев понапрасну деньги и преждевременно разглашают постановления и даже самые предположения правительства»[586]. Тут вмешался Голицын с рекомендацией позволить депутатам задержаться в Петербурге на время работы Четвертого еврейского комитета. Но комитет уклонился от этого, полагая, что он должен «ограничиваться в собираемых сведениях самою необходимостью и доселе не предвидит надобности вызывать новых депутатов»[587]. Так должность депутата еврейского народа была упразднена.

И снова именно белорусские общины лучше других поняли значение этой потери. В 1826 г. кагалы губерний Белоруссии просили правительство позволить им прислать для консультаций «почетнейших и религиозных евреев»[588]. Но эта просьба осталась без ответа. Эра еврейских депутатов закончилась: такой институт никак не мог понравиться самодержцу, подобному Николаю I.

Было бы серьезным упущением не упомянуть, что евреи Белоруссии и территорий, известных как Западные губернии, являлись не единственными еврейскими подданными русского царя. После завершения наполеоновских войн русские государственные деятели оказались перед необходимостью включить в состав империи новые земли, присоединенные в результате войны. В некоторых новых владениях, например, в Великом княжестве Финляндском, не существовало организованного еврейского сообщества. В других, в частности – в Бесарабии, евреи составляли неотъемлемую часть традиционного общественного уклада. В образованном после наполеоновских войн Царстве Польском существовало значительное еврейское население, наличие которого осложняло проведение российского конституционного эксперимента, отмеченного новизной и дерзостью. В каждом из названных случаев государство подходило к евреям по-разному, без учета того опыта, который власти успели приобрести за прошедшие сорок лет.

Особенно интересен пример Бесарабии. Русские власти решили управлять этой новозавоеванной территорией (идентичной в культурном отношении Молдавии – османскому протекторату, отделенному от Бесарабии рекой Прут) при помощи традиционной системы администрации, функционировавшей под властью Османской империи. Для этого в 1818 г. разработали бессарабскую конституцию. В ней сохранялись существующие институты, и одновременно социальная система, на которой они строились, была приспособлена к российскому шаблону. Вновь встали те же проблемы, которые пришлось некогда решать в отношении земель Польши после ее разделов. Каким образом привести бессарабскую структуру общества в соответствие с российской сословной моделью? Сам статус бессарабских бояр был слишком неопределенным, а пестрое крестьянское население имело мало общего с русскими крепостными[589].

Согласно бессарабской конституции 1818 г. все жители губернии делились на девять категорий. Одну из них составляли евреи. Здесь сказались те же затруднения, которыми сопровождались все попытки отнести русских евреев к определенному сословию: было решено, что и местные евреи должны войти в одно из трех сословий – купечество, мещанство, крестьянство. В то же время на них смотрели как на членов особых подгрупп – еврейских купцов, еврейских крестьян, на которых не всегда распространялись права христиан из тех же сословий. С другой стороны, евреям обещали сохранить все привилегии, полученные ими до русской аннексии от господарей Молдавии. Таким образом, евреям Бесарабии были дарованы важные преимущества, которых их единоверцы из Западных губерний не получили по «Положению» 1804 г. Бессарабским евреям позволили заниматься виноторговлей и держать аренду мельниц и винокурен, хотя никакого контроля над крестьянами тех имений, где располагались их аренды, евреям давать в руки не полагалось. Единственными важными правами, которых были лишены бессарабские евреи, являлись право на покупку и аренду частных земель и на государственную службу. В целом же здесь не очень старались ввести евреев в законодательные рамки, выработанные для остального еврейского населения империи[590].