Глава 4 В России осознают еврейский вопрос 1796-1801

Глава 4

В России осознают еврейский вопрос

1796-1801

Среди проблем, оставленных Екатериной II в наследство сыну, императору Павлу I, была и необходимость наладить управление многочисленным еврейским населением, собранным под властью Российской империи в результате последних разделов Польши. (Согласно неполным данным Ю.Гессена, по всей России с 1797 по 1800 гг. к купечеству и мещанству было приписано 151 277 мужчин-евреев[306].) Перед Павлом стояла нелегкая задача. Бывшие земли Речи Посполитой, где жили эти евреи, свыше трех лет терзала война, и теперь там царили разруха и беспорядок. К России отошли районы, сильно отличавшиеся друг от друга: часть Белоруссии, Литвы, Украина и Курляндия, а также собственно польские области. Многие из этих пестрых в культурном отношении территорий некогда принадлежали Великому княжеству Литовскому. Несмотря на то, что население этих новых владений Российской империи получило гарантии свободы вероисповедания после 1772 г., евреи не упоминались ни в одном указе о присоединении новых земель. К тому времени уже прочно укоренился принцип, согласно которому все, не разрешенное евреям особыми постановлениями, было им запрещено. Поэтому представляется знаменательным, что их обошли вниманием в указах 1772 г. – тем более что правовую систему Великого княжества Литовского, в которой евреи рассматривались как особая категория населения, формально оставили в силе. Это привело к правовым разногласиям между христианами и евреями, которые, впрочем, обратили на себя внимание центральных властей только в начале царствования преемника Павла I, императора Александра I. Другой причиной, заставившей правительство заинтересоваться евреями, стало обострение конфликта между миснагдим и их противниками – хасидами.

Правительство Екатерины II проводило довольно путаную политику в отношении польских евреев, оказавшихся под властью России. Главным намерением правительства, особенно когда речь шла о сравнительно малочисленном еврейском населении Белоруссии, была интеграция, направленная на то, чтобы включить евреев в существующие категории экономической жизни России, оставив им культурную и религиозную автономию. Достижению этой цели препятствовали различные факторы: в Белоруссии на местном уровне бытовали антиеврейские настроения; христиане с евреями соперничали в экономике. На территориях, захваченных после 1772 г., находились крупные еврейские общины, на которые русское правительство не распространило автоматически права, дарованные евреям Белоруссии. Консервативное еврейское общество пыталось сопротивляться ограничениям своей традиционной политической автономии и всячески их обходило. Это положение осложнялось еще и тем, что правительство непременно старалось загнать евреев в рамки уже существующих социальных категорий. К концу екатерининского правления власти, невзирая на собственную непоследовательность, проводили, в сущности, сразу две политические линии в отношении евреев. Следуя первой, они продолжали открыто провозглашать обещания уравнять евреев в правах перед законом с остальным населением. Вторая линия представляла собой прагматическую политику неравноправного подхода к евреям, если того требовали обстоятельства. Этой линии были свойственны уступки интересам влиятельных слоев христианского населения, будь то купцы или землевладельцы. Царствование Павла принесло два важных нововведения. Власти наконец-то предприняли серьезные усилия для того, чтобы получить некоторые познания о жизни евреев, и, отчасти вследствие этого, попытались выработать новые социальные категории, к которым можно было бы их отнести.

В начале павловского правления сохранялась прежняя двойственная политика, при которой порывы к интеграции сменялись или сопровождались дискриминационными запретами. При Павле сохранялось двойное налогообложение евреев[307], причем правительство уже больше не вступалось за них при нарушении избирательных прав. С другой стороны, павловская администрация обычно следила за тем, чтобы на евреев не возлагались дополнительные денежные обязательства. Было несколько случаев, когда центральное правительство строго предупреждало местные власти о необходимости обращаться с евреями согласно букве закона. В 1796 г. могилевскому и новгород-северскому губернаторам было ведено прекратить ограничения еврейских купцов в праве переезжать из одной губернии в другую. (В указе, впрочем, подчеркивалось, что мещане – как христиане, так и евреи – этим правом не располагали[308].) В 1797 г. губернатор Подолии получил приказ не высылать из Каменец-Подольска самовольно обосновавшихся там евреев, приписанных к мещанству, хотя, если точно следовать закону, то это надлежало бы сделать[309]. В 1800 г. Сенат, во исполнение воли самого Павла, постановил, что помещики не вправе судить и карать евреев, живущих в их владениях[310]. Характер этих постановлений свидетельствовал о желании поступать с евреями более взвешенно и справедливо.

Тем не менее отсутствие в распоряжении властей сколько-нибудь удовлетворительной информации о жизни евреев продолжало препятствовать эффективному управлению. Например, в царствование Павла губернатор Курляндии запросил у Сената указания по поводу политики в отношении местных евреев, которые издавна, хотя и незаконно, там жили. С них трудно было собирать налоги, так как они были чрезвычайно мобильны. В ответ Сенат потребовал у властей Курляндии всесторонние данные о жизни евреев, продемонстрировав полную неосведомленность центральных властей в этом вопросе.

Власти Курляндии представили Сенату доклад, полный негативных оценок евреев и их деятельности. В нем говорилось, что они не имеют законных прав селиться нигде, кроме окрестностей города Газенпорта (Хазенпот, Айзпуте), где они имели особые привилегии. (И это невзирая на то, что евреи фактически жили в Курляндии уже больше двухсот лет!)[311] Власти жаловались, что взимать налоги с евреев затруднительно из-за их склонности переселяться с места на место. Далее, они отрицали, что евреи приносят губернии экономическую выгоду, так как сосредоточены в мелкой торговле, в первую очередь, конечно, в торговле спиртным, а также занимаются сбытом подержанных товаров. Подобные занятия, гласил доклад, евреи избирают потому, что чураются честного ручного труда или работы в сельском хозяйстве[312].

Группа курляндских евреев, чьи имена остались неизвестными, откликнулась на этот доклад, послав петицию в сенатский Департамент государственных налогов. В ней, в первую очередь, высказывалось предложение создать общинную структуру для евреев Курляндии и возложить на нее ответственность за сбор налогов, разрешение мелких споров и исполнение законов еврейской общины. Таким образом, в петиции шла речь об учреждении кагалов там, где они никогда не существовали. Неясно, выражала ли эта петиция мнение всего курляндского еврейства, которое как единая группа было слишком аморфно и неорганизованно, чтобы стремиться к столь явным политическим целям. Далее, в петиции содержалась просьба предоставить курляндским евреям – купцам и мещанам – те же самые права, которыми пользовались их единоверцы в Белоруссии[313]. Все это позволяет предположить, что авторы петиции, вероятно, принадлежали именно к еврейским торговцам и ремесленникам Курляндии, которые очень выиграли бы от учреждения такой системы. Эта же самая социальная группа и возглавила кагалы, когда они были созданы в Курляндии. Так или иначе, петиция служит еще одним подтверждением развития навыков политической жизни у евреев Российской империи.

Сенат ответил разрешением создавать кагалы в Курляндии, предусмотрев при этом, что юрисдикция общин будет распространяться только на религиозные дела. Как и в Белоруссии, евреев здесь причислили к городскому сословию. Им было ведено записаться в городские реестры, благодаря чему они поступили в ведение городских административных и судебных органов, одновременно получив разрешение участвовать в сословных выборах. Как и в Белоруссии в 1785 г… Сенат остановил выселение курляндских евреев, нелегально проживавших в сельской местности, и им разрешили получать паспорта для «временного» поселения за пределами городов. Но курляндские евреи приобрели не только права, сходные с теми, которыми обладали их собратья в Белоруссии, но и те же самые ограничения. На них возложили двойную ставку налога, а если они хотели покинуть страну, с них взимался двойной налог за три года. Было сделано одно особое исключение: те, кто мог доказать, что не в силах заплатить такую сумму, получали разрешение выехать бесплатно[314]. На будущий год это освобождение было отменено, когда правительство лучше осознало, какую выгоду для экономики страны можно получать с евреев, даже с бедных. Этот эпизод с Курляндией показывает, что власть, в лице Сената, все еще пыталась подходить ко всем евреям империи одинаково, намеренно игнорируя региональные различия в культурной и хозяйственной жизни еврейских сообществ, или поступала так именно вследствие неосведомленности о таких различиях.

Новоявленный интерес Сената к евреям не ограничивался Курляндией и распространялся также на общины Белоруссии и Польши. Следует отметить, что Сенат при этом не проявил излишней инициативы. Вернуться к «еврейскому вопросу» ему пришлось в рамках решения более широкого и сложного «крестьянского вопроса», существовавшего в тех районах, где разрешалось жить и евреям.

Закат Речи Посполитой был отмечен хаосом, охватившим, наряду со всей страной, и белорусские провинции. По всей стране шли военные действия, перемещались большие массы войск, разоряя крестьянство, которое и без того издавна терпело жестокое угнетение со стороны помещиков. Эти факторы, в соединении с примитивной техникой обработки неплодородных земель, приводили на протяжении всего XVIII в. к чередованию кратких периодов относительного благополучия с временами всеобщего обнищания. Большинство современников отмечало, что на их памяти в основном преобладали периоды экономического спада[315]. На последнее десятилетие XVIII в. пришелся особенно глубокий упадок сельского хозяйства. Страна разорилась из-за военных операций, связанных с двумя последними разделами. К этим несчастьям в 1795 г. прибавился падеж скота, и крестьянство обнищало еще сильнее[316]. В 1797 г. в некоторых районах начался голод, и в мае того же года Павел I приказал минскому губернатору Захару Карнееву собрать предводителей дворянства – так называемых маршалов, чтобы разобраться, в чем причины голода и как с ним справиться. Первый доклад комиссии Карнеев направил императору 13 июля 1797 г.

Этот документ, написанный по-русски и по-польски, содержит анализ ряда факторов, вызвавших кризис в сельском хозяйстве. По мнению его авторов, отчасти причины крылись в характере местного крестьянства:

«Злощастным жребием сего края крестьяне малое обретая знание в земледелии, не могут быть в хорошем состоянии, а простолюдинство их есть причиною неспособности к заведению порядочного хозяйства. Потому, не познавая о несущественной с хлебопашества пользы и проживая без старательства, не могут достигнуть хорошего состояния. За всем тем, однако ж, при каком бы то ни было знании могли бы довольствоваться приобретаемым ими, если бы случающиеся из разных обстоятельств другие тягости не прерывали их упражнения и не ввергали в отчаяние прийти к хорошему состоянию. Перемены и революции в крае, постои и переходы войск и все то, требуя разного иждивения и услуг, удаляет крестьян от попечения о доме и земледелии и лишает запасов, обеспечивающих доброе состояние. Неурожай во многих местах по причине песчаных и низких земель, ежечасно случающийся, а к тому и падеж скота истребляет в людях поощрение к трудолюбию. Неспособность во многих местах к торговле, а в некоторых трудное сухим путем доставление продуктов, не усугубляют помощи крестьянам к исправлению их состояния»[317].

Эти несчастья, дополняя собой бедствия русской деревни, предвосхищали «кризис крепостничества»[318]. Однако, ради полноты картины, предводители дворянства должны были бы упомянуть и о тех обязанностях, которые сами помещики возлагали на своих крестьян. Это бремя могло иметь самый различный характер, от денежных выплат до разнообразных повинностей – полевых работ или еще более обременительных перевозок грузов. Кроме того, землевладельцы располагали многочисленными монополиями в своих имениях. Поэтому крестьянам приходилось платить особые сборы, чтобы избежать всеобъемлющих запретов, налагаемых этими монополиями. Например, имея крохотный ручной жернов, надо было платить хозяину монополии на помол зерна[319]. Крестьяне были обязаны покупать монопольные продукты, такие, как водка и соль, независимо от того, нужны они им или нет, причем по цене, установленной помещиком. Этот прием обирания крестьян мог иметь варианты: у них, например, не было иного выхода, кроме продажи своей продукции помещику, и опять-таки по его цене. Самые большие поборы ждали крестьян, если имение отдавалось в аренду, – мимо этой проблемы не смогли пройти даже минские предводители дворянства. Аренды в большинстве своем были по закону краткосрочными, вследствие чего арендаторы частенько старались как можно быстрее извлечь максимум выгоды, что в скором будущем приводило к разорению всего имения. Если же помещик в одностороннем порядке поднимал арендную плату (а так поступали многие помещики), то новые расходы на выплату аренды перекладывались на крестьян. С точки зрения сиюминутной выгоды даже разорение крестьян шло на пользу помещикам или арендаторам, потому что они могли по дешевке скупать зерно, скот и другие продукты, отдаваемые крестьянами за долги. Не раз бывало, что крестьяне предлагали помещику деньги за то, чтобы тот освободил их от своего же агента – арендатора[320]. Далеко не все арендаторы были евреями, но их концентрация в мелком арендаторстве, особенно в торговле спиртным, слишком бросалась в глаза. Потому помещикам, на которых они работали, легко было делать из них козлов отпущения.

Минские маршалы сосредоточили внимание как раз на этой стороне вопроса о причинах разорения крестьянства. Помимо бедности, порожденной невежеством и скудостью природных ресурсов, они выделяли и еще одну проблему: «При сих несовершенствах вящею причиною суть евреи на арендах и в шинках владельцами удерживаемые, в противность повелений от начальства, предназначающих им жительство по городам, которые, без собственного труда проживая с немалыми семействами в селениях, и последнее с крестьян разными сведомыми им средствами высасывают, а именно: дачею вина крестьянам в долг, приводящего их к пьянству, ложными напастями и разными поступками, чем крестьян приводят в убожество и неспособными делают к хозяйствованию»[321].

Впрочем, не только евреи занимались эксплуатацией крестьян. Авторы рассматриваемого документа жаловались также на переизбыток священников, которым положенные доходы от крестин, свадеб и похорон не приносили достаточных средств, что заставляло их заламывать невероятные цены за свои услуги. Наконец, в докладе разъяснялось, какие злоупотребления сопутствуют сдаче в аренду имений. Таким образом, в докладе роль евреев отмечалась, по сути дела, лишь в ряду многих других факторов, приведших к обнищанию деревни. Но в столице рассмотрение этого оригинального документа приняло иной оборот: на первый план выступила тема «еврейской эксплуатации»[322].

Получив доклад, император Павел на стал медлить. Уже 28 июля 1797 г. материалы из Белоруссии поступили к генерал-прокурору Сената А.Б.Куракину на расследование. Тогда же Павел приказал Куракину известить губернатора Карнеева о том, «чтобы он по должности своей принял меры, сходные с расположением маршалов об ограничении права евреев, разоряющих крестьян[выделено Ю.Гессеном], и духовенства, притесняющего их неумеренными поборами, так как и о продолжении срока арендам»[323]. 3 августа 1797 г. Сенат, в свою очередь, затребовал из Минска более обстоятельные сведения о положении крестьянства. Маршалы, уже разобравшись, чего хочет центральное правительство, основательно пересмотрели свою первоначальную оценку деятельности евреев. Они доносили, что «Минской губернии поселяне находятся в крайней бедности не только от ежечасных там неурожаев, сколько от того, что владельцы держат в селениях своих евреев на арендах и шинках, которые дачею крестьянам в долг вина под заклад необходимо нужных им вещей, приводят их в убожество и неспособными их делают к хозяйствованию». Во исправление этой ситуации маршалы просили возобновить указ от 31 марта 1755 г., по их мнению, запрещавший евреям винокурение[324].

Далее Сенат расширил поле своих исследований. В апреле 1798 г. у губернаторов остальных бывших «польских губерний» запросили рекомендации по улучшению жизни крестьян. Ответы на запрос укрепили то мнение, которое начало складываться под влиянием минского доклада, а именно – что евреи являются главной причиной обнищания деревни. При этом если доклады маршалов разных губерний сообщали очень мало сверх уже известного, то сопровождающие их донесения русских чиновников подходили к «еврейской проблеме» гораздо радикальнее[325].

Например, маршалы Подолии, как и их минские коллеги, обвиняли евреев в разорении крестьян с помощью винной торговли. Они, впрочем, не рекомендовали никак ограничить эту деятельность. Почему – становится понятно, если вспомнить, что евреи на них же и работали. Вместо этого маршалы просто поблагодарили правительство за то, что контроль за винокурением остался в руках дворянства, причем заявили, что только их бдительный надзор за этой отраслью спасает крестьянство от полного уничтожения, к которому ведут его евреи. В докладе констатировалась общая роль евреев в экономике края и содержалось предложение поощрять евреев к земледелию. Может быть, помещики искали возможность формально закрепостить евреев, чему русское правительство постоянно противилось.

В комментарии подольского вице-губернатора Алексея Юзефовича доклад маршалов получил ряд уточнений. Автор предложил правительству не ограничивать еврейскую международную торговлю, а поощрять к ней самих помещиков. Юзефович сознавал, какой отклик вызвала бы попытка превратить евреев в крестьян, и отмечал, что подобный план явно противоречит указу от 3 мая 1795 г., в котором евреи рассматриваются как горожане. Этот указ гласил, что они должны подчиняться городской магистратуре (а не помещикам) и селиться в городах. Русские власти все еще были убеждены в том, что евреи могут быть только горожанами и никем другим[326]. И лишь после появления доклада литовских маршалов это мнение стало меняться.

Все опрошенные губернаторы поспешили сразу же выполнить приказ Сената. Это заставляет подозревать, что губернские предводители дворянства на своих съездах не слишком глубоко вникали в проблемы, связанные с экономической деятельностью евреев. Единственным исключением оказалась Литовская губерния[327], маршалов которой Сенату 23 ноября 1799 г. пришлось поторопить с ответом. Губернатор И.Г.Фризель объяснил задержку тем, что маршалы слишком долго трудились над заданием, а потом пришлось переводить их записку с польского языка на русский. Позднее оказалось, что сам Фризель увлекся тщательным изучением жизни евреев бывших польских земель, и именно он заставил литовских маршалов предложить более широкомасштабные решения проблемы евреев, чем те, что выдвинули все остальные губернии. Фризель сопроводил доклад маршалов собственным обзором ситуации. По сути дела, это была первая серьезная программа преобразования жизни российских евреев[328].

На запрос Сената отвечали пятнадцать литовских маршалов. Трое их них полагали, что реформа невозможна, так как евреи слишком тесно связаны с хозяйственной жизнью сельских районов. Однако все пятнадцать были согласны в том, что желательно как-нибудь изменить положение евреев в торговле водкой, например лишив их возможности обходить все существующие правила, действуя в сговоре с помещиками. Маршалы советовали запретить евреям заниматься винокурением и содержать корчмы не только самостоятельно, но даже от имени местной шляхты. Впрочем, они признавали, что в случае введения такого порядка возникли бы серьезные проблемы, потому что пришлось бы переселять евреев, оставшихся без средств к существованию, в города, слишком маленькие, чтобы вместить их и обеспечить заработком. В результате появился бы целый слой еврейской бедноты. Поэтому маршалы предложили позволить тем евреям, которые были не в состоянии переселиться в города, проживание на государственных и частных землях в качестве свободных сельскохозяйственных рабочих, не прикрепленных к земле. (В Белоруссии уже существовали аналогичные группы сельских жителей, занятых в земледелии и мелкой торговле. В их число входили беглые, переселенцы, бродяги и мелкая шляхта. После аннексии Белоруссии те из них, кого нельзя было признать крепостными, вошли в особую категорию «вольных людей». Численность этой группы была невелика.)[329]

Маршалы высказались и против культурной и политической автономии евреев. Они рекомендовали принудить евреев отказаться от ношения «неряшливого» платья, которое якобы отвращало от них православное крестьянство. Советовали они и отменить кагалы, так как они, организационно сплачивая евреев, позволяли им сопротивляться политике властей. Вместо этого следовало разделить евреев на самостоятельные и четко разграниченные законом категории[330]. Точка зрения литовских маршалов по глубине критики и по направленности на радикальные преобразования превосходила все решения, предлагавшиеся ранее центральным властям. Губернатор Фризель в своем докладе, приложенном к записке маршалов, пошел еще дальше.

В этом документе Фризель не объяснял, отчего он так заинтересовался положением евреев в России, но в его рекомендациях заметно знакомство и с историческими, и с современными ему идеями по «еврейскому вопросу». И.Г. Фризель родился в 1740 г. в семье эстляндского немецкого дворянина. В пятнадцать лет он уже оказался в армии, в чине сержанта. Служил сначала в пехоте, потом в мушкетерах, гусарах, нередко занимал командные посты. В 24 года был произведен в адъютанты при штабе генерал-майора Пютлинга. В 1790 г. входил в состав комиссии, наблюдавшей за ходом мирных переговоров со Швецией. Фризель вступил в гражданскую службу в 1794 г. и именно тогда познакомился с жизнью евреев бывших польских земель. В 1796 г. он стал вице-губернатором Виленской губернии, а в 1798 г. его назначили гражданским губернатором Литовской губернии. Его успешное продвижение по службе при императоре Павле I, по-видимому, прекратилось при Александре, так как последнее упоминание о нем за 1802 г. гласит, что он – бывший литовский губернатор[331].

Начинается доклад Фризеля с общего этнографического и исторического обзора. Он пишет, что евреи, по-видимому, живут в Польше более пятисот лет, но тем не менее сохраняют унаследованный от азиатских предков «образ жизни, одеяние и обыкновения», а также «азиатскую леность, присоединяя к ней отвратительную неопрятность». Эти-то свойства и заставляют их заниматься эксплуатацией других людей, мошенничеством или такой работой, которая не требует особенных физических усилий. Польские власти, сообщает Фризель, в прошлом смотрели на деятельность евреев сквозь пальцы, чем те в полной мере и воспользовались. Польские евреи были свободными людьми, не ограниченными никакими законами, и имели право выбирать любое занятие, какое пожелают. Так они приобрели контроль над торговлей продовольствием и буквально полностью завладели сферой денежного обращения. Это привлекало в страну все больше евреев, которые обретали там «другой земной рай». Руководство евреями попало в руки религиозных лидеров, старейшин и раввинов, чьи «нелепые толкования» доминировали в сфере образования и морали. Фризель сетовал на то влияние, которое имели они на своих простых единоверцев, обращая его к своей низкой выгоде. Но столь велик был страх верующих перед их проклятиями, что никто не протестовал против мошенничества и злоупотреблений верхушки. При этом угнетение простых евреев со стороны религиозного руководства общины усугубляла и превосходила эксплуататорская деятельность светской власти кагала – общинных старшин. По мнению Фризеля, кагал возник исключительно как средство выгодного для богачей перераспределения налогового бремени. Следовательно, требовались широкие преобразования, чтобы пресечь воровство старейшин, спасти простых евреев от их гнета и обеспечить полезную отдачу государству от еврейских подданных. Фризель и предлагал такую реформу. Его предложение включало в себя критический очерк религиозной и светской жизни русского еврейства, анализ его экономической роли в обществе, а также конкретные идеи реформирования.

Фризель нарисовал суровую картину религиозной жизни евреев. Он был свидетелем распада их религиозного единства под влиянием хасидизма. На его точку зрения явно повлияло это религиозное противостояние. Согласно Фризелю, еврейское религиозное право основывалось на толкованиях Священного Писания. При этом еврейские вероучители понимали и толковали его по-разному. Поскольку кагал являлся автономным институтом, а еврейское духовенство не имело иерархической структуры подчинения, то нередко разные общины придерживались противоречащих друг другу толкований. При таком положении не было недостатка в шарлатанах и лжепророках, пользовавшихся доверчивостью простых людей, как правило – к своей материальной выгоде. Фризель не называл какой-то определенной секты или религиозного лидера, но он явно подразумевал движение хасидов и его руководителей – цадиков, часть которых действительно благоденствовала благодаря подношениям и пожертвованиям своих преданных последователей. По словам Фризеля, в результате этого в религиозной жизни евреев царил хаос, смятение и беспорядок. «Рассматривая таким образом евреев, нельзя сказать, чтобы всякий, кто только носит еврейское платье и не приступает к вере христианской, был одного исповедания», – заключил он[332].

Но, продолжал Фризель, несмотря на всю распространенность религиозной полемики, в каждой местности, где жили евреи, имелся хотя бы один уважаемый всеми раввин, способный сотрудничать с руководством общины. Если раввин являлся главным авторитетом в духовной сфере, то выборные старшины кагала распоряжались светскими делами. Негативные стороны их деятельности поразили Фризеля, поэтому он выражал особенную озабоченность судьбой рядовых членов общины. В его изображении простой еврей, полностью порабощенный – и морально, и физически – руководством кагала, представал человеком, «содержимым в страхе и невежестве, не имея способа избавиться от такового угнетения, без всякой нравственности, без благородного честолюбия, без воспитания»[333]. Все сферы общественной жизни входили в компетенцию кагала, от уголовного права и судебных тяжб до экономических вопросов, таких, как контроль и надзор за всеми деловыми соглашениями между членами общины и чужаками. Евреи существовали в изоляции от окружающего христианского общества не только из-за своих особых обычаев и веры, но и благодаря совершенно непонятному их соседям языку. Еврейская община заботилась о том, чтобы держать каждого молодого еврея в этом заколдованном круге, с малых лет приобщая его к законам религии и к традиционному образованию. Фризель, как и последующие русские комментаторы, с презрением смотрел на то образование, которое евреи получали в общине. Игнорируя то обстоятельство, что взрослые евреи, в большинстве своем обученные в начальной школе, или хедере, как правило, умели читать и писать, он осуждал эту систему образования за приверженность заучиванию Талмуда и тщательному анализу библейских текстов. По мнению Фризеля, эта подготовка была бесполезна для общества, так как при ней учащимся не внушались добродетели и нравственность, – прежде всего, «любовь к порядку». Он был типичным представителем культурно-интеграционного направления, главенствовавшего в российских взглядах на евреев до второй половины XIX в. Согласно этим взглядам, еврейское образование не имело никакой ценности, еврейский язык был всего лишь жаргоном, а то и хуже – культурной стеной, ограждавшей их от всего мира, костюм же евреев был негигиеничным и служил лишь отчуждению между евреем и христианином. Поэтому предполагалось, что еврейский вопрос удастся разрешить лишь тогда, когда евреи полностью воспримут культуру великороссов.

Разумеется, первое место в перечне доказательств необходимости реформирования занимала та роль, которую играли евреи в хозяйственной жизни России. Фризель исследовал экономическую роль каждой группы еврейского общества. Он разделил всех евреев на четыре категории по роду занятий: купцы, ремесленники, шинкари, или корчмари, и все прочие.

По мнению Фризеля, только еврейские купцы были безусловно полезны для российского государства. Он понимал, что они являлись важнейшими посредниками в экспортно-импортной торговле в регионе, и не видел ничего плохого в том, чтобы предоставить им и дальше ею заниматься. Впрочем, Фризель сделал одну оговорку: учитывая свойственные еврейской торговле мошенничество и сутяжничество, в делах с евреями следовало остерегаться обмана. Особенно тревожили Фризеля частые банкротства, поражавшие еврейские торговые дома, занятые в спекулятивной импортной торговле.

Что касается еврейских ремесленников, то тут мнение Фризеля было не столь однозначным. Уже отмечалось, что некоторые ремесла привлекали многих евреев, хотя эти профессии часто не приносили им достатка, а в местностях с концентрированным еврейским населением возникала чрезмерно острая конкуренция. Фризель выдвинул ряд объяснений этого явления. Во-первых, евреи были слишком широко представлены в тех ремеслах, которые требовали минимального труда и затраты физических усилий (в другом месте он заметил, что евреи – «прирожденные лентяи»). Он заметил, что они работали портными, сапожниками, резчиками по камню и ювелирами – словом, занимались «легкими рукоделиями». Тяжелые же ремесла – кузнечное, плотницкое, слесарное, столярное и т. п. – «между евреями неупотребительны». К тому же почти все еврейские ремесленники были недостаточно хорошо обучены. Не пройдя такого обучения, как подмастерья в христианских ремесленных цехах, евреи, как правило, начинали работать, располагая минимальными навыками. Причину он видел в такой особенности еврейского общества, как традиция ранних браков, вынуждавшая человека чуть ли не в детском возрасте заботиться о пропитании семьи. Фризель осуждал ремесленное еврейское сословие не столько за мошенничество и нечестность в делах, сколько за некачественную работу. Впрочем, этих евреев он уважал за то, что они, по крайней мере, пытаются честно работать, как бы скромен ни был результат их усилий.

О третьей и самой многочисленной группе – о еврейских шинкарях – никак нельзя было сказать то же самое. Тут Фризель повторил обвинения минских маршалов: евреи захватили всю виноторговлю, разоряют крестьянство продажей водки в кредит, и ни один человек, угодивший в долговую кабалу к евреям, не в силах из нее выбраться. Одновременно он сделал важное наблюдение: как ни скверно евреи влияли на крестьян, не заметно было, чтобы сами они жили лучше. Еврейская корчма и убогое еврейское местечко были неряшливы и грязны, а его обитатели прозябали на грани нищеты. Он отметил, что дохода, получаемого от корчмы, редко хватало на семью, а потому многие из них содержали женщины, а их мужья уходили на другие промыслы. И хотя прямо Фризель об этом не сказал, он подразумевал, что в таком положении виновата система, частью которой являлся каждый еврей, а не какое-то особое их свойство.

Фризель не смог найти никакого применения последнему «классу» – сброду всяческих бездельников, получателей благотворительных пособий, менял и факторов (что в польской традиции обозначало людей, готовых за деньги на любые услуги). При этом Фризель отметил (хотя едва ли это их оправдывало), что подобные занятия – единственная надежда для многих людей заработать деньги на уплату податей, и прежде всего, двойного налога. Он полагал, что этот «класс» исчезнет, а евреи займутся каким-нибудь делом, полезным для государства, лишь тогда, когда их нравственность в целом станет выше, как и материальное благосостояние. Одновременно он утверждал, что «…не встречалось почти случая, чтобы когда-либо еврей донес на любого еврея, что он обманул, украл, убил или другое какое подобное преступление учинил». После этого Фризель высказал предложения как добиться улучшения нравственности еврейского населения.

Рассуждая в духе Мендельсона, он настаивал на том, что просвещение евреев надо начинать с реформирования их веры. Власти, писал он, должны и дальше проявлять веротерпимость и позволять евреям иметь все законные привилегии в религиозной жизни. Одновременно правительству надлежало быть настороже в отношении любой их религиозной деятельности, идущей вразрез с его интересами. Следовало прекратить религиозное противостояние в еврейском обществе. Российские власти должны были каким-то образом (как именно, Фризель не объяснял) оберегать традиционную еврейскую веру и строго запрещать всякие новшества, способные породить волнения, невежество или обман. Учитывая все это, властям предстояло уничтожить языковой барьер, позволявший еврейским лидерам вести свои дела. Отныне вся официальная внутриобщинная деятельность должна была осуществляться на польском языке (это напоминало о том, что Белоруссия и Украина оставались еще далеко не русифицированными).

Фризель признавал, что сами по себе эти меры недостаточны, чтобы поднять уровень нравственности евреев. Подобно многим реформаторам, он возлагал надежды на следующее поколение, должным образом подготовленное к роли преобразователей. Властям предстояло добиться обучения еврейской молодежи в средних школах, программа которых не ограничивалась бы лишь религиозным воспитанием. «Когда получат они некоторое просвещение и нравственность их образуется, тогда они, без сомнения, станут гнушаться теми пороками, которые им вообще приписываются»[334].

Другую проблему религиозного свойства представляли собой ранние браки у евреев, иногда заключавшиеся между семилетними детьми или даже младше. Этот обычай порождал ряд затруднений. Молодые люди женились так рано, что не успевали овладеть какой-нибудь профессией, прежде чем взять на себя содержание семьи. И хотя ранние браки способствовали увеличению численности населения (впрочем, Фризель, как и его современники, не приветствовал бурный рост численности евреев), раннее и частое деторождение неблагоприятно сказывалось на здоровье женщин, которые нередко к тридцати годам становились «совсем уже дряхлы». Быстро умножавшуюся семью было очень трудно прокормить. Поэтому Фризель, вслед за австрийскими властями, высказался в пользу ограничения брачного возраста, желательно – двадцатью годами, причем человек обязан был доказать, что уже может содержать семью. Однако, в отличие от австрийского закона, эта мера не преследовала прямую цель сокращения роста численности евреев[335].

Фризель отдавал себе отчет в том, что эти культурные реформы должны сопровождаться улучшением социально-экономического положения народа, и потому предусматривал расширение области его экономической деятельности. Поэтому доклад Фризеля особенно важен как ступень в развитии отношения к евреям в России. С одной стороны, этот документ способствовал ознакомлению центральных властей с условиями жизни евреев: известно, что в дальнейшем его рассматривал и изучал Еврейский комитет в 1802 г. С другой – он помог правительству яснее осознать неудовлетворительность существующего статуса евреев как «городского торгового сословия». Более того, в докладе предлагалось отнести их к новым социальным разрядам.

По плану Фризеля, евреев следовало разделить на три класса: купцов, ремесленников и хлебопашцев. Еврейские купцы полностью уравнивались в правах с христианами, принадлежавшими к купеческому сословию. Это означало уничтожение всякого фактического неравноправия еврейских купцов, которое существовало, несмотря на то, Екатерина II уже давно гарантировала им равенство. Фризель не развил это положение, так что остается гадать, как он собирался поступить с ограничениями на права евреев участвовать в выборах и занимать должности, а между тем такие ограничения широко использовались местными властями для поддержания спокойствия в обществе. Подобным же образом Фризель думал уравнять в правах с христианами всех евреев, приписанных к мещанству, и дать им право вступать в ремесленные цеха. В целом, в подходе Фризеля к проблеме еврейских торговцев и ремесленников было не так уж много нового, за исключением открытого призыва к более справедливому применению к ним всех законов, общих для членов этих сословий[336].

Зато его предложение превратить часть еврейского населения в крестьян было ново, хотя подобные мысли уже содержались в ответах предводителей дворянства на запрос властей. В Польше евреям традиционно запрещалось покупать землю и владеть ей, но они при этом оставались свободными людьми и никогда не были закрепощены. Вековую традицию было трудно преодолеть, так что даже тогда, когда в последние годы существования независимого польского государства евреям разрешили приобретать землю в личное пользование, почти никто из них не решился на это. Да и первым русским администраторам бывших польских земель никогда не приходило в голову, что евреи могут не принадлежать к городским сословиям. Поэтому им не полагалось покупать землю в русской деревне и владеть ею, а точнее – владеть крепостными крестьянами. Тем не менее Фризель считал, что все евреи, не входившие в первые два разряда не только по названию, но и в действительности, должны были сделаться членами нового, специально созданного «класса» свободных крестьян-евреев. Фризель указывал, что в Российской империи нет недостатка в землях, пригодных для обработки, так что евреи, поселившись на них, смогут избежать излишней скученности и разорвать привычную налоговую зависимость от польских помещиков. Он специально оговорил, что евреи, поселившиеся как наемные сельскохозяйственные работники в частных владениях, сохранят право переселиться в другое место, уладив все денежные дела (после того как пройдет перепись населения). И наконец, чтобы поощрить будущих еврейских земледельцев и поддержать их материально, Фризель предложил на десять лет освободить их от государственных налогов[337]. Но в его планах создания этого нового сословия оставалось много недосказанного. Казалось, он забыл или просто не учел то обстоятельство, что в 1795 г. власти уже приглашали евреев селиться в Новороссии. Он не назвал те районы, где считал целесообразным расселить евреев, и не высказал никаких рекомендаций по обучению еврейского крестьянства и контролю над ним.

Более основательно подошел Фризель к проблеме кагала. Поскольку он предлагал ввести полное гражданское и налоговое равноправие евреев с христианами, то кагал как институт сбора налогов становился ненужным. Кроме того, все гражданские иски и уголовные дела теперь должны были рассматривать соответствующие сословные суды. Лишенный, таким образом, своих функций кагал следовало упразднить, а вместе с ним «уничтожились бы… тысячи несправедливостей». При этом Фризель уточнил, что долги, оставшиеся за кагалами, надо будет с них все-таки взыскать. Для этого он рекомендовал сохранить кагальный «коробочный сбор» – акцизный налог на кошерное мясо и другие предметы первой необходимости. Таким способом в течение нескольких лет, по его мнению, были бы выполнены все фискальные обязательства евреев.

Как ни уверен был Фризель в правильности своего плана, он понимал, что выполнить его будет непросто. Например, он просил двухлетней отсрочки, чтобы евреи, занятые в виноторговле, смогли, не торопясь, закончить все расчеты со шляхтой и распродать имущество. Кроме того, он предложил ввести некоторые чисто внешние меры, например, запретить характерное платье польских евреев – дорогое, неудобное для работы, нечистое и неопрятное («чрез что наиболее усиливается презрение, которому… сей народ подвержен»). Несмотря на то, что столь радикальные перемены, конечно, вызвали бы потрясения, автор не сомневался в осуществимости этого плана под руководством опытных людей, особенно если бы внутри общины им помогали «ученейшие и просвещеннейшие» евреи[338]. Уповая на это, Фризель представил свой проект на рассмотрение правительства. Вскоре появился и еще один проект, автором которого выступил Гавриил Романович Державин.

В отличие от «тевтона» Фризеля, Державин родился в 1743 г. в Казани, в семье, имевшей давнюю примесь татарской крови. О жизни и карьере Державина известно больше, чем о судьбе Фризеля, потому что он прославился как литератор и к тому же оставил мемуары. Его «Записки» представляют собой предвзятый, но увлекательный рассказ о жизни этого государственного деятеля, любимца Екатерины, Павла и Александра. Как и Фризель, он имел опыт в управлении, служил губернатором Олонецкой (1784 г.) и Тамбовской (1786 г.) губерний (кстати, ни в одной из них не было еврейского населения). Как явствует из его «Мнения», Державин питал некоторые религиозные предрассудки против евреев. В «Записках» приводятся эпизоды, как будто свидетельствующие о его юдофобии, правда, скорее на бытовом уровне. В тех немногих случаях, когда в своих «Записках» Державин говорил о евреях – а впервые он столкнулся с ними, кажется, только в 1799 т., – он изображал отдельных их представителей в очень неблагоприятном свете, как людей, почти постоянно замешанных в темных или преступных делах. Например, первое упоминание о евреях в «Записках» связано с порицанием в адрес князя Потемкина, смотревшего сквозь пальцы на то, как князь Вяземский продал две тысячи душ на запорожских землях некому «Штиглицу, еврею», хотя законность такой сделки была сомнительна[339].

В 1799 г. Державин был направлен Сенатом расследовать жалобы шкловских евреев на Семена Зорича, хозяина Шклова и бывшего фаворита Екатерины II. Державин утверждал, что это был заговор с двойной целью – временно удалить его из столицы и дать возможность другому фавориту императрицы дешево приобрести имение Зорича после конфискации. Но Державин оправдал Зорича, постановив, что евреи нанесли ему не меньший вред, чем он им. Надо сказать, что сначала Державин пытался вообще не выносить суждения о Зориче. В 1799 г. несколько евреев Сенненского уезда в Белоруссии были арестованы по обвинению в ритуальном убийстве. Державин написал императору Павлу, чтобы узнать, следует ли ему продолжать расследование по делу Зорича: оно зависело от показаний евреев, и появились сомнения в их объективности из-за выдвинутого против них обвинения. Державин полагал, что если их обвинение в ритуальном убийстве справедливо, то евреи находятся за гранью цивилизации и не заслуживают доверия как свидетели по делу Зорича[340]. (Независимо от расследования Державина против Зорича были выдвинуты обвинения в участии в деятельности сети контрабандистов и фальшивомонетчиков с центром в Шклове.) После второй поездки в Белоруссию Державин заявил, что он сам и его предложения еврейской реформы, находившиеся на рассмотрении в Сенате, подверглись попытке дискредитации: был распущен слух, будто бы он в какой-то винокурне избил беременную еврейку, отчего у той случился выкидыш[341]. И наконец, он утверждал, что евреи пытались его подкупить, но он устоял, а другие члены комитета, в первую очередь Сперанский, поддались этому искушению[342]. Державин не любил евреев и не доверял им – всем вместе и каждому в отдельности.

Впервые он познакомился с организованной еврейской общиной в 1799 г., во время поездки в Белоруссию. В этом путешествии и зародилось его горячее стремление разрешить «еврейский вопрос». В его понимании это значило – защитить христианское население от эксплуататорских происков евреев и одновременно сделать евреев полезными для государства. Толчком к сочинению проекта реформы для него послужил очередной голод в Белоруссии, наступивший в 1800 г. 16 июня этого года Державин получил письмо от императора, в котором, в частности, говорилось:

«По дошедшему до Нас сведению, что в Белорусской губернии недостаток в хлебе и некоторые помещики из безмерного корыстолюбия оставляют крестьян своих без помощи к прокормлению, поручаем вам изыскать о таковых помещиках, где нуждающиеся в пропитании крестьяне остаются без помощи от них и оных имения отобрав отдать под опеку и распоряжением оной снабжать крестьян из господского хлеба, а в случае недостатка заимствовать оной для них на счет помещиков из сельских магазинов».[343]

О евреях здесь речь не идет. Скорее, власти сначала склонны были считать, что в отчаянном положении крестьянства виноваты помещики. Распоряжение Павла I было передано Державину через генерал-прокурора Сената П.И. Обольянинова, перечислившего меры, которые надлежало принять во исполнение императорского приказа. К этим инструкциям Обольянинов сделал любопытную приписку:

«…а как по сведениям немалою причиною истощения белорусских крестьян суть жиды, по оборотам их в извлечении из них своей корысти, то высочайшая воля есть, чтобы ваше превосходительство обратили особливое внимание и примечание на промысел их в том, и к отвращению такого общего от них вреда подали свое мнение по надлежащем всех местных обстоятельств соображении»[344].