7. Бог. Характер и желания Отца

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

7. Бог. Характер и желания Отца

В центре миссии Иисуса стояли Бог и Его царство. В данной главе мы увидим, как Иисус понимал Бога. Каким в его представлении был Бог — каков характер Бога? И каковы были желания Бога — чего он хотел, к чему стремился? Две эти темы, характер и желания Бога, отражают все поучения Иисуса и все дела этого целителя, пророка и основателя движения.

Иисус как учитель

Если мы скажем, что Иисус был учителем, мы скажем немного, потому что есть разные учители и разные учения. Некоторые учители передают информацию и углубляют познания. Такова функция учителей в системе образования, от первого класса школы до университета: они передают информацию об определенных предметах.[111] Есть также учители нравственности, которые объясняют, что хорошо, а что плохо, опираясь на общие принципы, такие как наибольшее благо, или на заповеди относительно конкретных поступков — либо на то и другое вместе. Но называя Иисуса учителем, мы имеем в виду нечто иное.

Скорее, он был учителем премудрости. Премудрость не сводится к знаниям и информации. К тому же она не передается в заповедях и правилах, хотя и говорит о пути жизни. Вернее, премудрость представляет собой определенный жанр учения со своими типичными методами и типичными темами. Это учение в форме кратких высказываний и рассказов, о чем мы говорили в прошлой главе. Что же касается содержания, то главная тема премудрости — важнейшие вопросы жизни.

• Что реально, и какова эта реальность? Каковы ее свойства? А в религиозном контексте, когда люди верят в реальность священного, вопрос стоит так: каков характер священного, характер Бога?

• Как мы живем? Кто мы такие? В каком «состоянии» находимся?

• Что есть «путь»? Как мы должны жить?

Это взаимосвязанные вопросы: наше восприятие реальности прямо влияет на представления о «пути», о том, как мы должны жить. Учители премудрости говорят не о пути жизни вообще а о пути, который основан на определенном восприятии реальности. В произведениях мудрецов всего мира мы постоянно встречаем образ «пути». Если говорить об Израиле, то мы найдем этот образ в книгах Притчей, Иова и Екклесиаста, а также в некоторых псалмах, отражающих традицию премудрости.[112] «Путь» занимает важнейшее место и в других традициях, о нем говорят Будда и Лао-Цзы.

Учители премудрости делятся на две категории. Одни учат «общепринятой премудрости». Такая премудрость, как видно из слова «общепринятая», отражает мудрость культуры: это свод указаний и практических советов, накопленный многими поколениями. Классическим выражением такой мудрости стала пословица: краткое выражение, основанное на большом опыте и передающее истину. В Библии такая мудрость в ее классической форме занимает около двух третей Книги Притчей.[113]

Общепринятая премудрость включает в себя массу вещей: от этикета и поведения в семье до общих ценностей, таких как предприимчивость, усердие и дисциплина. В основном это вариации на одни и те же темы.

• Следуй этим путем — путем мудрости и правды, — и ты проживешь хорошую жизнь.

• Что ты посеешь, то и пожнешь. Мудрый и праведный процветут, а глупец и нечестивый увянут.

• Отсюда следует, что тот, кто живет дурно, должен винить в том сам себя.

Общепринятая премудрость содержит много ценных и справедливых правил. Во всех культурах существуют нормы поведения, которые позволяют людям жить вместе, начиная от того, что нельзя красть, убивать и лжесвидетельствовать и кончая тем, что следует останавливаться на красный сигнал светофора. Мы не можем жить в обществе, если у нас нет общепринятого мнения о приемлемых формах поведения. Кроме того, есть одни пути жизни, которые приводят к беде, и другие, которые ведут к счастливой жизни. То, как мы живем, во многом определяют такие качества, как предприимчивость, дисциплина и осмотрительность.

Но есть и другой тип премудрости, который ставит под вопрос общепринятые ценности премудрости первого типа. Это «антипремудрость», подрывная или альтернативная премудрость, о которой говорят Книга Иова и Екклесиаст, а также Будда и Лао-Цзы. Все эти тексты указывают на иной путь, который противоречит общепринятой премудрости, отрицает ее право претендовать на полноценное понимание реальности и того, как следует жить.

Иисус относится к учителям второго типа. Как и в случае Других великих учителей мудрости, его «антимудрость» основана на восприятии «того, что есть». Лао-Цзы называл «то, что есть» словом «дао» — «тем дао, которое не выразить словами»; Для него путь мудрости означает жить в согласии с дао. Будда называл «то, что есть» словом «таковость» или «истинно то», которое превосходит все наши представления; чтобы жить в согласии с «таковостью», следует перестать сопротивляться. Для Иисуса «то, что есть» — это Бог Израилев, который, подобно дао или «таковости», неописуем, но которого, тем не менее, можно познать на опыте. И слова Иисуса о Боге, о его реальности и его характере основывались не на общепринятых представлениях и не на традиции, но на опыте священного. Иисус учил альтернативной мудрости, потому что ощущал Бога. Из-за опыта познания Бога он видел все иначе.

Иисус обращался с поучениями к своим современникам, жившим в мире иудаизма I века. Он не думал о какой-либо иной аудитории. В этом смысле его учение нельзя назвать «вневременным». И тем не менее многие его слова имеют вечное значение, а потому «вневременные», и это объясняется тем, что его альтернативная премудрость противоречит не только тому социальному миру, но и общепринятой премудрости любого иного века.

Иисус не систематизировал свои поучения, не разделял их на отдельные темы. Возможно, это было не свойственно его мышлению, а может быть, у него просто не хватило на это времени. Если бы он дожил до восьмидесяти лет, подобно Будде, придал бы он своему учению вид системы? Разумеется, это праздный вопрос. Тем не менее, хотя сам он не выделял отдельные темы, мы можем видеть, что его притчи и афоризмы сосредоточены вокруг важнейших тем премудрости. Это характер Бога (то есть реальности), состояние человека (как мы обычно живем) и «путь», который позволяет поставить в центр жизни Бога и жить в согласии с его характером. Мы начнем с первой из этих тем.

Характер Бога

Идеи важны. Часто нам кажется, что они менее реальны, нежели «реальный мир», однако наши идеи определяют нашу жизнь. И быть может, самая главная из всех идей — наше представление о характере реальности, о том, что реально и какова эта реальность. Каждый из нас носит в себе образ или картину реальности, даже если мы того не осознаем и не облекаем в слова, и этот образ определяет то, как мы живем. Реальность может казаться нам равнодушной, пугающей и разрушительной или теплой по отношению к нам и источником жизни. Наше восприятие свойств реальности во многом определяет наше отношение к жизни.[114]

Человек современной западной культуры склонен думать, что в конечном счете реальность к нам безразлична. После эпохи Просвещения возникло новое мировоззрение, согласно которому реальность состоит из мельчайших частиц, атомов и их элементов. Они находятся в непрерывном движении, и этот мир — мир взаимодействия материи и энергии. На разговорном языке такую реальность называют большим «космическим супом».[115] Ее не трогают людские стремления и надежды, она просто существует.

Я не утверждаю, что все мы воспринимаем реальность именно таким образом, и не хочу игнорировать данные опросов, которые показывают, что большинство граждан моей страны признает существование Бога.[116] Но часто вера в Бога, если рядом с ней не стоит опыт, меняющий наше восприятие, накладывается на общую картину реальности, которая воспринимается как неодушевленная и безличная. И тогда кажется, что Бог после смерти спасет нас от равнодушной вселенной или же что Он придает личностный смысл вселенной, которая сама по себе бессмысленна и лишена его присутствия.

Это глубинное ощущение равнодушной вселенной и космического одиночества стало важнейшей темой живописи, музыки, кино и литературы последнего столетия, причем ей посвящают как романы и стихи, так и философские и богословские работы. С полной ясностью об этом говорит одна из сцен фильма Буди Аллена «Манхеттен». Главный герой (сам Аллен) пытается в картинной галерее познакомиться с молодой женщиной, рассматривающей абстрактное полотно. Он бросает реплику: «Прекрасная картина». Не отрывая глаз от полотна

она говорит о том, что вселенная плоха; о кошмарной одинокой пустоте существования, о небытии; о бедственном положении человека, который вынужден жить в нагой и безбожной вечности подобно крохотному язычку пламени, трепещущему в бесконечной бездне, где вокруг одна пустота, ужас и вырождение — унылая смирительная рубашка в черном абсурдном космосе.[117]

Хотя это карикатура и преувеличение, в какой-то степени подобные ощущения свойственны всем нам. От равнодушной реальности легко перейти к реальности, пугающей и враждебной. А это влияет на образ жизни, порождая отчаяние, отрицание действительности или желание как можно надежнее себя обезопасить перед лицом равнодушного и в итоге опасного мира. Как мы видим, восприятие реальности отражается на нашем отношении к жизни.

Конечно, в мире Иисуса перед человеком не стоял вопрос о существовании Бога. Скорее, его мучил вопрос о характере Бога. В принципе, это вопрос, каков Бог. И чего Он желает, к чему Он стремится? И что Он задумал об Израиле, что уготовал Израилю?

Блудный сын

История о блудном сыне, рассказанная Иисусом (Лк 15:11–32), вероятно, принадлежит к числу самых известных притчей (возможно, только притча о добром самарянине стала ее серьезным конкурентом), и это не случайно. Не случайно и то, что исследователи, когда им нужно дать краткое название притче, подчеркивают роль отца, поскольку он не менее важная фигура, чем младший сын. Вот примеры таких названий: «Отец и два сына», «Ждущий отец», «Любящий отец», «Сострадательный отец». Эта известная история позволяет нам понять, как притча — эта форма передачи мудрости — воздействует на слушателя, как она передает важнейшие темы учения Иисуса и раскрывает характер Бога.

Как показывает литературный контекст у Луки, Иисус рассказывает притчи, чтобы защитить от нападений свою практику открытых общих трапез. История о блудном сыне стоит третьей в ряду притчей, которые отвечают на обвинение недоброжелателей: «Он принимает грешников и ест с ними» (15:2). Судя по контексту, Иисус проводит аналогию между своими трапезами и поведением отца, встречающего сына, который был потерян и считался мертвым, но вернулся домой. Отец устраивает для сына праздник. Косвенно контекст у Луки наводит на мысль, что трапезы Иисуса с «плохими» людьми — это праздник, посвященный возвращению «потерянных».

Но наверняка Иисус рассказывал эту историю не один раз, и нам следует представить себе ее смысл в контексте его миссии в целом, а не только в том литературном контексте, куда ее поместил Лука.

В этой притче можно выделить три сцены. Как мы уже упоминали в прошлой главе, каждую сцену можно было развернуть в зависимости от ситуации. Лука дает нам лишь краткий пересказ сюжета с некоторыми деталями. Итак, вот сцена первая, где младший сын отправляется в изгнание:

У одного человека было два сына, и сказал младший из них отцу: «отец, дай мне причитающуюся мне часть состояния». И он разделил между ними имение. И спустя немного дней, собрав всё, младший сын уехал в страну далекую и там расточил свое состояние, живя разгульно. И когда он истратил всё, настал сильный голод в той стране, и он начал нуждаться; и пошел, пристал к одному из граждан той страны, и тот послал его на свои поля пасти свиней. И он рад был бы наполнить чрево свое рожками, которые ели свиньи, и никто не давал ему.

Судьба младшего сына указывает на важнейшую тему Ветхого Завета: изгнание. Сын «уехал в страну далекую», в языческую страну. Тут, подобно иудеям в изгнании или Адаму и Еве, оказавшимся «на востоке у сада Едемского», он живет вдали от родного дома. Жить в изгнании означает отделиться от тех, с кем ты связан родственными или дружескими узами. Детали рассказа подчеркивают всю глубину падения героя: он растратил все деньги, а в чужой стране наступил голод, так что он оказался в бедности и нужде — но никто не помог ему. Она так сильно голодает, что нанимается к язычнику пасти свиней. Для иудея — это ужасающее падение.

Рассказ вынуждал слушателя задуматься, а может быть, порождал обсуждения. Что вы думаете о таком сыне? Это крайне безответственный человек, который заслужил свою горькую судьбу? Или вы его можете понять? Вам его жалко? Представьте себе, что вы покинули отцовский дом и отправились в дальнюю страну, и в конечном счете вам приходится жить среди язычников, более того — работать на язычника и даже пасти свиней. Можно ли после этого вернуться домой? О чем эта история? О сыне-глупце? Или о каждом из нас?

Вот вторая сцена, когда сын возвращается домой и отец с радостью принимает его назад:

И придя в себя, он сказал: «у скольких работников отца моего хлеб в изобилии, а я здесь погибаю от голода. Встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отец, согрешил я против неба и пред тобою; я больше не достоин называться твоим сыном; поступи со мной, как с любым из твоих работников». И он встал и пошел к отцу своему. И когда он был еще далеко, увидел его отец его и сжалился, и побежав, пал на шею ему и поцеловал его. И сказал ему сын: «отец, согрешил я против неба и пред тобою; я больше не достоин называться твоим сыном». И сказал отец рабам своим: «скорее достаньте лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги, и приведите нашего откормленного теленка, заколите, будем есть и веселиться, ибо этот сын мой мертв был и ожил, пропадал и нашелся». И начали веселиться.

Блудный сын «пришел в себя» и отправился домой. Он заготовил свою «исповедь», повторяя про себя: «Отец, согрешил я против неба и пред тобою». Но отец видит его издалека, и, исполненный сострадания, бежит к нему навстречу, обнимает сына и целует его, не дав тому возможности произнести свою «исповедь». Отец просто не обращает внимания на эти слова сына, но сразу велит слугам принести лучшую одежду, кольцо и сандалии, а также готовить пир, чтобы отпраздновать возвращение сына. Отец в своей радости выглядит чудаком. И тут опять притча подталкивает слушателя к размышлениям. Что вы думаете о таком отце? Это немножко переходит границы разумного? Или просто выходит за всякие рамки? Вы бы вели себя более сдержанно на его месте? Или точно так же? Быть может, отцу следовало бы поругать сына и назначить ему испытательный срок для исправления? А как это связано с Богом? Вы думаете, Бог похож на такого отца? Но на этом история еще не заканчивается.

Сцена третья, реакция послушного сына:

А сын его старший был в поле; и когда, возвращаясь, приблизился к дому, услышал он музыку и пляску; и призвав одного из слуг, он спрашивал, что бы это могло значить. И тот сказал ему: «брат твой пришел, и заколол отец твой нашего откормленного теленка, так как принял его здоровым». Он рассердился и не хотел войти. И отец его вышел и стал просить его. А он ответил отцу: «вот, я столько лет служу тебе, и никогда заповеди твоей не преступал, и мне ты никогда не дал козленка, чтобы повеселиться мне с друзьями моими, а когда пришел сын твой этот, проевший твое имение с блудницами, ты заколол для него откормленного теленка». Он же сказал ему: «дитя мое, ты всегда со мною, и все мое — твое, но надо было возвеселиться и возрадоваться тому, что брат твой этот мертв был и ожил, пропадал и нашелся».

Почтительный старший сын слышит звуки музыки и танцев. Узнав о причине веселья, он не хочет участвовать в празднестве. Он стоит на расстоянии, мучимый чувством несправедливости. Тогда отец выходит к нему и выслушивает его сетования. И в самом конце притчи отец простыми словами оправдывает этот праздник: «Надо было возвеселиться и возрадоваться тому, что брат твой этот мертв был и ожил».

Косвенно тут звучит вопрос к старшему сыну: можешь ли ты это понять и прийти на праздник? Вопрос остается открытым.

И снова слушатели начинают размышлять и дискутировать. Что вы думаете о поведении старшего сына? Его можно понять? Должна ли жизнь быть именно такой, как он себе представляет? Разве он не прав? Разве хороший сын не должен исполнять свой долг и выражать почтение к отцу, как это принято? Или же он слишком жесток? Он просто не понимает сострадания своего отца? Что вы думаете? Пойдет он на праздник или останется в стороне, переполненный обидой и чувством несправедливости?

Таким образом, эта притча приглашает к размышлению не над одним, а над многими вопросами. Но главным образом она приглашает задуматься о характере Бога: подобно отцу из притчи, Бог желает, чтобы его сын вернулся из изгнания. Увидев сына издали, Бог испытывает сострадание, а затем радостно празднует его возвращение домой. Его любовь распространяется и на почтительного старшего сына: он выходит к нему, чтобы уговорить его прийти на праздник. Но для этого старшему сыну нужно радикально изменить свой взгляд на вещи и отказаться от своих фундаментальных представлений о том, какой должна быть жизнь. Притча приглашает сделать это, потому что предлагает задуматься о характере Бога и о том, какого рода жизнь соответствует такому Богу. Тут несколько разных взаимосвязанных тем.

Некоторые ученые думают, что эта притча отражает жизнеописание Иисуса: он сам как бы стал блудным сыном.[118] Но это просто любопытная гипотеза, не более того. Нам важно ответить на вопрос: почему Иисус думал, что Бог подобен сострадательному отцу? Кто-то может предположить, что он вывел это из Библии или из размышлений о Боге. Но скорее, это связано с опытом Иисуса — не с фактом его жизни, когда он стал кем-то вроде блудного сына, но с опытом познания сострадательного Бога.

Родители и дети

Как и в предыдущей притче, Иисус говорил об отношениях родителей с детьми, чтобы показать характер Бога. Матфей и Лука (то есть Q) приводят его краткие речения на эту тему:

Есть между вами такой человек, у которого сын его попросит хлеба, а он подаст ему камень? Или рыбы попросит, а он подаст ему змею? Итак, если вы, будучи злы, умеете давать дары благие детям вашим, тем более Отец ваш, Который на небесах, даст благо просящим у Него (Мф 7:9-11; Лк 11:11–13).

Так же, как притчи и афоризмы, эти слова приглашают к размышлениям. Родители осознают свое желание дать детям все лучшее. Неужели вы думаете, что Бог не таков? Его характер таков же, как и у родителя, который дарит детям ценные подарки.

Птицы и лилии

Другие известные всем слова, приведенные у Матфея и Луки, приглашают слушателя увидеть характер Бога в природе. И снова тут несколько взаимосвязанных тем: наши представления о характере Бога влияют на наше отношение к жизни. Иисус говорит о заботе, беспокойстве и тревоге:

Не заботьтесь для души вашей, что вам есть или что пить, ни для тела вашего, во что вам одеться. Душа не больше ли пищи, и тело — одежды? Посмотрите на птиц небесных: они не сеют, и не жнут, и не собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Разве вы не гораздо лучше их? И кто из вас, заботясь, может прибавить к сроку жизни своей малую меру? И об одежде что заботитесь? Поглядите на лилии в поле, как они растут: не трудятся и не прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей никогда не одевался так, как любая из них. Если же траву в поле, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так наряжает, не гораздо ли больше вас, маловеры? Итак, не заботьтесь и не говорите: «что нам есть?» или: «что пить?» или: «во что нам одеться?» Ибо всего этого ищут язычники: знает Отец ваш Небесный, что вы нуждаетесь во всём этом. Ищите же прежде Царства и справедливости Его, и это всё приложится вам (Мф 6: 25–33; Лк 12:22–31).[119]

Эти простые слова бросают слушателю вызов. Оглянитесь вокруг — посмотрите, как Бог питает птиц и одевает лилии. Иисус предлагает увидеть, что Бог щедр — Он дает жизнь не скупясь. И даже богатейшие цари Израиля не носили столь роскошные наряды, как полевые лилии. Иисус видит, что во вселенной действуют законы щедрости.

Этому противостоит иной взгляд на реальность: забота, беспокойство. Забота (знаменательно, что слово «заботиться» встречается здесь четыре раза) тесно связана с «малой верой». В данном контексте маловерие — это неспособность понять характер Бога, который раскрывается в том, что питает птиц и одевает лилии. Забота противоположна вере, потому что вера безусловно предполагает доверие щедрому Богу. Не заботьтесь. Вместо этого «ищите Царства и справедливости» Бога.

Подобный взгляд на характер Бога передает и другое, совсем краткое речение: Бог «солнце Свое возводит над злыми и добрыми и изливает дождь на праведных и неправедных» (Мф 5:45).[120] Бог дает солнце и дождь, основу пропитания и жизни, всем людям. Иисус снова приглашает слушателя внимательно и с определенной точки зрения всмотреться в природные явления, чтобы уловить в них отражение Божественной природы. Как и его наполненные Духом предшественники из иудеев, Иисус видит, что земля «исполнена славы Божией», проникнута лучезарным присутствием Бога. И этот Бог сострадателен и щедр.

Характер и императив: подражание милосердному Богу

Одно краткое речение Иисуса говорит о том, что сострадание и милосердие — это не только важнейшие свойства Бога, но также и свойства жизни в согласии с волей Бога. Это буквально несколько слов, но они соединяют в себе богословие и этику: «Будьте милосердны, как Отец ваш милосерден» (Лк 6:36).

Эти слова, которые в несколько ином виде приводит Матфей (5:48), говорят об этике imitatio dei, «подражания Богу».[121] Это этический императив — жить в соответствии с характером Бога. Если мы примем во внимание контекст высказывания у Луки и Матфея, это означает подражать Богу, который «благ к неблагодарным и злым» (Лк) и «повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (Мф).

Во многих переводах тут стоит слово «милосердный»:[122] «Будьте милосердны, как Отец ваш милосерден», — однако слово «сострадательны» точнее передает оригинал. «Милосердие» достаточно архаичное выражение. Часто ли мы пользуемся этим словом вне контекста церкви? В современном языке «милосердие» и «милость» звучат совершенно иначе, нежели «сострадание» и «сострадать». «Милосердие» предполагает, что некто заслуживает наказания, но его можно пожалеть. «Милость» в религиозном контексте предполагает ситуацию греха, о чем говорят слова: «Боже, будь милостив ко мне, грешному». Бог имеет право наказать грешника, и он взывает к милосердию Бога. В данном контексте «милосердие» практически соответствует «прощению».

Но «сострадание» имеет иной смысл. Это одновременно и сочувствие («страдать вместе» с кем-то, переживать его чувства), и образ действий на основе такого переживания. Конечно, когда кто-то совершает плохой поступок, сострадание может питать собой прощение. Но оно шире, поскольку относится и к тем ситуациям, где нет дурных поступков или повода прощать. Мы чувствуем сострадание к жертвам голода, ураганов, войн, болезней, несчастных случаев, несправедливости и тому подобного. В данном случае слово «милость» или «милосердие» не совсем адекватно. Так что скорее нам надлежит быть сострадательными, потому что таков Бог.

Сострадание занимает важнейшее место в учении Иисуса, о чем свидетельствует притча о добром самарянине (Лк 10:29–37).

Священник и левит проходят мимо человека, избитого разбойниками. Над ним останавливается самарянин, который перевязывает его раны, отвозит в гостиницу, а затем дает деньги хозяину гостиницы, чтобы тот заботился о нем. Рассказав эту притчу, Иисус спрашивает: «Кто из этих троих, думается тебе, оказался ближним попавшему в руки разбойников?» Слушатель отвечает: «Сотворивший ему милость» (тот, кто действовал на основе сострадания).[123] Это не милосердие к человеку, который совершил плохой поступок, но сострадание к жертве. Иисус говорит: «Иди, и ты поступай так же».

Раб, чуждый состраданию

О Боге сострадания, который призывает всех быть сострадательными, говорится в притче о царе и задолжавшем ему слуге (Мф 18:23–34). Тут мы видим, что добродетель сострадания дорогого стоит. Она многого требует и ставит многие вопросы самым резким образом. Сцена первая:

Подобно Царство Небесное человеку царю, который захотел сосчитаться со слугами своими; когда же начал он считаться, приведен был к нему один, который должен был десять тысяч талантов; а так как у него не было чем заплатить, то повелел господин продать его, и жену, и детей, и всё, что у него было, и заплатить. Но слуга, павши ниц, поклонился ему и сказал: «потерпи на мне, и всё заплачу тебе». И пожалев слугу того, господин отпустил его и простил ему долг.

Это не раб, а слуга, причем слуга, стоящий достаточно высоко. На это указывает огромный размер его долга, десять тысяч талантов (хотя он и не в состоянии его вернуть). Талант был самой крупной денежной единицей того времени, он составлял шесть тысяч динариев. А один динарий был дневной платой за труд наемного работника. Таким образом, один талант соответствовал цене труда наемника за двадцать лет. А десять тысяч талантов — это эквивалент двухсот тысяч лет труда одного работника или оплата труда двухсот тысяч работников за год. Это неимоверно большой долг: талант был крупнейшей денежной единицей, а «десять тысяч» — крупнейшей цифрой для подсчетов.[124] Но царь «пожалел» слугу — это слово указывает на сострадание — и простил ему долг. Этот поступок царя, мотивированный состраданием, также призывает задуматься о характере Бога: может быть, и Бог действует так же?

Но притча говорит не только о характере Бога. Там есть и вторая сцена:

Но слуга тот, выйдя, нашел одного из товарищей своих по службе, который должен был ему сто динариев и, схватив его, душил, говоря: «заплати всё, что ты должен». Но товарищ его, павши ниц, просил его: «потерпи на мне и заплачу тебе», Он же не хотел, и пошел, и бросил его в тюрьму, пока не заплатит того, что должен.

Хотя царь проявил сострадание к слуге, тот слуга не отнесся с подобным состраданием к своему товарищу, который был ему должен сумму куда скромнее, причем должник обращается к жестокому кредитору с теми же самыми словами, которые последний только что произносил перед царем. Вместо этого слуга отправляет своего должника в тюрьму.

Сцена третья:

Товарищи его, увидев происшедшее, сильно опечалились, пришли и доложили господину своему о всём происшедшем. Тогда, призвав его, господин говорит ему: «слуга лукавый, весь долг тот я простил тебе, потому что ты упросил меня; не надлежало ли и тебе помиловать товарища твоего, как и я тебя помиловал?» И разгневавшись, господин передал его истязателям, доколе не заплатит всего, что должен ему.

История начинается с сострадания царя, а заканчивается его суровым осуждением слуги, который лишен этого качества. В ней содержится та же мысль, что и у евангелиста Луки: «Будьте сострадательны, как сострадателен Бог» (6:36). Иисус Призвал всех подражать этому состраданию, принимать участие в нем. И рядом с этим звучит угроза: если вы не сострадательны, Божье сострадание станет огнем. Нет другого пути, кроме как жить в соответствии с характером Бога.

Сострадание и Суд: овцы и козлища

Темы сострадания и Суда пересекаются в известной притче о Страшном суде (Мф 25:31–46). Хотя в ней прямо не упоминается о «сострадании» или «милосердии», речь идет о делах сострадания и милосердия. В этой притче все народы мира собраны перед «Сыном Человеческим» (которого позднее тут называют «царем»), сидящим на «престоле славы Своей». Затем людей разделяют на две категории, подобно тому как пастух вечером отделяет овец от козлищ. И критерий такого разделения, то есть Суда, простой: если люди кормили голодных, давали пить жаждущим, принимали странников в дом, одевали нагих, заботились о больных и посещали заключенных, царь говорил им: «Сделав это для одного из братьев Моих меньших, вы для Меня сделали». Те, кто этого не делали, слышали иные слова: «Не сделав того для одного из этих меньших, вы и для Меня не сделали». Если человек живет состраданием, это имеет важные последствия, как и отсутствие сострадания.

Ведущие ученые сомневаются в том, восходит ли эта притча к историческому Иисусу, я тоже не могу ничего утверждать. Но я привожу ее потому, что она всем знакома и крайне важна для христиан. Произносил ли Иисус эти слова или нет, эта притча, по меньшей мере, отражает представления его последователей о роли сострадания и его связи с Судом.

Скепсис ученых отчасти объясняется тем, что данную притчу приводит только Матфей. Но это не имеет решающего значения, поскольку некоторые притчи, встречающиеся только у Матфея или только у Луки, ученые признают аутентичными. Есть еще одна, более важная, причина для скепсиса: притча сообщает о «втором пришествии» Иисуса: «Когда же придет Сын Человеческий во славе Своей, и все ангелы с Ним, тогда сядет Он на престоле славы Своей, и будут собраны перед Ним все народы». Сын Человеческий у Матфея — это Иисус. Более того, Матфей включил эту притчу в контекст так называемой апокалиптической беседы, где говорится о знамениях конца, о Суде и о том, что необходимо быть в состоянии готовности (Мф 24–25). Непосредственно перед этой притчей находятся две другие, которые, если учесть контекст, говорят о втором пришествии: это притча о мудрых и неразумных девах (25:1-13) и притча о талантах (25:14–30).

Большинство ведущих ученых (и я разделяю их мнение) полагают, что Иисус не говорил о своем втором пришествии. Иначе следовало бы думать, что он пытался рассказать ученикам о своем втором пришествии тогда, когда они еще не понимали как следует и его «первого пришествия», то есть не предполагали, что он их покинет, так как будет убит. Синоптики постоянно подчеркивают, что ученики этого «не вмещают».

Таким образом, если эта притча говорит о втором пришествии, маловероятно, что она восходит к историческому Иисусу. Тем не менее мы можем себе представить, что он рассказывал нечто подобное в ином контексте, где речь не шла о втором пришествии. Если опустить вступительные слова о «Сыне Человеческом», пришедшем «во славе Своей» и сидящем на «престоле славы Своей», мы увидим притчу о царе, который судит подданных по критерию дел сострадания (или их отсутствия), совершенных по отношению ко всем его подданным, включая «меньших».

И тогда, конечно, это была бы притча о суде Божьем, но не о втором пришествии Иисуса, Сына Человеческого. И если основа этой притчи восходит к историческому Иисусу, это ставит перед нами некоторые любопытные вопросы. Говорил ли Иисус о Последнем суде? Другие места в евангелиях позволяют дать на это утвердительный ответ. Например, в одном тексте, который приводят и Матфей, и Лука (то есть Q), упоминается о давно умершей царице Савской (современнице Соломона) и древнем народе Ниневии, которые «восстанут на суд», чтобы осудить «род сей» (Лк 11:31–32; Мф 12:41–42). Есть и другие тексты подобного рода.

Коль скоро Иисус предвещал Последний суд, верил ли он, что там прозвучит вечный приговор — то есть что некоторая часть людей отправится в ад? Самые суровые высказывания подобного рода мы находим у Матфея. Там говорится о людях, которых бросают во «тьму внешнюю» или в «печь огненную», где будет «плач и скрежет зубов» (например, 8:12; 13:42). Поскольку эти места характерны именно для Матфея, маловероятно, что они восходят к историческому Иисусу. Но есть другие места, где сообщается о Суде, которые признаны аутентичными.

Вероятно, Иисус верил в последнее осуждение, в результате которого определенная часть народа попадет в ад. Но не менее вероятна и другая возможность: Иисуса сравнительно мало заботила загробная жизнь, и он пользовался словами о Последнем суде, чтобы показать значимость дел сострадания. Мы можем себе вообразить, как он это делал. Вы верите в Последний суд — что тогда вы думаете о его критериях, о том, за что нас будут судить? И его собственный ответ на этот вопрос, как показывают евангелия, подрывает и опровергает расхожие представления того (и быть может, любого) времени. Критериями суда будет не принадлежность к группе, не верования, не соблюдение правил, но дела сострадания. Но что бы Иисус ни думал о наградах и наказаниях на Страшном суде, его больше заботила жизнь в этом мире, чем загробное существование.

Двусмысленная притча: щедрый землевладелец?

Рассмотрим еще одну притчу, в которой часто видят отражение характера Бога, но смысл которой неоднозначен. Я выбрал данную притчу, потому что, возможно, она говорит именно об этом и потому ее надо рассмотреть именно здесь, а с другой стороны, я хочу показать, что притчи иногда понимали (и рассказывали) совсем не так, как мы привыкли думать.

Обычно эту историю называют притчей о работниках в винограднике (Мф 20:1-15). Иисус рассказывает о том, как землевладелец рано утром нанимает поденщиков для работы в винограднике и обещает заплатить им по динарию, что составляет нормальную плату за один день труда. (Поденные работники находятся на самом дне крестьянского класса. Их положение хуже, чем других безземельных крестьян, которые арендуют землю или работают испольщиками, поскольку поденщик участвует в сезонных работах и не уверен, что его сегодня наймут. Его семья могла жить на один динарий в день, но поденщик не всегда имел работу.) А затем хозяин нанимает новых работников в 9 утра, в 3 и в 5 часов дня. И когда работа заканчивается, он выплачивает всем по динарию, хотя одни работники трудились весь день, а последние из нанятых всего лишь один час. Те, кто проработали дольше, возмущены. И тогда хозяин виноградника говорит одному из них:

Друг, я не обижаю тебя; не за динарий ли ты согласился со мной? Возьми свое и иди; я же хочу этому последнему дать, как и тебе. Разве нельзя мне, как хочу, поступить с моим имуществом? Или глаз твой завистлив оттого, что я добр?

Вероятно, Иисус не раз пересказывал эту историю. На какие же размышления она наводила слушателей? Что вы думаете об этом хозяине виноградника?

Как правило, комментаторы считают, что это притча о характере Бога. Бог подобен хозяину виноградника, который дает каждому то, что нужно, вне зависимости от того, сколько этот человек проработал. Божьи дары не зависят от нашего труда. И потому в этой притче видят (особенно это характерно для некоторых направлений протестантизма) проявление радикальной милости Бога. Если смотреть с этой точки зрения, в притче говорится не только о щедрости Бога, но и о том, что людям такая щедрость кажется несправедливой. Бог — щедрый хозяин, а это порождает у нас зависть, подобную зависти старшего брата из притчи о блудном сыне, которого возмутила щедрость отца. Если это притча о Боге, она опровергает привычные представления: Бог награждает человека не за его дела.

Такая интерпретация вполне правдоподобна, и большинство исследователей понимают данную притчу именно так. Но недавно появилось совершенно иное ее толкование. Чтобы его понять, стоит задаться вопросом: как могли понять эту притчу крестьяне, слушавшие Иисуса? Могли ли они увидеть, что поведение хозяина отражает свойства Бога? Или же они услышали слова осуждения богатого землевладельца? Второе нетрудно себе представить, потому что землевладельцы не пользовались среди крестьян доброй репутацией. Слушатели Иисуса могли подумать: «Они забрали у нас землю (за неотданные долги) и превратили нас в арендаторов, испольщиков и поденщиков. Они стараются использовать как можно меньше работников, и потому не всех нанимают с утра. А когда им нужны дополнительные руки, они обвиняют тех, кто не был нанят, в лени». (В притче хозяин говорит работникам, нанятым в конце рабочего дня: «Почему вы, придя сюда, стоите целый день без работы?» — как будто они сами в том виноваты.) А затем всем выплачивают поровну столько, сколько хватает на выживание, и при этом хозяин хочет казаться щедрым и добрым человеком![125]

И тогда эта притча вовсе не говорит о Боге, но призывает окинуть критическим взглядом систему господства, осуждает эту систему. Конечно, это не только рассказ о возмутительном поведении крупных земельных собственников. Эта притча рассказывалась «от имени Бога», то есть она отражает миссию Иисуса и его мысли. Но эта история говорит не столько о Боге, сколько о восприятии системы господства.

Быть может, Иисус использовал ее для передачи обоих смыслов, хотя это менее вероятно. Но между обоими этими смыслами есть нечто общее, а именно: либо это история о щедрости Бога, либо осуждение несправедливой системы господства, лишенной щедрости, от имени Бога. Либо это притча о сострадании Бога, либо о системе, лишенной сострадания.

Смысл слова «сострадание»

На древнееврейском (языке Ветхого Завета) и арамейском (языке Иисуса) слово, которое обычно переводят как «милосердие» или «сострадание», богато метафорическими смыслами. Это множественное число существительного, которое в единственном числе означает «утроба». Некоторые смыслы довольно понятны: женщина с состраданием относится к плоду своей утробы (3 Цар 3:26); человек милостиво относится к своему брату, вышедшему из той же утробы (Быт 43:30). Сострадание лежит в определенной части тела — в «чреслах». Если говорить о женщинах, то это соответствует матке. У мужчины же это внутренности, что позволяет понять странное библейское выражение так, что внутренности движутся от сострадания.[126]

В Ветхом Завете Бог также испытывает такое сострадание, связанное с утробой. Часто Бога там называют «щедрым и милосердым».[127] Именно такое слово стоит за выражением, которое обычно переводится как «щедроты и милости Божий».[128] О том же Бог говорит в Книге Иеремии:

Не дорогой ли у Меня сын Ефрем? не любимое ли дитя? Ибо чем больше говорю о нем, тем сильнее помню о нем. Утроба Моя трепещет за него; воистину, Я явлю ему мое материнское сострадание.[129]

Божья утроба (!) трепещет, Бог обещает явить «материнское сострадание» Израилю.

Таким образом, представления Иисуса о сострадании Бога, этом сострадании «утробой», коренятся в традиции иудаизма. Этот шокирующий образ богат смысловыми оттенками: такое сострадание дает жизнь, питает, обнимает, показывает заботу. Подобно материнской утробе, Бог рождает и питает нас. Как Мать любит плод своей утробы и заботится о его благополучии, так и Бог любит нас и печется о нашем благе. Материнское сострадание к плоду утробы может стать и неистовым. Когда мать видит, что ее детям угрожают или их обижают, она может яростно кинуться на их защиту. Это свойственно и Богу, как его понимал Иисус, и об этом мы вскоре поговорим.

Кроме того, мы также призваны к состраданию. Как мы видели, важнейший императив учения Иисуса состоит в том, что и мы должны соответствовать характеру Бога: «Будьте сострадательны, как сострадателен Бог». Такая этика imitatio dei имеет богатый смысл. Мы должны относиться к другим, как мать — к детям своей утробы, и такое отношение должно стать основой наших поступков. Мы должны относиться к другим так, как Бог — к своим детям, и поступать соответствующим образом.

Христиане после Пасхи продолжали размышлять о характере Бога, каким его видел Иисус, и этике подражания Богу. Чаще они использовали слово «любовь», но оно в принципе имело тот же смысл, что и «сострадание». Первое послание Иоанна представляет собой развернутые размышления о любви Бога и о том, что верность Богу означает подражание Ему в любви. «Бог есть любовь, и пребывающий в любви в Боге пребывает» (4:16). «Возлюбленные, будем любить друг друга, потому что любовь — от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога» (4:7). «Возлюбленные, если Бог так возлюбил нас, то и мы должны любить друг друга» (4:11).

Подобным образом и Павел ставит любовь на первое место среди всех христианских добродетелей. Его великие размышления о «дарах Духа», которые порождает жизнь с Богом, кончаются одними из самых известных строк Нового Завета: «Но теперь пребывают вера, надежда, любовь, эти три, но большая из них любовь» (1 Кор 13:13). Эти слова опираются на любовь — на то свойство Бога, которое раскрылось через жизнь и смерть Иисуса: «Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда еще мы были грешниками» (Рим 5:8).

В другом стихе, который также всем хорошо знаком, автор Евангелия от Иоанна говорит о Божьей любви к миру такие слова: «Ибо так возлюбил Бог мир…» (3:16). Для Иоанна Иисус есть откровение Божьей любви, а потому imitatio dei равносильно imitatio Christi, подражанию Иисусу. У Иоанна Иисус говорит: «Заповедь новую даю вам: да любите друг друга; как Я возлюбил вас, и вы да любите друг друга» (13:34). Между проповедью Иисуса и свидетельством послепасхальной общины существует удивительное соответствие: любите друг друга, потому что именно таково главное свойство Бога, которого открыл нам Иисус, — любовь.

Желание Бога: справедливость

Мы видели, каким Иисус представлял себе Бога, теперь пришла пора поговорить о том, чего такой Бог желает. Характер Бога невозможно отделить от его желания, как это нельзя сделать в отношении человека. Наши желания — основные стремления жизни, темы, постоянно притягивающие внимание, то, что мы постоянно пытаемся воплотить, — лучше всего отражают наш характер и рождаются из нашего характера. То же самое можно сказать о Боге, каким его видел Иисус. Божий характер, то есть то, каков Бог, невозможно отделить от его желания, от его воли для нашего мира.

Бог желает справедливости. Божий характер совпадает с его желанием по той простой причине, что справедливость есть социальное выражение сострадания. И как социальная форма сострадания, справедливость касается политики — не Нашей избирательной системы в современном смысле, но политики в том смысле, о котором говорит корень данного слова. Слово «политика» происходит от греческого слова polis — «город». Политика касается формы и ее созидания, структуры и структурирования города и, в широком смысле, всех человеческих групп начиная от семьи и кончая обществом в целом.

В этом смысле Ветхий Завет насквозь пронизан политикой. Именно тут его важнейшая движущая сила, которая стоит и за историей Исхода из Египта, и за созданием нового общества, над которым господствует Бог, в других главах Пятикнижия. О том же говорят пророки, критикующие несправедливую власть монархов или же размышляющие о жизни иудеев после Плена под правлением сменяющихся чужеземных империй. Я особенно подчеркиваю политический аспект Божьего сострадания, поскольку под состраданием обычно понимают этику взаимоотношений между отдельными людьми или же благотворительность, заботу общества о нуждающихся, о которой говорит популярное сегодня выражение «милосердный консерватизм». Но для Библии и Иисуса это не так. В этом случае справедливость — политическая форма сострадания, социальная форма любви, справедливость сострадания, коренящаяся в сострадании Бога.

Стремление Иисуса к справедливости отражает в первую очередь важнейшее для его миссии понятие царства Божьего. Иисус желает наступления царства Бога (для краткости я иногда буду говорить просто о «Царстве»). Иисус желает этого Царства потому, что его желает Бог.

Однако мнения современных исследователей о том, что Иисус понимал под царством Божьим, расходятся. Может быть, именно этот вопрос наиболее четко разделяет направления. Одни ученые утверждают, что Иисус ожидал наступления Царства в ближайшем будущем в результате драматичного вмешательства Бога, такую позицию называют «неизбежной», или «апокалиптической» эсхатологией. Другие считают, что слова Иисуса о Царстве следует понимать иначе: Царство — плод сотрудничества людей с Богом. Этот вопрос крайне важен для понимания исторического Иисуса, а потому мы еще к нему обратимся в главе 9. Пока же я оставлю вопрос открытым. О том, считал ли Иисус, что Царство появится в результате сверхъестественного вмешательства Бога, или же его слова об этом надо понимать как-то иначе, мы поговорим позже. Здесь ясе, где речь идет о царстве Божьем как о выражении желания Бога, я хочу упомянуть три пункта, относительно которых ученые, представители разных направлений, в целом согласны.

Во-первых, царство Божье предназначено для земли. Как уже говорилось, это Царство не есть загробная жизнь. Во-вторых, термин «царство Божье» имеет и политическое, и религиозное значение, если мы хотим выделить два аспекта жизни, которые никогда не разделяли в иудейском мире Иисуса. Тора и пророки касались и религии, и политики. Эти вещи не отделяли одно от другого и в мире Римской империи. В главе 3 мы уже говорили о том, что римское имперское богословие сочетало в себе религию и политику: представление об императоре как о сыне Божьем придавало легитимность тому политическому порядку, который Рим распространял по земле. Более того, в Риме говорили не об империи, но о «царстве». А это значит, что слова Иисуса о Царстве имели также и политическое звучание. Его слушатели знали о царстве Ирода и царстве Рима. Но Иисус говорил о другом царстве, не о власти Рима и царей-клиентов.