3. Несколько рассказов о явлениях душ умерших обыкновенных людей.
3. Несколько рассказов о явлениях душ умерших обыкновенных людей.
Несколько рассказов о явлениях душ умерших обыкновенных людей.
1. «У меня был товарищ по семинарии, с которым был я дружен и в продолжение богословского курса вместе квартировал, – рассказывает в своих посмертных записках протоиерей отец Соколов. – Это сын болховского священника Николай Семенович Веселов. По окончании курса семинарии он остался учителем уездного училища, а я, по окончании академии, поступил священником в Херсон. Но в одно время приснился он мне так, что я понял, что его нет в живых. Написал к отцу его и получил ответ, что сын его умер, как раз в тот день и час, когда видел его во сне. Мне снилось, что будто я нахожусь на херсонском кладбище подле одного ветхого пирамидального памятника, в котором от вывалившихся камней образовалось отверстие шириною около пяти вершков. Из любопытства я влез через отверстие внутрь памятника. Потом хочу вылезти назад, но не нахожу отверстия в темноте. Я стал ломать каменья, и блеснул свет. Проломав отверстие больше, я вышел и очутился в прекрасном саду. На одной из аллей вдруг навстречу Веселов.
– Николай Семенович, какими судьбами? – воскликнул я с удивлением.
– Я умер, и вот видишь… – отвечал он.
Лицо его сияло, глаза блестели, грудь и шея были обнажены. Я бросился к нему, чтобы поцеловать его, но он отскочил назад и, устраняя меня руками, сказал: «Я умер, не приближайся».
Я как будто поверил, что он на том свете, и испугался. Я взглянул на него и заметил, что лицо его было весело. Страх пропал. Веселов прошел мимо меня, я пошел с ним рядом, не дотрагиваясь до него.
– Я жив, хоть и умер, умер и жив – все равно, – сказал он.
Слова его показались мне так логичны, что я ничего не мог возразить на них. Когда мы приблизились к старому пирамидальному памятнику, Веселов сказал: «Прощай, ты пойдешь домой», и указал мне на отверстие. «Я полез и тут же проснулся» (Прибавл. к «Херсон еп. Вед.» 1891 г. № 11).
2. «Более сорока лет тому назад я знал двух молодых людей, – рассказывает один из военных ветеранов, – они служили в переяславском конно-егерском полку обер-офицерами: г-н А., православного вероисповедания, и Ш. – лютеранского. Эти два молодых мои приятеля были друзьями между собою. Они дали друг другу обет, что тот, кто из них прежде умрет, придет к оставшемуся в живых и скажет, что бывает с человеком по исходе души и что ожидает их в будущей жизни.
Несколько лет я не видел ни одного, ни другого, однако же знал, что один из них, именно Ш., умер. В 1836 году мне предстояла поездка в Тамбов, в 25 верстах от которого проживала в одном селе тетка моя. Я приехал к ней с намерением пробыть у нее несколько дней. В первый день моего приезда она рассказала мне об одном страннике, посвятившем себя Богу. «Он ведет самую строгую жизнь, – говорила она, – так что, почитая себя недостойным входить в храм, часто становится у порога и, несмотря на холод, стоит босиком, носит монашеское полукафтанье и опоясывается ремнем. Не хотите ли видеть его, он теперь у меня». Я попросил познакомить меня с ним. Странник, по приглашению моей тетки, пришел, и что же? Это был А. Я вскочил с места, подбежал к нему, и мы с ним обнялись.
– Какими судьбами ты сделался таким?
Он объяснил мне, что по данному обету его друг явился ему не в сновидении, а наяву, рассказал, что испытывает душа по исходе из тела, а что именно, говорить мне запрещено, – прибавил А. – Но чтобы сколько-нибудь понять, что это такое, достаточно тебе видеть на мне вот эту свитку. Вот причина, по которой я, продав свое богатое имение, употребил деньги на богоугодные дела и хожу, как бедный грешник, моля Господа о прощении грехов. Надеюсь, Господь меня не оставит» («Душеполезн. чтен.», 1861 г., ч. I).
3. В начале нынешнего столетия в одном из губернских городов проживал некто Н., отставной чиновник довольно пожилых лет, человек добрый и истинно благочестивый. Он был очень дружен с В., сотоварищем своего детства и сослуживцем, одинаковых с ним лет и одних воззрений на вещи. Когда умер В., товарищ его усердно молился Богу об упокоении своего друга, причем время от времени раздавал милостыню за спасение его души. Часто он думал о загробной участи друга.
В сороковой день после кончины В. друг его, сидя в своей комнате, услышал скрип дверей. Приподняв глаза, видит входящего в комнату умершего своего друга В. «Благодарю тебя, друг, – сказал тихим голосом явившийся, – за твои усердные обо мне молитвы и за милостыни, которые много помогли мне. По милости Божией, я избавлен от ада: обитель моя покойна». С ужасом и изумлением слушал Н. чудного пришельца, не смея его прерывать. «Прости, друг, до свидания в вечности, – промолвил явившийся – уповаю, что скоро мы свидимся, будем обитать вместе, а пока потрудись еще для вечного своего спасения», – и с этими словами скрылся за дверью.
Набожный Н. усилил свои благочестивые подвиги, предоставив все житейские попечения старшим своим детям. Спустя два года после своего видения он, коленопреклоненный, на молитве тихо и мирно скончался («Душеполезн. чтен.», 1868 г., ч. I).
4. В одном селе жила почтенная чета: старик, заштатный священник, отец Г., и старушка, жена его. Жили они очень долго на свете и, как говорится, душа в душу. Отец Г. приобрел своею жизнью уважение у многих в окрестности. Это был человек доброго старого времени, хлебосол, приветливый и ласковый со всяким, а главное, благочестивый и добрый. Но всему бывает на свете конец: отец Г. занемог, слег в постель, и, напутствованный христианскими таинствами, тихо и мирно перешел в вечность, оставив горько оплакивавшую спутницу его жизни. Минул год после его смерти. Старушка, жена его, накануне годичного о нем поминовения, после разных хлопот, легла немножко отдохнуть. PI вот, видит во сне покойного мужа. С радостью бросилась она к нему и начала его расспрашивать: что с ним и где он теперь находится? Покойник отвечал: «Хотя я и не обязан с тобою говорить, но так как при жизни не было у меня от тебя никаких тайн, то скажу, что, по милости Божией, я не в аду; скоро и ты последуешь за мною, готовься к смерти через три недели после этого дня».
Покойник медленно удалился, как бы не желая с нею расстаться, а старушка, проснувшись, радостно стала всем рассказывать о своем свидании с покойным мужем. И, действительно, ровно через три недели она мирно скончалась. («Душеполезн. чтен.» 1868 г., ч I).
5. В ночь с 28 на 29 сентября снилось мне, – передает граф М. В. Толстой, – будто стою я у себя в зале и слышу – из гостиной раздаются голоса детей. Смотрю, проходят мимо меня в залу разные дети и между ними Володя, наш недавно умерший сын. Я с радостью кинулся к нему, он улыбается мне своей прежней ангельской улыбкой. Я протянул к нему руки: Володя, это ты? Он кинулся мне на шею и крепко, крепко обнял меня.
– Где ты, моя радость, ты у Бога? – Нет, я еще не у Бога, я скоро буду у Бога. – Хорошо ли тебе? – Хорошо, лучше, чем у вас. А у вас я часто бываю, все около вас. Я все почти один, только Мария Магдалина со мною бывает. Иногда мне делается скучно. – Когда тебе скучно? – Особенно когда плачут обо мне. А меня утешает, когда обо мне молятся, когда дают бедным за меня. Я все молюсь, молюсь за мамашу, за вас, за братьев, за Пашу (сестру), за всех, кто меня любит. Милую мою мамашу обнимите за меня, вот так, крепко. – Ты с ней повидался бы, моя радость. – И повидаюсь, непременно повидаюсь. – Когда же? – Когда плакать перестанет.
Тут послышался голос моей жены из коридора, я обернулся к ней, потом взглянул назад – его уже нет.
Я проснулся с усиленным биением сердца, в таком волнении, что не мог удержаться от громких рыданий, которыми разбудил жену свою. В ту же минуту я набросал на бумагу виденное во сне слово в слово так, как было (М. Погодин «Простая речь о мудреных вещах»).
6. В «Могилевских Епархиальных Ведомостях» помещен следующий случай из жизни митрополита Платона. «В моей жизни, – говорит преосвященный, – есть один случай, при котором я видел тень другого человека, да притом так живо и отчетливо, как вас вижу теперь, обращаясь к своим слушателям. Это было в 30-х годах, когда я состоял инспектором С. – Петербургской Духовной Академии. У нас был в числе других студентов Иван Крылов, из орловской семинарии, известный мне, когда я был там наставником. Учился он недурно, был хорошего поведения, благообразного вида. Раз он приходит ко мне и просит, чтобы я позволил ему отправиться в больницу. Я думаю себе: верно, он истощал, пусть там покормят его получше, и он поправится. А может быть, и курсовое сочинение там напишет. Проходит несколько времени, я о нем ничего не слышу, доктор ничего не говорит. Но вот, однажды, лежу я на диване и читаю книгу, смотрю – стоит Крылов и прямо смотрит на меня. Лицо его вижу так ясно, вот как вас, но тело его было как бы в тумане или облаке. Я взглянул на него. Он… Меня передернуло. Призрак точно понесся к окну и скрылся. Я еще раздумывал, что бы это значило, – слышу стук в мою дверь, входит больничный сторож и говорит мне: Студент Крылов Богу душу отдал.
– Давно ли? – спросил я в изумлении.
– Да вот минут пять я только собрался к вам.
«Вот извольте разгадать эту тайну» – сказал архипастырь, обращаясь ко всем присутствовавшим при рассказе. Все молчали. «Все это – заключил владыка, – несомненно доказывает нам какую-то таинственную связь между нами и душами умерших» (Могилев. «Епарх. Вед.» 1883 г.).
7. В 1851 году, 20 апреля, в Троицко-Сергиевой Лавре умер иеромонах отец Симеон, которого похоронили с подобающею честью. На другой день после погребения один из духовных его детей М. рано утром, сидя у себя на кровати, занят был греховными помыслами. Но вот чувствует, что кто-то около него; подняв голову, он увидел отца Симеона, который, подойдя к нему с веселым лицом и покачав головою, сказал: «Полно тебе греховным помыслам предаваться, – борись и сопротивляйся им, а обители обеими руками держись». Ещё что-то назидательное он говорил, но М. так перепугался, что не мог запомнить всего сказанного (Монастыр. письма, XXIX).
8. Лорд Томас Эрскин рассказывает о следующем видении.
Когда я был молодым человеком, мне случилось на некоторое время отлучиться из Шотландии. В день моего возвращения в Эдинбург, утром, спускаясь из книжного магазина, я встретил старого дворецкого нашего семейства. Я нашел в его наружности сильную перемену: он был бледен, худ и мрачен.
– А, старина, ты зачем сюда?
– Чтобы встретить вашу милость, – отвечал он, – и просить вашего заступничества перед милордом: наш управляющий обсчитал меня при последнем расчете.
Пораженный его видом и тоном, я велел ему следовать за собою в магазин книгопродавца, куда и вошел обратно; но когда я обернулся, чтобы заговорить со стариком, его уже не было. Я вспомнил дом и квартиру, где он жил, и потому отправился к нему. Но каково же было мое удивление, когда я вошел в квартиру его и увидел жену его в трауре. «Муж мой умер, – говорила она, – уже несколько месяцев тому назад. Перед смертью он сказал мне, что наш управитель обсчитал его, но вы, верно, поможете сыскать следуемые деньги». Я обещал это сделать и скорее, по моему настоянию, недоплаченная сумма была вручена вдове («Спорн. обл. между двумя мирами», Р. Д. Оуэн).
9. Затворник Георгий (Машурин) рассказывает в собственноручной записке, найденной в его бумагах после смерти, следующий факт. «Когда все покоилось в мирной тишине в самую глухую ночь и моя мать почивала на ложе своем, вдруг озарился весь её покой светом. Отворилась дверь, увеличился свет; явился священник, бывший её духовником и уже три года как почивший, и принес на руках своих святую икону. Тихо он приблизился к ложу её и благословил образом стоявшую в радостном трепете и объятую страхом свою духовную дочь и возвестил ей вожделенные слова сии: «Во имя Отца и Сына и Св. Духа. Бог даст тебе сына Георгия. Вот тебе и образ св. великомученика Георгия». Несказанно обрадованная Божиим благословением, она приложилась к св. образу и, приняв на свои руки, поставила в божницу. Тем видение окончилось. Дивный сон этот сбылся: у Анны родился сын Георгий. Историю чудного сновидения затворник Георгий оканчивает словами: «Все это я имел счастье слышать от самой родительницы моей» («Посмертные записки затворника Георгия»).
10. В конце прошлого столетия помещик 3., человек еще не старый, обремененный многочисленным семейством и имевший при этом довольно ограниченное состояние, служил для семьи своей единственной опорой.
Но вот, однажды, 3. серьезно заболел и, видимо, начал приближаться к смерти, врачи отказались лечить. Убитая горем жена оплакивала больного мужа, как умершего, представляя себе безвыходное положение с кучею малолетних детей. Видя все это, безнадежный больной начал мысленно просить Бога продлить ему жизнь, пока он пристроит своих старших сыновей и, таким образов оставит на их попечение свою семью. После этой молитвы он уснул и проспал довольно долго. Проснувшись, немедленно зовет к себе жену и радостно сообщает ей, что видел во сне архипастыря белгородского Иосифа Горленко, которого помнил еще в живых. Архипастырь в сонном видении сказал ему, что по Милосердию Божию, ради невинных малюток, дается ему еще двадцать лет жизни. Но через 20 лет, ровно в этот день. Господь призовет его к себе.
Рассказав свое сновидение, больной попросил жену все это со слов его записать в молитвенник, что и было исполнено, и безнадежный дотоле больной 3. начал, к удивлению семьи и лечивших его врачей, быстро поправляться и вскоре совсем выздоровел.
Ровно через 20 лет, в назначенный день, 3. почил вечным сном на руках своих сыновей и дочерей, уже пристроенных и обеспеченных, с благодарной молитвой на устах.
Молитвенник его с записью доселе хранится у его потомков, как фамильная редкость («Душеполезн. чтен.», 1868 г., ч. 1-3).
11. «В одном приходе, по случаю смерти священника, место было занято другим. Вновь поступивший на место умершего через несколько дней помер, вместо его поступил другой, но и сей тоже через несколько дней помер. Таким образом, приход в самое короткое время лишился трех священников.
Два эти события устранили кандидатов священства, почему означенный приход оставался немалое время вакантным. Духовное начальство само назначило кандидата на это место. Поступивший священник, войдя в первый раз во храм и затем в алтарь, увидел здесь, в стороне от св. престола, незнакомого священника в полном священническом облачении, но скованного по рукам и ногам тяжелыми железными цепями. Новый служитель алтаря не потерял присутствия духа: он начал обычное священнодействие с проскомидии, а по прочтении 3-го и 6-го часов совершил и всю Божественную литургию, нисколько не стесняясь присутствием постороннего, загадочного лица, которое, по окончании службы, стало невидимо. Теперь новый пастор понял, что виденный им скованный священник есть обитатель загробного мира. Не понимал он только причины его явления, но это скоро объяснилось. Скованный священник, в продолжение всей службы, не вымолвил ни слова и только время от времени приподнимал скованные цепями руки и указывал ими на одно место помоста в алтаре. То же самое повторилось и в следующую службу, во время которой, при входе в алтарь, священник обратил особое внимание на то место, на которое, как и прежде, указывало привидение. Всматриваясь пристально в ту сторону, священник заметил лежавший там на полу у стены ветхий небольшой мешок Он поднял этот мешок, развязал его и нашел в нем немалое число записок с именами умерших и живых лиц, какие обыкновенно подают служащему священнику для поминовения на проскомидии об упокоении душ, отошедших в вечность, и о здравии и спасении живых.
Теперь священник понял, что записки эти при жизни стоявшего тут окованного собрата его, бывшего прежде настоятелем этой же церкви, вероятно, остались непрочтенными им во время совершавшихся им Божественных литургий. Посему, начавши службу, он начал поминать на проскомидии имена живых и умерших, означенных в записках найденного им мешка, и лишь только он кончил чтение их, как тяжелые железные цепи, коими окован был загробный узник в одно мгновение с шумом спали с руки ног его и рухнули оземь; а сам он, сделавшись свободным от уз, подошел к служащему священнику и, не говоря ни, слова, поклонился ему в ноги до лица земли. Затем, вдруг, ни его, ни железных оков не стало видно. После сего существо загробное не являлось уже более во время божественных служб («Странник», 1867 г., март, стр. 125).
12. Дочь сенатора Резанова, Анна Дмитриевна, вскоре после смерти своей матери, увидела её во сне; умершая сказала ей: «Долго ли тебе, друг мой, плакать обо мне? Утешься: 15 апреля мы соединимся навсегда». Анна Дмитриевна рассказала этот сон своим родным и друзьям, а они уверили ее, что этот сон – пустая греза, и в июле она вышла замуж. Но наступило 15 апреля 1822 г., день, когда у нее благополучно родилась дочь. Помня слово матери, А. Дм. накануне 15 апреля исповедалась и приобщилась, а 15 апреля благословила новорожденную дочь свою и сказала: «Не мне тебя воспитывать», и вечером того же дня скончалась («Душеполезн. чтен.», 1862 г., апр. кн., 463-468).
13. В первых числах сентября 1848 г. отец протоиерей Е-в увидел во сне знакомого ему умершего священника Посельского, который сказал ему: «Напиши Твоей знакомой, графине Анне Алексеевне Орловой-Чесменской, чтобы она
раздумывал, что оы это значило, – слышу стук в мою дверь входит оольничный сторож и говорит мне: Студент Крылов Богу душу отдал.
– Давно ли? – спросил я в изумлении.
– Да вот минут пять, я только собрался к вам.
«Вот извольте разгадать эту тайну» – сказал архипастырь, обращаясь ко всем присутствовавшим при рассказе. Все молчали. «Все это – заключил владыка, – несомненно доказывает нам какую-то таинственную связь между нами и душами умерших» («Могилев. Епарх. Вед.» 1883 г.).
14. В книге Желизовской под заглавием «Необъяснимое или необъясненное» мы находим следующий очень интересный рассказ.
Весной 1867 г. я ездила в Петербург, чтобы привезти сестру Лизу, кончившую курс в институте. Разумеется, я не преминула заехать и в вечно милый мне Псков, где, несмотря на всю пережитую в разлуке жизнь, и теперь еще найдутся у меня друзья. Тогда же их было еще много!…
Самыми дорогими из всех я считала семью П-вых, состоявшую из четырех сестер. Что это были за милые, умные, образованные и приветливые женщины! Я, как и многие другие, не знала лучшего удовольствия, как бывать в их деревне Щеглицах, верстах в 25 от Пскова, при устье реки Великой. Какое прекрасное место, что за виды с широкой террасы и из сада, сбегающего по крутизне к реке на Псковское озеро, по которому плавно идут пароходы, скользят парусные лодки!… Pix светлый, уютный, просторный дом всегда гостеприимно вмещал в себе много друзей и посетителей. Он был в этом сходен с сердцами своих владелиц, умевших вместить в себе много честных чувств и много горячих привязанностей.
Как искренне я была опечалена, узнав, что старшая сестра, Анна Петровна, недавно умерла! Как-то странно было представить себе щеглицкий дом, щеглицких хозяек – без нее! Казалось, они должны были, осиротев, представлять из себя нечто вроде красивого здания – без крыши, храма – без купола!… Да оно так и было. Несмотря на радостную, приветливую встречу на подъезде, на веселый, оживленный говор трех сестер, я тотчас же увидала, что на всем доме еще лежит траурная печать, гнетет долу вся и всех великое горе, скорбь, не успевшая притупиться.
Не прошло и десяти минут, как разговор сам собой обратился на вечную тему воспоминаний о дорогой, незабвенной отшедшей. Не скрывая слез, милые мои старушки пустились рассказывать мне о её последних днях на земле. Потом перешли к её жизни, вечно деятельной на пользу другим, чистой, как лазурь той реки Великой, на которой она вся прошла!… Я и сама с ними искренно плакала и готова была вспоминать и расспрашивать без конца о её последних годах. Так мы проговорили неустанно до полуночи. Это был поздний час для рано встававших сестер. Мы простились:
– А мы вас и не спросили! – спохватилась одна из сестер. – Вам не будет неприятно спать в комнате Анюты? В ней все так и осталось, как было, уютно и удобно…
– О, нисколько! – отвечала я, с убеждением. – Что же может в этом быть для меня неприятного? Вы знаете, какие мы были с ней друзья.
– Да… Но вы нам писали, помните, что у вас иногда бывали эти спиритические явления, – заметила другая сестра.
– А разве там бывает что-нибудь подобное? – спросила я, не совсем приятно удивленная.
– О нет! Никогда! – поспешили меня уверить.
– Горничная покойной сестры говорила, что слышала там как-то стук… Вот такой же, как бывало у вашей сестрицы, – добросовестно прибавила Екатерина Петровна, самая младшая. – Но ведь вам это не в диковинку! Вы не испугаетесь?…
– Не испугаюсь; но лишь бы не так громко, чтобы не помешать заснуть.
Сказать по правде, сестры слишком много рассчитывали на мою «привычку». Усталой еще с дороги и от слез, бессонная ночь мне совсем не улыбалась.
Впрочем, две старшие сестры наперерыв начали укорять Екатерину Петровну в её доверии к болтовне прислуги и уверять меня, что ничего подобного нет и быть не может в комнате, где так свято жила и столько молилась их дорогая усопшая.
Мы простились, но Екатерина Петровна вошла со мною, и мы еще с полчаса побеседовали с нею.
– Чуть что, – сказала она мне, уходя, – пожалуйста, не церемоньтесь. Моя комната, вы знаете, рядом. Постучитесь, и мы поменяемся спальнями.
Она ушла, но вскоре затем вошла в комнату старушка-горничная, давно мне знакомая.
– Вы не спите, Аграфена? – сказала я. – Уж поздно! Идите, пожалуйста!… Вы мне совсем не нужны.
Но, к удивлению моему, Аграфена объявила, что со времени смерти «старой барыни» она всегда спит тут, за перегородкой, на диване.
– Если вам, сударыня, не противно, так я и теперича…
Я поспешила сказать, что, напротив, очень рада. Я, в самом деле, была довольна, что возле меня, за ситцевой занавеской, будет находиться живое существо.
Итак, она улеглась. Некоторое время, пока я раздевалась, мы с ней переговаривались кое о чем, вспоминая прошлое.
Пробил час. Аграфена сладко зевнула, и я умолкла. Вокруг меня все вещи и мебель покойной стояли точно в том же порядке, как и при её жизни. Проведенные мною здесь с нею часы еще так были живы в моей памяти, что мне так и казалось, что вот-вот она войдет, или раздастся её добрый, веселый голос… Так думала я, умываясь, расчесывая волосы, вынимая из моего несессера некоторые вещи, без которых я не умела обходиться и, между прочим, маленькое свое заветное Евангелие, которое бывало здесь и в прежние годы, Я положила его на ночной столик, готовясь, прежде чем лечь на её постель, помолиться у её киота… А что? Испугалась бы я, если бы увидала ее? – Вдруг вошло мне в голову; думаю, что нет»…
Вдруг, точно в ответ на мою мысль, в ночном столике Анны Петровны явственно раздались три резких, отчетливых удара, словно кто крепко простучал ногтем. Я знала, что это значит: да! Да! Да!… Я не испугалась, но отступила от столика, изумленная, в недоумении. «Неужели это… её ответ?…»
Нет-нет! Нет-нет!… – в ту же секунду раздались сразу, с нескольких сторон, отрицательные, двойные удары.
В ту же минуту я услыхала, как за перегородкой поднялась Аграфена. Невидимые деятели будто этого только и ждали! Стуки начали раздаваться во всей комнате и да же за её стенами, в ставни, в оконные стекла, везде и отовсюду. Удары были не громкие, но резкие, точно кто выбивал дробь маленькими палочками во всех углах и на все лады.
«Эге!…, Это плохо! Не дадут заснуть»!…
– Вот еще напасть какая! Что ж это такое?… – как бы в ответ на мою мысль раздался шепот горничной.
– А что?… Разве прежде этого не бывало? – спросила я.
– Было как-то. раз… А потом ничего не стало слышно… А это что же?… Совсем нехорошо!
Аграфена поднялась. Осмотрела все стены, ощупала окна и столы, заглянула ко мне.
– Вам, сударыня, не боязно?
– Боязно-то не боязно, положим. Да только спать нельзя!
– Вот в том-то и дело!… Как же тут быть?… Аль сбегать в сад, посмотреть?… Ишь их как в ставни отколачивает… что за диво?!…
– Диво, действительно, диво; но в сад ходить незачем, ведь ничего не увидишь!… Может, и так угомонится. Давай-ка лучше помолимся да ляжем, Аграфенушка, авось, заснем!
Но я не могла заснуть! Тысячи мыслей наполняли мою голову. Я стояла перед образами, облитыми тихим сиянием неугасимой лампады, и думала, думала… Что это?… Зачем это?… Кому это нужно?… Кто этим руководит?… Положим, там, где призывают, где есть медиум… Наконец, ради какой-нибудь цели, со смыслом – чтобы убедить кого-нибудь или в чем предупредить… Но так – ни с того, ни с сего, – мешая спать, пугая иных, всем досаждая!… Зачем это допускается? И вдруг я возмутилась духом.
«Ведь это не она?… Не может быть, чтобы она – такая добрая, разумная, деликатная! Чтобы она сама или с её согласия… Нет, нет!… Но если не она, если она не знает, что творится в этом месте, где она провела всю свою земную жизнь, – я хочу, чтобы она услышала, увидала! Чтобы её волей прекратился этот шум»!…
Я встала, одушевленная необычайным приливом воли, и начала усердно молиться. Я была уверена, что эта «недостойная кутерьма» сейчас же должна будет прекратиться!
PI она, действительно, начала утихать… Удары становились все слабее, будто уходили вдаль, и наконец замерли… Я помолилась, как всегда, быть может, несколько горячей обыкновенного, и снова задумалась. Задумалась я глубоко, устремив пристальный взгляд на озаренные колебавшимся светом иконы, совсем забыв о времени и о том, что я стою на молитве. Передать моих мыслей я не умею! Знаю лишь то, что все они сводились к одному:
«Точно ли любовь переживает все?… Отошедшие видят ли, понимают ли, любят ли нас, живых»?
Я так углубилась в свои мысли, что не сразу отвлек меня от них раздавшийся за мною шорох. Услыхав его, я не только не испугалась, а далее в первую минуту не обратила на него внимания… Шорох послышался снова, явственней. Мне показалось, что за моей спиной кто-то открывает книгу, точно шелестит листами…
Тогда только я опомнилась, повернулась назад, от киота к кровати, и увидела, что на ночном столике лежит открытое Евангелие… В изумлении, с сильно бьющимся сердцем, подошла я, взглянула в открытую страницу, и первая строка, бросившаяся мне в глаза, служила прямым ответом на мои думы.
… «Бог не есть Бог мертвых, – но живых!» – прочла я.
Я заснула поздно в ту ночь, но спала спокойно. Последней мыслью моей, на сон грядуший, было:
«Вот это её дело! Это сделала она!»
И я до сих пор так думаю и твердо в это верю. В свое время случай этот был мною рассказан всем моим близким. Сестры П-вы узнали о нем в то же утро. Раньше еще, чем я поднялась, рассказ Аграфены о непонятных ночных стуках сильно смутил богобоязненных старушек; но когда я рассказала им заключительные подробности этой замечательной ночи, они немного успокоились, вполне разделив мой взгляд на все происшествие («Необъяснимое или необъяснённое» В. Желиховской, СПб. 1886 г., стр. 62-70).
На этом месте нашего общего с читателем пути, полагаю, нелишне будет осмотреться и привести в ясность, чего до сих пор успели мы достигнуть. Читатель, может быть, допустит, что у нас, действительно, установлена теперь на достаточно твердых основаниях возможность появления в некоторых случаях (чрез посредство ли колокольчиков, или иным путем) разных шумов, которые мы можем логически приписать только сверхмировым или спиритуальным причинам; но чего же, спросит он, достигаем мы этим доказательством? Он вправе далее заметить, что доказательства загробной жизни должны бы, по существу дела, иметь характер торжественный и внушать благоговение, а не выражаться в таких пустяках и шалостях, как звон колокольчиков или удары в стену.
Молено бы ответить на это одним общим соображением. Между явлениями окружающей нас природы, как бы низко иные из них ни ставил человек, нет ничего мелкого и ничтожного в глазах Того,
Кто с высоты Своей державной мощи ,
Как Бог всего , что только есть – живого
И не живого , смотрит равным оком
На все творенье … Падает ли с ветки
Подстреленная птица , – иль герой ,
Сраженный в битве , испускает дух ;
Один ли атом гибнет , или с ним
Кончается система ; исчезает
С лица воды набухши пузырек ,
Иль рушится внезапно в прах и пепел
Прекрасная планета … все равно !
Но, минуя эту великую истину, спрошу вас: есть ли что-нибудь торжественное или внушающее благоговение для обыкновенного ума, например, в падении яблока с дерева, его вскормившего? Ребенок видит падение и бьет в ладошки; простой крестьянин принимает его за признак, что плодовый сад начинает дозревать, но Ньютона оно наводит на след закона, управляющего движением планет и действующего в большей половине всех естественных явлений, какие встречаются в мире.
На вопрос, чего достигаем мы установлением таких фактов, отвечу замечанием Соути. Во второй книге «Жизнь Уэсли», говоря о подобных же беспокойствах в пасторском доме Самуэля Уэсли и о том, какую добрую цель молено предполагать в подобных явлениях, он очень основательно замечает: хорошо уже будет и то, если «констатированная истинность одной такой истории, как бы мелочна и бесцельна ни была сама история в других отношениях», заставит порой задуматься кого-нибудь из этих несчастных скептиков, не видящих ничего за узким кругом своего земного существования, и приведет его к вере в бессмертную жизнь.
Мы ступим ещё на шаг далее. Между миром, в котором мы теперь живем, и тем, в который переходим по смерти, нет верного, постоянного сообщения: только по временам, очень редко, обитатели одного мира замечают жителей другого. Мы представляемся бессмертным, вероятно, чем-нибудь вроде привидений, так же точно, как и они нам – в те минуты, когда посещают землю. Но если кто когда-нибудь истинно любил и допускает будущую жизнь, для того не может быть сомнения, что лучшие из существ, отошедших с земли и оставивших здесь своих друзей и родных, некоторое время еще ищут их близости и сочувствуют им. Мы видим множество примеров тому, даже на этих страницах, что часто они горячо желают убедить нас, убедить до полной несомненности, – в своем продолжающемся бытии, своем благополучии и в своей не умирающей любви. Примеры свидетельствуют, что они очень усиленно добиваются общения с нами, иногда по чувству любви, иногда и по другим побуждениям; но достигают до нас только с большим трудом. И эти трудности поставлены между нами и ими, конечно, не без мудрой цели: потому что, если бы духовные сношения были так же просты, как мирские связи, кто же согласился бы еще жить и томиться в этом смутном и трудном мире?
К ним приходит по временам желание посетить нас. Но, являясь из своего духовного мира, в своем духовном образе, незримом для наших глаз и безмолвном для нашего слуха, как обнаружить им перед нами свое присутствие? Как привлечь им на себя наше внимание?
Что делает путник, подходящий в глухую ночь к дверям запертого дома, если хочет проникнуть к живущим в нем, – хочет заявить им о своем присутствии? Не достигает ли он своей цели стуком или звоном.
Почему не допустить, что слова Писания читаются и на том свете, что они и там тоже находят себе применение? И почему бы бессмертная любовь, тоскующая по земному, не могла следовать этим словам Христа: «Ищите и найдете; стучите и отворится вам!»
Жители дома, в который просится путник, не видя никого во мраке, могут сначала его стук или звон оставлять без внимания, – и путник на тот раз, пожалуй, и отойдет, обманувшись в ожиданиях. Так это и могло быть в случаях, подобных рассказанному выше. Во многих, пожалуй, и во всех таких случаях, какой-нибудь дух искал, быть может, сообщения с землею (Роберт Дэль-Оуэн «Спорная область между двумя мирами», СПб. 1881 г., стр. 51-67).
15. Под заглавием «Телепатия» журнал «Annales des Sciences Psychiques» дает описание замечательного случая, по-видимому, вполне удостоверенного. Он сообщен г-ном Рионделем, живущим в Монтелимаре. Мы здесь приводим самую существенную часть письма, написанного Рионделем редактору «Annales» 23 мая 1894 г., спустя семь или восемь недель после происшествия.
«У меня был младший брат, который умер сорока лет от роду, 2 апреля этого года. Он служил при телеграфе в Марселе, а также был агентом «Messageries Naritimes». Мой брат страдал сильным малокровием и болотной лихорадкой, которую приобрел благодаря продолжительному пребыванию в колониях; однако смерть его была совершенной неожиданностью; никто не мог предполагать такого быстрого, рокового исхода болезни. В воскресенье, 1 апреля, я получил от него письмо, в котором он, между прочим, говорил, что чувствует себя отлично.
В ночь с воскресенья на понедельник я был внезапно разбужен необычайным и сильным шумом: казалось, будто целая каменная плита с грохотом катится по паркету моей комнаты; я спал один, и двери спальни были заперты на ключ. Я посмотрел на часы и на будильник, стоящий в спальне. Они показывали без четверти два часа. Само собою разумеется, я утром тщательно, но тщетно, искал по комнате предмет, который так сильно испугал меня ночью.
В восемь часов утра я получил телеграмму от близкого приятеля моего брата, который занимал соседнюю с братом квартиру в Марселе. Телеграмма извещала меня о серьезной болезни брата и требовала моего немедленного приезда к нему. Когда я прибыл в Марсель, мне сказали, что брат сегодня ночью умер, без агонии, без страданий, не произнеся перед смертью ни одного слова. Я осведомился о точном часе его смерти у друга, на руках которого он умер; оказалось, что брат скончался ровно без четверти два.
Моя старушка мать, слепая уже в течение пятнадцати лет, также слышала три ночи кряду сильный шум у дверей своей спальни, но это произошло несколько ночей спустя после смерти её сына. Необходимо прибавить, что я счел нужным скрыть от нее смерть брата; она сама так слаба, что это известие убило бы ее. Она и до сих пор не знает, что её милого сына нет более в живых. По возвращении моем с похорон, мать моя, под влиянием слышанных ею шумов, сказала мне в присутствии моей жены: «В течение нескольких ночей я получала предостережение насчет здоровья твоего брата. Ты должен немедленно ехать к нему, он, наверное, очень болен, и от тебя это скрывает». Мне удалось успокоить мать и убедить её в неосновательности её предчувствий.
Вот факты буквально так, как они произошли. Вы можете, если найдете нужным, напечатать полностью мое имя и мой адрес».
(Подпись) А. Риондель. Адвокат. («Ann. des Sc. Psych». 1895 г., № 4, см. «Ребус», 1895 г., № 44).
16. В Данковском уезде. Рязанской губернии, проживала в собственном поместье помещица Муромцева, урожденная графиня Т-тая, живущая и по настоящее время в Данковском уезде. У графини было два родных брата, оба военные и оба участники славной Крымской кампании. На первых же порах военных действий в Севастополе один из братьев был или убит в начале кампании, или, заболев опасно, умер в госпитале; другой брат находился постоянно в Севастополе. Таинственное явление, о котором я хочу сказать, случилось в первый день Св. Пасхи и произошло при следующих обстоятельствах: г-жа Муромцева, возвратясь утром из церкви и чувствуя утомление, пожелала, отдохнуть. Едва она улеглась в постель, как услышала совершенно ясно и отчетливо чьи-то шаги, которые явно направлялись к её кровати, закрытой пологом. Вот кто-то остановился и вдруг открыл полог; она взглянула и остолбенела от ужаса: перед нею стоял умерший брат, который сказал ей: «Христос воскресе, сестра, поздравляю тебя с праздником! Я пришел сказать тебе, что наш брат сегодня убит в Севастополе!» Сказав эти слова, призрак такими же шагами вышел из спальни. Все это длилось несколько мгновений, и вот, когда призрак брата скрылся, графиня, дрожа всем телом, разразилась истерическим плачем. На крик и рыдания её тотчас же явилась её прислуга и приняла немедленно все меры, чтобы успокоить барыню. Придя в себя, графиня рассказала о случившемся с нею. История эта вскоре сделалась известна всему населению города Данкова и Данковского уезда и дошла до местных властей. Исправником тогда в Данковском уезде был полковник Никанор Петрович Белокопытов, ныне почтеннейший старец, проживавший в отставке в городе Боровске, Калужской губернии. Он и его жена неоднократно рассказывали это таинственное происшествие, случившееся почти на их глазах и замечательное тем, что, спустя несколько дней после описанного происшествия, графиня получила известие, что в ночь под Светлое Христово Воскресение, в то именно самое время, когда к ней являлся призрак, второй её брат, действительно, был убит во время предпринятой тогда им, вместе с другими офицерами, вылазки против неприятеля (из «Петерб. листка», см. «Ребус», 1884 г., № 25).
17. В Луцке настоятельницею «шарыток» [35] была панна Ядвига Поляновская, внучка известного Поляновского, который вместе со Станиславом Лещинским был претендентом на польский престол… Панна Поляновская была известною опекуншею несчастных вдов и сирот, и к ней со всех сторон обращались за помощью. Часто случалось, что далее среди ночи к ней прибегали, прося помощи, и когда пришедший стучал в двери, то прислуживающая маленькая девочка отворяла их, не спрашивая барыни. Панна Поляновская занимала в монастыре две комнатки на втором этаже.
За несколько дней до описанного случая умер капелан шарыток, ксендз Слезнинский. И вот однажды, поздно вечером, когда настоятельница ходила по комнате, читая молитву, а прислуга стлала постель, постучали в двери; по обыкновению, служанка побежала отворять. Но в то же мгновение настоятельницею овладело какое-то удивительное чувство, которого далее впоследствии она не умела определить, поэтому она сказала служанке:
– Не отворяй! Спроси, кто такой?
Служанка исполнила приказание – спросила, тотчас же из-за дверей послышался голос:
– Ксендз Слезнинский.
Панна Поляновская, ничего не пугаясь, отвечала:
– Прошу к окну.
Она хорошо знала, что если это была простая мистификация, то она не удастся, так как окно было на втором этаже. Однако она обратила внимание на удивительный, неопределимый звук голоса. Это не был обыкновенный голос, какой слышится, когда мы с кем-нибудь разговариваем, но такой же, какой иногда приходится слышать в мысли, голос хорошо известных, но отсутствующих лиц, однако, он слышится так ясно, как если бы мы имели говорящего перед собой.
Итак, она подошла к окну и подняла спущенную занавеску; в то же мгновение в окне показался ксендз Слезнинский в той же одежде, в какой был похоронен.
– Что вам угодно?
– Заупокойной обедни за мою душу.
– Так идите сами к приору – он мне не поверит, если скажу ему, что вы были у меня.
Сказав это, она опустила занавеску. Осмотревшись вокруг и не увидев нигде служанки, она начала искать её и нашла под кроватью в обмороке. Когда она её оттуда вытащила и привела в чувство, то спросила;
– Что с тобою?
– Ай барыня! Ксендз Слезнинский был в окне!
Панна Поляновская ничего не отвечала и стала ходить по комнате, кончая прерванную молитву. Потом она совершенно спокойно легла в постель. На другой день она пошла к ранней обедне и нашла у алтаря смертельно бледного приора, который служил заупокойную обедню. После обедни к настоятельнице подошел церковнослужитель, сообщая, что приор просит её к себе на несколько слов. Когда панна Поляновская вошла в закрыстию, приор воскликнул, ломая руки:
– Г-жа настоятельница, разве это хорошо насылать на меня покойников?
– А разве вы, ксендз приор, поверили бы мне, если б я сказала, что у меня был ксендз Слезнинский и просил обедни?!
Приор ничего не отвечал и только опустил на грудь голову. Бедняга со страху заболел тифозною горячкою и едва не умер (см. кн. В. Битнера: «Верить или не верить?» СПб., 1899 г., стр. 94-96).
18. В 1853 году, в г. Р., в Массачусэте, жила очень уважаемая и благополучная семья, имя которой, хотя оно и известно мне, я не уполномочен здесь открывать, – говорит Роберт Оуэн. – Пусть это будут г-н и г-жа Л.
Г-жа Л., когда ей было около двенадцати лет (1830 г.), была очевидцем одного из таких явлений, которые не забываются никогда и оказывают сильное влияние на образ мыслей и чувствования человека во всю последующую жизнь.
В то время жила в доме её матери одна безнадежно больная дама, по фамилии Маршаль, которой из побуждений милосердия дали временный приют.
Цецилия, так звали г-жу Л., засиделась однажды вечером позднее обыкновенного и по-детски прилегла и заснула на диване в гостиной.
Проснувшись через несколько времени, она сообразила, что должно быть уже поздно, потому, что огонь в камине догорал и в комнате было пусто. Сделав движение, чтобы подняться, она вдруг увидела, что фигура г-жи Маршаль, одетая в белом, наклоняется над нею. «О, г-жа Маршаль, – воскликнула она, – зачем вы сошли сюда? Ведь вы можете простудиться!» Фигура улыбнулась, не отвечая ничего, но, направляясь к двери, сделала знак Цецилии, чтобы она следовала за нею. Та повиновалась не без некоторого чувства страха и еще с большим страхом наблюдала, как этот образ, который все еще принимала она за г-жу Маршаль, поднимался обратно вверх по лестнице, медленным скользящим движением, к дверям своей спальни. Цецилия шла следом, и когда была уже на площадке лестницы, образ г-жи Маршаль на её глазах, не поворачивая замка и не отворяя двери в комнату, прошел через стены и пропал таким образом у нее из виду.
Крик девочки привлек к ней мать, которая, вышедши из комнаты г-жи Маршаль, спросила ее, в чем дело. «О мама, мама», – воскликнуло испуганное дитя, – «разве это было привидение?…»
Мать побранила её сперва за глупые фантазии; но когда Цецилия передала ей подробно то, что видела, мать содрогнулась. И было от чего. Прошло не более получаса, как г-жа Маршаль скончалась на её глазах!
Ей вспомнилось и то, что за несколько минут перед смертью г-жа Маршаль поминала про Цецилию, которая была её любимица, и выражала горячее желание с нею повидаться. Но г-жа Ф., опасаясь слишком сильного действия такой сцены на ребенка, остереглась позвать ее.
Горячее желание не переросло ли вдруг в действие, когда сброшены были земные путы? Не был ли все-таки удовлетворен предсмертный порыв, несмотря на предосторожности матери?
Вот еще какой сон или видение имела г-жа Л. раз ночью, в начале ноября 1853 года. её сестра Эсфирь, ненадолго перед тем вышедшая замуж, несколько недель назад выехала со своим мужем в Калифорнию, и родные ожидали в скором времени известий о её прибытии. PI вот, эта сестра как будто подошла к её посели и сказала; «Цецилия, отправимся со мною в Колифорнию». Г-жа Л. в своем сне возразила ей, что не может оставить мужа и детей для такого длинного и тяжелого путешествия.
– Мы очень скоро туда прибудем, – сказала Эсфирь, – и ты возвратишься домой к утру.
Предложенное путешествие во сне не показалось ей невозможным. Она встала с постели, взялась за руку сестры, – и чувствовала, что, вот, они поднялись и быстро пронеслись через огромное пространство. Спустились они у жилища, очень простого и грубого по виду какого в своем воображении никогда не отвела бы она сестре в этой новой стране, куда та поехала с мужем искать счастья. Сестры вошли, и Цецилия узнала своего зятя; он был грустен и одет в траур, тогда Эсфирь ввела её в комнату, посреди которой стоял открытый гроб, и указала належавшее в нем тело. Это было собственное тело Эсфири, мертвенно-бледное на вид. Г-жа Л. взглянула в немом изумлении сперва на лежащий перед ней труп, потом на тот образ, видимо сияющий жизнью и умом, который привел её сюда. На её вопросительный и изумленный взгляд этот живой образ отвечал: «Да, сестра, это тело было моим; но болезнь сразила его. Я заболела холерой и перешла в другой мир. Мне хотелось показать это тебе, чтобы приготовить вас к вести, которую скоро вы обо мне получите».
Через несколько времени г-жа Л., как ей казалось, снова поднялась на воздух, опять перенеслась через огромное пространство и наконец вошла в свою спальню… Скоро она проснулась, с таким живым впечатлением (от виденного сна, что долго не могла уяснить себе, во сне ли, или наяву совершила она это путешествие.
– Какой я видела сон! – тотчас сказала она мужу.
Но неодобрительное: «Ах, ты вечно со своими снами!» замкнуло ей рот; и она не сказала о том ни слова больше – ни ему и никому другому в семье.
Недели четыре спустя калифорнийская почта принесла письмо от мужа Эсфири, которым тот извещал родных о внезапной смерти его жены от холеры – накануне той самой ночи, как г-жа Л. видела свой сон.
Когда месяцев через шесть после того возвратившийся в Массачусэт зять услышал от г-жи Л. описание грубого жилья, в которое она видела себя перенесенною во сне, он подтвердил, что описание соответствует во всех подробностях тому дому, в котором жена его действительно умерла. (Роберт Дэль Оуен: «Спорная область между мирами» Спб., 1881 г.).