Последнее слово
Последнее слово
ЕСЛИ МЫ мысленным взором окинем двухтысячелетнюю историю христианства, то нам представится необозримое богатство достижений христианской культуры. Колоссальные библиотеки, полные великих произведений человеческого ума и духа. Огромное количество академий, университетов, институтов, где сотни тысяч молодых людей, приступающих к берегам этого великого океана, иногда с затаенным дыханием, иногда с бьющимся сердцем, благодарным за счастье и блаженство, им данное, иногда с горячим увлечением, отгоняющим сон и заботу о теле, жадно пьют живую воду премудрости. Десятки тысяч великолепных храмов, чудных созданий человеческого гения. Неисчислимые драгоценные произведения других видов искусства; музыки, живописи, скульптуры, поэзии. И еще многое, многое другое. А Старец как будто игнорирует все это и остановился только на одном: смирение и любовь к врагам — в этом в с е.
Помню, в один момент моей жизни, увлеченный творениями Святых Отцов, я сказал ему с печалью: «Жалею, что у меня нет ни сил, ни времени заниматься изучением богословия». На это он ответил:
«И вы считаете это великим делом?» — Помолчав, он добавил: «по-моему, велико только одно: смирить себя, ибо гордость мешает нам любить».
Были случаи в нашей жизни, когда Бог показал нам, что Старец был воистину носителем Духа Святого, и потому слову его мы верили без нашего неуместного и жалкого суда. И теперь мы не находим в себе ни малейшего возражения Старцу, но сердцем чувствуем, что слово его есть — последнее слово.
Господь весь закон и пророков свел к двум кратчайшим заповедям (Мф. 22, 40). А на Тайной Вечере, перед самым исходом Своим на крестную смерть, сказав Апостолам: «Нет большей любви, как если кто душу свою положит за друзей своих», тут же добавил: «Вы друзья Мои... Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам в се, что слышал от Отца Моего» (Иоан. 15, 13—15). Так в этих немногих словах было сказано в с е. И без них — все законы, все пророки, все культуры — ничто.
* * *
Прошло десять лет со дня кончины Старца, и потому стало возможным слово его предложить верующим. При жизни слово сие говорится только ближайшим и верным друзьям, и то в редкие и исключительные минуты, потому что не знает человек, как завершит он свой путь; не знает — оправдает ли он свое слово жизнью и смертью своею.
И мы, если бы слово это было нашим, не говорили бы его, потому что не оправдываем жизнью своею и не выдерживаем суда его. Но в данном случае дело наше можно сравнить с трудом почтальона, приносящего не им написанное письмо, или наборщика, набирающего чужое произведение. Однако мы дерзаем думать, что слово Старца заслуживает величайшего внимания и изучения, не внешнего, конечно, а самою жизнью. Мы не знаем никого, кто с такою решительностью, с таким воистину апостольским убеждением, даже лучше сказать, знанием — утверждал бы, что любовь к врагам есть единственный достоверный критерий истины, и при том не только в смысле сотериологическом, т. е. такого строя духовно-нравственной жизни, который спасает человека, но и в плане догматическом, т. е. отвлеченно-идеальных представлений о Бытии.
Весь мир ищет критерий истины даже до сего дня. Верующий таковым признает Церковь, ибо Она «Столп и утверждение истины» (1 Тим. 3, 15) в силу онтологической связи Ее с Главою-Христом, мистическим телом Которого Она является; в силу непрестанного пребывания в Ней и действия Духа Святого, по обетованию Божию. Но в историческом опыте обнаружилась недостаточная ясность такого указания, потому что Церковью называют себя не только Единая истинная, но и все лжецеркви, и нет внешнего признака, бесспорно отличающего истинную Церковь от лже-церквей. Указываемый же Старцем критерий можно назвать универсальным, потому что каждому дает возможность чрез подлежащую контролю нашего сознания духовную жизнь в ее психическом выявлении не только определить свое духовное место, т. е. познать правду или неправду своего индивидуального пути пред Богом, но и отличить учение истинной Церкви от всего того, что привносится в него чуждого и извращенного.
Догматическое исповедание Церкви составляет органическое, нерасторжимо-целостное единство, из которого нельзя произвольно вырывать отдельные части. Ошибка в чем бы то ни было непременно отразится на образе духовной жизни человека; и если возможны такие погрешности и отступления в мышлении о Божественном бытии или заповедях, которые не отразятся гибельно на деле спасения, то возможны и такие отступления и извращения, которые воспрепятствуют спасению.
Учению Церкви не свойственен характер «чистого» знания, и догматы Ее не суть отвлеченное учение о Божественном бытии, что явилось бы чуждым Церкви «гносисом». Нет. Догматы истинной Церкви всегда имеют два аспекта: «онтологический» [Здесь мы употребляем это слово, следуя общепринятой богословско-философской терминологии (от «Онтология» — учение о бытии)] и сотериологический. Как Дом Бога живого, Она прежде всего и больше всего занята вопросом жизни, цель Ее и задание — спасение человека; и потому первенствующее значение отводится не отвлеченной «онтологии», а вопросу спасения. Спасение же достигается чрез соблюдение заповедей Христа о любви к Богу и ближнему. Вторая заповедь Христа включает в себя и повеление Господа: «любите врагов ваших».
Старец так познал явившегося ему Христа, и настаивал, что это есть единственный истинный и достоверный путь к тому богопознанию, которое есть вечная жизнь; это есть путь к познанию Бога через пришествие и вселение Его в душу человека (Иоан. 17, 3; 14, 21—23).
Истинная Церковь всегда хранит учение Христа неповрежденным, но не все, считающие себя членами Церкви и даже говорящие от имени Ее, разумеют его, потому что врата любви Ее широко раскрыты всякому человеку независимо от его духовного преуспеяния, лишь бы он исповедал веру и намерение спастись. В силу этого эмпирически данное бытие Церкви всегда представляет смешение истины, выявляемой святостью жизни, с не-истиной, привносимой грехами немощных членов Ее, не исключая и отдельных представителей священной иерархии.
Это обстоятельство весьма усложняет вопрос различения истинной Церкви от лже-церквей, которые также могут указать на свою историческую преемственность от апостольских времен, которые тоже проповедуют догматическое учение, почерпнутое из Священного Писания, но с привнесением того, что чуждо Божественной истине и Божией воле. Источником привносимых повреждений и извращений является греховная воля, человеческая или демоническая, которая часто не может быть не только логически доказана другим, но даже и уяснена для самого себя. И во всех этих случаях указываемый Старцем Силуаном критерий драгоценен, потому что дает возможность безошибочно обнаружить наличие воли, чуждой Богу, «Который хочет, чтобы все спаслись» (1 Тим. 2, 1—6) и Который дал нам заповедь «Любите врагов ваших».
Эта заповедь Христа, являясь отражением в мире все-совершенной любви Триединого Бога, есть краеугольный камень всего нашего учения; это — последний синтез всего нашего богословия; это есть «сила свыше» и тот «избыток жизни», который даровал нам Христос (Ио. 10, 10); это есть то «крещение Духом Святым и огнем», о котором говорит Иоанн Креститель (Мф. 3, 11). Слово это, «любите врагов ваших», есть тот огонь, который низвел на землю Господь Своим пришествием (Лк. 12, 49); это — тот несозданный Божественный Свет, который воссиял Апостолам на Фаворе; это — те огненные языки, в которых сошел Дух Святый на Апостолов в Сионской горнице; это - Царство Божие в нас, «пришедшее в силе» (Мр. 9, 1); это — полнота человечности и совершенство богоподобия (Мф. 5, 44—48).
Как бы ни был человек и мудр, и учен, и благообразен, но если он не любит врагов, т. е. всякого сочеловека, Бога он не достиг. И наоборот, как бы ни был прост, и убог, и «невежествен» человек, но если он носит в сердце своем сию любовь, то «он пребывает в Боге, и Бог в нем пребывает». Любить врагов вне Единого Истинного Бога, утверждал Старец, невозможно. Носитель такой любви — причастен вечной жизни, несомненное свидетельство о том имея в душе своей. Он — жилище Духа Святого, и Духом Святым знает Отца и Сына, знает подлинным и живоносным знанием, и в Духе Святом он брат и друг Христа, он сын Божий, и бог по благодати.
* * *
Взирая на Блаженного Старца Силуана, мы нередко помышляли:
Где бы мы ни взяли христианскую жизнь, она предстанет нам, как во всем противоположная обычному ходу человеческой жизни и мерилам ее. Во всем мы увидим странную парадоксальность.
Христианин в сердце своем смиряется до последней степени, нисходит в своем сознании «ниже всякой твари», и чрез это смирение возносится к Богу и бывает выше всякой твари.
Христианин отходит от мира; в «эгоистической» заботе о своем спасении он все оставляет, как ненужное; он «ненавидит» отца своего и мать, и детей, если есть; он отвергает всякую плотскую и душевную связь; в своем устремлении к Богу, он «ненавидит» мир и всецело уходит в глубину своего сердца. И когда действительно войдет туда, чтобы сотворить там брань с сатаною, чтобы очистить сердце свое от всякой греховной страсти, тогда в том же сердце своем, в глубине его, он встречается с Богом, и в Боге начинает видеть себя неразрывно связанным со всем бытием мира, и нет тогда для него ничего чужого, постороннего.
Порывая в начале с миром, он чрез Христа снова обретает его в себе, но уже совершенно иным образом и становится связанным с ним «союзом любви» на всю вечность. Тогда всякий человек, независимо от удаленности места или исторической эпохи, когда он жил, включается чрез молитву в его вечную жизнь. Тогда он познает, что сердце его не есть только физический орган или орган психической жизни, но нечто не поддающееся определению, способное соприкасаться с Богом, источником всякого бытия. В глубоком сердце своем христианин каким-то образом переживает всю историю мира, как свою собственную, и видит не только себя, но и весь мир человеческий, весь комплекс возможных мыслей и духовных переживаний, и нет тогда для него чужого человека, но каждого он любит, как заповедал Христос.
Чтобы устоять в любви Божией, необходимо, чтобы и гнев и «ненависть» достигли последнего напряжения, но направляются они на живущий во мне грех, на действующее во мне зло, во мне, а не в брате.
Вся сила сопротивления космическому злу сосредоточивается в глубоком сердце христианина, в то время как внешне он, по повелению Господню, «не противится злому» (Мф. 5,39).
Сердце христианина всего боится, вплоть до малейшего движения мысли или недоброго чувства; оно тревожится за все, о всем болит и печалится, и вместе с тем ничего, ничего не боится, хотя бы «небо столкнулось с землею», хотя бы горы с шумом пали на главы наши всей своею мнимою тяжестью, глубокое сердце христианина пребудет в бесстрашном покое.
Христианин самое беззащитное существо; он под ударами всех и каждого; христианин — всем раб и всем попрание (1 Кор. 4, 13), и вместе он, и только он свободен и неприкосновенен в самом глубоком и совершенном смысле этого слова.
Начиная с отрешения, отвержения и «ненависти», по слову Христа: «Если кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего, и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, еще же и самою душу свою, тот не может быть Моим учеником» (Лк. 14, 26). И еще: «Всякий, кто не отречется от всего, что имеет (в плане ли материальном, или интеллектуальном, или душевном), не может быть Моим учеником» (Л. 14, 33), кончает христианин желанием душу свою положить за Христа, и «за други и недруги своя».
Итак, все отвергая, со всем порывая, все «ненавидя», христианин получает от Бога дар вечной духовной любви ко всем и всему. Все оставляя, от всего отрешаясь, он становится обладателем несоизмеримо больших богатств, подлинных и вечных. «Ничего не имущие, мы всем обладаем» (2 Кор. 6,10).
Так при сравнении с обычною жизнью, христианская жизнь предстает во всем как бы противоположною, парадоксальною.
При общении со Старцем, мы часто помышляли: «Ходит он по земле ногами, и руками работает, и живет посреди людей, как самый простой человек, но никто, кроме Бога, не знает его».