Последние годы

Последние годы

Шли годы, отец Севастиан стал ослабевать. Нарастали одышка и боль во всем теле. Врачи проводили лечение, но общее состояние не улучшалось. Однако богослужебное время старец всегда проводил в храме. Он ежедневно служил панихиды, но литургию уже совершал только по праздникам. В храме ему отделили перегородкой маленькую комнатку, которую назвали “каюткой”. Здесь стояла кровать, на которой он отдыхал во время службы. Иногда, дав возглас, он ложился на койку, а под ноги ему подкладывали валик. Иногда он ектенью тоже говорил лежа, но на Евангелие всегда вставал.

Исповедников старец принимал, сидя в кресле. Он стал меньше говорить с приходящими и всех принимать уже не мог. Не отказывал только приезжим из других городов, но потом и с ними стал сокращать беседы.

Все чаще он напоминал владыке о своем желании уйти за штат, но всякий раз получал ответ: “Служить до смерти”.

С января 1966 года его здоровье сильно ухудшилось. Больше всего старца угнетало, что ему стало трудно служить литургию: он часто кашлял и задыхался во время богослужения. Врачи предложили делать уколы перед службой – он согласился. Теперь, после укола и кратковременного отдыха, он мог, хотя и с трудом, служить. Послушники относили его в храм в кресле, сделанном из алюминиевых трубок.

– Как же мы будем жить без вас? – все чаще спрашивали его духовные дети.

Он даже сердился:

– А кто я? Бог был, есть и будет! Кто имеет веру в Бога, тот, хотя за тысячи километров от меня будет жить, и спасется. А кто держится за подол моей рясы, а страха Божия не имеет, не получит спасения.

В конце марта он почувствовал, что смерть близка – никогда еще ему не было так плохо. 2 апреля он сидел у окна, смотрел, как люди с вербами идут в церковь.

– Народ собирается ко всенощной, – сказал он, – а мне надо собираться к отцам и праотцам, к дедам и прадедам.

В Пасхальную ночь 10 апреля он хотел, чтобы его перенесли в церковь, но не смог подняться. Отцу Севастиану сделали укол, его одели, и мальчики-послушники понесли его в церковь…

Во вторник Пасхи он внезапно почувствовал себя лучше и вышел к народу.

– Прощайте, мои дорогие, ухожу я от вас. Простите меня, если чем огорчил кого из вас. Ради Христа простите. Прошу вас об одном, об одном умоляю, одного требую: любите друг друга. Я – недостойный и грешный, но много любви и милости у Господа. На Него уповаю. И если удостоит меня Господь светлой обители, буду молиться о вас неустанно и скажу: “Господи! Я ведь не один, со мною чада мои. Не могу я войти без них, не могу один находиться в светлой Твоей обители. Они мне поручены Тобою… я без них не могу”.

Он хотел поклониться, но не смог, только наклонил голову. Мальчики подхватили его под руки и унесли в алтарь…

Поздно вечером, когда врач делал ему внутривенное вливание, старец сказал:

– Вот, врач мой дорогой, старый мой врач. Трудно мне и слово вымолвить, а сказать вам хочу. Вот язык не ворочается, сухо все во рту, все болит. Иголкой точки не найти, где не болело бы. Ноги уже не держат меня, во всем теле такая слабость, даже веки трудно поднять. А голова ясная, чистая, мысль течет четко, глубоко и спокойно. Чтобы сознание затемнялось или изменялось – нет. Лежу и думаю: значит, мысль от тела не зависит. И мозг – тело. В моем теле уже не было бы сил для мысли. Мысли из души идут. Теперь это понятно стало. Вот, слава Господу, насилу сказал вам это.

В субботу утром 16 апреля приехал Волоколамский епископ Питирим Нечаев, и отец Севастиан попросил его сейчас же приступить к пострижению в схиму. После пострига он говорил очень мало, его лицо удивительно преобразилось.

Вечером ему опять стало плохо.

– Сейчас, батюшка, – были слова врача, – сейчас сделаю укол, боль пройдет.

– Это не главная боль. Главная – томленье духа. Думаете, смерть это шутка? Грехов у меня много, а добрых дел мало.

– Батюшка, ваших грехов в микроскоп не разглядеть, а добрых дел – целое море.

– Да что я делал? Я хотел жить строгой и скромной жизнью, а все же какими ни есть, а радостями и утехами услаждался. И много я на красоту любовался, особенно – на красоту природы.

– Батюшка, разве это не благодать Божия – красота?

– Благодать Божия – это радость от Бога. А заслуг, моих-то заслуг нет! Подвига-то нет! Живет человек, а для чего? От Бога – все. А Богу – что? Это всех касается, для всех переход неизбежен. Все здесь временное, мимолетное. Для чего человек проходит свой жизненный путь? Для любви, для добра. И страдать он поэтому должен, и терпеливо страдания переносить, и перейти в вечную жизнь, для радости вечной стремиться. А я вот жил, добро, говоришь, делал, а потом и согрешил. Ошибается человек жестоко и теряет все, что приобрел. Я вот страдал много, крест свой нес нелегкий, монашеский. Монашеская жизнь трудная, но она и самая легкая. А я вот роптал иной раз. А от этого ропота все пропадает, все заслуги. И вот – томление духа вместо радости.

– Батюшка, как мне жить?

Отец Севастиан помолчал и сказал:

– Живи, как живешь. Все грешные. Только не сделай какого-нибудь большого греха… Ну, вот и поговорили с тобой. Мне сегодня говорить и дышать полегче. Христос с тобою.

В понедельник вечером, на Радоницу, его снова принесли в церковь. Он ничего не говорил, ни на кого не смотрел, слушал службу и часто крестился, лежа в своей “каютке”.

В эти последние дни многие его духовные дети, не желая покидать старца, ночевали при церкви. 18апреля после вечерних молитв отец Севастиан попросил прочесть Пасхальные часы, потом все разошлись по своим местам. В четыре утра он позвонил из своей кельи. После укола он успокоился, боль утихла… И вдруг отец Севастиан рывком попытался сесть в постели, глубоко вздохнул и широко раскрыл глаза. Взор его устремился вдаль, будто он кого-то увидел и был удивлен…