Приход в Церкви
Приход в Церкви
Я хочу, прежде всего, поблагодарить организаторов столь нужной всем нам конференции за приглашение участвовать в ней.
Мне хотелось бы говорить о том, как наш небольшой приход участвует в начавшемся евхаристическом возрождении и возрождении общинной жизни в Церкви.
По слову протопресвитера Александра Шмемана, Евхаристия в практическом смысле ныне почти отсутствует в нашей церковной жизни. Это не преувеличение, а констатация болезни, трагедии церковной жизни.
Христос заповедовал Своим ученикам быть едиными. Эту заповедь единения апостолы реально пережили в день Пятидесятницы, когда на них сошел Святой Дух, и они в иерусалимской горнице совершили первую Евхаристию.
Каждому из нас дана возможность пережить это таинство единения со Христом и друг с другом, выше которого нет ничего.
Путь к этому единению очень трудный и сложный. Мы должны понять природу таинства Евхаристии, и если поймем, то будем всеми силами осуществлять то, что открылось сердцу и уму, несмотря ни на какие препятствия в нашей внутренней и внешней жизни. Опыт катакомбной Церкви показал, что нет фатальной зависимости от обстоятельств для тех, кто жаждет осуществления этого таинства. В условиях лагеря Евхаристию совершали в лесу, не на престоле, а на пне.
Мне до моего рукоположения приходилось наблюдать евхаристический опыт тех людей, которые прошли лагерь, которые имели опыт жизни катакомбной церкви. Я посещал общину архимандрита Серафима в селе Ракитном, в Белгородской области. Многие из вас его, наверное, знали. Я видел, как ему удалось в «годы лжи, падений и разрух», по словам известного поэта, создать и хранить это единение, жить во Христе так, как жили первые ученики Иисуса Христа. Я видел там ядро общины, маленькую общину, которая имела свойство сужаться и расширяться. Когда приезжали из Москвы и других городов страны верные ученики о. Серафима, то эта община могла увеличиться до ста, ста пятидесяти человек, а иногда и до большего числа. Когда гости уезжали, община пребывала в своем малом составе: о. Серафим, келейница, алтарница и еще несколько братьев и сестер.
Они совершали Евхаристию независимо от количества участников, им важно было нести и хранить дух единения во Христе.
Думаю, что сейчас, когда началось духовное, евхаристическое возрождение, мы должны стремиться, прежде всего, к тому, чтобы рождались евхаристические общины.
Если такая община возникает, то она являет собой высшее единение, она несет в себе возможность самых различных служений. Община не должна придумывать себе каких?то дел или миссий, они должны родиться в ней. Сам Господь откроет эти дела, нужно только чутко прислушиваться к тому внутреннему божественному голосу, который говорит в наших сердцах.
Природа таинства Евхаристии не изменилась с веками, изменилось наше отношение к ней. Оно заключается в том, что в сознании многих христиан Евхаристия индивидуализировалась, то есть она воспринимается как частное дело, а не общественное. Протопресвитер Николай Афанасьев говорил о том, что христианин не может быть отдельным человеком. Если он живет сам по себе, то он просто человек и не может называть себя учеником Христа, то есть христианином. Христианин реально переживает опыт единения с братьями и сестрами во Христе, этот опыт его духовно обогащает. Он не живет для себя и не имеет попечения о себе, ибо все заботятся о нем. Если обо мне все заботятся, зачем я буду заботиться о себе? Я ничего не имею и в то же время имею все.
Но прежде чем пережить это единение, мы должны пройти путь познания тайны его, прежде всего, познать Иисуса Христа — Источник этого единения. Мы должны реально встретиться со Христом, узнать Его, полюбить и пожелать навсегда соединиться с Ним.
Если мы соединимся со Христом, то, следовательно, соединимся друг с другом.
Когда я приехал на приход, где сейчас служу (первый мой приход был в предместье Риги), то я не нашел на новом месте евхаристической общины. Многие люди причащались один раз в год, на Пасху. И когда я начал служить в будние дни, одна женщина, выйдя после службы из храма, сказала: «Ишь, что выдумал, — по будням служить!» Она думала, что существует служба только в воскресный день, а о трапезах любви она и другие не имели, разумеется, никакого понятия. Потом, когда трапезы любви начали совершаться, то было нелегко объяснить им, зачем нужно общение братьев и сестер вне храма. Будучи невоцерковленными, они говорили: «Зачем нам это? Мы всё это имеем: и хлеб, и картошку, и чай. Поедим дома сами».
Невзирая на все эти препятствия, я служил со своими помощниками, приезжими людьми, которые помогли составить ядро общины. Оно до сих пор существует. Наша община немногочисленна, но увеличивается или уменьшается в зависимости от притока местных и приезжих участников Евхаристии.
Конечно, непринадлежность к какой?либо общине, невозможность жить в ней постоянно — это болезнь нашей церковной жизни, и люди ищут выход, едут туда, где есть общинная жизнь, истинное евхаристическое общение, или сами создают общину. Такие общины рождались вне прихода, и в храме они представали пред Господом как живые духовные семьи, являясь духовной закваской прихода.
И мы, наверное, еще долгое время будем иметь такую форму церковной жизни, несмотря на то, что мы имеем внешнюю свободу. Сразу все преобразить в нашей церковной жизни практически невозможно, ибо живое движение снизу не находит поддержки в верхах. Нужно время и время. Поэтому наберемся терпения и мужества, чтобы трудиться на этом поприще с радостью о тех ростках истинной евхаристической, церковной жизни, которые мы сейчас имеем в Москве и в других местах нашей страны и за рубежом.
Нам нужно преодолевать неверное понимание природы таинства Евхаристии, стремление индивидуализировать Евхаристию.
Многие христиане ставят в один ряд Евхаристию с утреней и вечерней. Я всегда недоумевал, почему в храмах, даже в нашем
Рижском монастыре и в других, в расписании служб пишут слово «литургия», а не «Евхаристия», ведь и вечерня, и утреня — тоже литургия. Когда протопресвитер Александр Шмеман выносит слово «Евхаристия» в заглавие своей книги, он тем самым особо подчеркивает сущность этой службы. И если бы мы писали в наших расписаниях богослужений вместо названия «литургия» — Евхаристия, то это уже было бы побуждением для размышления об этом таинстве.
Но поскольку этого размышления о своеобразии Евхаристии нет, то на Евхаристию люди приходят как на вечерню и утреню — помолиться, посмотреть, как другие причащаются. Когда Евхаристия завершается, не причастившиеся с ложным воодушевлением поют: «Видехом свет Истины, прияхом Духа Небесного». Особенно фальшиво это звучит, когда поет наемный хор, в Церковь привносится неправда, привносится туда, где все должно быть истинно, исполнено жизни.
Думаю, что расцерковление можно преодолеть только тогда, когда мы будем заниматься изучением этого таинства, то есть когда будут проводиться нужные занятия с изъяснением Евхаристии, когда мы начнем воцерковляться путем живой катехизации. Только тогда будет стремление совершать Евхаристию не ради самопричащения священника, а для того, чтобы соединиться друг с другом во Христе, являя тем самым живую Церковь Христа.
Было бы неверным искать возрождения евхаристической жизни, как это делают некоторые христиане, на пути учащения причащения отдельных членов Церкви. Индивидуальное причащение остается индивидуальным актом, но не является священнодействием Церкви.
Когда нас, пастырей, спрашивают о том, как часто нужно причащаться, то лично мной этот вопрос воспринимается как голос человека, живущего вне общины, ибо человек, живущий в семье, не спрашивает, как часто ему нужно обедать. Трапезы поставляются ежедневно. Поэтому, когда мы собираемся общиной на евхаристическое собрание, подразумевается, что все мы будем участниками трапезы Господней. И если кто?то по каким?то причинам не может участвовать в ней, это переживается очень остро. Пусть человек старается как?то восполнить это чувство усиленной молитвой, все равно оно остается невосполнимым. Оно только тогда утоляется, когда я реально участвую в Евхаристии вместе с моими братьями и сестрами.
В те годы, когда почти никто не говорил о евхаристическом возрождении, но, может быть, только таил в себе мысли о нем, отец Таврион, старец Спасо–Преображенской пустыни, жаждал его, практически осуществлял это возрождение. Он создавал «летучую» общину в Пустыньке. Она рождалась мгновенно, потому что приезжали к старцу люди жаждущие, с ними легко было войти в духовное общение, они все понимали с полуслова. Они жили в дни своего пребывания в Пустыньке в единении с ним, в единении друг с другом.
Помню, когда я приехал к старцу и прожил несколько дней в пустыньке, у меня было такое чувство, что я будто бы ничем не согрешил, потому что жили все вместе светло, радостно, на высоком духовном подъеме, в единении.
Когда я возвратился в Москву и потянулся к такому же общению, приходя на службы в храм на Рогожском кладбище, то тут же получил удар. Заметили, что я стал часто причащаться, и встревожились.
Отец же Таврион, наоборот, пробуждал в людях верное чувство жажды Евхаристии, природа таинства объяснялась самой евхаристической жизнью, активными участниками которой были все находящиеся в храме.
Он отменил клирос: выходил из алтаря и говорил народу: «Поем всей церковью». Тогда по окончании службы никого не спрашивал о том, как сегодня пели. Пели все и были единомысленны и единодушны.
Этот опыт был очень ценный и нужный. Думаю, что он живет сейчас в нас и в вас, потому что многие из вас тоже имели общение с о. Таврионом и сумели передать этот опыт другим людям.
К сожалению, в нашей епархии этот опыт иссякает. И когда возникают живые попытки возродить его, они не встречают сочувствия и поддержки со стороны многих собратьев. Нужна терпеливая и кропотливая работа, чтобы достичь взаимопонимания и каких?то перемен. Но, думаю, что сейчас мы имеем все возможности для того, чтобы евхаристический опыт, который накопился, возрождать повсеместно.
Этот опыт должен быть понят и оценен только положительно, как опыт животворящий, опыт, который нам крайне необходим, потому что Евхаристия, как мы знаем, есть центр нашей жизни, реальное осуществление Церкви.
У нас в Латвии, в Риге, несколько лет назад возродилось, благодаря усилиям нескольких христиан, Петропавловское братство. Оно очень подняло дух евхаристического возрождения. В братстве родились три общины. Но затем братство распалось, не найдя поддержки у епархиального руководства, и ныне имеются только осколки этого братства.
Не располагая возможностью иметь пастыря в своей евхаристической общине, люди идут в храм, где служит священник, который более близок им по духу, и там, в приходе, они предстают как маленькая духовная семья, желающая видеть рядом с собой братьев и сестер из других духовных семей. После службы, если имеется возможность, они продолжают общение на агапе. Таким образом они сохраняют и поддерживают свой евхаристический опыт. Он живет, несмотря на все трудности и болезни в нашей церковной жизни.
Думается, что евхаристическое возрождение будет совершаться именно в таких маленьких группах людей, которые являются закваской. Не нужен вагон закваски, чтобы вскисло тесто. Ее нужно немного, но качественной. И если такие евхаристические группы будут возникать повсеместно, это будет реальным, внутренним, а не внешним возрождением Церковной жизни. Церковь будет являть себя в этом евхаристическом опыте во всей своей силе.
Я полностью разделяю мысли о том, что нельзя превышать определенное число членов в общинах ради сохранения личностного общения. Когда к нам на приход приехала монахиня–иконописец из Благовещенского монастыря в Назарете и в беседе на агапе ее спросили о том, будет ли увеличиваться число насельниц в ее монастыре, то она ответила, что ныне у них проживает только двенадцать сестер, максимумом будет пятнадцать сестер. «Почему не больше?» — «Тогда это будет армия», — ответила мать Параскева.
Конечно, такое устройство церковной жизни родилось из насущной потребности реального единения и реального общения в духе и истине. К сожалению, в наших монастырях — я начинал свою иноческую жизнь в Почаевской лавре — я не нашел удовлетворительной евхаристической жизни. Казалось бы, монахи и монахини пришли в монастырь ради того, чтобы создать тот образ духовной жизни, который бы очень помогал их настоящему единению во Христе друг с другом за каждой Евхаристией, совершаемой ежедневно в обители, но, к сожалению, там только ставится вопрос о том, сколько раз им причащаться в году, — вопрос совершенно неверный, свидетельствующий о расцерковлении сознания иноков.
Такая практика евхаристической жизни продолжается и по сей день.
В Шеветоне я наблюдал совершенно иную практику евхаристической жизни. Там монахи причащаются за каждой Евхаристией.
Часто приходится слышать из уст готовящихся к Евхаристии, что они приступают к этому таинству только тогда, когда хорошо подготовятся и будут достойны. Думаю, в тот момент, когда придет эта мысль о достоинстве, как раз нужно остановиться перед Чашей, ибо мы причащаемся, как известно, не по достоинству нашему, а по милости Божией. Это приглашение не к какой?то расхлябанности, а к глубокому пониманию природы таинства Евхаристии и любви Господней, восполняющей любые наши немощи.
В настоящее время нам придется пока жить маленькими духовными семьями–общинами в безобщинных приходах, преодолевая все трудности такой жизни с надеждой рождения новых общин, в монастырях же уже имеющиеся духовные семьи должны стремиться возродить дух евхаристической жизни, ибо без Евхаристии мы всегда будем иметь только внешнее единение.
Евхаристия всегда была и будет увенчанием нашего единства во Христе.