Родник любви
Родник любви
10 августа 1989 года я с моими друзьями приехал к отцу Павлу Груздеву в село
Верхне–Никульское Ярославской области.
Свернули не на ту дорогу и поэтому к храму шли через лесок, канавы с мостиком, через дворы.
Храм виден издалека. Еще совсем рано. Солнце поднимается, согревая утреннюю прохладу. Сердце радуется беспредельной дали, полям, лугам, вот этой проселочной дороге, которая — вверх, вниз — ведет к храму. Как свободно и легко дышать.
Рядом с большим белокаменным храмом Святой Троицы церковный домик, тоже
белокаменный. Одинокий каменщик занят своим делом. Глухой, не слышит, что спрашиваем.
Подходим к домику. Стучу и говорю: «Молитвами святых отец наших Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас».
Через некоторое время за дверью слышен мужской голос:
— Кто там?
Повторяю молитву.
— А! Сразу видно — монах.
Дверь открывается. Вижу приветливое, доброе лицо старца. Он невысокого роста, обут в валенки. На нем брюки, короткая мантия, скуфья. В очках. Чем?то похож на отца Иоанна Крестьянкина. Второй отец Иоанн.
Сразу же приглашает в келью.
— Заходи, заходи. Вот посмотри, как живу.
Вхожу в полумрак кельи. Батюшка сам белоснежный, весь светится. Вспоминаю притчу о блудном сыне. Вот так отец встречает сына, и в радости великой все сокровища отдает. Батюшка заводит в отгороженный уголок. Здесь он отдыхает, молится.
Отводит занавеску, за ней икона «Взыскание погибших», она чудотворная.
— Еще не время открывать, — говорит батюшка и опускает занавеску.
Без моих вопросов он сам начинает о себе рассказывать.
Одиннадцать лет был в ссылке. Видишь, от этого потерял зрение. И очки с толстыми линзами не помогают. Несколько операций сделано, но уже не исправить.
Видно — у него от этого большая печаль.
Рассматриваю келью, фотографии на стенке. Много знакомых лиц: Иоанн Кронштадтский, патриарх Тихон, ленинградский митрополит Никодим, а вот саровская юродивая Паша. Батюшка показывает на фотографию другой юродивой: «Моя Енька с куклами. Годов шесть как умерла. А жила вот здесь».
Он ведет меня в маленькую комнатку. В углу кровати и сейчас сидят две куклы.
— Это Евгении куклы. Теперь здесь спит Манька, моя помощница.
— Это святой человек был, — добавляет отец Павел. — Ее Паша Саровская куклой благословила.
Спрашиваю: — А в чем заключалось ее юродство?
— Евгения с куклами разговаривала как с людьми. Мы с ней по всем монастырям ездили. Были в Почаеве.
Идем в сторожку, где выпекают просфоры. Отец Павел месит тесто, ставит печати быстрым и ловким движением рук. Дело подходит к концу.
Он вынимает из печи большой чугунный котел с печеными овощами.
— Какое я тебе сейчас кушанье приготовлю, — говорит батюшка. — Шаквоен называется, ты такого никогда не ел.
Он ловкими быстрыми движениями прикручивает мясорубку к столу и начинает перемалывать содержимое чугунка. Пока готовится чудное кушанье, крутится мясорубка, батюшка поет:
На речке Обноре в прекрасной долине
Святая обитель смиренно стоит.
Она вспоминает минувшее время,
Она вспоминает прожитую даль.
Потом он поет «Дивный остров Валаам», перемешивая овощи в миске.
— Я пятьдесят лет священник, а монашествую всю жизнь, — прерывает отец Павел пение рассказом.
В детстве пришел я к своим теткам в монастырь, они все три были монашками. Евстолия — коровница, Ольга — иконописка, Елена — просфорница. Отцовы сестры.
В Афанасьевском Мологском женском монастыре жил с трех лет. Он стал для Павла вторым домом. В 1918 году туда приехал патриарх Тихон. Его тепло приняли.
Игуменья предложила гостю помыться в бане, туда пригласили и восьмилетнего, как его называли, Павёлку. Отец Павел вспоминал, как они друг другу терли спину.
Патриарх благословил послушника Павёлку носить подрясник, своими руками надел на него ремень и скуфейку, тем самым как бы дав ему свое святительское благословение на монашество.
Но монашеский постриг отец Павел принял только в 1962 году. Однако всю жизнь считал себя монахом. Своим ангелом он называл преподобного Павла Обнорского. Когда принял постриг, ангелом его стал святитель Павел, патриарх Константинопольский.
Много лет отец Павел провел в заключении, пострадал за веру. Были пытки, побои, голод и холод, издевательство урок. Урки его не любили за то, что работал хорошо. Один из них как?то нарисовал его портрет на стене как попа и написал: «Груздев — поп». Отец Павел не стал стирать, хотя хотелось. Подписал внизу: «Умный пишет на бумаге, а дурак на стенках».
В 1947 году он вышел из зоны, пробыв в ней 11 лет. Вернулся домой, на мологскую землю, устроился работать в «Заготсенпункт». О. Павел всегда говорил, что тюрьма научила его жить, развила в нем простые человеческие качества.
«Спасибо тюрьме!», — говорил он.
Потом начал служить в сельской глубинке в селе Верхне–Никульское. Прихожане сразу полюбили о. Павла за его любовь к людям, милосердие. В воскресные дни и в будни было многочисленное паломничество. Монахи и миряне шли к нему за утешением и благословением, за советом, — как к великому старцу.
И днем и ночью служил он требы, никому не отказывал. Когда ночью будили его, вставал и шел в храм. Был щедр, всем помогал, даже птицам. По два ведра картошки варил для голодных грачей.
Когда причащал детей, всегда из алтаря выносил им яблоки, конфеты, печенье.
Идет по улице, ребятишек подзадоривает: «Ну?ка, наперегонки! Раз, два и бегом до храма!» Дети бегут с батюшкой, только пятки сверкают.
Стоит в храме на амвоне, говорит проповедь. Голос сердечный проникает до глубины души. И все чувствуют, что это отец, который их любит. На всех изливалась любовь его необыкновенная, каждый ощущал на себе его внимание.
От него, говорили люди, всегда едешь — как на крыльях. Твой внутренний мир совершенно изменился — праздник в душе, хочется жить.
Рядом с ним — как в космосе, вспоминал один священник.
…Однажды к батюшке приехал военный с мыслями о самоубийстве, так ему было тяжело. А батюшка видит, что человеку плохо, но ни о чем не расспрашивает, поит чаем, что?то расскажет, пошутит, по плечу похлопает. И вот этот человек посидел с батюшкой — и тот среди шуток, каких?то рассказов, баек ответил на все те жизненные вопросы, с какими он к нему приехал. И обратно возвращался совсем другой человек — все понятно, как жить, и блеск в глазах, и прилив мира душевного.
Батюшка молился всей душой. Его молитва была из самого сердца.
Я помню, как в алтаре стоял с ним у престола. После освящения Святых Даров о. Павел, получив записку помолиться о здравии, наклонился и, смотря на Святые Дары, просил по–простому, как своего отца: «Господи, помоги Сереже, у него что?то с семьей… И этому помоги, и этому. Господи! Молитвами праведников помилуй грешников». Обращаясь к Господу, он говорил с Ним так, как будто перед ним стоял человек.
Когда его спрашивали люди, как надо молиться, он говорил им: «Как умеешь, так и молись».
Отец Павел был очень жизнерадостный, несмотря на то, что время было очень трудное. Он сохранил ту радость, которую может дать только вера в Бога. Вера дала ему силы преодолеть и гонения, и лишения, и болезни, которые его посещали.
В течение всей жизни он бережно собирал духовную поэзию, сказания и предания, пословицы, поговорки, загадки, прибаутки — собирал по крупицам народную мудрость, которую и положил в основание своей веры. «Где родился, там и пригодился, а умру, от вас не уйду». «День трудись, а ночь молись».
Художественная одаренность чувствовалась в каждом слове батюшки — он был художником в душе. С виду простая речь, но каждое слово — образ, да не в бровь, а в глаз. «Не ищи красоты, а ищи доброты».
Под старость, когда стал немного полнеть, шутил: «Был я конек, а теперь горбунок».
У о. Павла была тяга к поэзии. Он писал стихи для детей, короткие и длинные.
Прокричал быку цыпленок: —
Ты не бойся, я не трону.
Я дружить с тобой хочу, Кукарекать научу!
Вместе с владыкой Никодимом (Ротовым), когда тот был ярославским архиереем, сочинил «Акафист самовару»:
Радуйся, самоварче–варче, монашеский угодниче!
Радуйся, крепким чаем,
в тебе вскипяченным,
монашеские сердца увеселяющий!
Батюшка прикидывался «стариком–дураком». Возьмет, да пропоет «хулиганскую» частушку во время чинной застольной беседы. Бывало, тут и архиереи, и священники сидят, а он такое выдает.
Особенность подвижничества о. Павла в том, что он юродствовал. Юродство было его глубокой оппозицией по отношению к действующей власти и одновременно его защитой: «Если я юродствовать не буду, меня опять посадят». Об это юродство Христа ради разбивались и доносы, и наветы, и проверки властей, и даже указы архиереев.
Как?то ярославский владыка, наслышанный об о. Павле, решил перевести его из отдаленного сельского района к себе поближе — в Федоровский кафедральный собор. Расчет был материальный. К батюшке приезжало много народа, он был поистине старец всея Руси. Но отца Павла не перехитришь.
К приезду архиерея в Верхне–Никульское старец облачился в такую рвань, что смотреть стыдно, и пошел чистить отхожее место.
Приезжает владыка, а от отца Павла запах — не фимиама, и вид соответственный.
— Да зачем мне эта деревенщина! — решил архиерей. И уехал восвояси.
А батюшка говорит: «Сиди лягушка в луже — не было бы хуже! Подальше от царей — голова целей!» И добавил шутливо: «Поближе к кухне, где сытней».
Сама эпоха располагала к иносказательной речи. Когда нельзя говорить правду, приходится говорить притчами.
Юродствуя, он прикрывал свою святость. Он порою выражался грубовато, но жил и верил возвышенно.
Возвышенное состояние его души очень чувствовалось и передавалось людям даже тогда, когда батюшка не утешал, а, наоборот, обличал и бранил. Отругает тебя последними словами и в то же время возвысит. «Не знаем, как это у него получалось, — говорили люди. — И не обидно и на душе светло».
Он в любом человеке ценил прежде прежде всего доброе сердце, а в женщине — особенно.
Батюшка мечтал в Верхне–Никульском «монастырек» создать, как в Мологе — женский.
— Наберем девок–дурочек человек двадцать, — говорил он.
— Батюшка, а почему дурочек?
— Да умные все разбегутся!
Отец Павел имел дар прозорливости, т. е. он умел слышать, что ему сказал Господь.
Молодой человек собирался в армию. Однажды придя в сельскую баню, о. Павел увидел его. Узнав, что он не крещен, батюшка решает крестить его здесь, не откладывая на завтра. А на другой день этот парень внезапно умирает.
Постепенно о. Павел начал угасать физически. Свою кончину предсказал.
Отказали почки. Лежал в реанимационном отделении. Настоятель собора со вторым священником его причастили. Успокоился. Позже пособоровали.
Второй раз причастили в час ночи 13 января 1996 года. Он был без сознания, но принял все. В палате было благоухание.
А в 10 часов 10 минут батюшка умер. Его отпевали 38 священников и 7 диаконов во главе с владыкой Михаилом.
Лежал в простом свежеструганном гробу. От гроба такая свежесть исходила как в сосновом лесу.
Похороны были в день празднования преподобного Серафима Саровского, которого он очень почитал, — 15 января 1996 года.
Похоронили отца Павла на Леонтьевском кладбище. Лег в тесной оградке рядом с отцом и матерью.
13 января 2005 года, спустя 9 лет со дня кончины, после вечерни прихожане Леонтьевского храма в Тутаеве пошли вместе со священником на могилу о. Павла.
Идут на кладбище — тьма, приходят, а у батюшки светлым–светло. А черный мраморный крест на могиле благоухал. Это благоухание отличалось от запаха ладана при каждении на литии.
Все присутствующие ощутили необычность происходящего.
Отец Павел имел божественный дар веры и любви. Это была светящаяся в движениях, взгляде, тихом слове, делах — любовь.
Он был родником любви, который никогда не иссякнет, к которому шли и будут всегда идти все, кто был с ним.
— Умру, а от вас не уйду. Никогда. — Так сказал он всем людям.