4. Архитекторы на раскопках: конец XIX— начало XX в.

4. Архитекторы на раскопках: конец XIX— начало XX в.

Уже первые пятнадцать лет XX в. коренным образом изменили это положение, во многом определив весь ход исследований нового столетия. Это связано с деятельностью молодых членов Археологической комиссии — П. П. Покрышкина, Д. В. Милеева, К. К. Романова и других.

Петр Петрович Покрышкин был увлеченным реставратором в не меньшей, чем Суслов, степени, но постепенно выработал и вполне профессиональный археологический навык. Имея дело в основном с сохранившимися, хотя и искаженными храмами, он начал решать архитектурные вопросы методами археологии, «прочитывая» историю сооружения не только в летописях и архитектурных деталях, но и в их связи с культурными слоями. К сожалению, большая часть его фиксаций утеряна. Регулярного дневника Покрышкин не вел, а отчет, как правило, не успевал написать, отдавая все время реставрационной деятельности (эти недостатки свойственны реставраторам-практикам и по сей день) К счастью, фотография с конца XIX в. уже существенно вовлечена в фиксацию, что позволяет восстановить процесс исследований. Снимки работ на ц. Василия (Овруч) и ц. Спаса на Берестове (Киев) показали прекрасно расчищенные остатки архитектуры, связанные с хорошо зачищенными бровками, стенками и поверхностью раскопов. В известной мере они могут даже заменить стратиграфическое описание.²⁹

Резкое повышение качества методики архитектурных полевых работ определялось завершением выработки общих для всех вообще археологических исследований принципов. Начатое в конце XIX в. обобщение практического опыта, который накопили археологи на памятниках всех типов, от каменного века до позднего средневековья, вызвали к жизни первые серьезные руководства к проведению раскопок. Соединившись с особой скрупулезностью и тщательностью, присущими профессионалам-архитекторам в работе по реставрации шедевров зодчества и с опытом историко-искусствоведческого осмысления русской церковной архитектуры, этот прогресс привел к настоящему перевороту в формировании «банка данных» по церковной археологии Руси.

Заслуги архитекторов-реставраторов в становлении методики исследований отметил в своем руководстве к раскопкам великий археолог

А. А. Спицын: «Исследованием остатков сооружений у нас мало занимались как вследствие дороговизны работ, так и по сложности их. В последнее время, однако, дело получило правильную постановку, перейдя в руки специалистов-архитекторов. Архитектор обращает внимание на план сооружения, материал его, способы кладки, устройство фундамента. Работа сопровождается точнейшими обмерами, чертежами. Главное, что вносит специалист — детальность и точность» (Спицын, 1910, 81). Действительно, обмеры Покрышкина заслуженно характеризовались специалистами как лучшие в Европе; его научная четкость, техническая находчивость, требовательность к научной обоснованности реставраций получили общее признание. «В археологических кругах Европы мало таких фанатиков науки, каким был Покрышкин, мало таких глубоких серьезных исследователей», — писал после его трагической кончины в 1922 г. И. Э. Грабарь (Грабарь, 1922).

Покрышкин одним из первых осознавал необходимость комплексного подхода к исследованиям церковных памятников и высоко оценивал роль археологии. В специальной работе, посвященной методике, говоря о предварительном исследовании, он писал: «При этом обычно опускается из виду изучение почвы с археологической точки зрения; между тем именно беспощаднее всего уничтожаются подземные памятники старины. Здесь техник соприкасается с археологией и обязан иметь в ней познания или обращаться к знатокам».³⁰ Покрышкин прекрасно понял суть археологических исследований как изучения стратиграфии и постоянно подчеркивал, что «должно не только расчищать от засыпей остатки зданий, но следует попутно «читать» землю» (Покрышкин, 1915). Этот ранний русский «манифест» против бесцельной растраты информации, отложившейся в культурном слое, появился в то время, когда во Франции, Англии и Германии процветал еще «деблайяж».

Младший сотрудник Покрышкина, инженер-архитектор Дмитрий Васильевич Милеев (1878–1914), достиг в церковной археологии совершенно замечательных для своего времени успехов. Бескорыстный подвижник (чтобы не сказать аскет), единственной страстью которого было исследование русской архитектуры, художник, архитектор и археолог, он стал постоянным сотрудником Археологической комиссии в 1908 г. — в год, примечательный для русской археологии. В 1907-8 гг.

В. В. Хвойка открыл в Киеве остатки княжеских дворцов и производственных комплексов, что вызвало широкий отклик ученых всей страны. Участники XIV Археологического съезда в Чернигове склонны были рассматривать это открытие как начало новой эры в русской археологии (заговорили даже о находке «киевского форума») — но при условии передачи дальнейших работ в руки центральных научных учреждений. Можно сказать, что открытие В. В. Хвойкой монументальных сооружений в Белгородке и Киеве было последним подарком уходящего века дилетантов вновь родившейся области науки — архитектурной археологии.

Конечно, оставлять богатейшие памятники на произвол хозяев усадеб или малоопытных исследователей было нельзя. Поэтому на Археологическую комиссию было возложено проведение в течение 10 лет раскопок в центре Киева на специально ассигнованные государственные средства. Был составлен план этих работ, огромное место уделивший именно церковной археологии памятников X–XIII вв. Во главе раскопок встали Д. В. Милеев и специалист по археологии Причерноморья Борис Владимирович Фармаковский, внесший устоявшуюся, проверенную на раскопках городов античной эпохи методику послойно-поквадратного вскрытия слоев с фиксацией находок и сооружений. Работы шли в 1908-14 гг., т. е. примерно треть запланированного времени, причем были открыты: восточная и северная части Десятинной церкви и территория восточнее апсид (1908-9); руины храма XI в. в усадьбе киевского митрополита (1909—10); часть храма, раскопанного в 1830-х гг. Лохвицким; руины дворцов; погребения, относившиеся ко времени до постройки Десятинной церкви; остатки рва, некогда ограждавшего более древнее киевское городище.

Но летом 1914 г. от тифа умер Милеев, подорвавший здоровье непосильным трудом и аскетическим образом жизни. Продолженные было его юным сотрудником и преемником, сыном киевского священника С. П. Вельминым работы окончательно прервали невзгоды войны.³¹ Значение материалов Милеева огромно; он не только изучил конструкции и архитектурные детали, но датировал их, прочтя историю по окружавшим здание слоям. Это были вершины дореволюционной церковной археологии; их методика надолго стала образцом, не меняясь принципиально, но разрабатываясь и совершенствуясь в деталях.³²

Не только отдельные исследователи — вся область архитектурной археологии резко шагнула вперед. При небольших по объему работах сотрудники МАО и ИАК научились извлекать важнейшую и надежную информацию — что всегда служит признаком высокого развития методики. Например, два крохотных шурфа, заложенных К. К. Романовым в 1909 г. в Георгиевском соборе Юрьева-Польского, благодаря детальному изучению стратиграфии позволили сделать вывод о более позднем появлении Троицкого придела.³³ Конечно, и любительские работы еще продолжались, но даже они стали строже; поубавилось простора и для разрушительной деятельности — центральные учреждения внимательно следили за открытием древностей, старались их контролировать, хотя это не всегда удавалось.³

Отдельные неудачи (работы некомпетентных лиц; самовольные раскопки; расхищение остатков древних зданий как строительного материала) уже не определяли уровень архитектурной археологии. Прямо в ходе натурных работ, за какие-нибудь 10–15 лет XX в. она выработала устойчивую и законченную методическую систему, приступив с ее помощью к построению фактологической и концептуальной базы дальнейшего исследования истории русского церковного зодчества. Утрата многих материалов этого периода в годы новой русской Смуты — невосполнимая потеря, она значительно ослабила воздействие «церковноархитектурной» школы на развитие науки в стране, хотя и не прервала его полностью. Сильным ударом стала безвременная смерть Милеева и Покрышкина (1922) и резкий перерыв в работах, вызванный социальным катаклизмом конца 1910-20-х гг. Но основное действие в драме церковной археологии было впереди. Его определила государственная политика 1930-х гг. и связанная с ним насильственная идеологическая переориентация, одной из основ которой стал «научный атеизм» и политическая борьба с церковью, а в истории культуры и искусствознании — полный пересмотр концепций. Все же основное в научном наследии, прочный методический фундамент, заложенный в начале XX в., не пропал. Более того, археология церковных зданий, получив в советскую эпоху новые неожиданные стимулы к развитию, смогла эффективно его использовать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.