12 марта 1928 года

12 марта 1928 года

Не могу забыть летних похожих друг на друга вечеров, когда утомленная трудами на послушаниях братия собиралась на правило в храм. Подобно журчанию ручейка, раздается тихое, монотонное чтение канонов и вечерних молитв. В раскрытые окна церкви врывается стрекотанье кузнечиков, льется благоухание цветов, а молитвенные слова так и просятся в душу, потрясают сердце, вызывают в нем особое настроение умиления, благодатной мягкости, расположения ко всем людям и плач о своем окаянстве. После правила обычно следовало прощание с игуменом, и братия расходилась по келлиям. Не скажу, чтобы в Пророчицком монастыре было введено старчество — правильное руководство на пути возвышения душ к общению с Богом. Нет, скорее здесь несколько сильных духом и жаждой спасения монахов невольно, без слов понуждали других к подражанию им одной лишь наглядностью своего святого примера. Монастырское словесное стадо одушевлялось и вдохновлялось порывом к спасению и от молитвенной обстановки и богоугодного распорядка своей внешней жизни. Жить мне пришлось сначала в монастырской гостинице, потом в сапожной, внутри ограды, и, наконец, в только что отделанном новом каменном доме, предназначавшемся, между прочим, для приемов именитых гостей, в том числе для размещения посещавшего обитель епархиального архиерея и его многочисленной свиты.

Милые, светлые облики иноков рождаются из глубины воспоминания о затерянном в глуши Яранском монастыре. Ясно представляется их плач о грехах, простота и скромность их обращения, нравственная чистота, так и сквозившая в их рассказах, словах, внешнем виде и настроении. Спасибо обители и благодарение Господу за приобщение моей души в иноческом сонме к благодатному настрою, ощущению присутствия Божия и Его непостижимой силы.

Игумен и монашествующие время от времени баловали меня и некоторыми невинными утешениями. Так, настоятель отец Геннадий, который был воспитанником Глинской[40] и Софрониевой[41] пустыней, иногда брал меня с собой на обозрение монастырских дач, и я ездил с ним верст за тридцать в лесные угодья. Бывало, приедем на дачу поздно вечером, мне хочется спать, а отец игумен приказывает вместе с ним идти на обозрение дачных участков. Качаясь от усталости, иду я за ним, грудью вдыхаю сладкий воздух, напоенный ароматом леса, взор пугливо останавливается на светящихся фосфорическим блеском светлячках, качающихся на ветках придорожных кустарников. Рука игумена в тишине безостановочно перебирает четки, или он рассказывает что?либо из быта иноков Софрониевой пустыни, о своих борениях и скорбях, перенесенных им за свою пятидесятилетнюю жизнь. К концу обхода мне уже не хочется спать, душа наполняется каким?то сладостным чувством, и я бодро выстаиваю вечернее молитвенное правило.

Нередко лавочник отец Никодим снабжал меня то назидательной книжкой, то священными картинами; казначей отец Афанасий тайком от других в тиши своей келлии делился со мной сладостями. Он был гомеопат, не мог отказаться от благодарности пациентов и получаемые приношения старался разделить, между прочим, со мной.

Летом игумен в поощрение и утешение некоторых монахов–старцев разрешал им ходить на рыбную ловлю. Соучастником своих походов они делали и меня. Обычно ловили рыбу сетью. Сеть протягивалась от одного до другого берега небольшой реки. Монахи тянули ее в нижнем белье. Пойманную рыбу тут же на берегу чистили и в чугунке варили на костре. Навар получался такой, что я после сытного угощения чувствовал отвращение к еде в течение нескольких дней.

Во время жнивы и сенокоса я принимал участие в общих работах. От неумения однажды чуть серпом не отрезал себе палец. Сердобольный игумен, увидев мое несчастье, быстро снял сапог, оторвал от портянки лоскут и перевязал мне руку.

За время пребывания в стенах монастыря я вполне отдыхал телом и душой от учебных занятий и освежал сердце чистым, святым влиянием иноческой среды. Обительские послушания вносили в мое сердце разнообразие. Смена умственных усилий физическим трудом укрепляла мой организм, готовила его к несению ученических тягот предстоящего учебного года. Из монастыря я приезжал домой с грудой священных изображений в рамках, среди которых были картины Страшного Суда, доброго Пастыря Христа, несущего на раменах заблудшую овцу, и на другие библейские сюжеты. Однажды даже привез в Вятку некое подобие гроба и фотографию, где я был снят как бы умершим, лежащим на столе. Сняться в таком виде мне посоветовали иноки для возбуждения памяти смертной.

Однажды Господь привел увидеть в монастыре благодатный свет на лице одного послушника. Это было так. Кажется, в Петров пост я зашел как?то вечером в келлию одного послушника — Ивана Васильевича Сычева, с которым дружил, и застал его всего в слезах. Он готовился к Святому Причащению и плакал о своих грехах. Ввиду несвоевременности прихода я поспешил оставить друга одного. На следующий день он сам пришел на поле, где я работал, пригласил меня на чаепитие. Лицо Ивана Васильевича при этом было необычайно. Тонкий румянец выступал на его щеках, и из пор кожи струился как бы некий отблеск. Казалось, что под порами его кожи содержится таинственная световая энергия, чувственно видимая. Отпечаток умиления начертался на мирных чертах благоговейного послушника. Этот случай почему?то неизгладимо врезался в мою память. Пришлось мне также быть свидетелем смерти одного немого рясофорного монаха, отца Феодора. При жизни он отличался особо тщательной аккуратностью и чистоплотностью. А в гробу его всего обсыпали паразиты. Откуда появились вши в столь неимоверном количестве, я до сих пор объяснить не могу.

Плодом моего гощения в монастыре было составление труда"Историко–статистическое описание Яранского Пророчицкого мужского монастыря". Это сочинение в счет обязательных письменных работ было подано мною преподавателю Церковной истории Вятской семинарии Н. Г. Гусеву (тогда я учился в шестом классе). Гусев, совмещавший с учительством редактирование"Вятских епархиальных ведомостей", внимательно относился к сочинениям семинаристов. Мне за труд поставил"пять с плюсом"и дал лестный отзыв. Другим моим сочинением, написанным под свежим впечатлением о монастырской жизни, было"Жизнь и труды игумена Нила (Пилякова)". Покойный отец Нил, почивший в Бозе на тридцать третьем году жизни от чахотки, занимался поэтическим творчеством, печатал свои произведения в газетах и журналах, поэтому к жизнеописанию я приложил собрание его стихотворений, простых и звучных, овеянных духом религиозности и памяти смертной.