Совесть — дело деликатное…
Совесть — дело деликатное…
Келейница известного псково-печерского старца архимандрита Иоанна (Крестьянкина) Т. С. Смирнова рассказывала: [27 — http://www.pravoslavie.ru/guest/34821.htm.] отец Иоанн «никогда человека ни к чему не понуждал. Он в своей жизни руководствовался только одним чувством — любовью. Любить, любить, каждого человека любить, каждого человека обогреть, каждого человека приласкать. А если и понуждал, то все как-то с любовью. Он говорит тебе что-то, вроде и обличает, а вроде и не обличает, будто шутка вот такая. В батюшке Иоанне было что-то такое деликатное. Не насилуя, и деликатно, и с любовью он говорил, а ты понимал, что нельзя преступить, а нужно делать так, как он сказал. Вот только не всегда мы умели делать так, как он сказал. И не всегда получалось. Но у батюшки Иоанна терпение было и уважение: раз человек еще не дошел до этого, значит, нужно подождать, помолиться за него».
Непослушным — кто спрашивал его совета, а потом делал по-своему — батюшка «раз ответит, другой раз ответит, а потом и скажет: «Дай конфетку». — «Батюшка, да ведь спрашивают!» — «Дай конфетку». Он ведь как рассуждал? Выполнять-то некому, и что же такому человеку советовать, если он делать ничего не будет, а отвечать за это непослушание придется. Живет такой человек так, как может жить, — пусть так и живет. И Бог с него и не спросит за неразумение. А если он духовника слушает, духовник ему скажет, а он не сделает, то за это будет ответ держать. Потому и говорил батюшка: «Дай конфетку».
«Совесть дело деликатное, [28 — Деликатность — мягкость, вежливость, предупредительность, осторожность в обращении.] — писал батюшка своему корреспонденту, предупреждая, — если она тревожит, к ней прислушаться надо, ведь она отступит в противном случае, и не будет самого верного контролера в жизни нашей…»
Каков был батюшка при жизни, таким и перешел в жизнь вечную. И оттуда он так же деликатно направляет к свету нуждающихся.
В пример расскажу историю, которая кому-то может показаться наивной или смешной, а я таки настаиваю, что она иллюстрирует удивительную и вечную деликатность старца, которой так не хватает современному миру…
Начну издалека… Прошлую Пасху по традиции я собралась встречать в Псково-Печорском монастыре — на этот раз не одна. Подрос мой крестничек Савва, вымоленный двумя матерями — родной и крестной, который с самого младенчества тянулся к Богу и Божьему. Он был наслышан про Печоры от мамы, моей кумы, которая с недавнего времени стала ездить в Псково-Печорский монастырь. И вот, когда Савве исполнилось пять с половиной лет, мы с кумой решили, что он готов к дальней паломнической поездке — за тыщу километров от родного дома с двумя пересадками на поезде. Не сразу, конечно, мы решились на этот шаг. Имелись всякие препятствия и недоумения. Но Савва, узнав, что мама хочет поехать с ним в Печорский монастырь, да еще через Москву, впал в благое возбуждение. В доме, в детсаду, на улицах родного села знакомым и незнакомым с жаром, по-детски умилительно говорил он только о том, что скоро поедет в Печоры «к святым батюшкам».
Глядя на необычайное рвение маленького брата, и его сестра решила ехать с нами, отказавшись от веселых студенческих развлечений «первомайских праздников», которые в тот год выпадали на Страстную. Это решение Руфочки было решающим «за», которое перевесило все «против» поездки.
Руфочка — личность творческая, подающая большие надежды в избранном деле. Она училась на дизайнера и, как многие в молодости, точно знала, как надо жить… Восторженные рассказы матери о Печорском монастыре — о почившем Иоанне Крестьянкине, о «Богом зданных пещерах», о старцах в них упокоившихся — вызывали у нее, как у человека талантливого, интерес умственного, культурологического свойства, расширяющий общий кругозор. Но и за это слава Богу! Сердце Руфочки, не имевшее опыта «жизни во Христе», в Церкви, еще не приблизилось к намоленным Печорским пещерам. В ту поездку она сделала первый шаг…
Утром Великой Пятницы втроем они приехали ко мне в Москву. Мы еще успели сходить на вынос Плащаницы — единственную в своем роде торжественно-печальную службу Страстной седмицы. В храме полутемно, вокруг плащаницы огромные белые букеты… Запах ладана и цветов… Казалось, эта служба может тронуть любое каменное сердце. Но она бывает днем и присутствуют на ней обычно немного людей, все еще на работе.
— Крестная, а что Бог умер? — чуть не со слезами спросил Савва после целования Плащаницы.
— Да… Но он же воскреснет! — ответила я.
— Правда? — заулыбался мальчик. — Зря Руфа не пришла, да?
— Да, — согласилась я. — У нее какие-то дела в Москве.
— Крестная, ну какие могут быть дела! Бог умер! — возмутился Савва.
Я схватила в охапку своего крестника, приподняла от земли и расцеловала:
— Какой же ты у меня умненький, да?
— Да уж! — воскликнул Савва.
На душе уже свершалась Пасха…
В приподнятом настроении мы возвратились домой. Ждало нас пренеприятнейшее испытание… Сразу заметили: из открытой двери ванной комнаты летели брызги горячей воды. Сердце упало. На трубе из металлопластика расползалась трещина, вот-вот рванет. До поезда оставалось часа полтора. Время — вечер праздничного дня. Сердце упало: рано радовалась, не будет тебе Пасхи.
Сразу решила: гостей отправлю в Печоры, а сама… сама все равно присоединюсь к куме с двумя детьми. Хоть самолетом прилечу — через Питер. Но на пасхальную службу, наверно, не успею…
— Попейте чаю и отправляйтесь на вокзал, — сказала я.
Увидев мое трагическое лицо, кума не растерялась:
— Звони в ЖЭК. Савва, а ты молись! Иди к иконам.
И они вдвоем стали класть поклоны у икон.
Я никак не могла сообразить, где записан телефон ЖЭКа. Да все равно там никого сейчас не будет… Первое мая, курица хромая.
Не в состоянии сообразить, где и как можно перекрыть воду, я стала набирать номера знакомых мужчин — глухо…
— Крестная, звони в ЖЭК, — твердо повторил материны слова пятилетний крестник.
И я вдруг вспомнила, где записан телефон. Позвонила в ЖЭК, и — о чудо! — сразу взяли трубку. Я объяснила ситуацию: сейчас рванет, а через час поезд. Дежурная трубку-то взяла, но ответ ее был неутешительным: слесари на дальних объектах. Понятно, пьют…
— Все, отправляйтесь. Я остаюсь, — решила я.
Кума металась по комнатам, собирая вещи, не зная, что предпринять.
— Нет, ну как же мы без тебя… Нет, нет, нет… Это невозможно!
Вдруг раздался звонок в дверь.
— Кого еще несет, Господи! Не хватает до кучи, — захныкала я.
Кума побежала открывать. На пороге стоял слесарь — я его сразу узнала, приходил раньше. Он перекрыл горячую воду и сказал: «Можете ехать».
— Точно не рванет? — не верила я.
— Не рванет точно. Приедете, вызовете меня…
— Христос воскресе! — закричала я чудесному слесарю.
— Что уже? — удивился Савва.
— Бежим!
Руфочка ждала нас у вагона, отчаянно нервничая, потому что мы не успели ее ни о чем предупредить… Взмыленные от бега, в последнюю минуту мы вскочили в вагон. Отдышавшись и перебивая друг друга, стали сбивчиво и восторженно рассказывать Руфочке о случившемся: а я тогда подумала, а она сказала, а Савва учудил: схватил икону и стал ее целовать, а слесарь — чик, и все…
Но, как сказано, «при многословии не миновать греха». [29 — Притчи 10:19.] Дальше мы с кумой пустились в рассуждения о том, что бес вмешался, не хотел, чтобы мы ехали в монастырь, и мы легко отделались, потому что лукавый мог сделать вообще что-то ужасное: духовная жизнь она такая — «бдите и молитеся да не внидите в напасть», [30 — Мф. 26:41.] ухо востро надо держать. И правильные слова мы вроде говорили, все так, но не к месту и с примесью тщеславия, мол, вот какие мы с кумой продвинутые в православии…
— Я боюсь в монастырь ехать!.. — воскликнула вдруг Руфочка. — Запугали своими бесами. Сейчас Тверь будет, выйду!
Мы с кумой переглянулись и прикусили языки. Руфочка чуть не плакала. То ли какой-то страх на нее напал, то ли заупрямилась. Если бы не Савва, она, может, и выпрыгнула на перрон.
— Руфа! Там же будет Христос воскресе! Мы этих бесов знаешь как? Вот так. — И мальчишка сжал свой кулачок. — Правда-правда! Да, мам? Крестная, да? Вот так мы их! — И он двинул кулачком, изображая будто что-то выбрасывает за окно. — Ты их, главное, не бойся! Да, мам? Крестная…
— Мудро, — согласилась я, — очень мудро. — Про бесов мы не будем больше говорить! Что они нам сделают, если с нами Бог!
Поезд стал тормозить — подъезжали к Тверскому вокзалу.
Савва вдруг вскочил и побежал к выходу. Руфочка — за ним. Он бежал и смеялся:
— А вот если я выйду… Ты меня поймаешь?
— Савва! — злилась она, пытаясь поймать братишку. — Стой!
— А вот и не поймаешь!
Он добежал до тамбура, когда Руфочка схватила его за ухо и повела на место. А он заливался смехом…
— И не больно, и не больно!
Так Савва предотвратил побег…
В монастырь мы приехали в Великую Субботу. Повсюду царила людская усталость от длинных великопостных служб и телесного поста, но чувствовалась уже радость той близкой минуты, когда запоют:
Воскресение твое, Христе Спасе,
Ангели поют на небеси, и нас на земли сподоби,
чистым сердцем, Тебе славити.
Руфочка еще дулась на нас, замкнулась и молчала, не проявляя особого интереса к происходящему. Кума даже строго сказала ей:
— Зря взяли тебя с собой, весь праздник нам испортишь.
— Не брали бы, — отмахнулась она и пошла гулять по окрестностям в одиночестве.
К вечеру все собрались вместе, немного поспали. Савва очень устал от полуторасуточного переезда и все-таки из последних сил рвался на ночную службу. Конечно, мы взяли его с собой, но когда кричали: «Христос воскресе!» — Саввушка сладко спал на лавке в Михайловском соборе. Он сам вдруг проснулся в конце литургии и спросонья заплакал:
— Мама! Причастие… Уже было?
— Сейчас, сынок, вынесут… Вставай!
— А Христос уже воскресе, да? — повеселел мальчишка.
— Воистину воскресе! — ответила Руфочка, и брат с сестрой трижды поцеловались.
Утром Пасхи вчетвером мы сподобились побывать в келье у батюшки, к которому я езжу два раза в год. Пропели тропарь, похристосовались и обменялись подарками. И батюшка, про которого Руфочка была наслышана, так понравился ей своей простотой и веселой радостью, что, выйдя из кельи, она сказала:
— Жалко, если бы я его не увидела… — И наконец оттаяла.
Она не ожидала, что монахи такие мудрые и добродушные.
— То-то же… — захохотал Савва. — Хорошо, Руфочка, что ты все-таки послушала меня, да!
— А то! — весело ответила она.
Мы с кумой счастливо переглядывались.
— Здесь дух отца Иоанна Крестьянкина витает. Все дышат им, чувствуешь? — спросила я.
— Нет, — пожала плечами Руфочка.
— Нет? Не чувствуешь? — смеялась я.
Но Руфочка опять поджала губы:
— Ну так… Чуть-чуть.
— Как же ты не чувствуешь! — даже слишком строго переспросила кума у дочери.
— Что вы ко мне пристали! — поджала губы Руфочка. — Обязательно нужно настроение испортить!
Посетив маленькую келью отца Иоанна, в которой он провел последние годы жизни, мы приложились к иконам и предметам его священнического облачения. Татьяна Сергеевна, его келейница, а теперь смотрительница кельи, одарила нас конфетами и книжечками. Мы уже вышли, но она вдруг вслед окликнула Руфочку и вручила ей книгу писем Иоанна (Крестьянкина).
— Мне? — удивилась та.
— Тебе, тебе, — улыбнулась Татьяна Сергеевна. — Христос воскресе!
— Воистину воскресе! — грянули мы вместе.
— Читай, ума набирайся! — не удержалась сказать дочери кума. — Видишь, сам батюшка Иоанн переживает: что-то у тебя не так. А то читаете всякую белиберду!
Радостное настроение Руфочки снова улетучилось.
— От ваших проповедей тошнит! Достали… — воскликнула она и пошла от нас прочь. Положение снова спас Савва.
— Руфа, — побежал он за ней и громко, на весь коридор, так что мы услышали, воскликнул. — Ты же сама говорила: слушайся старших! А сама?
Руфочка остановилась, смахнула слезу и прямо посреди братского коридора схватила его на руки и закружила:
— Ладно, ладно! Мир!
И пасхальные торжества продолжились — за праздничным столом у нашей хозяйки. Мы привезли с собой много вкусностей…
— «Постившиеся и непостившиеся, возвеселитесь ныне! Трапеза обильна, насладитесь все! Телец упитанный, никто не уходи голодным!» — провозгласила я.
— Какие хорошие слова, — одобрила Руфочка. Она не постилась.
— Это слова Иоанна Златоуста, из Огласительного слова на Пасху — уточнила я.
— А что это такое? — заинтересовалась Руфочка.
— Что именно?
— Огласительное слово…
— Огласительное слово, — напряглась я, соображая, чего бы попроще сказать, — писали для наставления в православной вере оглашенных.
— Кто такие оглашенные?
— Это люди, желающие креститься. В древней Церкви было принято совершать крещение в Великую субботу накануне Пасхи, поэтому и сложилась традиция написания огласительных слов на Пасху… — объяснила я, совсем не ожидая, что для Руфочки мои слова опять сделаются подобными красной тряпке.
— То есть вы считаете меня оглашенной? — возмутилась она за общим столом. — Я тоже крещеная, как и вы. Почему считаете меня человеком второго сорта?
С чего она это взяла, непонятно. В принципе ничего нового: так беспричинно болезненно реагируют на «ущемление их прав» нецерковные люди, которые уверены, что у них «Бог в душе». Попробуй намекни им, что это не совсем так и даже совсем не так… Устала от таких, попробуй переубеди — особенно образованную молодежь. Надо было брать на пасхальные праздники только Савву, в который раз подумала я. За крестника я отвечаю перед Богом, как прививаю ему веру… А за Руфочку — нет!
— Нет! — воскликнула я.
— Христос воскресе! — крикнул Савва.
И мы грянули в который раз:
— Воистину воскресе!
Все-таки не простое это приветствие «Христос воскресе»! Оно водворяет мир и радость…
Мы договорились больше не говорить ни о Боге, ни о вере — ради мира в нашей компании, хотя мне это было совсем не по душе: но снова вспомнила я чудесное Огласительное слово Златоуста: «Кто благоразумный — войди, радуясь, в радость Господа своего! Кто потрудился, постясь, — прими ныне динарий! Кто работал с первого часа — получи ныне заслуженную плату! Кто пришел после третьего часа — с благодарностью празднуй! Кто достиг только после шестого часа — нисколько не сомневайся, ибо и ничего не теряешь! Кто замедлил и до девятого часа — приступи без всякого сомнения и боязни! Кто же подоспел прийти лишь к одиннадцатому часу — и тот не страшися своего промедления! Ибо щедр Домовладыка: принимает последнего, как и первого; ублажает пришедшего в одиннадцатый час так же, как и трудившегося с первого часа; и последнего одаряет, и первому воздает достойное; и тому дает, и этому дарует; и деяние принимает, и намерение приветствует; и труд ценит, и расположение хвалит.
Итак, все — все войдите в радость Господа своего! И первые, и последние, примите награду; богатые и бедные, друг с другом ликуйте; воздержные и беспечные, равно почтите этот день; постившиеся и непостившиеся, возвеселитесь ныне!..» Какая святая глубина в этих словах.
— Руфочка! Мы же все тебя так любим! — проникновенно сказала я.
Она это знала. И потому нам оставалось только ждать, когда посеянные семена веры взойдут в ее душе, и молиться об этом.
Мой крестник с мамой и сестрой вернулись домой. С кумой мы, конечно, перезванивались, она регулярно докладывала мне про «погоду в доме». Савва продолжал радовать двух своих мам не по-детски развитой чуткостью, он часто вспоминал и Пасху в монастыре, и особенно — батюшку. Руфочка вела себя так, будто и не было ничего такого. У нее появился молодой человек. Что там между ними было, никто не знал — то ли любовь, то ли секс… Кума пыталась с ней заговорить, что, мол, надо бы в церковь сходить, исповедаться, причаститься, но ответы были примерно в таком духе:
— Посещение церкви не сделает меня верующей, точно так же, как посещение гаража не делает автомехаником.
К тоске неопределимого любовного томления, которое заметно стало мешать учебе, Руфочке вдруг совершенно разонравилась выбранная профессия. Она не откровенничала с матерью, только намекала на это, но материнское сердце чувствовало надвигающийся душевный кризис дочери. Ответом на все попытки кумы поговорить с Руфочкой по душам было стойкое раздражение. Что оставалось делать — опять молиться. Кума спрашивала у меня — кому?
Кому-кому? Спасителю, Матери Божией, святым, к которым сердце расположено.
— Не знаю, к кому оно расположено… — отвечала кума.
И мы молились о Руфочке как могли. Кризис ее разрешился поздней осенью, и способом, надо сказать, необычным. Однажды позвонила кума и сказала:
— Мне почему-то все время хочется молиться батюшке Иоанну Крестьянкину. И днем и ночью, вот уже неделю. Да, да, конечно, я сначала читаю молитву за его упокой, как ты говорила, а потом просто беседую с ним — про Руфу, про ее проблемы… Что это?
— Это духовная жизнь, — ответила я. — Слава Богу!
— Так можно?
— Почему нельзя? Батюшка был на земле великим подвижником ради Бога.
Прошло еще некоторое время. И вдруг звонит кума, радостно смеется:
— Руфа в себя пришла… С женихом к нам приходила, свадьбу хотят играть. Заказали автобусный тур в Италию — вместе поедут. Хотят вживую на архитектуру посмотреть. Вроде снова ей нравится то, чем занимается.
— Вот это да! — обрадовалась я. — С чего бы это?
— Батюшка Иоанн помог. Будешь смеяться!
— Смеяться не плакать! Рассказывай!
— Я тебе говорила, что все время с батюшкой вела разговоры.
— Ну…
— Руфе, помнишь, келейница письма батюшки Иоанна подарила? Ну вот… Ни с того ни сего дочка моя решила уборку на своем столе и вокруг сделать. Ты знаешь, какой бардак у нее…
— Скажем так, творческий беспорядок, — вставила я, поняв намек: у меня за писательским столом тот же самый «бардак».
— В общем, туда-сюда, и вдруг с полки ей прямо на голову свалилась эта книжка писем. Руфу, оказывается, последнее время так тянуло сходить в церковь, но никак не могла переступить через себя. Всем ведь говорила, что не нужна ей церковь… Ну вот, упала книжка ей на голову. Она взяла, села на диван и стала читать — то в одном месте, то в другом. И как она сказала: в этих всех письмах были ответы на ее вопросы. Представляешь? В общем, они с Витей даже решили венчаться.
— Вот это да… — обрадовалась я. — Как святые люди действуют. Раз — и в точку! И без лишних слов, как мы…
— Нет, ну так тоже нельзя сказать, что без слов… Батюшка ведь словами на нее подействовал, — возразила кума.
— Духом своим, да… Чу-де-са, да и только!
— Я так рада! А знаешь, что твой крестничек выдал? Мам, говорит, если Витя женится на Руфе, он мне будет брат.
— Мыслит архиправильно, — ответила я. — Башка он у нас.
— Башка… — согласилась кума.
— Но и Руфочка не лыком шита. Тоже умненькая. Сердце, слава Богу, не совсем каменное. А тебе, кума, отдельное спасибо, что правильно детей воспитываешь.
Не это ли главная похвала матери, которая, как сказано, «спасется через чадородие, если пребудет в вере и любви и в святости с целомудрием». [31 — 1 Тим. 2:11—15.]
Мне вдруг снова захотелось перечитать письма архимандрита Иоанна (Крестьянкина). Читала я эти дивные строчки с новым большим интересом — в каких именно Руфа могла найти ответы на свои вопросы, которых мы не знали. Может, эти письма [32 — http://azbyka.ru/otechnik/?Ioann_Krestjankin/pisma=1_2.] и другим помогут?..
Дорогой о Господе М.!
Нет такого приюта, о котором пишете Вы, ни у монаха, ни у мирянина — на все и всегда, на всю жизнь — дорога и дорога, труд и болезнь и у монаха, и у мирянина. Пути несколько разные, но пути и дороги, а цель-то одна. И не расколете жизнь на мир и на монастырь, а есть в мире жизнь монашеская и жизнь семейная, и обе Богом благословлены, но тот, кто выбирает свой путь, не должен двоиться и раскачиваться между миром и монастырем.
Недаром говорила русская мудрость — семь раз примерь и один отрежь. Вот это мы разучились теперь делать. Мы не обдумываем и не примеряем, мы все режем и кромсаем, а выходит-то по живому больно. А я не знаю старцев, которые вторгаются в Божии определения, гласящие, что до последних дней мира будут люди жениться и выходить замуж и будут рожать и воспитывать детей и этим спасаться. Но кто что успеет на своем жизненном пути. И одному Господь благословляет одно, другому — другое…
Мира нет. Мира нет никогда, и Господь принес в мир не мир, но меч. И вот этот меч Господень рассекает до самых последних глубин, а успокоение, и утешение, и осмысление происходящего только в Вере, только в Боге и с Богом. Так дай Вам Бог это главное осознание, и душа возжаждет жить в мире только с Богом, только для Бога и для людей в Боге.
Умудри Вас Господь!
Благодарите же Бога за все. То, что мы оказались в Церкви, не право наше, но дар Божий. Ознакомьтесь поглубже с жизнью святителя Иоанна Златоуста. Он Вас утешит, он Вам поможет.
И.!
А ведь ты живешь без Бога. Утопаешь в бушующем море, будучи на корабле церковном, забывая, что на нем есть Кормчий. Ко Господу надо прильнуть, Ему верить и довериться, не формально вычитывая Евангелие и молитвы, но обращаться надо к живому Богу. Отца духовного Господь пошлет и дарует, когда ко Господу обратишься.
Ежедневно читай одну главу Евангелия и две главы Апостола, а также кратенькое утреннее и вечернее правило. Причащайся через две недели. И начни думать не отвлеченно о чем-то, а конкретно о том, что говорит тебе Господь в Евангелии на данный день. Это ведь враг пытается уморить твою душу унынием, убивая живой росток в твоей душе.
Будем о тебе молиться.
Дорогая о Господе О.!
Письмо Ваше я получил и просьбу о молитве выполню. Но, судя по письму Вашему, живете вы далеко не по закону Божию, хотя и православные. Доброта вообще — качество хорошее, но и она должна контролироваться светом Божиих повелений. Ведь Светлана-то живет в смертном грехе из-за своей доброты, и это ее погубит.
И еще: писать имя Божие надо всегда с большой буквы, ибо Бог — источник жизни, и в жизни своей Бога надо иметь стержнем основным.
Умудри Бог и научи рабу Свою О.
Дорогая о Господе В.!
Господь ко всем и каждому стучится в сердце, зовя его к радости и к свету, которые не кончаются земной жизнью. И зов его ко всем различный, ведь Господь-то знает, кто и что скорее услышит и отзовется. Вот и до Вас достучался — благодарите Его. А жизнь свою не спешите сокрушать — осторожно, осмотрительно входите во все, что Бог дает, — в Церковь, в Св. Писание — и учитесь сейчас так же, как в свое время учились в школе в первом классе, ведь все новое то, что надо принять в душу. Только тогда без боли и потерь врастут в Вас Божий Закон и христианское миропонимание и мироощущение.
Т.!
Воля Божия о нас та, чтобы мы, живя на земле, научились познавать Бога и с радостью и желанием следовать воле Божией — единственной спасительной и наполняющей жизнь истинным содержанием.
А человек может делать любую работу — от самой ничтожной до самой великой — и спасаться этим или погибать.
Будешь жить для Бога, ради Бога и во славу Божию — вот и спасение, вот и истинный, а не эфемерный смысл жизни. И если бы была воля Божия быть тебе женой и материю, то ты бы ею давно стала. Но сейчас, в 47 лет, твоя тоска о минувшем не более чем искушение.
Доктор, доктор! Оглянись вокруг! Твоим больным не надо ничего передавать от твоего внутреннего содержания — они этого не поймут. Им нужны твоя любовь, твой профессионализм, и все это в Боге, в молитве о них.
О каком еще невозделанном клочке своей души ты говоришь? Все у нас на месте, все Богом благословлено, а с искушениями уже давно пришла пора бороться, распознавать их и искоренять. Тебе и С. и М. Божие благословение на все доброе.
Дорогой о Господе Р.!
Получил Ваше письмо. Но жить без страха, без скорбей и болезней не получится — это надо осознать. Смрад греха Вы уже почувствовали, последствия его Вы уже несете, — и все это иначе как милостью Божией к Вам не назовешь.
Теперь надо начинать сопротивляться греху, надо начинать жить верой, в которой для Вас самое важное будет — страх Божий. А что выдумывать-то в деревню ехать? В деревне-то что — рай? Да если там и не московская Гоморра, а нечто более приличное, но приедет туда все тот же Р., все с теми же болезнями и неумением жить в Боге? А значит, мечтательный Ваш «рай» станет адом.
Я знаю людей, которые живут в Москве, и она для них если не рай, то преддверие его. Они живут верой деятельной, живой, и никакие «чудеса» новой Москвы их не трогают. Святые с ними, и святыни московские укрепляют дух. Вот, дорогой Р., чего я Вам пожелаю. Период же боренья — самый трудный, но без него не будет здравия душевного. Пока же враг теснит Вас и владеет Вашими помыслами, это — Ваше поле битвы за свободу духа.
Укрепи Вас Бог!
Дорогая Н.!
Волю Божию можно и нужно выполнять в любом деле и при любых занятиях и на любом месте. Дело не в том, чем мы занимаемся, но как относимся к делу и что для нас главное. Так что не сетуйте на творчество, это занятие ничем не хуже всякого другого. Если ты не забываешь, во Имя Кого и во имя чего ты творишь, то и отношение будет разное: одно дело — во славу Божию проповедовать творчеством и жизнью своей идеи, которые принес Спаситель, другое дело — во славу свою блеснуть, отличиться. Разбирайся, детка!
Твори во имя любви к людям, ведь это 2-я главнейшая заповедь, и тогда любовь к миру изольется слезами по нему — страдающему, болящему, утратившему главное. Так не сетуй на внешнее, но исповедуй свою немощь, и смирится вознесенная было гордыня. Много надо трудов понести, чтобы строился дом души. Строй, детка. Он не раз еще будет шататься и даже нарушаться, пока созреют ум и душа. Набирайся терпения, чтобы терпеть свои несовершенства. Божие благословение тебе. Храни тебя Господь.
Дорогая о Господе Т. М.!
Много всякой техники попустил Господь изобрести человеку, и пользовались ею и многие люди, которые впоследствии признаны в Церкви святыми. И техника не помешала им отдать свои сердца безраздельно Богу.
Компьютер — это из той же серии. И одни выпускают на компьютере религиозную литературу, а другие творят безобразие. И пользуясь одной и той же техникой, одни спасаются, другие погибают уже здесь на земле. Так что не бойтесь страха, идеже не бе страх.
Живите по законам Божиим и отдавайте кесарю кесарево, а Богу — Божие. И спасемся.