Введение во храм
Введение во храм
Мои родители с юности дружили с двумя супружескими парами. Каждая пара имела по две девчонки, разница в возрасте между самой старшей и самой младшей была лет семь. Когда наши шестеро родителей собирались у кого-нибудь на праздник, то приводили и шестерых своих девчонок. В общем, девчонки тоже дружили между собой до самой взрослой жизни. Мне лично казалось, что все мы — просто родные. Потом девчонки повыходили замуж, разъехались. Но и на расстоянии мы интересовались делами друг друга, были в курсе основных событий жизни каждой. И вот узнала я — с запозданием — печальную весть: умер самый старший из наших родителей — дядя Володя. Прошел уже и третий, и девятый день…
Дядя Володя был душой компании. От остальных пяти представителей научно-технической интеллигенции он отличался тем, что живо интересовался литературой и искусством. Может, потому, что возглавлял техникум и общался с молодежью. Но скорее всего это было его природное свойство, поэтому учащейся молодежи было интересно с ним. И нам тоже. Дядя Володя знал множество стихов, любил их декламировать, вспоминал свою «боевую комсомольскую юность» на фронтах Второй мировой и полукомическую поездку на Целину. Партия хоть и приказала освоить казахские степи, но дядя Володя смекнул, что это чистой воды авантюра и быстро вернулся назад, к жене, соответственно, и к нашему общему удовольствию. Он был атеистом по убеждению, хотя, помню, с теплотой рассказывал о том, как праздновали в его детстве — Рождество с вертепом, Пасху с куличами и яйцами, как дети выпускали птиц на Благовещение. Девчонкой я воспринимала эти рассказы не иначе как русскую народную сказку. Но когда впоследствии обрела веру и при встречах пыталась с дядей Володей говорить на религиозные темы, он отнекивался и отмахивался.
— Давай я тебе лучше Есенина почитаю, — перебивал он меня и начинал декламировать неизвестные мне стихи, которые, как мне представлялось, были его ответом на мой вопрос: «Како веруеши?»
Не ветры осыпают пущи,
Не листопад златит холмы.
С голубизны незримой кущи
Струятся звездные псалмы.
Я вижу — в просиничном плате,
На легкокрылых облаках,
Идет возлюбленная Мати
С пречистым Сыном на руках.
Она несет для мира снова
Распять воскресшего Христа:
«Ходи, мой Сын, живи без крова,
Зорюй и полднюй у куста».
И в каждом страннике убогом
Я вызнавать пойду с тоской,
Не помазуемый ли Богом
Стучит берестяной клюкой.
И может быть, пройду я мимо
И не замечу в тайный час,
Что в елях — крылья херувима,
А под пеньком голодный Спас.
Когда дочь дяди Володи сообщила мне о смерти, я спросила, отпевали ли его. Она ответила:
— Была гражданская панихида в техникуме.
Гражданская панихида — это нелепое нагромождение слов означает примерно то же самое, что гражданский военный. Дядю Володю не отпевали, потому что в его семействе никому это и в голову не приходило… Защемило сердце, и решила я заказать заочное отпевание. Он хоть и был атеистом, но завещания не отпевать себя не оставил.
Я была уверена, что отпоет дядю Володю мой духовник. Позвонила ему домой спросить, когда он сможет это сделать.
— Верующий был? — спросил батюшка.
— Ну как… Родился в 1919-м. Войну прошел, на Целину ездил. Ходил ли в церковь не знаю, но Бога при жизни не хулил точно.
— Понимаешь… — после паузы ответил батюшка. — Отпевание — это не автоматическое прощение грехов.
— Конечно… я понимаю…
— Это хорошо… Многие ведь считают, что если усопшего отпели, то похоронили «по-людски» и дали пропуск в рай! Жил человек, грешил, может, смертными грехами, убивал, воровал, вообще в Бога не верил, наконец умер, его отпели — тумблер включили — раз и все! Грехи прощены и человек готов к раю — «со святыми упокой»! А если не отпели, то душу в рай не пустили. А еще знаешь, что слышал? Если душу умершего не отпеть, то она будет «не запечатана». Надо «запечатать». Больное воображение рисует картину: душа вылезает наружу, мечется, бедная, не хочет оставаться в новом мире, и ее нужно обязательно запечатать, чтобы не вылезла! Закрыть ее где-то там, в темницах, в подземелье, на том свете, чтоб она тут не мешала и не портила нам жизнь!
— Но я-то так не думаю. Прошу близкого человека отпеть, — просила я.
— Ты понимаешь, что неверующего отпевать бесполезно. Отпевание освобождает усопшего от обременявших его грехов, в которых он покаялся или которые не мог вспомнить на исповеди. Тогда только душа, уходя в загробную жизнь, примиряется с Богом и ближними. Был ли он хоть раз на исповеди?
— Ну, может, был. Только в детстве…
— А потом… Сколько жизней на его совести.
— Это же на войне. За Родину, за Сталина!
— Вот именно! — подчеркнул священник. — Отпевание — форма молитвы. Родственники и знакомые хотят за усопшего помолиться, но не знают как, вот мы и отпеваем неверующего, то есть делаем это ради успокоения родственников. От этого участь отпеваемого не меняется. Прочли разрешительную молитву, а отпустит ли грехи Сам Господь? То-то и оно…
— Значит, не будете отпевать, батюшка? — вздохнула я.
— Бог принимает во внимание нашу любовь, выраженную в наших молитвах, милостыне, милосердии. Пока ты жива, молись о нем, особенно в родительские субботы. Бог милостив.
— И все?
— Этого мало?
— Простите, батюшка… — выдохнула я и положила трубку.
Совершенно неожиданно знакомый священник отказался отпевать дядю Володю. Такого раньше не случалось. Он заочно отпел моих бабушек и дедов — спустя десятилетия после их смерти, — не зная об их жизни ничего. И бесплатно: для меня это было тоже немаловажно — лишних денег тогда не водилось.
Наверно, у батюшки было плохое настроение или кто-то его сильно огорчил, решила я. Надо было спешить: оставалось лишь завтрашнее утро, потому что днем уезжала к родителям — на празднование их «сапфировой свадьбы». Они поженились в День конституции, пятого декабря, на Рождественском посту. Тогда родители этого не знали. Но прошло еще сорок пять лет, и они по-прежнему пребывали в полном неведении о постном времени… От этого было мне грустно, все тяжелее становилось присутствовать на традиционных веселых семейно-дружеских застольях и выслушивать пошлые поздравления с какой-нибудь открытки:
Если свадьбе сорок пять,
Любовь — ягодка опять,
Мы хотим вам пожелать
Свои чувства обновлять.
Чтоб глаза ваши горели,
Пели на душе свирели,
Дом ваш счастьем полон был,
Чтобы муж — жену любил.
Я все ждала, что родители хотя бы в течение сорока дней после смерти старинного друга не станут устраивать свое торжество. Но получалось наоборот: своим весельем они хотели отогнать мысли о «костлявой с косой», желая «не сдаваться» и «жить вопреки ей». Вопреки, так вопреки.
Я отправилась в другую церковь. Подойдя к служительнице за свечным ящиком, протянула ей те деньги, на которые собиралась купить родителям «свадебный букет».
— Запишите на отпевание: новопреставленный Владимир.
— Крещеный? — спросила она, не отрываясь от каких-то своих бумажек.
— Да.
— Православный?
— Да.
— Не самоубийца?
— Нет.
— А вы кто ему?
— Как сказать… Он был близким другом моих родителей.
— Сирота? Почему родные не отпели?
— Да все неверующие…
Служительница подняла на меня глаза и строго сказала:
— Спрошу у батюшки, завтра приходите за ответом.
— Понимаете… — начала было я, но поняла, что ничего не объясню и что событиям лучше идти своим чередом.
— Утром можно?
— Можете позвонить. — И она протянула мне написанный на клочке бумажки номер телефона.
— Что? Думаете, надежды нет?
— Надежда есть всегда, — улыбнулась служительница.
— Спасибо.
На следующее утро я получила ответ: неверующего батюшка отпевать не будет.
Меня охватил какой-то мистический страх: будто лезу я чуть не к черту на рога, в запретную зону, нарушаю какое-то табу. Сказали же: не надо отпевать, значит, не надо. Иначе — представилось почти явственно — беда мне… Бед в ту пору было под завязочку, спасибо, больше не надо. Что за тяжкий грех совершил дядя Володя, если в двух храмах отказали ему в отпевании? Ведь неслучайно это…
Перед отъездом я сбегала в свой храм, поставила пред иконами мученицы Натальи и Николая Чудотворца свечки, помолилась, чтобы охраняли меня в путешествии. В дверях столкнулась с духовником.
— Вот, уезжаю к родителям, благословите…
— Бог благословит, — осенил меня батюшка крестом и вдруг спросил. — Отпела?
— Нет… — пожала я плечами.
— Там отпоешь, — как бы между прочим, но повелительно сказал он.
— Там времени не будет, — ответила я. — Застолье.
— Найдешь…
С тем и расстались. Мне стало обидно: почему здесь-то нельзя было отпеть близкого человека. Новое благословение теперь попробуй выполни.
Празднование перенесли на воскресенье, третье декабря. Приехав к родителям в другой город, я сразу включилась в хлопоты приготовления завтрашнего застолья. Любил народ покушать материной стряпни и выпить «под гуся и без оного». Особенно любил этот тост дядя Володя.
Гости собирались к обеду, часам к трем — кто раньше, кто позже. Началась церемония встреч со взаимными объятиями, целованиями и передачей подарков. О новопреставленном ни один из живых не вспомнил. Может, потому, что давно не приходил на родительские застолья, года два тяжело болел. Но ведь еще и двух недель со дня смерти не прошло, неужели уже совсем забыли?.. Или вообще не знают? Что за люди! Я оделась и постаралась незаметно улизнуть из квартиры.
— Наталья, ты куда? — строго спросил отец. Он так ждал моего приезда…
— Да по делам, нужно… Я приду…
— Матери помочь надо!
— Тут теперь помощников… — присвистнула я. — Справитесь.
Мне захотелось именно сегодня вечером, в канун праздника Введения во Храм Пресвятой Богородицы, заказать отпевание. И еще мне не давала покоя мысль, что дяде Володе сейчас так грустно… Если вдруг дано ему видеть, что лучшие друзья не очень переживают о его кончине… А, собственно, в чем должно заключаться «переживание»? Более всего в молитве о прощении грехов усопшего. Но если люди к молитве не приучены — какой с них спрос!
Я отправилась в городской собор в надежде, что в его многолюдстве будет проще заказать требу. Оказалось, что праздничную всенощную возглавит митрополит. В храме шли последние приготовления, народ прибывал и прибывал. Встав в конец длинной очереди к свечному ящику, я сначала не могла сообразить, почему так много детей? Ах да, это же «детский праздник» — воспоминание о том, как в Иерусалимский храм на воспитание привели трехлетнюю Деву Марию. Дорогие детки, вот с Кого вам надо брать пример, в очереди за свечами думала я, с этой чудной Девочки, Которая была так чиста и так любила Бога, что сам Архангел Гавриил являлся, чтобы учить Ее Божественным истинам…
— Что у вас? — услышала обращенный ко мне вопрос.
— Отпеть… новопреставленного Владимира.
— Свидетельство о смерти есть?
— Нет… Понимаете… — снова попыталась объяснить я.
— Без свидетельства не отпеваем, — заученно твердо сказала служительница.
— Может, самоубийца, — услышала я сзади.
— Девушка отходите. Мне три по сто. И вот эта свеча почем?
«Три по сто» живо напомнило мне начавшееся дома застолье… И куда мне теперь идти?
Вдруг по храму пронесся громкий шепот, народ кинулся к ковровой дорожке, расстеленной от входа к алтарю. В храм вошел митрополит. Подойти к нему было уже невозможно. Подпрыгивая и пытаясь протиснуться поближе к дорожке, я видела, что митрополит благословляет исключительно детей. Ни один из взрослых не удостоился митрополичьего благословения. «Детский праздник», что тут скажешь. Началась всенощная, на которой присутствовать я не собиралась — из-за семейного торжества.
Заметив вдруг, что женщина за свечным ящиком передает дела другой и, торопливо одевая дубленку, собирается уходить, я стала пробираться туда. Попытаться в последний раз? Духовник почему-то ведь сказал: «Там отпоешь». Служба началась, народу у свечного ящика почти не осталось. Ладно, последняя попытка — и ухожу.
Новая служительница снова спросила меня, есть ли свидетельство о смерти. Почувствовав слабину в ее голосе, я стала с жаром уговаривать ее сделать такую Божескую милость — отпеть друга семьи, которого больше некому отпеть…
— Вы понимаете, что я не могу нарушить порядок? — сказала она.
— Ну при чем здесь этот порядок, если человеку на том свете плохо? Никак не прочитают над ним разрешительную молитву… Законничество какое-то! Где любовь?
— Девушка, порядок должен быть…
— Вот вы, вы лично, — напирала я, — хотели бы чтобы с вашей душой так поступили? Неверующие у него родственники, не понимают важности. А я понимаю, верю! Ведь и младенцев крестят по вере родителей. Младенцы вообще ничего не соображают, когда их крестят.
— Меня отпоют! — уверенно сказала она.
— А вдруг? Мало ли в жизни обстоятельств? Вам хорошо будет, если не отпоют? Нет, я вам не желаю этого…
— Ладно, — махнула она рукой. — Давайте деньги. Будет на вашей совести…
— Ой, спасибо, — обрадовалась я и протянула деньги. — Как ваше имя? Помолюсь.
— Виринея, — ответила она. — Ваше-то как?
— Наше… Владимир, новопреставленный.
Я отошла и на радостях решила помолиться на всенощной. В конце концов, лучший подарок на годовщину свадьбы — молитва о «молодых», чтобы продлилась их жизнь на многая и благая лета. Пусть выскажет отец свое мне недовольство, а мать — добавит под горячую руку. Что с того? Надо пострадать за доброе дело.
Все так складно получилось… Складно, да не очень. Нахлынули новые помыслы, всю службу одолевали они меня: может, все-таки я не права? Один раз отказали, другой, зачем на рожон лезть? Действительно, отпевание, может, совершенно бесполезно для неверов? Своей настырностью я только лишнее искушение на собственную голову накликала? Эти мысли так замучили меня, что я уже хотела пойти к служительнице и просить аннулировать отпевание. Но в последнюю минуту почему-то решила: если митрополит, в качестве «последней инстанции», благословит меня — значит, все правильно сделала и нечего больше думать.
Так я осталась на архиерейской всенощной под праздник Введения во Храм Пресвятой Богородицы, но под конец пропустила стремительный выход митрополита из алтаря. Я забыла, что у него ампутированы пальцы обеих ног — следствие ранения и обморожения конечностей на фронтах Отечественной войны. Владыке трудно было долго стоять. Я видела, как он тяжело шагал по ковровой дорожке, к выходу, облепленной со всех сторон людьми, и снова благословлял — только детей… Стремительно рванув к выходу, не обращая внимания на толкотню людей и суету охраны, я встала у двери столбом. Владыка медленно приближался: до сих пор ни один взрослый не получил его святительского благословения. Я стояла и не просто молилась, рыдала в душе: «Владыка, благослови, замучилась со своим новопреставленным. Благослови, владыка, благослови…»
Никогда не забуду этого безмолвного собеседования… Метра за полтора митрополит вдруг поднял голову и посмотрел на меня, мы встретились глазами. Не отрывая своего пронзительного взгляда, он сделал несколько шагов, на секунду остановился, улыбнулся, благословил меня и вышел из собора.
Душа моя возликовала так, что впору было вспомнить царя Давида, от радости скачущего и пляшущего пред Господом [20 — «…Пошел Давид, и с торжеством перенес ковчег Божий из дома Аведдара в город Давидов. И когда несшие ковчег Господень проходили по шести шагов, он приносил в жертву тельца и овна. И Давид скакал из всей силы перед Господом…» (2-я Царств 6:12).] во время, когда переносили ковчег Завета в Иерусалим.
Кажется, что я в буквальном смысле доскакала до служительницы и воскликнула:
— Владыка меня благословил! Значит, все правильно! Правильно!
— Ну и слава Богу! — заулыбалась она. — С вами все ясно!
— Поставьте завтра свечку на отпевании — за десятку, вот, — вытащила я из кармана бумажку в десять тысяч неденоминированных рублей.
— Беда с этими бумажками: кто старыми дает, кто новыми! — пожаловалась служительница. — С ума можно сойти. Поставлю, ладно…
Дома веселье было в самом разгаре. Мне налили «штрафную», от которой я не отказалась, но больше не хотела ни есть, ни пить. Так и веселились все до самой ночи. Только по разному поводу.
На следующее утро, когда перемыли гору посуды и по моим расчетам отпевание должно было закончиться, я протянула матери квитанцию об оплате за требу и сказала:
— Вот, дядю Володю отпели, можете не волноваться…
— Ты смотри… — удивилась она, глянув в квитанцию. — А меня Маша просила, я пошла в церковь, а там справку о смерти требуют. Все никак Маше не позвоню, чтобы принесла. А у тебя что там — блат?
— Блат… — согласилась я.
— Хорошо, а то когда бы она еще справку принесла… Так бы и забылось.
Вот уже более полутора десятков лет я поминаю дядю Володю на литургиях и панихидах, веря в то, что Господь принимает бескровные жертвы от любящего сердца.
Эта история, может, и не важная для других, мне лично дала очень многое в понимании христианства. Теперь опытно знаю, что Бог всегда смотрит не на то, за что можно наказать умершего, а на то, за что можно его помиловать.
Об этом, как кажется, прекрасно сказал наш современник, Патриарх Кирилл: «…Тайна человеческой души известна только Богу. Мы не знаем, что в последние моменты жизни переживал неверующий человек — какие мысли и какие чувства. Но даже если он не переживал никаких религиозных мыслей и никаких чувств, то, будучи крещеным, он оставался членом Церкви. Плохим членом Церкви? Так тем более Церковь должна помолиться о нем, чтобы Господь простил грехи и любовью Своей покрыл отсутствие веры, неизвестно по каким причинам и обстоятельствам существовавшее в жизни этого человека. Вот почему Церковь никогда не спрашивает у родственников: «А ходил ли почивший в храм? Постился ли он? Исполнял ли он какие-то другие предписания?» Церковь спрашивает только об одном: это был человек крещеный или некрещеный? И если он был крещеным, то Церковь торжественно провожает его в путь всея земли, с надеждой на милость Божию». [21 — «Слово пастыря», эфир 5 ноября 2011 года.]