Беседа третья (Москва, май 2003 г.)
Беседа третья (Москва, май 2003 г.)
Участвовали: Г. Джемаль, А. Ежова, А. Шмаков, А. Ястребов, М. Трефан, А. Кузнецов, А. Сахнин, К. Латухина, А. Эжаев
Очень интересно в плане исследования то, как формируется язык протеста. Большая часть наших работ посвящена исламским политическим мыслителям XX века. Среди них нет заслуживающих упоминания фигур, стоявших на консервативных позициях. Всякое мыслительное усилие связано с оппозицией, с преодолением, с глубоким дискомфортом по поводу наличного положения вещей и с поиском того метода и того языка, на котором несогласие может быть описано и эпистемологически, критериально само себе доказано как правомерное.
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. Сегодня у нас два сообщения, которые мы хотели бы заслушать. Первый — это выступление Насти по поводу текста, написанного Антоном о Калиме Сиддыки. Второй — материал Алексея на тему религиозных истоков русской революции. Но вначале Антон вкратце расскажет об основных идеях Калима Сиддыки.
АНТОН ШМАКОВ. В начале 90-х Сиддыки выдвинул идею non-territorial islamic state, поскольку привязанность к территории — это характеристика западной политической традиции.
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. Он потребовал новых методологий в логическом, научном мышлении, в социологии, в политологии, корректных с точки зрения ислама, то есть обновления всей суммы знаний о мире и о человеке, выработки эпистемологических критериев в рамках исламского мышления.
АНТОН ШМАКОВ. После Исламской революции в Иране он создал в Великобритании Мусульманский парламент, от имени которого он пытался координировать деятельность общин британских мусульман, чтобы направить ее в русло идеи о нетерриториальном государстве.
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. Речь идет о «сквозных присутствиях», как в «Марсианских хрониках» Брэдбери[116]. Там по Марсу ходят земляне и никого не видят, кроме себя. Лишь краем глаза они замечают скользящие тени...
АНТОН ШМАКОВ. Да, он как раз ставит вопрос о существовании общины во враждебном окружении.
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. Как совмещалось понятие об исламской революции, появлявшееся в его дискурсе, с фактором нетерриториального парагосударственного присутствия диаспоры на оккупированной территории?
АНТОН ШМАКОВ. Он делил всех носителей исламской идеи на три группы. Согласно Сиддыки, существует три вида агентов — личность, организация и государство. Переход от стадии организации к стадии государства, как раз и был, по его мнению, исламской революцией. В случае с нетерриториальным государством Мусульманский парламент должен способствовать созданию полноценного community.
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. А что должно произойти в случае конфликта этого community с королевским домом, с социумом?
АНТОН ШМАКОВ. То же самое, что и в случае с территориальным государством. Когда произошла революция в Иране, сразу началась война.
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. То есть исламское нетерриториальное государство, существующее сквозь и помимо британского общества, войдя в конфликт с институтами куфра, будет защищать себя и, соответственно, перейдет к контрнаступлению, чтобы вооруженным путем осуществить переворот или разгром противостоящих структур. Прямо Сиддыки об этом не говорит. И ситуация не должна быть построена таким образом, чтобы стать бунтом изолированной диаспоры, осуществившей самоструктуризацию и атаковавшей коренной социум. Это не будет революцией. Революцией это станет лишь в том случае, если между этим нетерриториальным государством и местным обществом возникнет некий переходный слой, который будет нуждаться в том, чтобы его привели, за него — при его поддержке — осуществили глобальное преобразование, активным инициатором которого будет эта диаспора. И внешний мир должен быть ей частично союзен. То есть у диаспоры с дружественной ей частью внешнего мира должны быть такие отношения, как у партии и пролетариата. Нетерриториальное государство становится революционной партией, в то время как возникает ведомый ею пролетариат, состоящий из местного населения.
АНАСТАСИЯ ЕЖОВА. Цели и задачи, которые поставил Сиддыки, напомнили мне задачи нашей группы. Он привлекает внимание к проблеме того, что мусульмане, занимающиеся общественными науками, пытаются придать исламский колорит явлениям, которые исламу чужды. Сиддыки заявляет, что «исламский социализм» и «исламский капитализм» не имеют права на существование, поскольку существует ряд положений ислама, входящих с этими идеями в противоречие. Он призывает мусульман к сотрудничеству в развитии собственной методологии, основанной на Сунне. В отличие от Кутба, который полагал, что для мусульман приемлемы лишь достижения западной экспериментальной науки, а основания всех гуманитарных дисциплин уже заложены в фикхе[117], Сиддыки осознал необходимость также противостоять западной политологии и социологии, а эти науки не сводятся к правовой сфере. Он говорит, что занимающиеся общественными науками мусульмане как ученые существуют вне своей веры. Поэтому Сиддыки считал необходимым разработать основы собственно исламской политологии и социологии, доказывающей преимущество собственных ценностей.
Интересен раздел, посвященный Ирану. Как отметил Антон в своей работе, специфика иранской Конституции — это акцент на социальных правах. Конституция Сиддыки больше нацелена на защиту гражданских и политических прав.
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. То есть он продолжает различать права мусульманского так называемого «гражданского общества» и права аппарата, который уже сформировался в этом обществе.
АНАСТАСИЯ ЕЖОВА. Меня поразил его призыв к отмене смертной казни. Невозможно представить себе мусульманское право без смертной казни.
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. Нет, речь идет о казни, не соответствующей шариату, — например, смерти на электрическом стуле или сожжении заживо. Хотя в джафаритском мазхабе[118] сожжение может быть приговором судьи в исключительном случае за гомосексуализм. А расстрел разрешен, потому что это разновидность побития камнями.
АНАСТАСИЯ ЕЖОВА. На мой взгляд, очень важно, что Сиддыки, будучи суннитом, выступает за преодоление разногласий между суннитами и шиитами. До него к этому призывали шиитские политические теоретики — Хомейни, Шариати...
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. Сближение существующих косных форм невозможно, но можно создать третью, в которой будет рациональное зерно предыдущих. Необходимо просто выйти из клерикальных фиксаций. Ведь иранские клерикалы саботируют установку Хомейни на сближение, они не заинтересованы в этом, в «размывании» их непосредственного контроля, в утрате корпоративного авторитета. Вот в салафитском[119] движении есть ядро, являющееся основой этой воли, этой новой платформы. И прежде всего сам суннизм не однороден — не только по фикху, по мазхабам, но и по наличию подходов, по динамике интеллектуальной интерпретации ислама. Салафитский глубинный подход относится к шиизму с позитивным вниманием. А есть и подход воинствующего омейядства, столь распространенный среди иракских баасистов. Я, например, с удивлением услышал в Багдаде от офицера спецслужб, что Муавийя — пятый «праведный халиф».
АРТУР ЯСТРЕБОВ. Не будет ли камнем преткновения концепция имамата?
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. Я убежден в том, что та часть этой концепции, которая опирается на ранний шиизм и на точки зрения первых имамов, в значительной степени — плод позднейших разработок, ретроспективно приписанных. Поскольку я участвовал в конференции по шейху Муфиду[120], я могу сказать, что действительным кодификатором концепции имамата стал шейх Муфид со своими ахбаритскими[121] учениками. Он начал формулировать философию имамата, которую потом шлифовали, шлифовали...А шейх Муфид появился уже после исчезновения Двенадцатого имама. Все, что приписывается первым имамам как позиция, подтверждающая эту философию, — натянуто задним числом. Саму идею имамата следует фундаментально переосмыслить. И суфийские неоплатонические гностические влияния должны быть жестко выведены за скобки.
Другой важный момент — философия имамата в данном случае имеет уже виртуальное значение, поскольку Двенадцатый имам находится в сокрытии. В принципе, никаких проблем у суннитов считать, что ожидаемый Махди жив и находится в сокрытии, — нет. Когда я говорил с доктором Тураби на эту тему, он сказал: «Современный рациональный человек не может верить в то, что Аллах поддерживает жизнь человека в течение двенадцати веков». Я ответил ему: «А какие проблемы у вас могут быть с этой верой, если Коран говорит, что Христос был вознесен и является живым существом?» Христос не мог быть взят на небо мертвым, потому что мертвый — это несуществующий с точки зрения ислама. Те, которые мертвы, — их просто нет. В этом смысле в Коране говорится, что «всякая душа вкусит смерть». Как сказано в Экклезиасте: «Живые знают, что они умрут, а мертвые не знают, что они мертвы». И о шахидах говорится: «Вы думаете, что они мертвы, но они живы, а вы не знаете». О Христе есть хадис, что он умрет, когда завершится цикл, то есть во время Армагеддона, до Воскресения.
Теперь слово Алексею, тема которого — «Религиозная подоплека социальной революции».
АЛЕКСЕЙ САХНИН. Сегодня я могу лишь дать краткую характеристику книгам Эткинда[122] о хлыстах и Агурского[123] о национал-большевизме. Используя методологию Макса Вебера, Эткинд пытается объяснить некоторые реалии русской революции и русской утопии хилиастическим, остро эсхатологическим сознанием, воплощенном в русском сектантстве. Антимарксистский пафос у них общий — сознание определяет бытие. Но Вебер намного ближе к реальности, так как нельзя сказать, что сектанты составляли костяк русской революции. Эткинд прибегает к такой уловке: в этом движении выразились некие структуры сознания, которые — уже в век, когда религия не воспринималась многими как маркер, — всплыли на поверхность и подготовили эту бунтарскую стихию.
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. После чтения вы пришли к выводу, что революция действительно опирается на религиозные структуры сознания, связанные с финализмом, — либо вы считаете, что в данных книгах это неубедительно излагается?
АЛЕКСЕЙ САХНИН. Было бы глупо отрицать факт существования таких структур, но что первичнее — они или социально-экономические причины, — в этих книгах такой вопрос окончательно не решен.
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. Однако ни один исследователь, который бы занимался сугубо социально-экономическими реалиями, не стал теоретиком революции.
АЛЕКСЕЙ САХНИН. Согласен, революционная утопия по определению религиозна.
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. Можно сказать, что для революционеров сама революция есть некое литургическое действо.
АЛЕКСЕЙ САХНИН. Утопия религиозна, даже социальное действие — религиозно. Но Эткинд этого не доказал.
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. А он не пишет, что старообрядцы составляли большинство красноармейцев?
АЛЕКСЕЙ САХНИН. У меня здесь внешние знания — они не составляли большинство красноармейцев. Известны случаи, когда старообрядчество становилось контрреволюционной силой. Например, в Верхокамье действовала Русская старообрядческая армия, причем беспоповская.
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. Но они воевали и против Колчака, и против красных. Мы же не говорим только о красной революции. Зеленые тоже были революционным элементом.
АЛЕКСЕЙ САХНИН. У эсеров в регионах было много старообрядцев, но не в центре. А в РСДРП? Калинин? Это не самый яркий деятель.
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. Надо исследовать и первичную религиозность евреев, которые приняли участие в революции. Большинство комиссаров — это люди, прошедшие через хедер, через серьезный хасидский дискурс. Эти евреи, устанавливавшие советскую власть на местах, исчислялись десятками тысяч — на фоне трех миллионов местечковых масс, рассеявшихся с началом Первой мировой. И радикальные мусульмане, кстати, тоже приняли участие в революции на первых порах... Давайте для нашего сборника выберем остро поставленную тему — например, «Троцкий как религиозный тип». Ведь всякое проявление нонконформизма есть оборотная сторона открытой или скрытой религиозности.
АСЛАМБЕК ЭЖАЕВ. Может быть, рассмотреть фигуру Сталина?
АЛЕКСЕЙ САХНИН. У него очень интересные пометки на полях прочитанных книг. Себя он называл «учитель ТФ», то есть Учитель из Тифлиса. Известно его высказывание, обращенное к людям, подбиравшим ему библиотеку, — «антирелигиозную макулатуру прошу мне не подсовывать». Вообще он, кажется, маркировал себя по отношению к Ленину как инкарнацию Христа после Иоанна Крестителя — большее следует за меньшим.
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. Сталин воспринимал религию в клерикальных моделях, через внешние формы. Ну, хорошо, можно рассмотреть тему «Троцкий и Сталин как религиозные типы». Не надо идти в поиски дробной и ускользающей фактуры, вначале необходимо выработать методику, по которой можно консолидировать эту фактуру и которая может вырабатываться интуитивными концептными мазками.
АЛЕКСЕЙ САХНИН. Во времена военного коммунизма было несколько фигур — Свердлов, Троцкий и другие, — вокруг которых группировались люди, и, возможно, клеем были разные типы религиозности, нечто в бэкграунде, разные языки, более им понятные, — там была группа семинаристов, кто-то увлекался масонством — это разные модели поведения...
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. У всех этих людей был один язык — марксистский. Это во времена народовольцев, во времена Базарова еще говорили «от себя», на русском языке. Тогда еще говорили что-то сочное, например: «Природа — мастерская, человек в ней — работник». Потом появился марксистский дискурс, в котором заданы парадигмы революции через религию, религии через революцию. Это прежде всего представление о диалектике, о провиденциальном ходе истории, о миссионной функции, — не важно, кому она выпадает — классу, партии, вождю...
Диалектике в марксизме придавался мистический характер, она приобрела совершенно другую коннотацию, чем у Гегеля или греков. Диалектика стала чудесной тайной, взрывающей изнутри статус-кво, непостижимым образом преодолевающей некую стагнацию.
Это очень интересно в плане исследования того, как формируется язык протеста. Большая часть наших работ посвящена политическим мыслителям в исламе XX века. Среди них нет заслуживающих упоминания фигур, стоявших на консервативных позициях. То есть людей-то много, но это в основном функционеры, например — шейх Аль-Азхара Тантави[124], являющийся прямой противоположностью Кутбу. Никому и не придет в голову назвать его мыслителем. Всякое мыслительное усилие связано с оппозицией, с преодолением, с глубоким дискомфортом по поводу наличного положения вещей и с поиском того метода и того языка, на котором несогласие может быть описано и эпистемологически, критериально само себе доказано как правомерное.
Теперь я предлагаю Артуру сделать короткий доклад по Фаррахану.
АРТУР ЯСТРЕБОВ. Эта тема несколько выпадает из общего контекста, в котором затрагиваются достаточно универсальные вещи. Речь идет о «черном» исламе в США, где сегодня проживает около семи миллионов мусульман, большая часть которых — это нетрадиционные или этнические мусульмане.
«Черный» ислам возник в 30-х годах прошлого века в обстановке теологического голода и поисков адекватных теологических «подпорок» для формирующейся «черной» идентичности. У нас у всех на слуху имя Мартина Лютера Кинга — это христианское правозащитное направление сыграло большую роль в развитии позитивного восприятия черного гуманитарного движения в белом христианском обществе, так как оно взывало к жалости и сентиментальности: «мы тоже люди». Сочувствие было вызвано, но всякая идентичность строится по принципу «мы не такие, как вы», так что этот фактор не был решающим.
Попытки обращения к различным синкретическим культам — растафари, вуду, «черному сионизму», в котором Сионом была Африка — все это не увенчалось успехом. Плодотворным оказался взрывоопасный синтез идей теософского «Мавританского храма науки» и квазиисламских миссионеров из Ахмадийи, который произвел черный политический деятель Фард, появившийся в 1930 году в Детройте. Он объявил себя Мессией, Махди, воплощением Бога и второй инкарнацией Христа. В 1931 году он встретился с основателем «Нации ислама» Элайджи (Elijiah), а в 1934 году «махди» ушел в «сокрытие», то есть он просто исчез, и полиция не смогла найти его следов.
Это был мощнейший козырь для Элайджи, объявившего себя «наместником». Он провозгласил «азиатскую нацию», в которую входили все цветные, основательницей всех великих цивилизаций. А белые при этом назывались дьявольским результатом эксперимента шестидесятитысячелетней давности, своеобразным големом. Элайджи переехал в Вашингтон, стал в библиотеке Конгресса изучать ислам, а потом ему пришлось познакомиться с зоной, так как он стал первым известным в организации уклонистом (в 1942 г.), среди которых позже оказался и боксер Мухаммед Али. Вышел на свободу он после войны, а организация за это время значительно выросла за счет притока молодежи. В 1960-х произошел переломный момент в этой, бывшей до того несколько курьезной истории — в организацию пришел радикальный черный националист и харизматический оратор — Малкольм Икс (Malcolm X). Если в 1953 году в ней было 300 человек, то в 1963-м — уже 30 тысяч.
В 1963-м произошел первый раскол между ним и Элайджи, ставшим к тому времени Элайджи Мухаммедом, «посланником Аллаха». Элайджи на тот момент — при всем своем показном национализме — стал удобной фигурой для американских спецслужб, а Малкольм Икс был неуправляемым радикалом, критиковавшим оппортунизм, который он видел в организации. После убийства Кеннеди он очень нелицеприятно о нем отозвался, что могло настроить против «Нации» всю Америку, включая и черных, которые относились к Кеннеди с симпатией. Элайджи наложил запрет на все публичные выступления Малкольма. Вслед за ним фактически был исключен из организации и Мухаммед Али.
Малкольм организовал общество «Мусульманская мечеть». В поисках источников финансирования он поехал в 1963 в тур по Африке. Затем Малкольм совершил хаджж, который перевернул его мировоззрение. Вернувшись в Штаты, он произнес шахаду, признал Мухаммада последним Посланником и отказался от расизма, призвав принять участие в организации и белых мусульман.
Вскоре он стал работать над созданием возможной надконфессиональной организации «Афроамериканский союз». В 1964 году его убили. Убийцами были три члена «Нации ислама». В черной Америке ожесточение против «Нации» было тогда просто грандиозным, так как Малкольм был не менее популярен, чем Кинг. На волне этой популярности, на основе его идей, хотя и превратно понятых, были организованы «Черные пантеры». Однако они не обладали подлинным лидером с политической интуицией, а «Нация» выжила — и во многом благодаря тому, что Элайджи выдвинул фигуру бывшего виолончелиста и певца Луиса Фаррахана. Его, кстати, и считают основным организатором убийства Малкольма.
Организация укрепилась и просуществовала до 1975-го года, когда умер Элайджи и все возглавил его пятый сын, превративший «Нацию» в организацию ортодоксального ислама, — а затем он вообще отказался от догматов боговоплощения Фарда, расовой исключительности черных и пророчества своего отца. В результате организация раскололась — большая часть последовала за ним (он переименовал организацию в Американскую мусульманскую миссию, которая распустилась в 1985 году), а меньшая часть — осталась верна идеям Элайджи, оставшись с Фарраханом.
Когда с 1985 года у Фаррахана не осталось конкурентов, он фактически стал выразителем политических интересов черного населения. В 1995 году под его знаменами около миллиона черных прошло маршем на Вашингтон.
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. Нас интересует эта тема, потому что это интереснейший пример того, как угнетенная немусульманская группа обращается к исламу в поисках идеологии протеста.
МАКСИМ ТРЕФАН. Вы говорили, что в ХХ веке не было исламских мыслителей-консерваторов, а как же, например, Наср[125]?
ГЕЙДАР ДЖЕМАЛЬ. Наср — философ, он не занимался политическим мышлением. Он был советником шаха, после смерти Шуона он возглавил его движение, вполне церэушное. Бесспорно, что и сам Наср — церэушник. Однако консерватором можно, пожалуй, назвать Маудуди.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.