Глава 14 Терпение белых воздушных змеев
Глава 14
Терпение белых воздушных змеев
Мне нравился этот гостиничный номер. Просторный, с высокими потолками, одна из нескольких гостевых комнат в Серкут-хаусе — колониальном особняке, выделенном для индийских государственных чиновников, которые приезжают по делам правительства в Раджгир, маленький городок недалеко от пика Орлиной горы. Отсутствие ванной меня не очень волновало, горячей воды все равно не было. Туалет — восточного образца, обыкновенная дырка в полу. А я к этому так и не привык, не приспособился к подобным штуковинам. Комната, однако, выходила на просторную веранду с ротанговыми креслами и низкими столиками. Я с удовольствием представил себя в белом полотняном костюме в таком вот кресле на закате дня, потягивающим ледяной джин с тоником и ломтиком лайма. Я остановился в Серкут-хаусе благодаря любезности личного секретариата Далай Ламы. Плата за эту комнату составляла 10 рупий за ночь — то есть 20 американских центов; позднее правительство Индии выставит счет на соответствующую сумму Дхарамсале.
Я не думал оставаться здесь на ночь, но планы мои изменились. Последние две недели я сопровождал Далай Ламу, совершавшего паломничество по самым важным буддийским святыням Индии. После посещения руин Наланды и напряженного подъема на Орлиную гору Далай Лама направился прямо в отель в Патне, в трех-четырех часах езды отсюда. Таким образом, его поездка в Бодхгайю по печально известным и очень скверным дорогам Бихара откладывалась; зато он мог отдохнуть и лучше подготовиться к началу церемонии посвящения Калачакры, на которую собрались 200 000 паломников. Я решил не ехать с Далай Ламой в Патну. Мне не хотелось совершать этот длинный путь на ночь глядя.
Я делил гостиничный номер с Цетеном Дордже Садутшангом — одним из главных врачей Далай Ламы. Он присоединился ко мне, когда я уже собирался ложиться. Этот спокойный и замкнутый человек всегда относился ко мне дружелюбно. У нас есть кое-что общее. Часть его семьи живет в Ванкувере, в Канаде, у нас обоих дети школьного возраста. Мы оба любим серьезные беседы о Далай Ламе.
Прежде чем погасить свет, доктор Цетен рассказал мне, что он оказался в Раджгире, по собственной инициативе последовав за Далай Ламой в паломничество на Орлиную гору и в Наланду. В этой части Индии дороги очень плохие, а медицинские учреждения немногочисленны и расположены слишком далеко друг от друга. Поэтому доктор Цетен поехал просто на всякий случай. Он сознался, что быть врачом Далай Ламы непросто. Главу Тибета нервирует, когда его штат трясется над ним. Он протестует против того, чтобы во время путешествий его сопровождали доктора, и считает, что врачи должны служить людям, а не крутиться у него под ногами. Со временем доктор Цетен примирился с этим и научился следовать за своим пациентом тайком.
Утром, когда я проснулся, доктора Цетена уже не было в комнате. Я принял бодрящий холодный душ, упаковал вещи и вышел на террасу. Сел в плетеное кресло, чтобы насладиться прохладным утренним воздухом. Тонкий слой тумана стелился над красной землей. Под деревом спали, свернувшись калачиком, уличные собаки. Тишину нарушал только птичий гомон.
Неожиданно, перескакивая через ступени, пронесся доктор Цетен. Не тратя времени на «доброе утро», он выпалил:
— Машина уже готова. Мы должны ехать немедленно. Позавтракать времени нет. Он схватил свои вещи и понесся по лестнице вниз. Я старался не отставать.
Когда мы выезжали из двора Серкут-хауса, доктор Цетен объяснил мне, в чем дело. Рано утром ему позвонил Тэндзин Таклха, помощник личного секретаря Его Святейшества. По дороге в Патну у Далай Ламы начались сильные боли в желудке, и ему пришлось провести ночь в отеле «Мория». В таком состоянии он не мог ехать в Бодхгайю. Доктор Цетен сразу же позвонил своим коллегам — доктору Намгьялу и доктору Дова, специалистам по тибетской медицине, работавшим на добровольных началах в клинике для паломников в Бодхгайе. Они немедленно выехали в Патну.
Гостиница «Мория», зажатая меж двух захудалых жилых домов, — лучшая в Патне. Ее маленький вестибюль был полон индийскими журналистами; здесь они устроили командный пункт, ожидая новостей о состоянии Далай Ламы. Телохранитель немедленно провел доктора Цетена наверх. Я пошел в ресторан позавтракать, а потом поднялся на третий этаж. Тибетская служба безопасности блокировала коридор. Доктора Цетена и Тэндзина Таклхи нигде не было видно.
Ситуация казалось серьезной. Я заметил, что телохранители Далай Ламы обеспокоены; никаких обычных шуточек. Все три врача Далай Ламы собрались здесь, чтобы оценить состояние его здоровья. За все годы знакомства, с самой первой моей аудиенции в 1972 году, глава Тибета почти не болел. Если не считать случайного гриппа или расстройства желудка, единственный серьезный случай был в 1967 году, когда он подхватил гепатит B. Тогда, к ужасу тибетской диаспоры, он месяц провел в постели.
В тот же день я выехал в Бодхгайю, но, конечно, без доктора Цетена. Водитель с трудом прокладывал путь в плотном потоке машин Патны, а меня не оставляло тяжелое чувство. Далай Лама провел в Патне три дня, но состояние его не улучшилось. Правительственный вертолет перевез его в маленький аэропорт в Гае. Несколько километров до монастыря Шечен в центре Бодхгайи его везли на автомобиле. Когда Далай Лама не слишком бодро вышел из автомобиля, его приветствовала Чиме-ла — высокая ширококостная женщина, дочь покойного Дилго Хиенце Ринпоче, легендарного основателя монастыря. Пока они шли ко входу в монастырь, Далай Лама крепко сжимал ее левую руку и буквально висел на ней. Рабджам Ринпоче, нынешний настоятель, отвел глаза. По щекам его катились слезы; измученный вид Далай Ламы глубоко огорчил его.
Восьмилетний мальчик — инкарнация ламы — сидел возле низкого стола, покрытого парчой с замысловатым узором. Цветы, вытканные на ткани, притягивали внимание не меньше, чем живые цветы, украшавшие стол: желтые ноготки в наполненных водой неглубоких медных сосудах, розовые гладиолусы вперемежку с бледно-лиловой сиренью в латунной вазе. На фоне высокой спинки кресла, покрытой расшитой резвящимися на золотом поле драконами тканью, Джангзи Ринпоче казался совсем маленьким. В темнобордовом с желтым одеянии он был великолепен и держался как принц на троне. В окружении Рабджама Ринпоче и других высших лам, он сидел перед большим собранием тибетских монахов. Они собрались во внутреннем дворике храма Махабодхи в Бодхгайе, чтобы помолиться о скорейшем выздоровлении Далай Ламы. Глава Тибета находился в Бодхгайе уже несколько дней, но никаких признаков выздоровления не наблюдалось. Тибетский монах в белой хирургической маске приблизился к круглолицему мальчикуламе, держа перед собой клетку. В ней сидел зеленый волнистый попугайчик. Низко склонившись, монах преподнес клетку Джангзи Ринпоче, который подул на птичку, благословляя это живое существо. Потом взялся за металлическое кольцо вверху клетки. Вдруг своенравная птичка яростно забила крыльями, и никак не ожидавший ничего подобного мальчик испуганно отдернул руку. Монах открыл дверцу клетки. Птица неуклюже метнулась к образовавшемуся выходу. Быстрый взмах зеленых крыльев — и она улетела. Мальчик-лама, довольный собой, украдкой бросил взгляд на Рабджама Ринпоче. Старший лама широко улыбнулся в ответ. Его подопечный, пусть и с посторонней помощью, только что совершил акт добродетели, который, несомненно, мог положительно сказаться на здоровье Далай Ламы.
Недалеко от меня расположилась группа пожилых тибетских паломников. Один из них крутил самодельное молитвенное колесо — толстую деревянную палку, увенчанную «юбкой» из желтой ткани с трафаретными молитвенными надписями. Он вдавил палку в землю и вращал ее по часовой стрелке с такой скоростью, что «юбка» казалась мелькающим желтым пятном. Другой паломник, сидевший рядом с ним, вытягивал шею, следя за полетом освобожденной птицы, пока та совсем не скрылась из виду.
С самого прибытия из Патны Далай Лама не покидал спальни в монастыре Шечен. Его видели только врачи и личный слуга Палджор-ла, работающий у Далай Ламы долгие годы. Тэндзин Таклха рассеянно блуждал по этажам монастыря с палкой, полной документов: расписаний ежедневных встреч, сообщений от тибетского правительства и личного секретариата, решений, требовавших срочного внимания Далай Ламы. Но Его Святейшество ни с кем не встречался, не давал никаких аудиенций, никаких учений.
Он лежал в одиночестве, а в маленький городок, где Будда достиг просветления, стекались 200 000 паломников. Все они мечтали увидеть Далай Ламу и с нетерпением ждали начала большого посвящения Калачакры.
Четверо индийских коммандос с автоматами вбежали в огромный двор, где должна была проходить церемония посвящения Калачакры, за их спинами развевались по ветру края черных головных платков. За ними медленно следовал белый «амбассадор» с Далай Ламой. Машина остановилась, глава Тибета вышел из нее. У меня сжалось сердце. Этот энергичный человек, которому еще десять дней назад можно было дать лет пятьдесят пять, теперь выглядел как раз на свои шестьдесят семь.
Ссутулившись больше обычного, Далай Лама ковылял по расстеленному для него желтому ковру — красный ковер обвили желтым хлопковым полотном. Поравнявшись с цепочкой встречающих — монахов и тибетских должностных лиц, — он указательным пальцем провел сверху вниз по бледной правой щеке и что-то сказал монаху, стоявшему ближе других. Я решил, что Далай Лама спрашивает, похудел ли он. Вне всяких сомнений, похудел. Щеки запали, глаза ввалились. Когда он проходил мимо меня, на лице его мелькнуло некое подобие улыбки. Но я видел, что ему не хватает сил как обычно поднять в приветствии руку.
Шаркая, Далай Лама прошел через маленькую часовню Калачакры, вместилище песчаной мандалы, а из нее вышел на большой помост. Четыреста расположившихся здесь старших монахов, представляющих все четыре школы тибетского буддизма, терпеливо ждали. Кроме них, на помосте находился седовласый актер Ричард Гир, единственный западный человек среди тех, кто там сидел. Двумя днями ранее было объявлено, что Далай Лама появится ненадолго на открытии Калачакры, и это будет первым его появлением с тех пор, как он заболел. Воодушевление охватило всю Бодхгайю.
Перед помостом несметные толпы журналистов и телевизионщиков всеми правдами и неправдами боролись за возможность запечатлеть больного главу Тибета. Маленький Джангзи Ринпоче вместе с полудюжиной других воплощенных лам сидел в первом ряду. Далай Лама подошел к мальчику и погладил его по голове. Когда Его Святейшество вознамерился подняться по деревянным ступенькам, ведущим к трону, несколько человек подхватили его под руки, чтобы поддержать. Один довольно коренастый монах поднялся на верхнюю ступеньку лестницы и потащил ослабевшего Далай Ламу к себе. Глава Тибета даже стоял немного неустойчиво. Сложив ладони, он торжественно поклонился громадной толпе. Во дворе собрались сотни тысяч паломников с Гималаев, с индийского субконтинента и две тысячи паломников из пятидесяти стран Запада.
Далай Лама сел, вытащил из-под одежды листок бумаги. Это было необычно. Прежде он всегда предпочитал экспромт. Я отвернулся, чтобы рассмотреть гудящую внизу толпу. Краем глаза я заметил нечто, показавшееся мне большой белой птицей, летящей над толпой монахов. Один из них, продолжая сидеть в позе лотоса, вынул из котомки кхату — белый шарф-подношение. Скомкал его и бросил в толпу. Шарф, подхваченный порывом ветра, грациозно поплыл по воздуху. Другой монах, сидевший где-то посередине, поймал шарф и бросил дальше. В мгновение ока, будто следуя невидимому сигналу, в воздух взметнулись сотни белых шарфов, как шелковые воздушные змеи, сложившись в воздухе в мерцающую и постоянно меняющуюся белую сеть над морем красного. Не имея возможности протиснуться к помосту и вручить шарфы больному главе Тибета, монахи и паломники придумали вот такой способ, по-моему даже лучший.
Далай Лама сидел на троне, ссутулившись, и поглядывал по сторонам. Он глубоко вздохнул, прочищая горло, сглотнул. У меня возникло ощущение, что но был для него очень волнующий момент, что его глубоко тронуло внимание огромного количества людей. Я навсегда запомнил эти несколько секунд. Людей собралось великое множество, но никто даже не кашлянул.
Далай Лама начал говорить по-тибетски. Его глубокий баритон не изменился, но до обычного великолепия голосу чего-то недоставало — болезнь несколько обесцветила его.
На помосте, в стороне от Далай Ламы, сидел в позе лотоса переводчик Лхакдор; перед ним стоял небольшой УКВ-передатчик.
Когда Далай Лама обратился к толпе, Лхакдор тихо заговорил в микрофон по-английски.
— Несколько последних дней я был очень болен, — переводил Лхакдор. — Но и раньше, когда я был вполне здоров, мне советовали больше отдыхать и не работать так много. Я не обращал внимания. А значит, был легкомысленным и немного упрямым.
Далай Лама рассказал собравшимся о своем паломничестве на Орлиную гору и об утомительном подъеме на вершину. Он рассказал об ужасной боли, которую почувствовал во время поездки в Патну.
— Думаю, теперь я здоров, но я все еще чувствую себя очень усталым, — продолжал он. — Не думаю, что буду в состоянии провести подготовительное учение. — В наушниках я явственно услышал всхлипы. Посмотрел на Лхакдора — он склонил голову, но я заметил, что лицо его покраснело. — Что касается самого посвящения Калачакры... Допустимо несколько сократить его. Но и в этом случае подготовка займет по меньшей мере пять или шесть часов ежедневно — даже если я делаю это очень быстро. Не думаю, что при моем нынешнем состоянии здоровья это возможно. — Еще несколько всхлипов. Лхакдор прервался, чтобы откашляться. — Если я все-таки заставлю себя сделать эти приготовления, это будет упрямством. Поэтому, ради сохранения своего здоровья, ради возможности подольше работать для блага других, я решил отложить Калачакру до следующего года.
Многие из высших лам и настоятелей монастырей, сидевших на помосте, не скрывали слез.
— Тем из вас, кто прибыл издалека, не следует огорчаться, что вы не получите посвящения Калачакры, — переводил Лхакдор. — Вы прибыли в это святое место с решимостью и правильным намерением. Вы создавали заслуги каждым шагом, который сделали, каждым действием, которое совершили. Главный источник благословения — не я. Не Далай Лама. Это — святое изображение Будды и священная земля, которую посетили столь многие из величайших духовных учителей. Так что не думайте, что вы прибыли сюда напрасно. Обычно вы не можете увидеть мандолу до окончания посвящения. Однако, поскольку я не способен дать его, это правило отменяется. Ведь вы прибыли в это святое место с религиозным рвением, так что, думаю, вам будет полезно увидеть мандолу.
Далай Лама помолчал.
— Именно сейчас, как это ни странно, мое состояние, кажется, улучшается, по мере того как я говорю с вами. Если мне не станет хуже, я попытаюсь дать несколько учений в течение двух дней. А на пятнадцатый день этого тибетского месяца приму участие в последних ритуалах Калачакры — пожеланиях долгой жизни.
В Бодхгайю прибывали все новые группы тибетцев. Ночью храм Махабодхи, казалось, был охвачен огнем. Его бесчисленные ступы и башни с замысловатой каменной резьбой осветились полумиллионом свечей-подношений, зажженных ради скорейшего выздоровления Далай Ламы. Десятки тысяч паломников двигались по часовой стрелке в ритуале обхода. Издали округлый храмовый комплекс напоминал гигантскую космическую станцию, залитую светом чужого мира.
На следующий день я пришел в часовню Калачакры. Монахи из монастыря Далай Ламы пели молитвы. Другие создавали цветную и очень сложную песчаную мандалу, добавляя буквально по песчинке. Вдруг я заметил, что они взволнованно между собой перешептываются. В работу вкралась ошибка: незначительное божество оказалось вписанным не на свое место. Убедившись, что никто не смотрит, монах украдкой всосал в металлическую трубку неверно уложенные песчинки. Мне уже приходилось видеть песчаные мандалы, но я впервые видел ошибку. Казалось, без Далай Ламы всех охватило смятение.
Я заметил маленький микрофон, прикрепленный к раме над окном, — провод от него вился через отверстие наружу. Один из монахов объяснил мне, что провод прикреплен к УКВ-передатчику, от него работает громкоговоритель, установленный в спальне Далай Ламы — хоть Далай Лама и болеет, он все равно хочет внести свою лепту. Не имея возможности участвовать лично, он пожелал присутствовать хотя бы мысленно. Настроиться на молитвы монахов и добавить свои. Эта коллективная энергия, хвалебная песнь всеобщему миру будет выпущена в мир, когда мандалу ритуально разрушат, а песок, из которого ее создали, высыплют в воду. А Далай Лама, оставаясь в постели, будет мысленно следовать за скрупулезными приготовлениями. Представив, как он лежит там, продолжая, насколько это возможно, участвовать в молитвах и песнопениях хотя бы и издалека, я в который раз был тронут его человечностью.