Материнская любовь

Материнская любовь

«Почитай отца твоего и мать, это первая заповедь с обетованием...»

(Еф.6:2).

Один за другим к остановке подходят троллейбусы. Люди толпятся на тротуаре, то и дело нарушая его границы и шумными толпами высыпая на проезжую часть. Всякий раз, когда подходит транспорт, толпа гудит и волнуется. Она опрометью бросается к троллейбусу и в нетерпении замирает у самых его дверей. Кому повезет занять сидячие места? Этот сокровенный вопрос более всего занимает людей и толкает их на отчаянные поступки. Вот двери открываются — и живая волна устремляется в салон. Здесь нет места слабому. Выживает сильнейший.

Немолодой мужичок с седыми висками отчаянно пробивает себе путь к ближайшему сиденью толстой кожаной сумкой. Он пенсионер и давно заслужил себе сидячее место, когда еще при Советах давал в шахте 300 процентов плана. Гневное выражение его давно не бритого лица предупреждает об опасности всякого, кто осмелится встать у него на пути.

Отчаянно разукрашенная девушка пробилась к вожделенным местам и оккупировала сразу два: для себя и своей лучшей подруги. Для них каждое утро начинается с конечной остановки. Впереди трудный студенческий день — нужно экономить силы и нервы.

Подвижная, как малек, рыжая бабушка громко ругается, когда кто-то больно наступает ей на опухшие ноги...

Кто-то дышит кому-то в лицо перегаром...

Густой, навязчивый запах чьих-то духов наполняет душную атмосферу салона...

Кашель...

Смех...

Вот уже нет сидячих мест, и толпа снаружи заметно поредела. Водитель скоро займет свое место, и троллейбус двинется по бесконечному проспекту от остановки к остановке...

Типичная картина типичного города. Вседействие повторяется с завидным постоянством. Меняются только лица и номера подходящих к тротуару троллейбусов.

Однажды и меня угораздило оказаться ранним утром на конечной остановке. Все происходило по заданному сценарию. Подъезжал транспорт, его наполняли люди. Отъезжал один, приближался другой.

Как обычно, я ждал одиннадцатый номер. Мне предстояло получасовое путешествие по одной из центральных улиц Донецка.

Толпа сгущалась. Кто-то начинал терять терпение и громко спрашивал: «Одиннадцатый давно был?» Ему, конечно же, никто не отвечал. Время шло, и с каждой минутой все больше казалось, что наши ожидания вот-вот должны увенчаться успехом. И они действительно оправдались. Очень скоро к тротуару неторопливо подкатил двойной троллейбус. Двери с грохотом раскрылись, и толпа с шумом ринулась в узкие проходы.

В такие напряженные моменты я предпочитаю находиться в стороне от передовой. Шумные баталии за сидячее место просто претят моему христианскому мировоззрению. Мне всегда кажется, что те, кто врываются в транспорт в первых рядах — самые нуждающиеся слои населения, обделенные в других областях общественной жизни. Я стоял в стороне и терпеливо ожидал, когда же наконец спадет напряжение у ближайшего ко мне входа. После того, как первая неистовая волна пассажиров схлынула, настало время загружаться и местной интеллигенции. Кто-то вежливо пропустил вперед молодую даму, а старичок с потертой папкой под мышкой галантно поддерживал под руку женщину, по всей видимости, свою жену.

Когда я уже собирался проследовать в середину троллейбуса, мое внимание привлекла маленькая сгорбленная старушка. Она смиренно ожидала своей очереди, всем своим видом обнаруживая нерешительность и волнение. Она выглядела далеко необычно. С виду ей было, по меньшей мере, лет сто, а ее одежда была слишком легкой для осенней сырой погоды. Трясущимися пальцами она судорожно сжимала корявую палочку и с каким-то ужасом взирала на открытую пасть дверного проема. Кто-то, наверное, Сам Господь, удержал меня за руку и не дал войти в порядке очереди. Я понял, что эта старенькая бабушка нуждается в моей помощи. Думаю, что любой поступил бы так на моем месте.

Людей на тротуаре становилось все меньше и меньше. Скоро из тех, кто желал ехать этим рейсом, осталось только нас двое. Первая бабушкина попытка войти внутрь не увенчалась успехом. Оказалось, что она просто не в состоянии поднять ногу до первой ступеньки. Она несколько раз упрямо повторила свою попытку, прежде чем позволила мне внести ее в салон. Старушка цепко ухватилась за поручень, двери закрылись, и троллейбус медленно покатил по широкому проспекту.

— Ну, бабуля, в таком-то возрасте вас уже должен сын на машине возить, — сказал я ей, когда она посмотрела на меня благодарным взглядом.

— Долго ли ехать до «Дружбы»? — поинтересовалась она.

— Мне дальше, я вам покажу.

— Вот спасибо, сынок, не знаю, как тебя и благодарить.

-—Да не за что меня благодарить. А что вы в городе одна? Внучат разве нет?

— Ой, сынок, внучата мои уже взрослые, в школу ходят: Ванечка — в шестой класс, а Юра — в десятый. Где им за мной смотреть, я уже старая, со мной неинтересно. Они у меня очень послушные мальчики,— старушка с гордым видом пожевала свои морщинистые губы и продолжила: — Леночка, дочка моя, их вот как держит, — и она показала сжатый сухонький кулачок. — Это потому, что семья у нас интеллигентная. Дочка моя, между прочим, два института закончила, теперь в Академии работает. Зять тоже главный инженер на фирме какой-то.

— Так где же он сейчас, зять-то ваш?

— А на работе он. Он очень занятой человек. Уезжает очень рано, а возвращается поздно. Иногда они с Леночкой даже ругаются из-за этого. Но вообще-то они живут дружно. По утрам перед работой вместе кофий пьют...

На остановке троллейбус сильно качнуло, так что я был вынужден ловить бабушку.

— Мы еще не проехали «Дружбу» ? — поинтересовалась она, когда вновь почувствовала почву под ногами.

— Да нет же, не беспокойтесь, я скажу вам заранее. Еще три или четыре остановки. А что там, в «Дружбе», интересного для человека вашего возраста? Обычно спорткомплексы посещают люди помоложе.

— Соседка мне сказала, что где-то неподалеку есть дом престарелых.

— Хотите кого-то навестить?

— Нет, я туда жить еду.

— Как?! Вам что, жить негде?

— А как же ваши дочка, зять, внучата?

— У меня была раньше квартира. Дочка все просила, чтобы я переписала ее на них. А то, говорит, помрешь, а старший брат — забулдыга, приедет, отсудит половину наследства и пропьет потом, а мне детей поднимать. Мне соседка говорила не слушать ее, напиши, говорит, завещание и все. А я старая, ума уже нет. Думаю, сделаю дочке подарок на день рождения, порадую. Ну, и сделала... — в глазах старушки заблестели слезы. Она вытащила из кармана старой кофточки мятый чистенький платок и зажала его в кулачке. — Я давно уже заметила, что в тягость им... Недавно я разбила их любимую вазу. Зять узнал об этом, убирайся, говорит, чтоб я тебя больше здесь не видел.... А куда мне идти-то? Я во дворе, на лавочке, три ночи переночевала, думаю, скорее помру... Соседка моя мне все еду выносила. Плачет, говорит, куда я тебя возьму, неровен час — саму из дома выгонят. А я и не просилась к ней. Она-то мне и сказала, что где-то возле «Дружбы» есть дом престарелых... Я даже рада, что все так получилось. Много ли мне надо? По мне уж давно земля-матушка плачет, чужой век уже живу, хватит. Это вам, молодым, надо дорогу в жизнь прокладывать.

Такой серьезный оборот нашего общения совершенно выбил меня из колеи, и я чуть не прозевал нужную остановку. Только в последний момент, когда троллейбус уже остановился, вспомнил об этом, и мне пришлось спешно выносить бабулю из транспорта. Я попрощался с ней и Запрыгнул на ступеньку. Дверь за мной захлопнулась, и за окном, сменяя друг друга, поплыли новые картины.

Я смотрел вслед удалявшейся старушке, и меня душили слезы. Необычайная гамма чувств разрывала мое сердце. В тот момент я действительно ненавидел детей этой матери. Никогда не ожидал я, что в моем сердце, сердце христианина, может пылать такое яростное чувство. Но в то же время я до глубины души был поражен величием материнской любви.