5. Различие, подлежащее пересмотру

5. Различие, подлежащее пересмотру

В современном политико-религиозном словаре нет более ходового различия, чем различие между «положением» и «гипотезой». Часто за этими словами скрываются довольно смутные идеи, в которых два вышеупомянутых заблуждения просто противопоставлены друг другу, как если бы одно могло заменить или дополнить другое.

Утверждая то или иное «положение», открывают широкие возможности для самой строгой однозначности, тогда как в «гипотезе» берет верх полная неоднозначность. Положение тем более величественно, чем сильнее тайное знание о его неэффективности и тайное желание оставить его на уровне теории, стремиться избавить его от испытания жизнью. Гипотеза тем более лишена всех возможностей оппортунизма и либерализма, чем более новое состояние мира, о котором имеется лишь эмпирическое знание, кажется удаленным от вневременного, смешанного с прошлым как прошлое. Под далекими от земных проблем звездными небесами деятельность остается, таким образом, включенной в собственно практический порядок, почти без каких бы то ни было принципов.

Этому малопонятному определению положения и гипотезы надо, нам кажется, противопоставить концепцию, в которой четко выделить не «положение», выработанное в мире, отделенном от существования, а то, что мы назвали конкретным историческим или практическим идеалом, образ, воплощающий данный исторический момент и в присущей ему форме, в котором можно будет различить тогда надисторические истины, не «гипотезу», обреченную на оппортунизм, а действительные условия воплощения этого практического идеала. Это — идеал, поддающийся воплощению с большими или меньшими трудностями, может быть даже с крайними трудностями,[33] но существует естественное различие между крайними трудностями и тем, что невозможно. Действительно, идеал будет встречать препятствия, он будет осуществляться более или менее болезненно, достигнутый результат может оказаться незначительным, дайте, если угодно, никаким; существенно то, что этой цели можно хотеть и, всецело, полностью отдаваться ее достижению, вкладывая в ее осуществление всю человеческую энергию и всей силой воли устремляясь к ней.

Здесь перед христианским разумом встают два вопроса. Первый был, в иных выражениях, только что сформулирован: каким должен быть для христианина, в том времени, в которое мы входим, этот конкретный исторический идеал, этот динамический образ будущего? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо сотрудничество философа с человеком действия. Заметим, что политика, экономика, социология отвечают полностью своим задачам только тогда, когда они опускаются до самой «практической практики» и определяют, что нужно делать в настоящее время для земного здоровья людей; в плане действия это означает, для тех, кто претендует руководить другими, что им необходимо быть и чувствовать себя готовыми осуществлять (предположим, что обстоятельства это позволяют) непосредственную власть. Перед Октябрьским государственным переворотом Ленин заявил на Съезде советов (и Троцкий отметил, что это казалось тогда вызовом в хорошем смысле слова): «Неправда, что нет такой партии, которая согласилась бы в данный момент взять власть. Есть такая партия, которая готова это сделать: это наша партия»[34].[LXXIX] Вывод, который следует сделать, исходя из природы употребляемых средств, таков: людям действия подобает быть готовыми к действию, будь они марксистами или католиками. Иначе получается, что они боятся победить; но тогда зачем возглавлять массы людей и требовать от них участия в борьбе?

Второй вопрос касается того, что можно предвидеть относительно действительного воплощения этого конкретного исторического идеала. Разумеется, вряд ли стоит заниматься здесь вопросом о двойственном характере того или иного аспекта или того или иного требования, которые являются нам сейчас в идеале нового христианства. По линии светского как главного (второстепенного) агента или как (подчиненной) цели осуществление христианского идеала связано с гораздо большими трудностями, чем по линии светского как инструмента или средства духовного, потому что здесь обыкновенно доминируют бедные средства, а там — грубые средства. Возможно, однако, что при современном состоянии мира и в том плане, который мы определили как «мирской», люди, решившие изменить светский порядок в соответствии с христианским духом и с помощью средств, достойных этого духа, увидели бы перед собой более широкие возможности, которых обычно не замечают. И вместе с тем кажется, что Бог слишком мало стремится к светским успехам Его друзей и что, может быть, сегодня Он соблаговолит явить нашим взорам лишь прекрасное истечение осязаемого величия. Во всяком случае, верно то, что действия людей, выступающих от имени христиан, нуждаются в основательном очищении, им надо заново учиться не рассчитывать на то, что кажется гуманистически значимым, и не довольствоваться лишь внешними приметами; их действия никогда не дадут полезного результата, если они не будут преследовать истину и руководствоваться только любовью, достаточной для того, чтобы действовать без надежды на успех.

Что касается светского, рассматриваемого в узком плане как средство, как светские инструменты духовного, то можно верить, что они до некоторой степени одухотворятся сами собой и что соответственно этому особенным образом возрастет их эффективность, эффективность огненных звезд, бороздящих земные просторы. В этом отношении нам кажутся особо значимыми слова Папы по поводу Латеранского договора:[LXXX] «В целом нам кажется, — писал он, — что мы видим вещи такими, как они воплотились в личности святого Франциска; для тела было правильно обрести свою единую душу (…) Высший Понтифик, совершенно точно, имеет в материальной сфере лишь то, что ему необходимо для осуществления духовной власти, вручаемой людям во имя пользы других людей (…) Нам приятно видеть область материального, сведенную к таким узким пределам, что можно сказать, и это следует рассматривать также как одухотворение огромным, высшим и поистине божественным духом, что наша участь в том, чтобы поддерживать и служить». Именно здесь присутствует как бы символ для всего этого порядка светского мира, как бы инструмент духовного, о котором мы говорим. И именно в этом порядке возможен безусловный оптимизм.

Даже если бы через мирские христианские усилия не удалось обновить видимую структуру мира, на христианство легла бы другая светская задача, тесно связанная со священным, которая выступает впереди первой, потому что она ближе к царству собственно духовного: влить в мир изнутри и как бы в тайне некую силу. Естественно, следует предположить также, что эта христианская сила не обойдется без крови.