ГЛАВА III. Очерк жизни св. Григория Чудотворца.

ГЛАВА III.

Очерк жизни св. Григория Чудотворца.

Св. Григорий имел и другое имя — Феодор. Евсевий, сообщая о том, что к Оригену в Кесарию Палестинскую стекалось много учеников не только из местных жителей, но и отовсюду, говорит, что из них он знает, как наиболее выдающихся, Феодора, который тожествен с знаменитым среди: современных Евсевию епископов Григорием (?? ????????? ??????? ??????? ????????, ?? ?? ????? ????? ? ???’ ???? ????????? ????????? ?????????), И брата его Афинодора [214]. Блаж. Иероним именует его Феодором, который впоследствии назван был Григорием (Theodorus qui postea Gregorius appellatus est [215]. Св. Григорий Нисский ничего не знает об имени Феодора. Из слов Евсевия можно сделать то заключение, что св. Григорий, когда был епископом, назывался только этим последним именем и с этим только именем известен был и другим. Но оно принято было им раньше посвящения во епископа, так как Ориген в письме к нему за несколько лет до поставления его во епископа уже называет его Григорием. Если же он пришел к Оригену с именем Феодора (как говорит Евсевий), а ушел от него с именем Григория, как должно заключать из письма Оригена, то перемена имени, очевидно, падает на время пребывания его в Кесарии Палестинской у Оригена и должна быть связана с важным событием в его жизни, можно думать, — с крещением. Если даже допустить, что он имел два имени — ???????? ? ??? ????????? [216], причем сначала преимущественно употреблялось первое имя, то несомненно, что со времени пребывания в Кесарии он стал называться исключительно Григорием.

Св. Григорий происходил из знатной и богатой семьи, — указание на это можно находить в благодарственной речи самого св. Григория (§ 56), где он говорит о желании матери дать ему такое образование, какое получали дети благородного происхождения; [217] а Григорий Нисский в похвальном слове прямо говорит: «я не упомяну в своем слове и о родителях его — виновниках его плотского рождения; не буду говорить об их богатстве, чести и мирской знатности“ [218]. Нет прямых данных для суждения о том, к какой национальности принадлежали родители св. Григория; но по всей семейной обстановке, как она улавливается из благодарственной речи св. Григория, из характера его образования и планов относительно жизненной карьеры, из языка его произведений, особенно благодарственной речи, можно заключать, что они принадлежали к потомкам греческих поселенцев в Неокесарии, быть может и вошедших в родственные связи с местною знатью, как это тогда часто бывало. „Нравы в отеческом доме (св. Григория) уклонялись от истины“, и св. Григорий находился под всецелым влиянием отца, почитателя демонов (§ 48: ??? ????? ????????????). Таким образом, первоначальное воспитание св. Григория было чисто языческое, и языческое направление было настолько определенным, что ни у самого Григория, еще неразумного дитяти, ни у кого другого не было мысли и надежды на то, чтобы могла произойти какая-нибудь перемена в его религиозной жизни (§ 48).

О своем начальном образовании св. Григорий не сообщает никаких сведений; из этого можно заключать, что оно проходило обычным для детей его круга образом. Может быть, начало обучения положено было его отцом; а затем приблизительно с семилетнего возраста он поступил в школу грамматиста, где обучался чтению, письму и счету в объеме и по методам, какие установлены были тогда для школ этого низшего типа; приблизительно в двенадцать лет он перешел в школу грамматика, в которой усвоил основные познания по общеобразовательным наукам [219].

В возрасте 14 лет св. Григорий лишился отца, который до конца жизни оставался язычником. Но с этим печальным событием в памяти Григория сохранилось воспоминание о каком-то чрезвычайном обстоятельстве, которое имело особенно важное значение в его внутренней жизни: „потом, — пишет он, — потеря отца и сиротство, которое может быть для меня было началом истинного познания, и тогда в первый раз я обратился к истинному и спасительному слову“(§§ 49–50). Св. Григорий не мог впоследствии точно уяснить, как это произошло, добровольно, или по какому-нибудь принуждению. Но размышляя об этом позднее, он усматривал признак священного и дивного промышления о нем именно в том, что это случилось тогда, когда ему исполнилось четырнадцать лет. По господствовавшему тогда взгляду в четырнадцать лет в человеке достигает ясного выражения всеобщий разум — ????? или ??????????, почему с этого времени предписывалось начинать изучение философии. И св. Григорий подчеркивает такое „стечение обстоятельств“, что начало обращения его на путь познания истины совпало с этою естественною умственною зрелостью: с одной стороны, все что предшествовало этому возрасту, насколько оно представляло собою заблуждение, должно быть отнесено к его незрелости и неразумию, — кроме того, до этого времени и напрасно было бы вверять священное слово душе, не владеющей разумом; с другой стороны, когда душа сделалась способною к разумной деятельности, она не была лишена, если даже еще и не самого божественного разума, то, по крайней мере, сообразного с ним страха, и таким образом человеческий и божественный разум начали в нем господствовать одновременно, один — помогая свойственною ему неизъяснимою силою, а другой — воспринимая эту помощь (§§ 50–58). С того времени божественный свет стал просвещать его разум и постепенно возрастал в его душе, пока он не пришел к совершенному познанию истины, под руководством своего Ангела, с детства руководившего, воспитывавшего и опекавшего его, и общего всех Спасителя, великого Совета Ангела, направлявшего его не теми путями, какие казались полезными ему самому и родственникам, но сообразно с истинной пользой души (§§ 41–44).

Нельзя видеть здесь указания на обращение Григория в христианство, — иначе он отметил бы решительный поворот в своем религиозном развитии; а между тем он указывает на происшедшее с ним, как на что-то неясное, неопределенное, что тогда не произвело решительного действия и значение чего для него самого выяснилось только при свете последующих обстоятельств его жизни, — может быть, это была встреча и беседа с кем-либо из христианских учителей, или же, скорее всего, чтение священных христианских книг. Как бы то ни было, но тогда его развитие продолжало совершаться с внешней стороны совершенно обычным образом.

После смерти отца руководство сыном всецело перешло к матери, которая хотела дать ему образование не хуже того, какое получали все дети благородного происхождения. Около этого времени Григорий закончил свое образование в школе грамматика [220] и, по желанию матери, он поступил в школу ритора, ставившей своею задачей выработать ораторов и адвокатов. Успехи Григория на этой новой ступени образования были настолько значительными, что, по уверению сведущих людей, он и сам должен был в скором времени сделаться ритором (§ 56). Однако св. Григорий и в нездоровой атмосфере тогдашней школы риторов сохранил необычную у этого класса людей чуткость к правде: он не позволял себе прославлять кого-нибудь и произносить о ком-либо похвальные речи, если это было несогласно с истиной (§ 130). Образованному человеку в это время в пределах греко–римской империи нельзя было обойтись без знания латинского языка. Кто хотел занимать государственную должность, тот должен был знать и государственный язык, и ради изучения его многие молодые люди с востока отправлялись в Рим. Римское влияние несомненно было сильно и в таком важном центре политической и культурной жизни Понта, каким была Неокесария. Естественно поэтому, что в числе наставников Григория был и учитель латинского языка; впрочем, он не ставил себе целью достигнуть в нем совершенства, а изучал его просто для того, чтобы не быть несведущим и в этом языке. Но это обстоятельство имело совершенно непредвиденные последствия для Григория. Учитель латинского языка имел некоторые познания в законоведении и стал настойчиво убеждать св. Григория заняться изучением римских законов, указывая на то, что знание законов имеет важное значение не только для риторов, выступающих в судах, но и на других служебных поприщах. Св. Григорий согласился, но больше из желания доставить удовольствие своему учителю, чем из расположения к законоведению.

Таким образом, учитель латинского языка отклонил св. Григория от обычного тогда образовательного пути, направлявшего греческих юношей из школы ритора в школу философа. Но из высказанных им св. Григорию доводов в пользу изучения римских законов ясно. что он хорошо понимал дух и требования времени: философия в это время не пользовалась уже прежним уважением вследствие переживаемого ею внутреннего глубокого упадка, а знание римских законов представляло большие преимущества в практической жизни, почему занятие римской юриспруденцией начало сильно привлекать к себе особенно знатных юношей. В это время высшая юридическая школа существовала не только в Риме, но и на востоке — в Вирите, романизированном финикийском городе. Впоследствии знаменитый антиохийский ритор Ливаний неоднократно жаловался, что более богатые слушатели его уходят от него для юридических занятий в Рим и Вирит [221].

Занятия римской юриспруденцией представляли для св. Григория большие трудности и потребовали от него несомненно значительно времени, так как приходилось изучать законы на латинском языке (§ 7). Но это изучение получило для него и чрезвычайно важное значение, хотя и не в том утилитарном смысле, какой имел в виду его учитель. Он сам обучал Григория с большим усердием, а затем стал настойчиво советовать ему для усовершенствования в латинском языке и для основательного усвоения римских законов отправиться в юридическую школу в Вирите. Св. Григорий сам сознавал, что раз он начал изучать римские законы, то этим уже в известном смысле налагались на него узы, и он должен был помышлять о Вирите (§ 57–62). Правда, для изучения римских законов можно было направиться и в Рим, как делали это многие юноши из восточных провинций и, может быть, и из Неокесарии, — такая возможность предносилась и самому св. Григорию (§ 64). Но обстоятельства сложились так, что св. Григорию с братом Афинодором явилась необходимость отправиться в страну, сопредельную с Финикией. Св. Григорий видел в этом прямое действие промышления о нем, приведшего его к Оригену. В то время как он, согласившись с доводами учителя, раздумывал, куда направиться и, по–видимому, останавливал свой выбор не на Вирите, зять Григория — муж сестры его — дельный правовед неожиданно был назначен в качестве юридического советника к императорскому наместнику Палестины в Кесарию. Он уехал один и хотел, чтобы чрез некоторое время последовала за ним и жена и взяла с собою и обоих братьев. Он прислал из Кесарии воина, который должен был сопровождать сестру и ее братьев. Для путешественников отпущены были государственные колесницы и пропускные свидетельства. Сделанные таким образом приготовления для их путешествия, безопасность сестры в пути, желание навестить ее мужа и его родственников, которые могли оказать содействие в получении юридического образования в Вирите, побудили братьев принять это предложение.

„Такова была видимая сторона дела, — говорит св. Григорий; но были причины, которые хотя и не были явными, тем не менее были самыми истинными, именно: общение с этим мужем (т. е. Оригеном), истинное научение чрез него о Слове, польза, которую я должен был получить от этого для спасения моей души, — (все это) вело меня сюда (в Кесарию Палестинскую), — хотя я был слеп и не сознавал этого, — однако это служило к моему спасению. Итак, не воин, но некий божественный спутник и добрый провожатый и страж, сохраняющий меня на протяжении всей этой жизни, как бы на долгом пути, миновавши другие места и самый Вирит, ради которого я больше всего намерен был устремиться сюда [222], привел меня в это место и здесь остановил“(§§ 70–71).

Таким образом, все складывалось так, что св. Григорий с братом прибыл в Кесарию Палестинскую. При этом они не оставляли мысли впоследствии все-таки направиться в Вирит. Однако, этого намерения им не пришлось осуществить.

Около этого времени в Кесарию Палестинскую прибыл знаменитый учитель александрийской школы Ориген, вынужденный удалиться из Александрии; пользуясь покровительством местного епископа, он скоро сделался центром кружка философски образованных мужей из христиан и язычников и таким образом продолжил дело, которому с такою любовью отдавался в Александрии. В Кесарии образовался новый центр христианского просвещения. Ориген, и раньше бывавший в Кесарии, скоро приобрел такую известность, что к нему стекались желавшие послушать его и поучиться многие не только из местных жителей, но и из других стран [223]. Эта известность Оригена привела к нему и прибывших в Кесарию братьев Григория и Афинодора. Св. Григорий впоследствии в своей благодарственной речи называл первый день знакомства с Оригеном драгоценнейшим из всех дней, когда для него впервые начало восходить истинное солнце (§ 73). Но это было позднейшее суждение св. Григория после пятилетнего пребывания в Кесарии и на основании вполне выяснившихся для него благодетельных результатов общения с Оригеном. Теперь же братья направились к Оригену, может быть, скорее из любопытства — посмотреть и послушать кесарийскую знаменитость. Первая встреча произвела на св. Григория неотразимое впечатление: „я поражен был его речью, как стрелою, и именно с первого дня, — ибо речь его представляла в некотором роде соединение приятной привлекательности, убедительности и какой-то принудительной силы“(§ 78). Ориген со своей стороны обратил внимание на новых слушателей. Нескольких бесед было достаточно, чтобы заметить дарования братьев, и Ориген решил сделать их действительными своими учениками в несомненном предведении той великой пользы, какую они могут принести на служении Церкви и христианскому просвещению. Иероним [224] сообщает, что Ориген, заметив превосходные дарования братьев, склонил их к философии, и это известие вполне согласуется с данными благодарственной речи самого Григория, который ясно дает понять, что на первых порах именно Ориген употребил все усилия, чтобы удержать братьев в Кесарии: он „прежде всего приложил всякое старание к тому, чтобы привязать нас к себе, в то время как мы, подобно зверям, рыбам или птицам, попавшим в силки или в сети, но старающимся ускользнуть или убежать, хотели удалиться от него в Вирит или в отечество“(§ 73).

Ориген прежде всего старался убедить их в пользе философии и безусловной необходимости для всякого изучать ее. Он восхвалял философию и любителей философии обширными, многочисленными и приличествующими похвалами: только философы живут жизнью, поистине свойственною разумным существам, так как они стремятся жить правильно и сначала достигают знания о самих себе а затем об истинно благом, к чему человек должен стремиться, и об истинно злом, чего должно избегать; напротив, он порицал невежественных, слепотствующих умом, не знающих даже того, что такое они сами, блуждающих как будто без разума, не знающих и не желающих узнать, в чем действительная сущность добра и зла; такие люди жаждут денег, славы, почета со стороны толпы и благосостояния тела; из искусств ценят те, которые могут доставить эти блага, а при избрании поприща деятельности предпочитают службу военную, судебную и изучение законов. Он утверждал, что для того, кто не занимается философией, невозможно и истинное богопочитание. Такие речи Ориген вел не один раз, а много дней вначале, когда братья приходили к нему; он говорил с большою настойчивостью и искусством, приводил множество оснований одно за другим, пока не достиг своей цели: „я все еще колебался и обдумывал, — говорит св. Григорий, — и решился заняться философией, еще не будучи совершенно убежден, но с другой стороны я не мог, не знаю почему, удалиться от него, а все более и более привлекался к нему его речами, как бы силою какого то высшего принуждения“. Как зачарованный, Григорий уже не в силах — был противиться (§§ 74–80).

Ho Ориген действовал на св. Григория не только силою своих доводов, но и обаянием своей личности: „он поразил меня и жалом дружбы, с которым нелегко бороться, острым и сильно действующим, жалом умелого обращения и доброго расположения, которое, как благожелательное ко мне, обнаруживалось и в самом тоне его голоса, когда он обращался ко мне и беседовал со мною“(§ 81). Ориген вместе с тем возбудил любовь и к самому учителю благочестия — спасительному Слову, „которое ко многим приходит, и всех, с кем только встречается, покоряет“(§ 82). „Подобно искре, попавшей в самую душу мою, возгорелась и воспламенилась моя любовь, как к священнейшему, достойнейшему любви самому Слову, которое в силу Своей неизреченной красоты, привлекательнее всего, так и к сему мужу, его другу и проповеднику“(§ 83).

Св. Григорий решил пренебречь всеми делами и науками, которые казались приличными для него, даже „прекрасными законами“, мысли о которых до этого времени он не оставлял, отечеством и родственниками, как в Кесарии, так и в Неокесарии: „одно было для меня дорого и любезно — философия и руководитель в ней, — этот божественный человек“(§ 84). Между Григорием и Оригеном установилась такая тесная дружба, какая была между Давидом и Ионафаном (1 Цар. XVIII, 1).

В знакомстве Григория с Оригеном, или же, может быть, в разрешении его колебаний относительно того, остаться ли ему в Кесарии, принимал какое-то участие Фирмилиан, знаменитый епископ Кесарии Каппадокийской. Указание на это находим у св. Григория Нисского, который пишет: „когда по окончании полного обучения внешней мудрости, он (св. Григорий) встретился с Фирмилианом, одним из благородных юношей каппадокийских, подобных ему по нравам, как то показал он последующею жизнью, соделавшись украшением каппадокийской церкви, то, открыв этому другу образ своих мыслей и своей жизни, как бы это было пред Самим Богом, и узнав, что и он имеет такое же желание и стремление, оставляет все занятия внешней философией и приходит вместе c ним к главному в то время руководителю в христианской философии, — то был Ориген“ [225]. Впрочем, достоверность этого свидетельства, что касается его частностей, подвергается сомнению. Основание для него заключается в следующем свидетельстве Евсевия: „был десятый год упомянутого царствования (Александра Севера), когда Ориген переселился из Александрии в Кесарию, оставив тамошнее огласительное училище Ираклу. Не много после скончался и епископ александрийской церкви Димитрий, проходивший служение целых сорок три года. Преемником его был Иракл. В то же время пользовался особенною известностью епископ Кесарии Каппадокийской — Фирмилиан“ [226]. Хотя, конечно, нет необходимости предполагать, что уже в год вступления Иракла на александрийскую кафедру Фирмилиан был епископом Кесарии Каппадокийской, однако этого свидетельства никак нельзя согласовать с повествованием Григория Нисского, что Фирмилиан был еще юношей во время знакомства с ним св. Григория и был соучеником его у Оригена: несомненно, что в царствование Александра Севера, т. е. раньше 235 г. он был уже епископом [227]. Но это не исключает факта знакомства св. Григория с Фирмилианом и возможности влияния последнего на первого. Евсевий непосредственно за приведенными словами пишет: „этот епископ (Фирмилиан) был так привязан к Оригену, что иногда для пользы церкви призывал его в свои области, а иногда и сам отправлялся к нему в Иудею и проживал у него по несколько времени для усовершенствования себя в знании предметов божественных“ [228]. В одно из таких посещений Фирмилиан мог встретиться с св. Григорием и помочь ему разрешить тягостное колебание.

Таким образом, Григорий и Афинодор остались в Кесарии и сделались учениками Оригена. Теперь началось самое обучение. Прежде всего Ориген приступил к подготовке почвы для будущего посева. Он подверг своих новых учеников самому тщательному испытанию, чтобы определить действительные познания их, очистить от заблуждений, приучить к упорядоченности и отчетливости в мышлении, обуздать неразумную стремительность; вместе с этим для учеников должна была наглядно выясниться недостаточность их собственных познаний и необходимость дальнейшего научения. Этот процесс подробно описан св. Григорием в его благодарственной речи Оригену. Св. Григорий говорит, что Ориген поступал с ними, как земледелец с землей, соленой, сожженной, каменистой и песчаной, невозделанной и бесплодной, или же с землею, которая, хотя и не совсем бесплодна и, по крайней мере, не лишена растительности, даже тучная, однако не обработана, оставлена в пренебрежении, поросла тернием и диким кустарником; или же как садовник с деревом, которое нуждается в прививке, не обрезано, не полито, запущено и задушено многими лишними ростками, которые бесцельно вырастают на нем и взаимно мешают достигать совершенства; так и Ориген овладел св. Григорием и со свойственным ему искусством осмотрел, проник не только в то, что видимо всем и усматривается на поверхности, но и глубоко вскопал и исследовал самые внутренние основания души. Он предлагал вопросы, разбирал его ответы; когда находил в нем что-нибудь пригодное и небесполезное, то останавливался на нем и начинал „вскапывать, перепахивать, поливать“, прилагал все свое искусство и заботливость и тщательно возделывал; терния и волчцы обрезывал и удалял своими обличениями и запрещениями. Когда ученик обнаруживал неуравновешенность и непокорность, он посредством сократического метода, доказательствами из его собственных уст успокаивал его и приводил в повиновение. Св. Григорий сознается, что сначала ему было тяжело и не безболезненно, потому что он не привык еще к таким приемам и не упражнялся в том, чтобы подчиняться доводам разума (§§ 98–98).

Очистив таким образом почву и подготовив св. Григория к усвоению истинно–научных знаний, Ориген начал сообщать различные части философии и прежде всего логику и диалектику; он приучал его всегда держаться поставленной цели, ни в каком случае не уклоняясь с прямого пути, заставлял не без рассуждения соглашаться с тем, что бы ни попадалось, но точно исследовать не только то, что бросается в глаза и с виду кажется истинным, не только внешнюю сторону, но главным образом внутреннюю сущность каждой вещи, самому стараться убедиться в достоинстве ее и только тогда соглашаться с внешним впечатлением и высказывать суждение относительно каждого отдельного явления. Этим он развивал в св. Григории по законам логики способность критически оценивать отдельные выражения и обороты речи (§§ 99–106). В этом отношении Оригену, по–видимому, пришлось бороться с некоторыми привычками Григория, усвоенными им в школе ритора (ср. § 107).

Рядом с этим формальным развитием шло и обогащение Григория положительными знаниями и прежде всего из области естествоведения. „Я был изумлен, — говорит св. Григорий, — величием и чудесами, а также разнообразным и премудрым устройством мира, и я дивился, хотя и без разумения, и совершенно поражен был глубоким благоговением, но, подобно неразумным животным, не умел ничего объяснить“(§ 109). Ориген исследовал и объяснял каждый предмет в отдельности до самых первоначальных элементов, потом делал обобщения как относительно отдельных предметов, так и всей их совокупности, пока своим научением и ясными доводами не вложил в его душу разумного удивления пред священным управлением вселенной и совершеннейшим устройством природы (§§ 110–112). Точная геометрия и парящая в высотах астрономия завершали эту часть учебного курса, — геометрия со своими ясными и несомненными основаниями составляла как бы опору и крепкий фундамент для всего, а астрономия возводила до высочайших областей: „чрез обе названные науки он, как бы посредством лестницы, возвышающейся до небес, делал для меня доступным небо“, — говорит св. Григорий (§§ 113–114).

Следующую. ступень обучения составляла этика на философской основе. Но Ориген не ограничивался только сообщением знания о добродетелях, а стремился, чтобы соответственно с наставлениями складывался, и характер св. Григория, весь образ его жизни. Его настойчивые и мудрые речи обнимали собою все стороны нравственного учения, выясняли психологические основы нравственной деятельности, исследовали самые душевные движения и чувства; поэтому они захватывали и увлекали слушателя. „Он управлял моими внутренними движениями… посредством исследования и наблюдения душевных движений и чувств, — так как наша душа обыкновенно скорее всего тогда и приводится в порядок из расстройства, когда последнее познается, и из состояния смятения она переходит в определенное и хорошо упорядоченное, — чтобы она как в зеркале созерцала самое себя, именно самые начала и корни зла, всю неразумную сущность, из которой проистекают наши непристойные страсти, а с другой стороны и все, что составляет наилучшую часть ее — разум, под господством которого она пребывает сама по себе невредимою и бесстрастною. Потом, точно взвесивши это в себе самой, она все то, что происходит из низшей природы, ослабляет нас распущенностью или подавляет и угнетает нас унынием, как, напр., чувственные удовольствия и похоти, или печаль и страх и весь ряд бедствий, которые следуют за этого рода состояниями, — все это она должна вытеснить и устранить, восставая против них при самом возникновении и первом возрастании их, и не допускать даже малейшего увеличения их, но уничтожать и заставлять бесследно исчезать. A что, напротив, проистекает из лучшей части и благо для вас, то она должна воспитывать и поддерживать, заботливо ухаживая за ним в самом начале и охраняя пока оно не достигнет совершенного развития. Ибо таким способом [по его мнению] душа может со временем усвоить божественные добродетели, именно благоразумие, умеренность, справедливость и мужество (§§ 115–122). Но эти уроки Оригена имели тем больше влияния, что они сопровождались соответственными действиями самого учителя: он не столько излагал в своих речах учение о добродетели, сколько призывал к делам, и призывал скорее своими делами, чем тем, что говорил: своим собственным образом жизни он убеждал и выслушивать его речь о правилах жизни и внимательно следовать ей. „Он принуждал меня, — пишет св. Григорий, — если можно так сказать, поступать справедливо посредством деятельности своей души, присоединиться к которой он убеждал меня, отклоняя меня от многопопечительности, какой требует повседневная жизнь и беспокойство общественного служения, напротив, побуждая тщательно исследовать самого себя и делать то, что является поистине собственным делом“(§ 138). Св. Григорий усиленно подчеркивает, что его учитель не был похож на других философов, объявлявших себя учителями, которые не шли дальше простых речей. Это изучение этической философии давало Оригену возможность знакомить своего ученика с этическими воззрениями философов, а также и со всем их нравственным обликом. Св. Григорий основательно усвоил уроки учителя. Он говорит, что Ориген был первый и единственный, который склонил его заняться изучением и эллинской философии, убедивши своим собственным образом жизни и слушать его речи о правилах, и внимательно следовать им (§ 133); но в то же время он наглядно уразумел и все различие между философией Оригена и учением других современных философов, относительно которых он, судя совершенно беспристрастно, может сказать, что в течение всей остальной своей жизни он не хотел бы и приблизиться к ним (§ 128). Таким образом, Ориген, по собственному признанию св. Григория, сделал его любителем добродетелей, любящим их самою пылкою любовью; своею собственною добродетелью он внушил ему любовь к красоте справедливости, истинно золотое лицо которой он показал ему, любовь к благоразумию, любовь к истинной мудрости, любовь к богоподобной умеренности, которая есть уравновешенность и мир души для всех стяжавших ее, и любовь к достойнейшему удивления мужеству, любовь к терпению и прежде всего любовь к благочестию, которое справедливо называют матерью всех добродетелей, так как оно — начало и конец всех добродетелей. Здесь уже ясно все нравственное учение проникалось светом христианской истины, поскольку учеником уже теперь усвоено было, что он должен сделаться другом и защитником славы Божией, и· что заботиться о добродетелях необходимо для того, чтобы приближаться к Богу не в состоянии недостоинства и нечистоты, а со всякою добродетелью и мудростью, и он с полным убеждением устанавливает, что цель всего не иная, как та, чтобы, чистым умом уподобившись Богу, приблизиться к Нему и пребывать в Нем (§ 149; ср. §§ 115–149).

Все это приковывало св. Григория к христианскому философу, тогда как другие философы его времени отталкивали от себя. Ясно, что это была сила личности, которая налагала на учение и жизнь печать величайшей истинности и самой строгой нравственной серьезности, — идеальный образ педагога, который, возвышаясь над софистической показностью и честолюбивой школьной перебранкой, умел высвободить в себе и в своем ученике все силы духовной и нравственной жизни и направить на великую цель — на обладание всем богатством личной внутренней жизни, которая почерпает наилучшие силы из идеального мира и из общения с Богом [229].

Дальнейшую ступень составляло богословие, знание причины всего. Эту исключительно важную область Ориген преподавал Григорию с особым старанием, усердием и и внимательною заботливостью. С целью подготовить ученика к восприятию чистого света христианской истины Ориген требовал, чтобы он занялся изучением рассматривавших этот вопрос произведений древних философов и поэтов, не исключая и не отвергая ничего, кроме произведений философов, отрицавших бытие Бога и Промысл, — последнее вытекало из желания Оригена охранить душу ученика от осквернения речами, противными почитанию Бога. Знакомство с разными системами и воззрениями, с одной стороны, не позволяло изучающему остановиться на одном учении и увлечься им, как единственно истинным; с другой стороны, взаимная борьба учений и противоречия философов и их разделения должны были наглядно показать неустойчивость их в самом важнейшем и в самом необходимом из всего — в богопознании и благочестии. Ho, чтобы Григорий не запутался в лабиринте учений, не заблудился в этом обширном, высоком и густом лесу и не увяз в топком болоте, но выбрал и усвоил из эллинского и варварского учения только действительно лучшее, Ориген сам руководил этим чтением и изучением: „он сам шел вместе со мною впереди меня и вел меня за руку как бы во время путешествия, на тот случай, если встретится на пути что-либо неровное, потайное или коварное;.. он сам собирал все, что у каждого философа было полезного и истинного, и предлагал мне, а что было ложно, выделял, как иное, так и в особенности то, что по отношению к благочестию было собственным делом людей“(§§ 150–173).

Таким образом, св. Григорий, „изучив прилежно внешнюю философию, тем самым, что для многих служит опорою язычества, был приведен к уразумению христианства и, оставив ложную религию отцов, взыскал истины сущего, из самых трудов внешней философии познав несостоятельность языческого учения; ибо, заметив, что философия как эллинская, так равно и варварская в учении о Боге разделяется на различные мнения, и что представители этих мнений между собою не сходятся, а каждый усиливается, при помощи изысканных доказательств дать перевес своему мнению, — он их, как в междоусобной войне взаимно друг друга ниспровергающих, оставил… Как о Моисее Писание говорит, что он научен был всей мудрости египетской (Деян. VІІ, 22), так и этот великий муж, прошедши все учение эллинов и опытом познавши слабость и несостоятельность их положений, делается учеником Евангелия“ [230].

Что касается благочестия, то Ориген советовал Григорию не внимать никакому человеческому учению, даже учению общепризнанного мудреца; но внимать единому только Богу и его пророкам. Таким образом, Ориген от изучения языческих философов незаметно привел своего ученика к изучению источника христианского учения — к Свящ. Писанию. И здесь Ориген сам руководил занятиями, истолковывая пророческие вещания и изъясняя то, что было темным и загадочным. Эта завершительная часть курса — экзегетика Оригена произвела на св. Григория особенно сильное впечатление: восхищенный ученик утверждает, что Ориген один навык воспринимать в свою душу чистое и светлое содержание божественных изречений и научать других, потому что Первовиновник всех этих изречений, Который вещал боголюбезным пророкам и внушал все пророчества и таинственные и божественные речи, почтил его, как друга, и поставил истолкователем их; он говорил не иначе, как в общении с божественным Духом; он получил с неба превосходнейший жребий быть истолкователем божественных словес людям, воспринимать божественное как бы из уст Божиих и изъяснять людям, как доступно для человеческого слуха (§§ 174–181).

Этим и закончился курс учения св. Григория у Оригена. Сам св. Григорий с большим увлечением и, может быть, с весьма понятным в его положении невольным преувеличением так представляет достигнутые им результаты: „для меня, — говорит он, — не было ничего запретного, ибо не было ничего сокровенного и недоступного: но я имел возможность получить знание о всяком учении, и варварском и эллинском… и божеском и человеческом [и именно так, что] с полною свободою мог делать все предметом моего изучения и исследования и насыщаться и наслаждаться всеми душевными благами (§ 182).

По свидетельству Григория Нисского [231], многие просили и удерживали св. Григория в чужой земле и убеждали остаться у них, но он предпочел всему землю, его родившую, и возвратился в свое отечество, принося с собою богатство многоразличной мудрости знания, которое, подобно купцу, нажил чрез обращение со всеми получившими известность во внешних науках мужами. Может быть его звала мать, которая была еще в живых, — по крайней мере, св. Григорий, упомянувший в своей речи о смерти отца, ничего не говорит о смерти матери, а блаженный Иероним прямо заявляет, что Ориген, по истечении пяти лет обучения, отослал Григория и Афинодора к матери [232].

Св. Григорий с братом Афинодором возвратились прямо на родину, минуя некогда привлекавший их к себе Вирит. Пред разлукой с Оригеном в торжественном и многолюдном собрании, может быть, специально созванном, в присутствии самого Оригена и его друзей и учеников [233], св. Григорий произнес свою знаменитую благодарственную речь. Из нее ясно, как тяжело было св. Григорию расставаться с учителем, который стал для него, по его словам (§ 189), истинным отцом и личность которого производила на него столь неотразимое и обаятельное впечатление, уходить из той обстановки и атмосферы безраздельной сосредоточенности на высших духовных интересах, в которой он чувствовал себя, как в раю наслаждения, — и из него он теперь как бы изгоняется. Ему предстоит теперь гражданская деятельность, и он с тревогою и смущением помышляет о соединенных с нею площадях, судах, толпах и т. д. (§§ 184–207). Кроме того, ему тяжело было расставаться и с своими кесарийскими родственниками, с которыми он сжился и в которых имел, как это он узнал только позднее, людей, очень близких его душе (§ 189).

К какому времени относится это пребывание Григория у Оригена? Когда он прибыл в Кесарию и когда оставил ее, произнесши пред разлукой свою благодарственную речь? Хронологическое определение здесь наталкивается на трудно разрешимые недоумения. Чтобы обнять все исторические известия о жизни св. Григория до посвящения его во епископа Неокесарии, которые привлекаются для разрешения поставленных вопросов, необходимо еще указать, что сохранилось послание Оригена к Григорию, написанное бесспорно до его епископства, но без определенного указания на время и место написания, а также местопребывание в это время Оригена и самого св. Григория. В этом послании Ориген высказывает убеждение, что Григорий, при своих хороших дарованиях и необходимых упражнениях, может сделаться выдающимся римским юристом и знаменитым эллинским философом; но Ориген выражает желание, чтобы он принес свои богатые силы на служение христианству, усвоивши из эллинской философии только те части, которые содержат общие, подготовительные для христианства знания, а из геометрии и астрономии то, что полезно для объяснения Св. Писания, чтобы философия выполнила по отношению к христианству то служение, какое, по мнению философов, геометрия, музыка, грамматика, риторика и астрономия осуществляют в качестве вспомогательных наук для философии. На это, как думает Ориген, может быть, указывает повествование книги Исход, что сыны Израилевы выпросили в Египте у своих соседей золотые и серебряные сосуды и одежды, чтобы из них приготовить потребное для служения Богу; причем из благороднейшего золота были сделаны ковчег завета с крышкой, херувимы, очищение и золотой сосуд для манны; из второго сорта золота — золотой светильник с лампадами на нем, золотой стол предложения, золотой алтарь кадильный; из третьего и четвертого сорта — священные сосуды, из египетского серебра — иное, из египетских одежд — внутренние и внешние завесы и покрывала. Таким образом, сыны Израилевы взятое из Египта, чему Египтяне не дали надлежащего применения, употребили для богопочитания.

Однако Св. Писание сообщает, как, наоборот, нисхождение из земли Израильской в землю Египетскую послужило во зло, указывая этим на то, что для некоторых служит во зло проживание с Египтянами, т. е. с науками мира сего, после того, как они воспитаны были в законе Божием и в израильском служении Ему. Это доказывает пример Адера Идумеяяина, который, пока жил в земле Израильской и не вкушал египетского хлеба, не устраивал идолов, но когда бежал от мудрого Соломона в Египет, то чрез брак сделался близким родственником фараона и родил сына, который воспитывался с сыновьями фараоновыми [234].

Возвратившись оттуда, он привел народ к поклонению золотому тельцу. На основании опыта Ориген говорит, что мало таких, которые дары Египтян употребили на служение Богу, и, напротив, многочисленны братья Адера, которые вызвали к жизни ереси и поставили золотых тельцов в Вефиле, т. е. в доме Божием. Слово Божие разумеет именно тех, которые свои измышления вложили в Священные Писания, образно называемые „Вефилем“. На самой крайней границе земли — в Дане, по соседству с языческими пределами, был поставлен второй телец, и это указывает, на близкое родство измышлений братьев Адера с язычеством. В заключении письма Ориген настойчиво убеждает Григория заниматься чтением Св. Писания и изучать его со вниманием, чтобы не сказать о нем чего-либо слишком поспешно, изучать с богоугодным настроением, право и с твердой верой искать сокрытую от многих мысль и с постоянной молитвой о даровании понимания божественных писаний. Ориген пишет эти наставления вследствие отеческой любви к нему. — Как применяется содержание этого письма для разрешения поставленных вопросов, мы сейчас увидим, а теперь обратимся пока к рассмотрению других, более определенных известий.

Евсевий в „Церковной Истории“(VI, 30) пишет, что Феодор (Григорий) и Афинодор целых пять лет пробыли с Оригеном (????? ?? ???? ?????? ???? ????????????). Известие о прибытии братьев в Кесарию Палестинскую помещено Евсевием после сообщения о гонении на христиан в царствование Максимина и о вступлении, после него, на царство Гордиана (VI, 28 и 29, 1). Из этого необходимо заключать, что если не все время пребывания св. Григория и Афинодора в Кесарии, то, по крайней мере, некоторая часть его и во всяком случае окончание его должно падать на время царствования Гордиана, которое продолжалось от 238 до 244 г. Здесь, конечно, нет точного указания на время удаления братьев из Кесарии, но не дано и безусловной необходимости полагать его непременно в 238 г., — больше оснований отодвигать его от начала царствования Гордиана. Далее Евсевий определенно говорит, что Григорий и Афинодор целых пять лет пробыли с Оригеном. Согласно с этим свидетельствует и Иероним: quinquennio itaque eruditi abeo remittuntur ad matrem [235]. Казалось бы, таким образом, что по крайней мере, продолжительность пребывания св. Григория в Кесарии Палестинской удостоверяется вполне определенно. Однако точность этого указания Евсевия и (зависящего от него) Иеронима (и Свиды) оспаривается [236]. Указывают на слова самого Григория в прощальной речи, § 1, где он говорит. „вот прошло уже восемь лет (??? ???????? ??? ?????? ????? ???) с тех пор, как ни мне самому совершенно не приходилось произносить что-либо, или писать какую-нибудь большую или малую речь, ни слышать другого, кто бы частным образом писал или произносил, или же публично держал похвальные и защитительные речи (§ 3).

Эти восемь лет, в которые Григорий не имел дела с риторикой, относят ко времени пребывания его в Кесарии при чем лишние, по сравнению с Евсевием, три года полагают на время гонения при Максимине Фракиянине (с июля 235 г. до мая 238 г.), когда Ориген должен был бежать в Каппадокию к епископу Фирмилиану, вследствие чего занятия св. Григория были прерваны на три года [237]. Эту же мысль И. Дрэзеке [238] старается раскрыть и обосновать путем анализа указанного выше письма Оригена к св. Григорию. Дрэзеке находит невозможным относить это письмо к тому времени, когда Григорий окончательно расстался с Оригеном и возвратился на родину. По его мнению, между увещаниями и речами Оригена в письме к Григорию и собственными выражениями Григория в его благодарственной речи должно получиться противоречие, если принять обычное мнение о происхождении письма. Ориген и начале письма указывает на возможность для Григория двоякого жизненного поприща, — сделаться или хорошим юристом или знаменитым философом; между тем, как Григорий в благодарственной речи ясно указывает только на юридическую практику. Не мог, далее, Ориген настойчиво убеждать Григория к занятию подготовительными науками к философии — геометрией, музыкой, грамматикой, риторикой, астрономией и самой философией, как предуготовлением к христианству, и прежде всего к внимательному, соединенному с молитвой, изучению Св. Писания и предостерегать даже пред возможностью уклонения от истины после того, как Григорий в своей речи одушевленно воспел хвалу полученной чрез Оригена христианской науке и в частности восхвалил дар Оригена в истолковании Св. Писания, благодаря которому для внимательно слушающего ученика не осталось в Св. Писании ничего сокровенного или недоступного. По всему, что известно нам из других источников, Григорий, возвратившись из Кесарии на родину, в существенном закончил свои научные занятия. Письмо же Оригена, напротив, показывает, что Григорий еще стоит в средине занятий. Все это находится в противоречии с собственными выражениями Григория и несоединимо с тем истинно христианским утешением, с которым он обращается к самому себе в конце благодарственной речи. По этим соображениям И. Дрэзеке считает невозможным полагать происхождение письма после окончательного удаления св. Григория в Понт и думает, что его нужно поместить за несколько лет раньше. И. Дрэзеке прежде всего указывает на сообщение Григория Нисского о пребывании св. Григория в Александрии, когда он был еще молодым человеком, — здесь была произведена попытка оклеветать его при посредстве распутной женщины [239]. Он настаивает что в таком фундаментальном факте из [жизни св. Григория, как пребывание его в Александрии, едва ли можно допустить ошибку со стороны Григория Нисского. Далее, по мнению И. Дрэзеке, сам Григорий в своей прощальной речи намекает на свое пребывание в Египте. В начале ее, где он извиняется в своем неумении произносить красивые, блестящие речи, он мотивирует этот недостаток указанием на недостаточность своего дарования и потом продолжает, что уже восемь лет прошло, как он и сам не произносил речей, и не слышал других, кроме этих достойных удивления мужей, которые посвятили себя занятию прекрасной философией. Кого мы должны разуметь, — спрашивает И. Дрэзеке, — в числе ??? ????????? ?????? ??????, ??? ??? ????? ?????????? ???????????? Во всяком случае, — говорит И. Дрэзеке, — Григорий указывает этим не на присутствующих философов. Св. Григорий упоминает о немногих философах, с которыми он входил в соприкосновение, прежде чем Ориген пленил его душу, но они не шли в философии дальше пустых речей (§ 134). Таких философов, по мнению И. Дрэзеке, нужно искать не в Кесарии, а в Александрии, куда Григорий направился, когда угрожающее опасностью гонение Максимина в 235 г. принудило Оригена к бегству.