Манаси

В эпоху открытия и завоевания Нового Света многие индейские народы Америки находились на разных ступенях общественной эволюции между первобытностью и цивилизацией. Сведения о них исключительно интересны, так как позволяют на конкретных примерах проследить этапы становления самых первых государств, в том числе и развитие тех областей культуры, которые связаны с религией.

Среди не достигших стадии государства, но уже не первобытных народов были обитатели низменностей Восточной Боливии, большей частью араваки по языку. В эпоху инков к ним проникали изделия перуанских ювелиров, ибо эти индейцы научились ценить золото. Живя в саванне, каждый год затопляемой паводковыми водами, местные племена сооружали дамбы и насыпи, на которых спасались сами и разбивали свои огороды. Для передвижения на лодках в сухой сезон параллельно дамбам прокладывали каналы. Этими работами, которые требовали координации усилий тысяч людей, руководили вожди. Некоторые из них подчиняли себе более слабых соседей и вставали во главе примитивных политических объединений. По аналогии со словом «княжество» их принято сейчас именовать «вождествами».

Задачу обращения в христианство мохо, баурэ, манаси и других восточноболивийских племен взяли на себя иезуиты. За несколько десятилетий (вторая половина XVII — первая половина XVIII в.) они сумели почти полностью уничтожить традиционную культуру индейцев. Не считая археологических данных, единственный источник сведений о ней — документы архивов Ордена иезуитов, хотя они односторонни и тоже сохранились неполностью. Жившее восточнее других племя пареси реже встречалось с миссионерами, однако оно подверглось тяжелым испытаниям во второй половине XVIII и в XIX веках. Если 250 лет назад в селениях пареси стояло до 30 общинных домов, то в начале нашего века, когда у них побывал немецкий путешественник М. Шмидт, — не более двух. Столь катастрофическое падение плотности населения сопровождалось упрощением социальной структуры и, конечно же, исчезновением сложных, массовых церемоний. Ведь одна из их главных задач заключалась в том, чтобы публично продемонстрировать место в общественной организации вождя, жрецов, родовой аристократии, простых общинников.

По форме обряды аравакских племен Восточной Боливии несомненно напоминали те, которые уже были описаны в связи с араваками верховьев реки Шингу и бассейна Ваупес. Например, в каждом селении племени мохо хранился набор священных духовых инструментов, состоявший из 12 огромных цилиндрических горнов и шести рожков. Они считались воплощениями демонов-кайманов, а у племени пареси — ядовитых змей. В полнолуние демонов выносили из мужского дома, женщины в это время прятались в своих жилищах. Считалось, что если непосвященные взглянут на участников церемониальной процессии, их съест кайман.

Племя манаси не принадлежало к числу аравакских. Обряды этих индейцев были не менее своеобразны, чем их язык. О них мы знаем со слов миссионера-иезуита Фернандеса, побывавшего в Восточной Боливии в начале XVIII века и красочно описавшего увиденное.

По словам Фернандеса, пантеон манаси возглавляла четверка божеств: богиня Кипоси, ее супруг Омекетурике, сын Урасана и еще один мужской персонаж Урапо. Если богиню представляли красавицей, то остальные персонажи призваны были внушать своим обликом ужас: красная голова, торчащие уши, круглые глаза, обвитый змеями живот. Обряды устраивались в доме вождя. «Сцену» отгораживали от «зрительного зала» циновками. Внезапно за занавесом раздавался страшный шум — это «прилетали» боги. Омекетурике в эмоциональных выражениях обращался к своим «детям», выражая радость по поводу того, что они пьют, едят и пляшут, заверял, что обеспечил всем много дичи и рыбы. Он говорил высоким голосом. За ним выступал Урасана, произносивший слова в нос, а последним — Урапо, чей голос был подобен грому. Главных персонажей окружала свита демонов, считавшихся душами убитых врагов и вообще иноплеменников.

Голосами всех богов, несомненно, вещал главный жрец — мапоно. По прошествии некоторого времени он давал понять, что небесные гости чувствуют жажду. Тогда мужчина и женщина, достигшие преклонных лет и наиболее уважаемые в селении, несли чашу, наполненную водой и цветами. Из-за занавеса за ней протягивалась чья-то рука, после чего Омекетурике, Урасана и Урапо делали по глотку.

Когда церемония с чашей заканчивалась, за сценой раздавался оглушительный рев. Смотреть, что там происходит, под страхом смерти запрещалось не только рядовым индейцам, не говоря о женщинах, но даже шаманам, и лишь сам мапоно и его ближайшие помощники знали закулисную сторону таинства. Мапоно обладал огромным влиянием на народ, ибо, пока продолжались пляски, он задавал вопросы богам, а затем сам же выступал от их имени с речью — уже второй за время праздника. В ней он как бы оглашал волю богов и пророчества, как правило, добрые.

Вслед за этим мапоно поднимался на небо и возвращался в объятиях Кипоси. Поскольку испанский автор подробно описывает позу летящего, похоже, что при помощи какого-то приспособления жреца действительно поднимали под купол здания. В тот раз, когда представление довелось наблюдать Фернандесу, жрец, спускаясь, сильно расшибся. После вызванной этим происшествием небольшой заминки начала петь Кипоси. Даже на европейца ее голос произвел благоприятное впечатление, песня была красивой и мелодичной. Она сопровождалась танцами женщин, но видеть ту, которая исполняла роль богини Кипоси, не дозволялось. Видимо, у манаси существовали жрицы, одна из которых и выступала в ее роли.

Таким образом, если у большинства индейцев южноамериканских низменностей активными участниками празднеств были по крайней мере все взрослые мужчины, у манаси к таинству допускались лишь избранные. Организаторы празднества, то есть прежде всего вождь, в доме которого оно устраивалось, и главный шаман или жрец, извлекали немалую выгоду из своего положения. Представление должно было производить сильное впечатление на рядовых индейцев, вряд ли осознававших его механику столь же отчетливо, как ироничный иезуит. В благодарность за посредничество между людьми и богами мапоно получал от соплеменников десятую часть урожая.

В начале 30-х годов немецкий специалист по социально-экономической организации первобытных и древних обществ Р. Тёрнвальд предложил новый термин — «реципрокность», позже заимствованный одним из крупнейших экономистов XX века венгром К. Поланьи и превратившийся в базовое понятие этнографической науки. Принцип реципрокности означает, что в обществе, где происходит обмен дарами и услугами, каждый, отдающий что-нибудь другим, получает, согласно обычаю, эквивалентное вознаграждение. Например, в первобытной общине удачливый охотник, отдающий всю свою добычу соплеменникам, вправе рассчитывать на высокий престиж среди них и на брак с наиболее красивой и работящей девушкой.

По мере развития производительных сил и усложнения социальной структуры реципрокность из средства обеспечения равенства среди членов общины превращается в свою противоположность. Вождь и жрец, по приказу которого люди работали на полях или строили храмы, был обязан вознаградить их, однако он выбирал такую форму «расплаты», которая была несоизмерима с затраченными усилиями. Вождь, как это было и у манаси, обычно организовывал красочные церемонии, призванные удовлетворять религиозную и эстетическую потребность членов племени. Присутствующие при совершении обрядов верили, что на них нисходит благословение сверхъестественных существ и, кроме того, могли наслаждаться своего рода театрализованным представлением. Хотя организация праздника обходилась недешево, расходы вождя все же были значительно меньшими, чем доходы от труда соплеменников, которые соглашались работать за право участвовать в религиозных празднествах. Таким образом, в руках вождя или жреца накапливались материальные ценности, которые он мог использовать для еще большего увеличения своего престижа и власти.