Возрождение окраин. Великий провинциальный администратор

Возрождение окраин. Великий провинциальный администратор

Имад аль-Даула умер, и его брат Рукн аль-Даула поспешил в Фарс, чтобы разобраться с насущными проблемами. Но первое, что он сделал, приехав в Шираз, – пришел на могилу своего брата у ворот Истахр, босиком и с непокрытой головой. Три дня он оплакивал его у могилы, а на третий день знать просила его вернуться в город. Он отослал часть имущества, оставшегося от старого правителя, их брату Муиззу аль-Дауле, что составляло сто семьдесят вассалов и сотню возов оружия с доспехами. Тогда знаменитый Ибн Амид, визирь Рукн аль-Даулы, приехал в Фарс обучать сына своего господина Фаннахусрава искусству править. Именовать юношу стали Адудом аль-Даулой.

«Нашим учителем, – часто говорил Адуд аль-Даула, – был Абу Фадл ибн Амид».

«Он был единственным человеком, – говорит его секретарь, – в рассказах о котором не может быть преувеличений. Он был самым ученым человеком своего времени. Не было в те времена человека столь образованного: он превосходно владел арабским и знал все его тонкости, разбирался в грамматике и просодике, умел находить слова и создавать образы, а также помнил множество доисламских и исламских стихов. Пока я знал его (а я семь лет дни и ночи проводил в присутственных местах), не было случая, что, услышав стихи, он не назвал бы имени поэта. Я слышал, как он цитировал неизвестных поэтов, и я не мог понять, зачем ему нужно было держать их в памяти.

Однажды я спросил его:

– Господин, почему вы тратите свое время на то, чтобы запоминать строки этих поэтов?

– Ты ошибаешься, – отвечал он, – я не трачу на это время, мне стоит только раз услышать их, чтобы запомнить.

И это была правда. Иногда я читал ему свои собственные стихи, в тридцать или сорок строф, и он, в знак доказательства, их повторял. Бывало, позже он просил меня рассказать снова, но без его помощи я не мог вспомнить и трех строк. Несколько раз он рассказывал, как в юности на спор запоминал тысячу строк в день. Так как он был слишком серьезным и достойным человеком, чтобы преувеличивать, я спросил его, как ему это удавалось.

– Я ставил условие, чтобы строки были выписаны, – отвечал он, – и, запоминая сразу по двадцать – тридцать, справлялся со всеми.

– Справлялся? – Я недоумевал.

Он объяснил:

– Мне никогда не нужно было возвращаться к ним, я читал их раз или два и приступал к следующей странице.

О его собственных сочинениях можно судить по собранию его дипломатических писем, вызывающих восхищение любого знатока. Также прекрасны его стихи, причем как легкие, так и серьезные.

Он умел толковать Коран, разбираясь в темных местах, и знал теории различных столичных школ. Он был великим ученым. В логике, в различных разделах философии, прежде всего метафизике, никто из его современников не отважился бы считать себя большим знатоком.

Я помню Амири, прибывшего к нему на своем пути домой в Хорасан, человека, состарившегося над трудами Аристотеля и считающего себя сведущим философом. Когда этот человек увидел всю его образованность, широту кругозора и проницательность, он смирил себя для того, чтобы снова учиться, и прочитал вместе с ним множество сложных сочинений.

Великого Мастера нельзя было назвать разговорчивым, он редко вступал в беседу, если кто-либо, способный оценить его ответ, не обращался к нему с вопросом. Тогда он оживлялся, и никто не мог сравниться с ним в изяществе речи и тонкости чувств. Он был обходительным, доброжелательным и простым в обращении, так что выслушивал каждого спокойно и с уважением, понимая все, что ему говорят, вне зависимости от того, о чем велась речь.

Велики были его познания в классических науках, но, когда речь шла о математике или механике, он был недосягаем. Он не имел себе равных в знании секретов точных наук – механики, для понимания которой нужны самые глубокие знания физики и геометрии, науки о неправильных движениях, в расчетах центров тяжести и многом другом, включая то, чего еще не знала Античность, в том числе невероятные осадные механизмы и удивительное метательное оружие, могущее наносить небывалый урон с огромного расстояния.

Он обладал небывалой ловкостью рук и актерским талантом. Я видел в комнате для приема близких друзей, как он ногтями выцарапывал на яблоках лица и запускал их, как юлу, и эти лица получались у него искуснее, чем у тех, кто использовал для этого соответствующие инструменты и тратил на это дни.

На поле боя и в походе он был храбр как лев. Стойкий, находчивый, он умел пользоваться любой возможностью, был благоразумным воеводой и хитроумным стратегом. Много раз он рассказывал о битве в Хан-Ланьяне, да благословит его Аллах. Военачальник дейлемитов преследовал сына его господина Рукн аль-Даулы и женщин и уже нагнал и захватил его обозы, когда с ним столкнулся Великий Мастер.

Он обычно говорил так:

«Сначала мои люди разбежались, и люди Ибн Макана начали грабить наше имущество. Я остался на месте, но только из гордости. У меня не было никакой надежды на победу, но только твердость человека, обреченного на смерть или пленение. Ведь когда я понял, в каком положении нахожусь, то сказал себе: даже если я вернусь отсюда живым и предстану перед моим господином, как я смогу взглянуть на него? И как я смогу оправдаться, если покинул самого близкого и самого любимого человека, единственную надежду его рода? Смерть показалась мне приятнее того, о чем я думал, и я решил умереть мужественно.

Но случилось так, что я стоял позади двух моих свернутых шатров, один из которых был на два шеста. Я видел, как на нем перерезали веревки и искали наживы внутри. Никто не мог подумать, что в таком бедственном положении я намерен оказывать сопротивление.

Я оставался на своем месте, а люди Ибн Макана были слишком заняты добычей, чтобы уделить мне внимание, а тем временем мой вассал Рувайн вернулся ко мне, за ним последовали еще несколько человек, а затем еще горстка арабов. Я дал приказ о контратаке, и мои люди поднялись с боевым кличем. Многих мы убили и многих захватили в плен, никто не ушел от нас, и через час после заката из всех воинов Ибн Макана в живых остались только пленники».

По известному письму Великого Мастера Ибн Хинду мы можем судить о его умении управлять. В нем приведено подробнейшее описание беспорядка, в котором он нашел Фарс, указаны ошибки его предшественников и необходимые меры, могущие исправить положение. Из этого послания можно узнать, что значило быть визирем. Только одно обстоятельство противостояло правосудию там, где это могло быть в его власти: его господин Рукн аль-Даула, имеющий силу, будучи вождем дейлемитов, все еще мыслил как грабитель, спешащий захватить добычу. Рукн аль-Даула не просчитывал конечных результатов своих действий, не думал о мерах предосторожности, которые могли бы помочь его делам в будущем. С целью угодить своим воинам, он мог позволить им что угодно, и этому никто не смог воспрепятствовать. Однако же у него действительно не было другого выхода, он не принадлежал к древнему правящему роду и не имел абсолютной власти среди дейлемитов. Он был их вождем благодаря своей щедрости, а раз армия к этому привыкает, отучить ее становится невозможным.

Как и Имад аль-Даула, его предшественник Рукн аль-Даула расточительно раздавал им земли, пытаясь щедрыми подарками предотвратить недовольство. Тем не менее его вассалы оставались надменными и жадными и хотели большего, чем могли получить.

В лучшем случае визирь мог иногда добывать средства на расходы правителя, отбирая у покорных и занимая у сильных. Из-за непрерывных требований воинов, как тюрков, так и дейлемитов, у правительства не было ни средств, ни возможностей для долгосрочного планирования. Скрываясь от просителей, они назначали тайные ночные встречи и, выезжая за город и сидя верхом, держали совет о том, где найти деньги на следующий день.

Любая неожиданно открывающаяся перспектива, при всем понимании ограниченности возможностей, ощущалась праздником.

Но когда визирем Рукн аль-Даулы стал Ибн Амид, все настолько изменилось, что его, возвращавшегося к себе из султанского дворца, ожидали только чиновники. И на аудиенциях нужно было обсуждать малозначительные непредвиденные события, которых не может избежать ни один правитель или министр. Ибн Амид создал организованную систему и привел дела в полный порядок, так что теперь мог тратить большую часть дня на учение и ученых. Он завоевал такое уважение среди воинов и гражданских, что ему стоило лишь взглянуть на человека с неодобрением, и тот слабел от страха, что я неоднократно видел. Ах, если бы только его господин желал заботиться о своей стране! Рукн аль-Даулу не тревожили вести о нападениях на караваны и стада. Что ж, говорил он, даже курды должны жить. Если таковы были его взгляды на закон и земледелие, что мог сделать его министр?

Но когда Ибн Амид приехал в Фарс учить сына своего господина, Адуда аль-Даулу Фаннахусрава, умению из умений – искусству королей: как следует править и как беречь свою страну, он увидел в Адуде аль-Дауле способного ученика. И этот правитель называл его только Великим Мастером или просто Мастером и был благодарен ему за успехи политики, за сохранение власти, защиту границ и победы над врагами, за покровительство земледелию и суровость к нарушителям покоя, за то, что тот смог сделать государство похожим на то, каковым оно было раньше.

Тот, кто, читая эти строки, не знает, сколько в действительности сделал Ибн Амид, может подумать, что я преувеличиваю. Но, клянусь Тем, Кто требует от нас только правды, я не преувеличил ничего».

В ночь второго четверга декабря 360 года в Хамадане умер Великий Мастер. Вместе с ним ушло из мира его величие, в самом полном смысле этого слова, и ни в ком после его смерти не соединялись все его добродетели.

* * *

Ночь и конь

Должны узнать меня снова,

Меч и пески,

Перо и бумага.

* * *

Беседа на пути домой от водопада в город

Напомнила о юности и яркости явлений природы.

Через полстолетья я, слабый и измученный раздумьями,

Вспомню месть, юность и новизну явлений,

Верблюдов, на холмы взбирающихся и спускающихся в долины,

И то, как собирал я щепки и разводил костер наш.

* * *

У расщелины сказал мне голос: под тенистыми ветвями моими

Многие влюбленные находили приют, сверкали молнии бурь моих

И искрился смех. Сейчас лишь камни гладкие мне

Грозы освещают.

Взглянул я и увидел земли, через которые ночами мчатся четыре ветра,

И вскричал: «Скажет ли один из них хоть, где он остановится?»

И голос ответил: «Отдых их в родных сияющих песках,

Где белый свет скрывает завтрашнее солнце».