Глава III. Состояние духовного просвещения и православного вероучения[194]
Глава III. Состояние духовного просвещения и православного вероучения[194]
§ 15. Просвещение наше в период домонгольский носит на себе несомненные следы византийского влияния. Так и должно было случиться: просвещение у нас было насаждаемо греками. Их привел с собою еще святой Владимир, когда возвращался в Киев из Корсуня; их будто бы приглашал к себе и святой Михаил, первый митрополит России; учителями являются они и в последующее время. Эти греки вводили у нас просвещение именно в тех размерах, в каких оно существовало в Греции, — просвещение собственно научное, а не одну лишь грамотность. Следы этого действительно остались в нашей литературе. Например, слово митрополита Илариона»о законе и благодати»носит на себе явные признаки знакомства автора с греческой риторикой как наукой, которая и дала самому слову блестящую внешнюю отделку; Слова Кирилла Туровского также обличают в авторе человека, изучившего церковное красноречие под руководством греческого учителя, который передал ему и общеораторские приемы, и недостатки тогдашнего византийского проповедничества; краткая статья иеродиакона новгородского Кирика»Учение, им же ведати человеку числа всех лет»говорит о знакомстве некоторых русских домонгольского периода с общей хронологией или пасхалией как наукой. Мысль о введении именно такого — научного и всестороннего — просвещения была, вероятно, еще у святого Владимира; в этом смысле, скорее всего, и нужно понимать следующие слова первоначальной летописи: когда Владимир вернулся из Корсуня в Киев, он»послав, нача поимати у нарочитое чади (боярского сословия) дети и даяти нача на учение книжное» [195]. Особенно заботился о водворении просвещения Ярослав 1. По свидетельству летописи, он сам любил читать книги, собрал около себя переписчиков, переводил греческие книги на славянский язык, доставал готовые переводы и, списывая, складывал при Киевском Софийском соборе в особую публичную библиотеку, где каждый мог пользоваться ими [196]. Отсюда списки стали распространяться по всей России и успели в домонгольский период распространиться в довольно большом количестве.
Но то научное и широкое просвещение, о котором думало наше правительство, не привилось на Руси. Случаи, когда русские изучали греческую науку, были для того времени исключительными, и изучившие эту науку выдавались, как люди»хитрые книгам и ученью»; таких, действительно, и немного можно насчитать в среде духовенства и князей. Большинство же»книжных людей»того времени были лишь грамотеи и самоучки–начетчики. Грамотность и начитанность — вот что было нашим достоянием в домонгольский период, Даже в княжеских семьях не редкость было встретить лишь»грамоте наученных»лиц, в других же сословиях — тем более. Не удивительно после этого, что летописцы обращают особенное внимание на умственные качества русских митрополитов и образованных из них хвалят как выдающихся, говоря иногда:«Такого прежде не было на Руси и после не будет»(так отзываются летописцы об Иоанне II и Клименте Смолятиче.). Главнейшей причиной того, что попытка князей ввести научное просвещение в Россию не удалась, нужно считать неподготовленность к этому русского народа в связи с самой постановкой учебного дела. Наш народ, только что вступивший на арену государственной жизни, не настолько еще развился, чтобы почувствовать охоту к усвоению книжной образованности; да и весь его интерес сосредоточивался лишь на русской государственной и социальной практике и на русской религии. Поэтому попытка Владимира ввести просвещение, не имевшее прямого практического приложения, могла казаться русским пустой затеей. Отсюда нежелание бояр отдавать своих детей»на учение книжное» [197]. С этим нежеланием учиться великие князья ничего не могли поделать, и оно вызвало уступки со стороны учителей, которым было поручено ведение учебного дела. Это последнее само было поставлено так, что уступки оказывались очень естественными и легкими. Именно организованных правительственных училищ с постоянным кругом учения у нас не существовало; древние свидетельства говорят лишь об учителях, которые частным образом ведут дело обучения и, не подлежа государственному учебному контролю, учат, чему хотят. Воля родителей учеников в данном случае легко могла найти приложение и при нежелании ученья — влиять на сокращение самого курса. Так и случилось, что учителя, приглашенные для обучения разным наукам, стали заниматься с большинством учеников одной грамотой, и только немногие любознательные юноши могли получать от них научное образование.
Но, не успев сделать того, для чего были приглашены, учителя подняли у нас грамотность, так что она еще в правление Владимира стала распространяться по мелким городам: в Курске, например, в первой половине XI в было даже несколько учителей грамоты. Особенно же быстро стала она распространяться со времени Ярослава, который позаботился дать русским»четьи»книги в достаточном количестве и сам приказывал набирать детей для учения [198]. Грамотность проникла в села, а в городах стала явлением обыкновенным. Насаждали ее отчасти учителя–греки и их непосредственные ученики, но главным образом — духовенство, которое по профессии своей должно было знать грамоту.
Вслед за грамотностью должна была явиться начитанность как результат приложения к делу умения читать: без нее немыслим и интерес к грамотности. Но, в соответствии с культурным состоянием русского народа, эта начитанность в период домонгольский вообще не должна была быть всесторонней: кругозор русского был слишком узок, чтобы интересоваться тем, что не имело прямого приложения к русской жизни. В то время выдающимся явлением в ней была замена язычества христианством; вопрос веры поэтому и стал насущным вопросом. Отсюда начитанность сделалась по преимуществу церковной, или духовной. Это направление как нельзя лучше закреплялось на Руси благодаря тому, что учителями являлись главным образом члены духовенства, как белого, так и черного. Только немногие, лишь отдельные личности могли возвышаться над этою односторонностью путем или самообразования, или обучения под руководством просвещенных учителей.
Начитанность, конечно, обусловливалась распространением книг для чтения; поэтому она должна была распространиться именно со времени Ярослава, который положил основание русским библиотекам. По его примеру то же стали делать и другие князья, бояре и духовные лица. Святослав Ярославич (XI в.)«разными драгоценными священными книгами наполнил свои клети» [199]; Кирилл I, епископ Ростовский (XIII в.),«был богат книгами» [200]. Довольно большие библиотеки имели у себя Григорий Чудотворец и Николай Святоша (XII в.), поступившие в Киево–Печерский монастырь [201]. Известно также несколько случаев пожертвования книг князьями и боярами в церковь или монастырь; например, великий князь Константин Всеволодович (XIII в.)«наполнял книгами церкви Божий» [202]; волынский князь Владимир Василькович (XIII в.) сам переписывал для церквей книги и жертвовал им готовые, найденные в библиотеке отца [203]. Из таких пожертвований стали слагаться в некоторых монастырях значительные библиотеки, они пополнялись еще тем, что некоторые монахи, как, например Иларион Печерский (XI в.) [204] и Авраамий Смоленский (XII–XIII в.) [205], нарочито занимались списыванием книг. Особенно богат был книгами Киево–Печерский монастырь; поэтому могли выходить отсюда так широко начитанные лица, как, например, автор первоначальной летописи.
§ 16. Наличная литература домонгольского периода была довольно большая. Она состояла из сочинений переводных и самостоятельных.
А. Переводы большей частью получались готовыми из соплеменной нам Болгарии, где переводная деятельность, начатая славянскими первоучителями Кириллом и Мефодием, была очень успешна и где в правление Симеона появились даже самостоятельные литературные труды; присылались иногда переводы и с Афона, где проживали русские иноки [206], наконец, хотя довольно редко, делались на Руси или греками, знавшими русский язык, или русскими, знавшими греческий язык. Переводная и вообще заимствованная литература была у нас довольно разносторонняя: в ней можно различать отделы: 1) библейский, 2) библейско–истолковательный, 3) догматический, 4) канонический, 5) нравоучительный, 6} исторический; можно найти даже произведения по риторике и философии.
1. Библия вся, за исключением книг Маккавейских, была переведена еще при святом Мефодии и от моравов скоро заимствована болгарами; от них же, и вероятно в полном составе, получили Библию мы; по крайней мере, к концу домонгольского периода у нас существовали все эти книги Священного Писания, но только не сведенные в одну Библию, а по частям. Некоторые из них даже сохранились в рукописях; например, Псалтирь, неоконченный сборник Посланий апостола Павла (1220 г.) и несколько Евангелий. Самым древним из них считается Остромирово, написанное дьяком Григорием для новгородского посадника Остромира в 1056—1057 г. Из всех этих Евангелий только одно, так называемое Галичское (1144 г.), представляет собой полное Четвероевангелие, расположенное в обыкновенном порядке; остальные же суть выбор евангельских чтений в богослужебном порядке — по праздникам и дням недели.
2. Из библейско–истолкователъных сочинений наиболее замечательны: Шестоднев Иоанна, экзарха Болгарского, представляющий собой толкова–ние на историю творения и знакомящий читателей с тогдашним естествоведением; таковы Псалтири Афанасия Великого и Феодорита Кирского, сводное толкование на 16 пророков неизвестного автора и толкование Икумения Триккского на некоторые Послания апостола Павла.
3. Между догматическими сочинениями первое место принадлежит»Точному начертанию православной веры»Иоанна Дамаскина, представляющему собою полное и систематическое изложение православного вероучения и названному у нас»Уверием»; впрочем, в переводе оно значительно сокращено опущением того, что было не легко для уразумения новокрещенных и непросвещенных еще в христианской вере. По содержанию аналогичны с этим»Уверием»«Огласительные и тайноводственные поучения»Кирилла Иерусалимского. Были также в ходу»Слова против ариан»Афанасия Великого,«Слова о богословии»Григория Богослова и некоторые богословские творения Мефодия Патарского.
4. К каноническим книгам можно отнести номоканоны и богослужебные книги, весь круг которых был переведен еще при жизни святого Кирилла [207].
5. Между нравоучительными творениями периода домонгольского мы видим так называемые Патерики, или отечники, — сборники нравоучительных повестей о знаменитых подвижниках и нравоучительных слов некоторых из них, Пандект Антиоха Иерусалимского — собрание нравоучительных статей,«Лестницу»Иоанна Лествичника, трактующую о степенях и путях нравственного совершенствования, несколько нравоучительных рассуждений Мефодия Патарского и очень много церковных слов Иоанна Златоустого, Ефрема Сирина и Феодора Студита с нравственным содержанием.
6. Из исторических сочинений одни — частного, другие — общего содержания. К первым относятся жития святых — или полные (сборники их — Минеи), или же сокращенные (сборники — Прологи). Полные располагались обыкновенно в порядке числ месяца, и два таких месяца сохранялись до нашего времени в полном составе; из других же месяцев — лишь некоторые отдельные жития. С общим содержанием являются Палея и Хронографы Палея (?????????????) содержит священную историю Ветхого и Нового Завета с апокрифами и сведениями по естествознанию. Хронографов (летописей) было два: один Георгия Амартола, содержащий священную историю Ветхого и Нового Завета, гражданскую и церковную историю до половины X в, другой — Иоанна Малалы Антиохийского, заключающий в себе по преимуществу гражданскую историю до времени первых римских императоров и дополненный святой историей и баснословным сказанием об Александре Македонском («Александрией»).
Некоторые из переводных сочинений существовали в отдельном виде, иные же собирались в сборники. Эти последние то брались готовыми из Болгарии, то составлялись на Руси. Особенно известны:«Златые цепи», до нас, впрочем, не дошедшие,«Изборник»Святославов, написанный для Изяслава Ярославича с болгарского перевода (1073 г.) и перешедший потом к Святославу,«Сборник»Святославов 1076 г., написанный некоим Иоанном и во многом похожий на Изборник 1073 г., и Сборник Троице–Сергиевой Лавры XII в. Все они содержат в себе творения или выписки из творений различных отцов Церкви. Из более частных сборников особенно замечателен»Златоструй» — обширный выбор слов Иоанна Златоустого, переведенный болгарским князем Симеоном Борисовичем (IX–X в.) и перешедший к нам еще в домонгольский период.
Б. Оригинальная литература домонгольского периода так же, как и переводная, была очень разнообразна и так же, как та, была по преимуществу духовной. Светских произведений дошло до нас слишком мало в сравнении с духовными; а эти сохранились по нескольким отделам: 1) догматическому, 2) нравоучительному, 3) историческому, 4) описательному, 5) каноническому и богослужебному.
1. Из природных русских догматическим писателем является митрополит Иларион. От него остались:«Исповедание веры» [208], написанное по случаю рукоположения его в сан митрополита и представляющее краткое изложение православного вероучения, и»Слово о законе и благодати», написанное еще до занятия митрополичьей кафедры. Содержание этого замечательного слова указано в полном его заглавии:«О законе, Моисеем данном, и благодати и истине, Иисус Христом бывших, и како закон отъиде, благодать же и истина всю землю исполни и вера во вся языки простреся и до нашего языка русского, и похвала кагану нашему Владимиру, от него же крещени быхом, и молитва к Богу от всея земли нашел» [209]. Именно слово состоит из трех частей, которые, будучи, по–видимому, разнородны, однако связаны тесной внутренней связью в одно целое. В первой автор изображает взаимное отношение закона и благодати, или Ветхого Завета и Нового, превосходство последнего перед первым, распространение христианской веры между всеми народами и животворное действие ее в русской земле; во второй — прославляет равноапостольного князя Владимира,«нашего учителя и наставника», благодаря которому просветилась истинным светом русская земля; в третьей — испрашивает Божие милосердие к слабостям новокрещенных и неутвержденных еще в вере русских людей, и призывает на Русскую Церковь милости и щедроты благого Бога. С внешней стороны это слово может быть названо образцом ораторского красноречия: оно стройно в целом и частях, полно картинами и дышит вдохновением. Видно, что природный талант автора не мог сдержаться в мертвых и схоластических рамках греческих проповеднических образцов IX–X вв., но возвысился над ними до истинно художественного творения.
Греки, бывшие на Руси, в догматической области заявили себя полемическими сочинениями против латинян. То были митрополиты: Леонтий, Георгий, Иоанн II, Никифор I и монах Феодосии.
От митрополита Леонтия (X в.) осталось на греческом языке сочинение»Об опресноках» [210], где он рядом с краткими замечаниями против утвердившихся на Западе пощения в субботу, ежедневного совершения литургии во святую четыредесятницу, безбрачия клириков, обычая есть удавленину и учения об исхождении Святого Духа от Сына, особенно подробно говорит о неправильности употребления латинянами опресноков на литургии. Георгий (XI в.) в своем»Стязании с латиною» [211] предварительно сообщает о том, когда латиняне отступили от православия, затем коротко, по пунктам перечисляет (в редких случаях опровергая) разности латинян догматические, церковные и даже бытовые, иногда приписывая всем католикам то, в чем были виноваты лишь некоторые из них. Иоанн II (XI в.) вызван был к полемике папой Климентом III, который предлагал ему вступить в союз с римским престолом; в своем ответном послании [212] Иоанн хвалит Климента за его заботу о церковном мире, вежливо опровергает главнейшие из латинских заблуждений и отстраняет предложение об унии, советуя папе обратиться к патриарху константинопольскому и находящемуся при нем собору митрополитов. Митрополит Никифор (XII в.) свои полемические произведения писал в форме посланий и адресовал к князьям: одно Владимиру Мономаху, другое — Ярославу Святополковичу Владимиро–Волынскому. Оба послания очень сходны друг с другом и с сочинением Георгия: также сначала идет речь об отпадении церкви римской и также очень много перечисляется ее разностей; только во втором послании Никифор, как раньше Леонтий, вдается в подробное опровержение употребления латинянами опресноков [213]. Монах Феодосий (XII в.) в своем»Слове о вере крестьянской и латинской» [214], написанном по просьбе князя Изяслава Ярославича, дает очень сухой и длинный перечень латинских заблуждений и недобрых обычаев и совет князю о том, как нужно держать себя по отношению к латинянам. В этом перечне можно найти у Феодосия такие вины, в каких были повинны лишь очень немногие латиняне, или, может быть, даже совсем не были повинны; он, например, пишет: они»ядят со псы и с кошками… ядят львы и дикие кони, и ослы, и удавленину, и мертвечину, и медведину, и бобровину, и хвост бобров.. а крест целуют написавше на земли, и вставше попирают его ногами».
2. Между нравоучительными писателями первое место по хронологическому порядку должно быть отведено новгородскому епископу Луке Жидяте († 1058 г. или 1059 г.). Единственное дошедшее до нас его»Поучение к братии» [215] представляет собой краткое и безыскусственное изложение элементарных правил веры и нравственности, такое изложение, какое и нужно было для простого народа, еще не наученного в истинах христианства. Затем следует преподобный Феодосии Печерский († 1074 г.). От него сохранилось или в полном составе, или же только в отрывках несколько поучений к братии и два к народу [216]. Содержание поучений к братии сводится к следующему: даются: а) увещания к добродетелям и подвигам, как–то: самоотверженной и деятельной любви к Богу, терпению и мужеству в перенесении монашеских подвигов, к презрению мира, к непрестанному покаянию, к отогнанию злых помыслов и к достойному провождению великого поста; б) дисциплинарные наставления о хождении в церковь и поведении во время богослужения; наконец, в) обличения за ропот братии на действия игумена, за недостаток смирения и послушания, за леность к богослужению, за невоздержание, за стяжание земных сокровищ и т. п. Поучения к народу»о казнях Божиих»и»о пьянстве»направлены против современных недостатков общества и потому содержат в себе обличения, вразумления и наставления. Между другими недостатками особенно обличаются остатки язычества, пьянство, грабежи, своекорыстие, мздоимство, худое стояние в храме и несоблюдение постов. Все поучения преподобного Феодосия написаны безыскусственно, церковнославянским языком, с примесью иногда народных выражений; все проникнуты жизненностью и принаровлены к современным нуждам, все дышат горячей ревностью автора о благе ближних, отчего строго обличительный тон в них нередко сменяется умилительным и трогательным.
Нравоучительные произведения иногда писали и жившие у нас греки. Из них особенно замечателен митрополит Никифор, от которого сохранилось послание к великому князю Владимиру Мономаху о посте и воздержании чувств [217] и поучение в неделю сыропустную [218]. Послание написано по случаю Великого поста, почему и начинается речью о необходимости и пользе поста для падшего человека; затем идет общее рассуждение о том, откуда привходит в человека доброе и злое; именно проводниками того и другого указываются душа трехчастная (ум, сердце и воля) и внешние чувства, как слуги души; это общее рассуждение прилагается далее к личности великого князя: его деятельность измеряется по указанному масштабу — по уму, сердцу, воле и внешним чувствам, мягко указывается, как недостаток, доверие князя к клеветникам и наушникам, объясняется, почему автор пишет это послание:«Я написал тебе, — говорит он, в напоминание; ибо великие власти имеют нужду и в частом напоминании. Я осмелился написать тебе потому, что устав церковный и правило требует в настоящее время (Великий пост) говорить нечто полезное и князьям. Знаем, что мы сами грешники и немощны, а думаем врачевать других; но слово Божие, сущее в нас, здраво и цело…»; в заключение предлагается совет помнить псалом 100–й:«Милость и суд воспою Тебе, Господи», как»верное изображение того, каков должен быть царь и князь». Послание вообще написано стройно и умно, хотя несколько отвлеченно и искусственно. Поучение Никифора имеет в виду наступающий Великий пост и потому говорит именно о нем: оно призывает слушателей к радостной встрече и радостному провождению дней поста, пробуждает чувство сокрушения о грехах, излагает условия и свойства истинного поста и покаяния и побуждает вместе с подвигами телесными совершать дела любви христианской. Это поучение менее искусственно и отвлеченно, чем послание к князю, хотя не так популярно, как поучения Луки Жидяты и Феодосия Печерского. Оно даже не совсем лишено жизненности, останавливаясь на современных недостатках — лихоимстве, мстительности, нарушении устава касательно поста и особенно подробно на пьянстве. Замечательно, что митрополит Никифор не знал русского языка и однако не уклонялся от своей обязанности учить паству: он писал по–гречески и написанное заставлял переводить.
Во второй половине XII в. мы встречаемся с церковным проповедником, слава о котором, как русском Златоусте, гремела по России, то был святой Кирилл, епископ Туровский. Писал он, вероятно, очень много, но из нравоучительных произведений до нас дошли 9 церковных слов, несомненно ему принадлежащих, и несколько нравоучительных статей, ему приписываемых, но в высшей степени сомнительных. Церковные слова его [219] идут, начиная от недели Ваий, в непрерывном порядке праздников на Пасху, на 6 воскресений по Пасхе и на Вознесение. За исключением одного в неделю Самаряныни, которое обличает слушателей за неусердное хождение в церковь для слушания поучений, все слова святого Кирилла представляют собой не более как панегирики и историю праздников. Все они обыкновенно начинаются искусственно построенным приступом, в котором высказывается какая–либо общая мысль и которое не всегда удачно приспособлено к содержанию слова; это последнее обыкновенно состоит в прославлении праздничного торжества и его плодов, в ораторском и драматическом изображении истории праздника и в аллегорическом толковании ее подробностей; в заключение или повторяется сказанное, или предлагается краткое нравственное наставление общего характера. Вообще слова не представляют собою почти ничего нравоучительного и не приспособлены к современным потребностям. Это сближает Кирилла Туровского с современными ему греческими проповедниками, которые задавались целью не назидать слушателей, но доставлять им эстетическое удовольствие. Отсюда, в частности, как у них, так и у него обилие картин, измышленных речей, громких и общих фраз, остроумных, но искусственных сближений и риторическая напыщенность. Видно, что святой Кирилл не сумел возвыситься над теми греческими образцами проповедничества, которые он проходил под руководством какого–ли6о грека и которые сам прочитывал благодаря знанию греческого языка, Более назидательности и менее риторической искусственности — в нравоучительных статьях, ему приписываемых. В некоторых из них, как, например, в»Сказании о черноризчестем чину», есть даже обличение современных автору недостатков. Но, к сожалению, в высшей степени трудно отличать статьи, действительно принадлежащие Кириллу, от неправильно приписанных ему.
Особенной жизненностью и приноравленностью к религиозным нуждам домонгольского общества отличается»Слово некоего христолюбца и ревнителя по правой вере» [220], самое выдающееся из всех поучений и статей неизвестных авторов. Оно по преимуществу словами Священного Писания обличает двоеверно живущих христиан, т. е. вместе с отправлением христианского культа продолжающих приносить требы и совершать моления языческим богам, обличает попов и книжных людей, которые или сами делают то же самое, или по крайней мере не возбраняют делать; наконец, восстает против»бесовских игр — плясания, гудения, песней мирских». Подобные же обличения можно находить в качестве вставок в некоторых переводных словах святых отцов Церкви [221].
Нравоучительными писателями были у нас не одни только духовные, но и светские лица. Владимир Мономах, например, оставил»Поучение к детям» [222], нечто вроде завещания о том, как они должны жить, и о том, что он сам сделал. С подобным же характером является»Слово некоего отца к сыну своему» [223], принадлежащее неизвестному автору и содержащее в себе ряд наставлений и увещаний жить благочестиво Нечто вроде краткой системы нравственного богословия представляет собой статья»На поучение ко всем крестьяном» [224], аналогичная с последующими»Домостроями». Несколько приближается к ней, но по достоинству ниже ее»Слово Даниила Заточника» [225], дающее нескладно и бессвязно ряд наставлений князю и всем вообще.
3. Историческая литература домонгольского периода заключает в себе сочинения с частным церковным характером — жития святых и с общим собственно историческим содержанием — летописи (церковногражданские)
Первым составителем житий является черноризец (монах) Иаков, вероятно, современный Феодосию Печерскому (XI в.). От него именно остались 1)«Память и похвала князю русскому Володимеру, како крестися Володимер и дети своя крести и всю землю русскую от конца и до конца, и како крестися баба Володимерова Ольга прежде Володимера», 2)«Сказание страстей и похвала об убиении святого мученику Бориса и Глеба» [226].«Память Владимиру»есть собственно историческое похвальное слово и содержит в себе, после приступа, речь о крещении Владимира, похвалу ему как крестителю Руси, вставочную похвалу Ольге, похвалу христианским добродетелям Владимира, добавочную речь о гражданских делах Владимира и его смерти. Содержание»Сказания о Борисе и Глебе»концентрируется около их мученической кончины, но начинается краткою речью о сыновьях Владимира и его смерти, заканчивается же подробной повестью о политических событиях, имеющих связь с кончиной святых мучеников. В историческом отношении оба эти произведения значительно, иногда даже до противоречия, расходятся с первоначальной летописью. По типу своему это не полные жития, а лишь рассказы об отдельных эпизодах из биографии святых. Писателем полных житий выступает почти современник Иакова, преподобный Нестор, монах Киево–Печерского монастыря (XI–XII в) Он написал 1)«Чтение о житии и о погублении блаженую страстотерпцу Бориса и Глеба» [227] и 2) житие святого Феодосия Печерского [228]. Первое начинается краткой молитвой автора о подании ему разума и исповеданием своего невежества; затем идет изображение божественного домостроительства о спасении людей, обнаружившегося и в русской земле, краткая речь о крещении Владимира, о детстве его сыновей, Бориса и Глеба, и, наконец, рассказ о мученической их кончине без всякого дополнения из гражданской истории, как то было у Иакова. Житие преподобного Феодосия, начинаясь также пространным предисловием, подробно ведет биографию святого подвижника с самого рождения до смерти, особенно много останавливаясь на монашеской его жизни. И в том, и в другом житии можно найти несколько разногласий с показаниями Иакова Черноризца и первоначальной летописи. Со стороны формы бросается в глаза сходство с греческими образцами; та же искусственность в построении приступов, то же стремление вести биографию за все время жизни святого, хотя бы для этого недоставало исторического материала, та же риторическая напыщенность, то же обилие общих фраз и сравнений, способных, по мысли автора, восполнить собой скудность фактического содержания. Особенно страдает такими недостатками житие Бориса и Глеба, потому что относительно их автор не мог так много узнать, как о Феодосии Печерском, который жил почти на глазах у него и своей деятельностью выдавался в ряду своих современников. После Нестора по его стопам в XIII в пошел преподобный Ефрем, ученик святого Авраамия Смоленского, прославившегося юродством и учительством в XII–XIII в. Принадлежащее Ефрему житие святого Авраамия [229] носит на себе явные следы подражания Несторовым житиям: с них он списывает приступ; подобно им в изложении старается вести полную биографию святого Авраамия за всё время его жизни, впадает часто в общие фразы, не идущие к делу, отступления и риторическое прикрасы. По стопам же Иакова Черноризца пошли в XIII в. неизвестный по имени составитель сказаний о святом Леонтии Ростовском, Симон, епископ Владимирский, и Поликарп, инок печерский. Сказание о святом Леонтии [230] не есть полное житие, а рассказ о месте рождения святого Леонтия, о двух его предшественниках по кафедре и о чуде, которым он склонил ростовцев к христианству; в качестве приложения присоединено к этому известие об открытии мощей святого Леонтия, об установлении празднования его памяти, о совершившихся вскоре двух чудесах и похвальное слово святому. Симон Владимирский написал обличительное послание к Поликарпу Печерскому, который не уживался подолгу ни в одном монастыре, и, чтобы побудить его навсегда остаться в Печерском монастыре, нарочито приложил к посланию целый ряд сказаний о чудотворцах печерских (9 сказаний) и о чудесах, бывших в самом монастыре при построении его главной церкви, надеясь этим показать, как свято место, где в данное время пребывал Поликарп. В подражание Симону и Поликарп написал сборник сказаний о других подвижниках того же монастыря предпослав этому сборнику в качестве введения письма к игумену печерскому Акиндину, где говорит об источниках своих сведений касательно подвижников и о мотивах к составлению сказаний. Оба эти произведения — Симоново и Поликарпове — впоследствии стали соединяться вместе и дополняться выписками из первоначальной летописи о святом Антонии, Феодосии и других подвижниках киево–печерских, а также некоторыми другими статьями, к ним по содержанию; таким образом составился сборник, известный под названием»Печерского Патерика»и существующий в нескольких более или менее полных редакциях Древнейшие и важнейшие из них относятся к VI веку [231].
Памятником общеисторической литературы домонгольского периода являются летописи. Первоначальная летопись велась в Киеве и закончилась 1110 годом. Автором ее был монах Печерского монастыря, пришедший сюда при святом Феодосии. Этого автора прежде обыкновенно видели в Несторе, писателе житий, жившем в том же монастыре и в то же время (начало XII в.); но в последнее время высказано решительное сомнение в этом, потому что Нестор и автор летописи иногда расходятся в исторических показаниях и различно говорят даже о себе (Нестор говорит, что он пришел в Киево–Печерский монастырь при Стефане после Феодосия, автор же летописи — при Феодосии); вместе с тем сделано предположение, что автор летописи — игумен монастыря святого Михаила Сильвестр, постриженник печерский. Полное заглавие летописи читается так»Повесть временных лет (черноризца Феодосиева монастыря Печерского), откуда есть пошла русская земля, кто в Киеве первее нача княжити и откуду русская земля стала есть». Здесь автор между прочим хочет показать, что исторический материал в его труде располагается по годам, — с 852 г так действительно и ведется повествование. Ему предшествует в качестве введения пространная речь о разделении земли между сыновьями Ноя, смешении языков, переселении славян в Европу и расселение по ней, о племенных названиях русских славян, об основании Киева, о быте славян и подпадении их хозарскому игу. В самом повествовании перемешиваются события гражданские и церковные, но, благодаря религиозному складу русских вообще и автора–инока в особенности, на все наложен церковный колорит. Кое–что из всего этого летописец описывает как современник, кое–что по рассказам старцев, например, боярина Яна Вышатича, современника Ярослава I, и монаха печерского Иеремии,«иже помняше крещение земли русския» [232], кое–что на основании народных легенд, эпических песен и былин, кое–что по письменным документам (например, договорным грамотам Олега и Игоря, сказаниям Иакова Черноризца, повести об ослеплении Василька Теребовльского), кое–что по греческим хронографам Георгия Амартола и Иоанна Малалы. К сожалению, впоследствии первоначальная летопись подверглась вставкам, сокращениям и изменениям текста; древнейший летописный сборник, где она сохранилась, относится к половине XIV в. и написан в Суздале монахом Лаврентием (1137 г.) для князя Димитрия Константиновича, отчего называется Лаврентьевским [233]. Этот сборник содержит в себе первоначальную летопись и продолжение ее до 1305г. Продолжение велось, вероятно, не одним, а несколькими лицами, то в Киевской, то в Суздальской области. Другой подобный сборник представляет собой, так называемая Ипатьевская летопись [234], найденная в костромском Ипатьевском монастыре и относящаяся к концу XVI или началу XV в Первоначальная летопись здесь пополнена продолжением до 1220 г.; продолжение ее велось в Киевской Руси и целым рядом лиц. Кроме этих общерусских летописей в домонгольский период были летописи местные и частные: такова, например, Новгородская [235].
К описательному отделу относятся»Паломники»игумена Даниила (в начале XII в.) и архиепископа Новгородского Антония (в конце XII или начале XIII в.)[236]. Первый безыскусственно и довольно полно описывает Иерусалим с его святынями, а также святые места по Иудее, Галилее и Самарии и пути, которыми ехал Даниил от Константинополя до Иерусалима и обратно; наконец, в виде приложения, помещает рассказ»о свете святым, како сходит с небесе к гробу Господню». Второй [237] представляет собой сухой перечень достопопримечательностей Константинополя: храмов, мощей, икон и пр., так что есть не описание в собственном смысле, а лишь путеводитель по святым местам или указатель к их обозрению. Понятно после этого, что он был интересен только для тех, кто отправлялся в Константинополь, и совершенно бесполезен для тех, кто не видел Константинополя; потому он и не читался ими.«Паломник»же Даниила, давая подобное описание палестинских святынь, мог заинтересовать русских и действительно читался охотно, поэтому распространился в большом количестве списков (Произведения канонические — одни были указаны раньше, другие будут указаны при обозрении богослужебного чина в домонгольский период, там же см и богослужебный отдел литературы).
§17. В продолжение домонгольского периода у нас не появлялось еретических сект; упоминаются лишь два еретика, и те не имели успеха и не стояли на русской почве. О первом летопись говорит под 1004 го–дом:«Того же лета митрополит Леонт посади в темницу инока Андреяна скопца, укоряше бо сей церковные законы и епископы и пресвитеры и иноки, и по мале исправися и прииде в покаяние и в познание истины»; о втором же под 1123 годом:«Никита, митрополит киевский, в своем граде в Синелице затвори в темнице злаго еретика Дмитра» [238]. Вот все, что известно об этих еретиках из положительных свидетельств. С очень большой вероятностью можно догадываться, что то были проповедники богомильства, которое в XI–XII вв. сильно распространилось по Болгарии и Греции. Оно проповедовало физический и нравственный дуализм (относительный), тело человека признавало творением Сатанаила, а душу — творением Высочайшего Бога, восставало против обрядовой стороны христианства и против иерархии, проводило аскетические воззрения на плоть и чуждалось брачного сожития. Отголосок всего этого мы находим на Руси. В настоящее время нередко можно слышать в народе мнение о двух царствах — Божием и Сатанином, различение старшего Бога — Саваофа и младшего — Иисуса Христа, мнение о сотворении человеческого тела дьяволом, души же — Богом [239]. В XIV–XVI вв. все это можно было встречать гораздо чаще во множестве апокрифов, или»отреченных»книг, некоторые из которых переходили из Болгарии, и о которых тогда же многие говорили, что они наполнены»болгарскими баснями» [240]. Наконец, и в домонгольский период заметны некоторые, хотя слабые, следы богомильства. Именно, ростовские волхвы на допросе сказали Яну Вышатичу, как они учат о творении человека:«Бог после бани отер свой пот ветошью и бросил ее с неба на землю; сатана воспользовался этим и сотворил человека, а Бог душу в него вложил» [241]; у Даниила Заточника в его Слове проводится крайне суровое воззрение на женщину как сосуд греховный; сам еретик Андреян восстает против иерархии и церковного устройства, как делали и болгарские богомилы. Не удивительно, что все это пришло к нам в домонгольский период из Болгарии, с которой часты были наши сношения и от которой мы принимали книги еще при первых князьях — Владимире и Ярославе Появление переводных апокрифов на Руси восходит именно к данному периоду: в конце XII в у нас уже были»глубинные книги» [242].
§18. В домонгольский период католический Запад старался ввести латинство в России; для этого завязывал с нею официальные отношения и высылал от себя нарочитых миссионеров. Первая попытка была сделана еще до окончательного разделения церквей германским императором Отгоном I. Ревностно заботясь о распространении христианства, особенно между славянами, он прислал в Россию при святой Ольге монаха Адальберта, назначив его с 962 г. епископом русским; но здесь он не был принят и должен был ни с чем вернуться назад. Неудача встретила и папских послов при Ярополке (979 г.), Владимире (986, 988 и 998 гг) и Ярославе I (1054 г) Только при Изяславе I на первых порах папе можно было рассчитывать на успех. Согнанный с великокняжеского стола своими братьями (1073 г.), обиженный польским королем Болеславом, не получив помощи от германского императора Генриха IV, Изяслав отправил своего сына к папе Григорию VII, прося у него заступничества и выражая готовность признать над собой его власть. Со своей стороны, папа в ответном письме обещал содействие. Однако, не дождавшись его и сам возвратив себе престол, Изяслав прекратил переговоры с папой (1077 г) Надежды папы, таким образом, рушились; но преемники Григория не думали окончательно отказаться от них. Они посылали послания на Русь то к митрополиту то к князьям, то ко всему духовенству и народу русскому Известно послание Климента III к митрополиту Иоанну II, побудившее последнего отвечать также посланием (XI в.); известно посольство Иннокентия III к Галицкому князю Роману, замечательнейшему из русских князей XII–XIII в (в 1204 г) Папский легат говорил Роману о превосходстве римского вероисповедания перед греческим, о политической силе папы, обещал от его лица королевский титул и помощь папского меча, если князь примет латинскую веру, но потерпел неудачу. Роман, обнажив свой меч, так отвечал легату»Таков ли меч Петров у папы? Если такой, то он может брать им города и дарить другим; но это противно слову Божию, ибо иметь такой меч и сражаться им Господь запретил Петру. А я имею меч, от Бога мне данный, и пока он при бедре моем, дотоле не имею нужды покупать себе города иначе, как кровию, по примеру отцов и дедов моих, распространивших землю русскую». Тот же Иннокентий III приготовил в 1207 году и, может быть, присылал на Русь послание, показывающее, как далеко простирались замыслы и надежды римского престола. Это послание, адресованное»ко всем архиепископам, епископам, клирикам и мирянам в России», убеждает их воссоединиться с истинной (римской) Церковью, глава которой есть римский епископ — преемник святого апостола Петра, и, разумея взятие Константинополя латинами (1204 г.), замечает:«Греческая империя и почти вся греческая церковь возвратилась к почитанию апостолького престола и смиренно приемлет его повеления; не нелепо ли то, что часть (Русская Церковь) будет разногласить со своим целым (Греческой Церковью) и что один член будет отделяться от всего тела?«В таком же духе, но только с более дерзкими надеждами, писал послание»ко всем князьям России»и Гонорий III в 1227 году:«Радуемся о Господе, — говорит он, — что, как дошел до нас слух, вы готовы совершенно отказаться от всех заблуждений, в которые впали», т. е. православия; далее утверждает князей русских в этом намерении и предлагает им прислать грамоты и верных послов в Рим, если действительно хотят соединиться с ним, наконец, под угрозой разразиться гневом, требует от них, чтобы они жили в мире с ливонцами и эстонцами, принявшими латинство. От самого конца домонгольского периода известно еще послание Григория IX к Владимирскому великому князю Юрию Всеволодовичу (1231 г.), где он склоняет князя к союзу с римским престолом и догматическими доводами, и политическими, говоря о своей власти в церкви в качестве преемника святого Петра и обещая оказать свою милость и благоволение.
Но все эти послания и посольства папы не имели успеха Гораздо важнее была та пропаганда, которую открывало латинство тайно — в недрах России и явно путем насилия — на северо- и юго–западных ее окраинах. Внутренняя пропаганда велась некоторыми из тех католиков, которые в большом количестве проживали в пределах России; например, так поступали, согласно папской инструкции, монахи доминиканского ордена, проживавшие в киевской монастыре святой Богородицы. Впрочем, наше правительство — церковное v гражданское — зорко наблюдало за поведением католиков и употребляло иногда против них строгие меры: Владимир Рюрикович изгнал упомянутых доминиканцев из Киева, как только заметил их тайные действия в ущерб православию (1233 г.). На северо–западе России латинство вливалось (XII— XII вв.) ливонским орденом (меченосцев), который концентрировался около новооснованной Риги. Заручившись сначала согласием полоцких князей, а зетем, при поддержке датского короля, вступившие в борьбу с ними, ливонские проповедники быстро распространили латинство между чудскими инородуами балтийского края, изгнали из Эстонии православную миссию, основали несколько епископских кафедр (в Риге, Дерпте, Селоне, Вирлянде и Ревеле), настроили монастырей и церквей. В юго–западную Русь, именно в Галицию, латинство шло из соседней католической Венгрии, под власть которой она подпала (1188 г.). Открытое оскорбление православной веры и православных церквей началось еще при Андрее II (1188— 1189 гг.) и значительно усилилось при сыновьях его Коломане (1214—1220 гг и Андрее III (1227—1233 гг.). Коломан был венчан на королевство архиепископом католическим, дал ему священную клятву на всегдашнее повиновение римской церкви и принял в Галич католических священников, изгнав православных; на время изгнанные из Галиции Мстиславом Новгородским католики снова являются сюда при Андрее III и действуют в том же духе как прежде; с благословения папы даже была учреждена католическая архиепископия в Галиче (1230г.).
Видя, как часто латиняне пытаются отклонить русских от православия, v чувствуя опасность для него, некоторые пастыри Церкви в полемических сочинениях раскрывали и обличали отступления западной церкви от истинного предания и давали советы, как православные должны вести себя в отношение к латинянам. За исключением митрополитов Леонтия и Иоанна II, все писатели–антикатолики доходили до крайности в своих суждениях о западной церкви. Митрополиты Георгий, Никифор I и монах Феодосии признают католичество»злою верою»и пагубной ересью, винят латинян в том, в чем они или неповинны, или что должно считаться безразличным, запрещают вступать с ними в общение не только церковное, но и житейское:«Вере латинской не подобает прилучаться (прилепляться), ни обычая их держати… всякого учения их не слушати, ни молитвы взимати (у них), своих дочерей не даяти за не, ни поимати у них, ни братитися (дружиться) с ними, не поклонитися (им), ни пити, ни ясти с ними из единаго сосуда, ни целовати их; над сосудом (в котором дают им пищу или питье) измывше молитву сотворити». Такие советы, по мысли предлагавших, должны были сделаться настольными правилами для русских: митрополит Никифор, например, в своем послании к Владимиру Мономаху замечает:«А ты, княже мой, прочитай послание сие не единожды, а многократно, прочитай ты, пусть читают и сыны твои» [243]. На самом деле, однако, эти правила не сделались настольными. Во весь домонгольский период католики свободно проживали в разных городах России, имели свои костелы [244] и отправляли богослужение; русские не отталкивали их и даже заключили с ними родственные союзы, отдавая за них своих дочерей и сами женясь на католичках, причем дозволяли первым принимать латинство и иметь при себе домовых священников или епископов (таков Рейнберг, епископ при католичке–жене Святослава Владимировича, дочери Болеслава Польского). В Новгороде даже бывало (в XII в), что православные женщины носили детей на молитву к латинским священникам [245]. Все это зависело от того, что русские издавна привыкли уживаться в мире с иностранными купцами, не видя вреда от них, и круто переменить отношение к ним, как хотелось грекам, было не естественно, нужна была подготовка; она и совершилась постепенно отчасти чтением антилатинских сочинений, отчасти враждебными столкновениями с латинянами (венграми, ливонцами и др.) Результаты сказались в следующий период [246].