Глава II. Состояние церковного управления и иерархии[100]

Глава II. Состояние церковного управления и иерархии[100]

§ 5. Заимствуя христианскую веру от греков, Русь естественно должна была усвоить и те формы церковного управления, которые существовали там. Поэтому–то еще при Владимире святом появляются на Руси митрополичья и епископские кафедры. Первым митрополитом признают обыкновенно Михаила  [101], пришедшего из Греции, вероятно, с несколькими епископами. Впрочем, он еще не имел постоянной кафедры, потому что всецело посвятил себя миссионерской деятельности; не открывал он и епархий, так что прерогативами своей митрополичьей власти не пользовался фактически. Он был митрополитом лишь по имени, и церковного управления при нем еще не установилось на Руси. Оно ввелось при втором митрополите Леонтии. Этот живет уже на митрополичьем дворе в Переяславле [по древнему — в Русском или Киевском, теперь же Полтавском, в 94,5 верстах от Киева. Со времени Ярослава I митрополиты перешли в Киев к Софийскому собору См Лейбовича сводная летопись. С 165; Странник 1889 С. 441—449]; у него как кажется, есть уже своя определенная епархия; его контроль простирается на несколько учрежденных им епископских епархий; словом он уже митрополит по действительному своему положению. Вероятно, в этом–то смысле некоторые относительно поздние документы называют его в противоречие с другими первым русским митрополитом.

Нововозникшая русская митрополия, естественно, стала в тесную связь с костантинопольским патриархом: она вошла в его состав и потому встречается в патриарших списках наряду с греческими митрополиями  [102]. Понятно, что через это и власть патриарха по отношению к Русской Церкви стала такою же, как к греческой. Там он имел следующие права: 1) обнародование законов касательно Церкви всего патриархата, 2) поставление митрополитов, 3) контроль и суд над ними, 4) сознание их на областные соборы, 5) прием апелляций на митропольичьи суды и 6) право ставропигии, т. е. право в пределах своего патриарха освобождать церкви и монастыри от власти местных митрополитов и епископов и брать в свое непосредственное ведение.

Сохранились действительно следы того, что если не все, то по крайней мере не из этих прав находили приложение в Русской Церкви. Патриархи присылали сюда иногда грамоты с целью на канонической почве решить недоумения или уничтожить недостатки в Русской Церкви. Такова, например, грамота патриарха Германа II, запрещавшая ставить рабов на священнические и заповедовавшая светской власти не отнимать церковных имений и не вмешиваться в церковные суды  [103]; такова грамота Луки Хризоверга к Андрею Боголюбскому, в которой, между прочем, излагались постановления касательно поста в среду и пяток  [104]. Иногда патриархи принимали участие в иерархичеcких движениях Русской Церкви; например, архиепископ Новгородский Нифонт горячо противившийся митрополиту Клименту Смолятичу, был поддерживаем грамотами патриарха Николая Муцалона  [105]. Был случай, когда к константинопольскому патриарху было представлено на рассмотрение и утверждение решение русского собора  [106]. Митрополитов русских встречаем мы иногда на патриарших соборах (Георгий, Иоанн II, Михаил II, Константин I)  [107]. В Царьград едут, хотя изредка, и русские епископы с жалобами на князя или митрополита; например, ростовские епископы XII в., Нестор и Леон, ищут там защиты: один против Андрея Боголюбского, согнавшего его с кафедры, другой против митрополита Феодора, осудившего его за неправильное мнение касательно поста  [108]. Впрочем, подобных случаев, где проявлялась зависимость русской митрополии от патриарха, отмечено в летописях очень мало. Можно думать, что фактически власть последнего в Русской Церкви была не так велика, как в греческой. Одинаково широко пользоваться своими правами мешали ему в России отчасти отдаленность митрополичьей кафедры от патриаршей и неудобство сношений с ней, отчасти национальная разобщенность между Русью и Константинополем, отчасти же, наконец, гордость или каприз наших князей. Поэтому–то, вероятно, патриархи удерживались от призыва наших митрополитов на патриаршие соборы; поэтому же мало приходилось им решать апелляционных дел, и они фактически предоставляли управление Русскою Церковью местному митрополиту с собором иерархов. Так прямо осмелился высказаться, например, Лука Хризоверг в упомянутом послании к Андрею Боголюбскому:«Митрополит нами поставляется и посылается… на всю Русь; он там избирает и ставит подчиненных ему епископов, судит их и управляет ими, согласно с священными и божественными правилами и уставами; уничтожить и изменить этого мы не можем» [109]; поэтому Лука отказывается отменить постановление русского митрополита касательно ростовского епископа, о чем хлопотал было Андрей. Только одним своим правом — правом избрания митрополитов на Русь — патриарх ни за что не хотел поступиться и практиковал его в более широких размерах, чем это дозволялось канонами церковными. Именно, вместо того, чтобы предоставлять избрание митрополита собору местных епископов и лишь утверждать их выбор и посвящать новоизбранного, патриарх сам избирал, посвящал и посылал на русскую кафедру митрополитов. Поэтому–то летописи наши обыкновенно выражаются так: в N году»приде митрополит». Не удивительно после этого, что наши митрополиты домонгольского периода почти все были родом греки. Известны только два случая, когда митрополиты были поставлены на Руси собором русских епископов; это Иларион и Климент Смолятич.

Первый случай был при Ярославе I: он в 1051 г.«собрал епископов и (не входя в предварительное соглашение с патриархом) поставил митрополитом Руси Илариона» [110], бывшего священника в княжеском селе Берестове [около Киева.]. Это был строгий подвижник, втайне ходивший из своего села к Днепру в маленькую, двухсаженную пещерку для молитвы, притом же человек умный,«книжный»и чрезмерно красноречивый, — словом, вполне достойный митрополичьей кафедры. Этим, вероятно, и следует объяснить его избрание. Но избирая его без ведома патриарха, ни Ярослав, ни епископы вовсе не хотели порвать связи с константинопольской кафедрой и уничтожить существовавший прежде обычай поставления митрополитов. Поэтому–то мир между Константинополем и Киевом остался не нарушенным  [111], патриарх согласился дать свое благословение Илариону  [112], любезно прислал к нам певчих для обучения русских стройному церковному пению  [113], и русские по смерти Илариона без возражений приняли пришедшего из Константинополя митрополита Ефрема  [114]. Так продолжалось и в последующее время; только Изяслав II Мстиславич (внук Владимира Мономаха) в 1147 г. повторил случай, бывший при Ярославе Великом.

По удалении Михаила II кафедра митрополичья на Руси оставалась вакантной в продолжение двух лет. Изяслав задумал заместить ее без патриаршей помощи: велел епископам собраться и самим поставить митрополита. В качестве кандидата указал на монаха Зарубского монастыря Климента Смолятича, родом русского, очень умного и образованного. Одни соглашались с князем, другие противились. Из сторонников князя особенно выдавался влиятельный черниговский епископ Онуфрий.«Я узнал, — говорил он, — что епископам, собравшимся вместе, принадлежит власть поставлять митрополита… (Вместо того, чтобы обращаться к патриарху) мы можем поставить его главою святого Климента, которая у нас находится, как ставят греки рукою святого Иоанна Предтечи». Несогласных было всего трое, и из них особенно горячо агитировал Нифонт Новгородский, человек очень умный и начитанный, между прочим, хорошо знавший церковное законодательство. Он решительно заявлял:«Нет того в законе, чтобы митрополита ставить епископам без патриарха»и требовал заручиться благословением последнего. Партия князя взяла однако верх, и Климент без соглашения с патриархом поставлен митрополитом для всей Руси. Ни он, ни великий князь даже и после этого не считали нужным выпросить от патриарха благословение, как раньше сделали Иларион и Ярослав. Это еще более усиливало неудовольствие в противниках Климента. Поддерживаемые патриархом, некоторыми князьями, низшим духовенством и народом, они решительно отказывали ему в повиновении.«Мы не станем тебе кланяться и служить с тобою, потому, что ты не взял благословения… от патриарха», — говорил Нифонт от лица своих сторонников. Митрополит употреблял все меры к тому, чтобы уничтожить раздоры: Нифонта, например, после напрасных двухгодичных»мучений»с ним, он даже заключил в Киево–Печерском монастыре. Но все напрасно. Сам Климент в скором времени (1149 г.) должен был оставить кафедру, потому что его патрон Изяслав был согнан с великокняжеского стола Юрием Долгоруким. Этот не признавал Климента законным митрополитом; но обстоятельства помешали ему на этот раз заместить кафедру: тянулась борьба с Изяславом. Во время этой борьбы Климент вместе с Изяславом дважды являлся в Киев и садился на кафедре (1150—1155 гг.). Но когда, по смерти Изяслава, Юрий снова занял великокняжеский престол, Климент должен был удалиться во Владимир–Волынский. На место его, по просьбе князя, был прислан из Константинополя митрополит Константин I (1156 г.). Он подверг запрещению всех священников, поставленных Климентом, и согласился разрешить их только тогда, когда они дали ему»рукописание против Климента». Когда Изяславичи овладели Киевом (1158 г.), Константин должен был бежать. Они хотели посадить на его место опять Климента; но дядя их, Ростислав, которому они отдали и великокняжеский стол, не хотел слышать об этом:«Не хочу Клима у митрополита видети, зане не взял благословения… от патриарха», — говорил он. Племянники на этот раз уступили; принят был из Константинополя митрополит Феодор. Впрочем, он скоро умер (1161—1162 гг.). Изяславичи опять стали ходатайствовать пред дядей за Климента. Тот согласился и, чтобы придать законность его власти, отправил послов просить у патриарха благословения для Климента. Однако патриарх предупредил, что уже назначил на русскую митрополию Иоанна IV, и тот явился в Киев. Немного смущенный и рассерженный, князь примирился с этим, сказав будто бы:«Я сего митрополита… ныне приму; но впредь ежели патриарх без ведома и определения нашего… в Русь митрополита поставит, не токмо не приму, но закон сделаем вечный избирать и постановлять епископам русским с повеления великого князя». Климент таким образом остался без митрополии.

Вот в каком виде передают позднейшие летописи об избрании Климента Смолятича и о смутах в Церкви, имевших связь с этим фактом. Здесь, между прочим, можно видеть и те мотивы, которые побудили к избранию Климента без ведома патриарха. Поставляя митрополита на Руси, Изяслав вовсе не думал, как и предок его Ярослав, уничтожить прежний порядок назначения митрополитов. Он был недоволен патриархом за то, что тот долго не присылает митрополита на вакантную кафедру, был недоволен убежавшим митрополитом Михаилом, по милости которого теперь первопрестольный город остается без церковного владыки и киевский собор без торжественного богослужения; был на виду достойный человек, вот и захотел поскорее им заместить митрополичью кафедру, — этим удовлетворялась гордость князя. Поэтому–то из князей только сам Изяслав да дети его стоят за Климента; остальные, как например Юрий Долгорукий и брат Изяслава Ростислав, считают его незаконным митрополитом; притом же сами Изяславичи впоследствии соглашаются вместо Климента принять митрополита из Константинополя. Значит, в то время в роде Изяслава вовсе не было мысли отменить прежний порядок поставления митрополитов. Этот порядок горячо отстаивали некоторые епископы, низшее духовенство и народ, так что, по мнению летописца,«Нифонт епископ бысть поборник всей русской земли» [115]. Поэтому–то первоначальная летопись, говоря о поставлении Климента, выражается так:«Изяслав постави митрополита Клима… особь с шестью епископы» [116], как будто давая знать, что это было дело исключительное и притом дело княжеской инициативы. Но, раз поднятый по личным мотивам князя, вопрос затронул в других людях иные, более серьезные мотивы, которые привели к распрям, и дело Изяслава сделали общим для России делом. На Руси заговорили о праве самостоятельно избирать митрополита для себя, прежний порядок поставления митрополитов стали считать злоупотреблением (как сказалось, например, в речи Ростислава), стали поговаривать о том,«как много происходит вреда и напрасных убытков для России от власти над нею патриархов» [117]. Конечно, очень немногие так говорили и думали; большинство стояло за традиционный порядок и вынесло его на своих плечах; так что и в следующий период мы видим еще существование этого порядка. Однако важно, что толчок был дан и привел русскую митрополию к более свободному положению, а патриарха константинопольского — к уступке в пользу русских и в духе канонов церковных. Это мы и действительно видим в следующем периоде.

§ 6. Законные права митрополита в пределах его митрополии были аналогичны с правами патриарха в его патриархате. Именно он 1) рассылал по епархиям грамоты, касавшиеся всей митрополии, 2) ставил епископов, избранных соборно, 3) контролировал, судил и наказывал епископов, хотя впрочем не единолично, но при участии епископов, 4) созывал соборы и 5) принимал апелляции на епископские суды. Таким образом, канонически митрополит вовсе не является полным, неограниченным властителем в пределах своего округа, так же как и патриарх — в пределах своего. Епископам предоставляется немалая доля самостоятельности: с собором их должен иногда совещаться митрополит; а в дело внутреннего управления их епархиями, если они действуют законно, он совсем не в праве был вмешиваться. Фактически же власть митрополита над епископами в России была еще ограниченнее. Правда, он прилагал к делу свои права, но не всегда так свободно и широко, как следовало бы. Вот несколько случаев, показывающих то и другое.

Никифор I (1108 г.)«повелел по всем епископам вписать в синодик»имя Феодосия Печерского  [118]. Рукоположение епископов обыкновенно совершал митрополит или на своем митрополичьем дворе в Переяславе и Киеве, или в чужих епархиях, когда бывал там  [119]. Летопись поэтому и говорит всегда так»Постави митрополит»такого–то епископом туда–то  [120]. На это в России уже привыкли все смотреть, как на неотъемлемое право митрополита; поэтому, когда какой–либо князь единолично избирал кандидата на епископскую кафедру, для поставления всегда отсылал его к митрополиту  [121]; получать от него благословение должен был даже тот епископ, который посвящался в Константинополе, а иначе считался незаконным  [122]. Митрополит следил за состоянием епархий и по преимуществу за епископами, делал им увещания и угрозы, даже судил и наказывал, когда они действовали не так, как должно. Вот несколько примеров. В 1055 г. митрополит Ефрем вызвал в Киев, осудил и посадил в заключение новгородского епископа Луку Жидяту, оклеветанного холопом, но потом, спустя 3 года, оправдал и отпустил на кафедру  [123]. В 1149 году митрополит Климент Смолятич после двухлетних увещаний и угроз осудил Нифонта Новгородского на заключение. В 1157 г. Константин I судил и оправдал ростовского епископа Нестора, обвиненного пред ним князем Андреем Боголюбским  [124]. Константин II требовал от ростовского епископа Феодора, чтобы тот получил от него благословение, и когда тот отказывался, ссылаясь на благословение патриаршее, послал грамоту к духовенству Ростовской епархии чтобы оно не признавало его епископом и не служило с ним; затем, когда Феодор не исправился, подверг его суду и суровому наказанию  [125]. Некоторые из рассмотренных судных дел были решаемы митрополитом в собрании епископов. Соборы открывались и по другим надобностям, то общецерковным, то местным; впрочем, созывались не всегда самими митрополитами, иногда — князьями. Из соборов, созванных митрополитами, по особым случаям, известны, например, соборы: 1168 г. — по случаю споров о посте в среду и пяток, 1157 г. — по случаю суда над Нестором ростовским, 1151 г. — для встречи князя Изяслава, 1182 г. — для пострижения в игумена Печерского монастыря попа Василия  [126]. Неизвестно, бывали ли у нас ежегодно срочные, регулярные соборы, какие требуются каноническими правилами, для совещания митрополита с епископами касательно епархиального управления; но известно, что епископы приезжали иногда к митрополиту вне сроков, как только откроется какая–нибудь надобность в нем  [127]. К сожалению, ничего с достоверностью нельзя сказать о фактическом приложении последнего митрополичьего права — приема апелляций на епископские суды.

Впрочем, митрополит пользовался своими правами не всегда и не настойчиво. Вот примеры. Митрополитом Георгием был издан»Устав белеческий»(мирской), которым должны были руководиться не только миряне, но и духовные лица; однако о нем скоро забыли или даже совсем не знали многие епископы  [128]. В деле поставления епископов митрополиты встречали часто ограничение со стороны светской власти. Захочет князь видеть в своем городе епископом угодного ему человека и посылает его на поставление к митрополиту; тот исполняет просьбу или, как иногда, требование князя. Так например, был поставлен для Ростова (1185 г.) епископ Лука,«неволею великою», — по сильному настоянию Всеволода Суздальского и Святослава Киевского; так же были поставлены и его преемники Иоанн (1190 г.), Пахомий (1215 г.) и Кирилл II (1231 г.)  [129]. Поэтому в летописях нередко можно встретить такого рода выражения:«постави»князь такого–то епископом, или»посла»на епископство туда–то. Особенно свободно в деле избрания епископов поступали вольные новгородцы. С 1156 г. у них утвердился обычай избирать епископов самим посредством народного веча и из среды собственного духовенства. Одни выбирались единогласно или, по крайней мере, большинством голосов, другие, при разногласии, — по жребию; в этом случае обыкновенно жребии кандидатов клались на престол в Софийском соборе и один из них затем кем–либо вынимался; новоизбранный дожидался, когда его позовет митрополит для просвещения. Случалось, впрочем, что избранный в епископа вступал в действительное управление епархией еще до посвящения и иногда правил очень долго; например, Аркадий, Илия и Митрофан — по 2 года; а Арсений, 2 года правивший в Новгороде, совсем даже не дождался»от митрополита позвания». Вообще в домонгольский период практика так сложилась, что митрополит, посвящая епископа, должен был согласоваться с желанием князя и народа:«Несть достойно наскакати на святительский чин на мзде (за деньги), но его же Бог позовет и Святая Богородица, князь восхочет и людие», — говорит летописец, выражая современный ему обычай и возводя его в правило. В противном случае новопосвященный епископ не принимался на кафедру: когда митрополит Никифор II поставил в Ростов епископом Николая Грека, Всеволод не принял его, сказав:«Не избраша сего людие земли нашей», и заставил посвятить игумена Луку (1185г.). Подобное всему этому случилось и с правом митрополичьего суда. Князья поддерживали иногда епископов в их протесте против митрополита и мешали последнему воспользоваться своим правом суда; Нифонт Новгородский, например, был поддерживаем Юрием Долгоруким, Феодор Ростовский — Андреем Боголюбским; иногда же оправданных митрополитом епископов не хотели восстановить в прежней чести; например, Нестору Ростовскому, обвиненному Андреем Боголюбским и оправданному потом в Киеве владыкою, Андрей не возвращал кафедры. Нередко князья и народ, без церковного суда и следствия, по одному произволу, низлагали епископов и на их места ставили других; Андрей Боголюбский, например, три раза лишал кафедры епископа Леона (1159—1164 гг.); Святослав Черниговский изгнал из епархии епископа Антония за справедливое требование соблюдать посты. Новгородцы и в этом случае оказались впереди других. Вот пример: в 1211 г. епископ Митрофан чем–то вооружил против себя новгородцев; те без всякого суда и дальних проволочек вывели его за город; через 8 лет снова дали ему кафедру, согнав с нее Антония; по смерти Митрофана (1223 г.) был избран Арсений, но скоро был выгнан и на его место принят опять Антоний (1225 г.); впрочем, после того как этот удалился на покой, Арсений опять занял кафедру (1228 г.), хотя не надолго: народ восстал против него, с шумом ворвался в архиерейский дом, и Арсений успел скрыться от грозящей ему смерти лишь в Софийском соборе, на место его силой посадили больного и немого Антония, дав ему в помощники двух светских чиновников. В подобных случаях митрополиту не было возможности прилагать к делу свое судебное право: сила его была слаба перед народным и княжеским капризом. Отмечен, наконец, в летописи один замечательный случай, когда епископа судили князья своим гражданским судом, без соглашения с церковною властью; именно, на суздальском съезде князей (1229 г.) ростовский епископ Кирилл I был приговорен к лишению имущества. Что касается права митрополитов созывать соборы, то несомненно, что оно не всегда находило должное приложение. Митрополит Иоанн II положительно свидетельствует, что»епископы в этом случае иногда не слушали своего митрополита и призываемые им не являлись на собор», пусть бы этот собор имел в виду насущные нужды Церкви. Это зависело главным образом от дальности расстояния и неудовлетворительности путей сообщения. Ввиду, может быть этого нарочито открыто было вблизи Киева несколько епархий [Юрьевская, Переяславская, Белгородская], епископы которых таким образом всегда были под рукою у митрополита; их–то действительно чаще всего и видим в Киеве  [130].

Итак, круг действительной власти митрополита в Русской Церкви был значительно ограничен в сравнении с каноническими его правами. Это могло зависеть от многих причин: от личной слабости некоторых митрополитов, от силы удельных князей или народного веча, от громадности русской митрополии и вытекавшего отсюда неудобства сношений между епископскими и митрополичьей кафедрами, от личного характера епископов и от фактического положения их в своих епархиях [об этом ниже]. Впрочем, ограничиваемый в практиковании своих прав, митрополит киевский за весь настоящий период остался единым главой Русской Церкви. Хотел было суздальский князь Андрей Боголюбский ограничить и пространственную сферу митрополичьей власти учреждением второй митрополии на севере, но не удалось: патриарх Лука Хризоверг, к которому по этому случаю он обратился, отказал ему  [131].

§ 7. Летописи очень мало говорят о митрополитах домонгольского периода. Самое большее, что находим здесь, — это или общие отзывы о видных митрополитах, или случайное упоминание о некоторых фактах из их гражданской и церковной деятельности. Невозможно даже составить точный список митрополитов данного периода; с вероятностью можно только насчитывать их 25 (Михаил I, Леонтий, Иоанн I, Феопемпт, Кирилл I, Иларион, Ефрем, Георгий, Иоанн II, Иоанн III, Николай, Никифор I, Никита, Михаил II, Климент Смолятич, Константин I, Феодор, Иоанн IV, Константин И, Никифор II, Гавриил, Димитрий, Матфей, Кирилл II и Иосиф, прибывший в 1237 г.  [132]). Почти все они были родом греки. Замечательнейшими из них являются: Михаил I, по свидетельству позднейших летописей, энергично насаждавший христианство в пределах России; Леонтий, учредивший епархии, устроявший церковное управление и суд, полемизировавший с латинянами и входивший даже в гражданские нужды России  [133]; Илариан, первый собственно русский митрополит,«муж благ, книжен и постник» [134], принимавший участие в организации церковного суда  [135] и оставивший о себе блистательную память своим»Словом о законе и благодати»; Георгий, написавший»Устав белеческий, или Заповедь святой отец ко исповедающимся сыном и дщерем» [136] и полемическое сочинение»Стязание с Латиною» [137]; Иоанн II, известный как писатель»церковного правила»(к Иакову Черноризцу)  [138] и полемического послания к папе Клименту III  [139]. Первоначальная летопись отзывается о нем, как человеке исключительном:«Бысть муж хитр книгам и ученью, милостив к убогим и вдовицам, ласков же ко всякому, — богату и убогу, смирен же и кроток, молчалив, речист же, книгами святыми утешая печальныя, и сякаго не бысть преже в Руси, ни по нем не будет сяк»(такой)  [140]. Никифор I, от которого сохранились 4 сочинения: два полемических против латинян  [141] и два нравоучительных  [142], выказывающие в авторе человека просвещенного, заботящегося о пастве и смелого настолько, что дерзает давать наставления князьям и делать намеки на их недостатки. Климент Смолятич, по отзыву летописи, выдающийся»книжник и философ» [143], порвавший на время связь с константинопольским патриархом и послуживший причиной волнений в Русской Церкви. Кирилл II, за ученость свою так восхваляемый летописью:«Учителей зело и хитр ученью божественных книг» [144]. Самый плохой отзыв летопись дает об Иоанне III, преемнике Иоанна II: это был крайне болезненный человек, более похожий на мертвого, чем на живого,«муж не книжный, простой умом и без дара слова» [145].

В летописных отзывах о митрополитах вообще бросается в глаза то, что они характеризуются преимущественно со стороны просвещения и очень мало со стороны практической деятельности. Существенной задачей митрополитов в этом последнем отношении была, вероятно организация нововозникшей Русской Церкви по тем формам, какие уже существовали в Греции, и отчасти видоизменение этих форм соответственно местным условиям, т. е. учреждение епархий, поставление духовенства, введение греческих церковных узаконений и изменение их сообща с гражданской властью, установление богослужения и уничтожение остатков прежнего язычества. Конечно, не все митрополиты посвящали себя этой задаче, да не все даже и могли браться за нее, как например, болезненный и»простой умом»Иоанн III. Иные же, вероятно, и хотели выполнить то, к чему призывало их положение в Русской Церкви, но невольно в себе самих встречали препятствие; поэтому успевали сделать одно, но упускали другое. Например, все митрополиты–греки, как нельзя лучше, могли вводить на Руси греческое просвещение и греческие формы церковного управления, суда, богослужения и семейной жизни; но не могли удачно видоизменять их сообразно с условиями русской жизни, не могли прилагать удачные меры к уничтожению следов язычества, не могли, наконец, так поучать паству, как было бы желательно, потому что стояли далеко от русского народа, не знали его и даже, как например, Никифор I, — его языка. В свою очередь, русские митрополиты успешно могли выполнять то, что невольно опускали митрополиты–греки. Поэтому–то нельзя слишком враждебно относиться к тому порядку избрания митрополитов на Русь, в силу которого они почти все в домонгольский период идут из Греции: этот порядок сослужил свою службу для Русской Церкви. Значение его особенно возрастает ввиду княжеских междоусобиц, которые были так часты в это время. Если бы у нас утвердился тот способ избрания митрополитов, какой сказался при поставлении Илариона и Климента, то положение митрополита на русской кафедре было бы не прочно, — и вот почему. Великий князь указывает кандидата на митрополичью кафедру, его выбирают в силу княжеского влияния; князь этот сгоняется с престола своим противником; последний, естественно, враждебно относится и к митрополиту, видя в нем сторонника изгнанного князя; лишает его кафедры, выбирает своего; этого вместе с избравшим его князем может постигнуть та же судьба, что и предшественника, и т. д. Таким образом, митрополит являлся бы игрушкою в руках светской власти, не мог бы смелой рукой сдерживать ее незаконные действия и, сидя на своей кафедре, должен бы был трепетать за великокняжеский стол. Так действительно и случилось с Клименттом Смолятичем, избранным на Руси по инициативе светской власти. На митрополита же, пришедшего из Греции, естественно, князья смотрели, как на человека, чуждого политических партий, и при собственном перемещении на престолах оставляли его в покое. Чувствуя свою прочность на кафедре, митрополит–грек и осмеливался делать увещания князьям, как, например, делал это Никифор I.

§ 8. Хотя епископов мы видим в России еще при первом митрополите Михаиле, однако они тогда не имели для себя определенных кафедр и округов. Разделение России на епархии произошло при митрополите Леонтии, по предварительному совещанию с князем Владимиром  [146]. Впрочем, при жизни последнего было открыто не больше 8 епархий. После же него к началу следующего периода появилось вновь еще столько же; но зато одна из ранее существовавших, именно Тмутараканская, закрылась вследствие наплыва сюда половцев, так что всех епархий осталось 15, если не считать митрополичьей, именно: Новгородская, Черниговская, Переяславская, Владимиро–Волынская, Туровская, Полоцкая, Смоленская, Галичская, Рязанская, Владимиро–Кляземская, Перемышльская, Ростовская, Белгородская, Юрьевская и Угорская. Большей частью их пределы совпадали с пределами удельных княжеств, и епископские кафедры обыкновенно бывали в удельных стольных городах. Исключение в этом отношении представляли собственно 3 последние епархии. Епархии вообще были очень велики; особенно выдаются такие, как Новгородская, Ростовская (до отделения от нее Владимиро–Кля–земской), Черниговская (преимущественно вначале) и Владимиро–Волынская; самыми незначительными были Юрьевская, Белгородская и Переяславская, кафедры которых были недалеко от Киева  [147].

§ 9. По правам все епископы были равны между собой; но некоторые из них носили особенные титулы; именно переяславский — титул митрополита как занимавший прежнюю митрополичью кафедру, новгородский с 1165 г. титул архиепископа, в силу гражданского значения Новгорода. Епископ в принципе есть духовный начальник над своей паствой и духовный ее судья; власть его поэтому двояка: административная и судебная. В частности, эта власть выражалась в следующих правах: 1) высший надзор за епархией, особенно за духовенством, 2) издание грамот или словесных приказов касательно церковных дел в епархии, 3) созвание духовных лиц на съезды, 4) поставление духовных лиц и 5) церковный суд.

Вообще права епископа у нас были те же, что и в Греции; но действительное положение его у нас было гораздо выше. Он чувствовал себя, с одной стороны, независимее от митрополита, с другой — выше над своим духовенством, чем это было в Греции, где епархии были несравненно меньше по объему и оттого епископы — ниже по епархиальному положению и менее начальственны. Но что самое важное, — это именно то, что наши епископы пользовались гораздо более широкой юрисдикцией, чем греческие. Расширение это к концу домонгольского периода состояло в следующем.

В исключительную подсудность церковной власти отданы были так называемые церковные люди по всем делам — и собственно церковным и гражданским, затем миряне — по некоторым преступлениям. В разряд церковных людей входили не только члены причта с своими семействами и монахи, но также некоторые мирские лица, принятые церковью под особенное ее покровительство или получавшие от нее содержание, или даже жившие на церковной земле. Из таких мирян в законодательных памятниках данного времени упоминаются: лечец (врач), повивальная бабка, паломник (странник), прощеник  [148], задушный человек  [149], изгой  [150], церковный сторож и лица, жившие в монастырских и церковных богадельнях и странноприимницах, — слепец, хромец, вдовицы и пр. Преступления, за которые исключительно церковному суду подлежали все миряне, в домонгольском законодательстве указываются следующие: а) преступления против христовой веры и уставов церкви, как, например, отправление языческих обрядов, волшебство, святотатство, ограбление мертвых тел, разные виды неуважения к святыне храма, еретичество, общение с некрещеными или еретиками в пище и через браки, вкушение запрещенной пищи и т. п.; б) дела брачные, семейные и находящиеся в связи с ними преступления против чистоты нравов, именно: незаконное сожительство, браки в близких степенях родства и свойства, двоеженство, нарушение супружеской верности, развод, похищение невест, неурядицы в семье, как например покражи, совершаемые дома членами семьи, драки между ними, превышение родителями своей власти над детьми и дележ наследства, блуд, противоестественные пороки, покинутые матерью незаконнорожденные дитяти и т. п.; в) преступления против чести ближнего — клевета, непристойная брань и т. п. Вообще в исключительную подсудность церковной власти отданы были по преимуществу такие преступления, которые в язычествовавшей России не считались преступлениями и на которые поэтому светские судьи не смотрели бы с надлежащей внимательностью. Некоторые дела гражданского и уголовного характера еще рассматривались церковной властью сообща с гражданской; таковы, например, некоторые виды воровства, разбои, душегубство и тяжбы между церкововными и нецерковными людьми. Виновных церковная власть сама же присуждала и к наказаниям как духовным (епитимиям), так и внешним (заключению и штрафу); выполняла эти приговоры часто светская власть  [151].

Таким образом, на Руси епископ в епархии был не только духовным лицом, но и гражданским чиновником. Он судил мирян по многим гражданским преступлениям; он даже контролировал торговцев, смотря за верностью мер и весов, Круг его власти, следовательно, был очень широк; от этого и дел у него было очень много. Чтобы делопроизводство не застаивалось, он нуждался в помощниках. Их и действительно мы видим при нем. Это были: 1) клирошане, 2) наместники и 3) десятинники. Клирошане — соборные священники, составлявшие постоянный совет при епископе и коллективно во главе с последним решавшие епархиальные дела. Наместник — помощник или викарий епископа, кажется, заведующий преимущественно судебными делами; таких помощников было иногда по нескольку в епархии: например, во Владимиро–Кляземской — два: один в самом Владимире, где была епископская кафедра, другой в Суздале, главном городе второй половины этой епархии, где сидел и княжеский посадник. Вероятно, наместник, как и епископ, решал дела в союзе с местным соборным духовенством. Десятинники — епархиальные областные чиновники, назначенные сначала лишь для сбора с обывателей в пользу епископа десятой части княжеского дохода, но потом уполномоченные следить за состоянием духовенства в своих округах (десятинах). В противоположность клирошанам и наместникам, десятинники были, по всей вероятности, светскими лицами, так как самая должность их была вызвана экономической — чисто мирской нуждой епархиального епископа  [152].

§ 10. Церковное управление и церковный суд определились у нас на основании церковного и светского законодательства. Оно отчасти пришло из Византии, отчасти выработалось в России. Ко времени крещения святого Владимира все законы и постановления касательно церкви, практиковавшиеся в Греции, были собраны в номоканоны. В употреблении там были номоканон патриарха Фотия в двух различных по своей полноте редакциях и номоканон Иоанна Схоластика, адвоката антиохийского, а после патриарха константинопольского (VI в.), значительно уступавший в полноте. Общее содержание их состояло из двух частей: из свода а) законов собственно–церковных, называвшихся правилами или канонами (k????) и б) гражданских по церковным делам, изданных греческими императорами и называвшихся указами (?????). Оба эти номоканона перешли и в Русскую Церковь, вероятно, заимствованные от болгар в готовом славянском переводе, отчего Фотиевский номоканон явился именно в древнейшей — краткой редакции. Первая часть этих сборников, как общецерковная, принятая православною Церковью, была обязательна и для нашей частной церкви; но вторую, как имевшую местное значение и не настолько авторитетную со стороны своего происхождения, можно было нам прилагать и не прилагать к жизни. Так и действительно поступила наша светская и церковная власть, после совещания она приняла те узаконения греческих императоров, которые не шли вразрез с условиями местной — русской жизни, и игнорировала другие, несогласные с характером последней. На почве номоканона русское правительство стало делать и свои собственные постановления касательно Русской Церкви. Явились таким образом церковные уставы и церковные уставные грамоты. Из них известны: уставы святого Владимира и Ярослава I, уставные грамоты Святослава и Всеволода Новгородских и Ростислава Смоленского. Устав Владимира представляет собой разумное применение номоканона к русским потребностям, — именно представляет источники содержания духовенства, взаимоотношение церковной и светской властей и, в частности, сферу церковного суда. Устав Ярослава пополняет собой устав Владимира, указывая новые виды преступлений, подсудных церковной власти, и, что особенно важно, подробно определяя размер наказаний за те или другие дела, решаемые на церковном суде, и более упорядочивая самое делопроизводство. Выработан был этот устав, как предполагают, великим князем в союзе с Иларионом, русским по происхождению и потому, вероятно, хорошо знавшим условия русской жизни. Оба эти устава, несомненно, уже вошли в практику к концу домонгольского периода  [153]. Приложение их в уделах, конечно, зависело от согласия местных князей. Выражалось оно иногда официально — в грамотах. Так возникли уставные грамоты Всеволода  [154] (1134—1135гг.), Святослава  [155] (1137 г.) и Ростислава  [156] (1150 г.), варьирующие или в деталях пополняющие великокняжеские уставы, подробно говоря, например, о наблюдении духовной власти за торговыми мерами и весами или о церковных людях, подсудных этой власти. В свою очередь, духовные администраторы Русской Церкви, патриарх константинопольский и митрополиты киевские издавали постановления с целью исправить то, что было ненормального в жизни этой Церкви, и установить то, что еще не было введено. Некоторые из таких канонических грамот сохранились до нашего времени. Но очень редкие из них говорят собственно о церковном управлении; большинство же определяет жизнь мирян и духовенства или упорядочивает церковное богослужение. В первом отношении известны грамота патриарха Германа II к митрополиту Киевскому Кириллу II (1228 г.) и церковное правило митрополита Иоанна II к Иакову Черноризцу. Грамота Германа, впрочем, говорит слишком общо, запрещая лишь светской власти вмешиваться в церковные суды и отнимать церковное имущество, а духовной — предписывая держаться священных канонов и закона христианского. Церковное же правило Иоанна II предлагает и частные требования касательно церковного управления и суда наряду с постановлениями касательно веры, семейной жизни, церковного благочиния и нравственного поведения лиц, принадлежащих к белому и черному духовенству. Из всех остальных канонических памятников домонгольского периода в данном месте можно вспомнить лишь  [157] о»Белеческом уставе»митрополита Георгия, который, трактуя главным образом о жизни мирян и духовенства, определяет между прочим церковные наказания (епитимий) за те или другие отступления от христовой морали и уставов Церкви. Но этот устав, впрочем, не пользовался на Руси таким значением, как, например, правило Иоанна II, и потому не вошел в канонические сборники XIII в.  [158].

§ 11. Первые епископы на Руси в большинстве, если не исключительно, были греки; таких же видим и в последующее время, но сравнительно мало; со времени Ярослава I стали предпочитаться русские. Как первого несомненно русского епископа мы знаем новгородского Луку Жидяту или Жиряту, поставленного в 1036 г.; обыкновенно епископов избирали князья и народное вече. Кандидаты намечались или даже предызбирались иногда при жизни епископа, так что переводились со своих мест к кафедральному собору. По преимуществу кандидатов давало черное духовенство, бывали, впрочем, случаи избрания их и из белых священников, без предварительного пострижения в монашество. Таковы, например, Илия и Гавриил Новгородские, постригшиеся лишь перед самою смертью. Епископ обыкновенно не перемещался из одной епархии в другую и иногда не лишался кафедры даже в случае тяжкой и очень продолжительной болезни, например, черниговский епископ Иоанн (XI в.) 25 лет лежал больным и не мог служить, однако оставался на кафедре до самой смерти. Впрочем, если сам епископ просился на покой, его отпускали  [159]. При сильном влиянии, какое оказывала княжеская и народная власть на поставление и низложение епископов, естественно, могли занимать кафедры лица недостойные и, наоборот, низлагаться достойные. Примеры этого действительно есть. Феодор Ростовский (XII в.), любимец Андрея Боголюбского, на глазах его долгое время непозволительно сурово обращается с духовенством и мирянами: грабит их, ссылает в заточение, рубит им руки и ноги, вырывает бороды и т. п., власти митрополита над собой не признает  [160]. Антоний Новгородский насильственно возводится на кафедру, хотя, как немой и больной, не мог управлять епархией (XIII в.). Антоний Черниговский сгоняется Святославом с кафедры за то, что»много раз запрещал князю есть мясо в господские праздники», случавшиеся в среду или пяток  [161]. Но, конечно, не мало было в домонгольский период епископов достойных, понимавших свои обязанности и старавшихся выполнить их. Одни из них, преимущественно за первые годы Русской Церкви, посвящали себя делу миссионерскому, как например ростовские епископы святыe Леонтий и Исайя; другие заявили себя заботой о постройке и украшении храмов, как Иоаким Новгородский, Феодор I Ростовский  [162] и Ефрем Переяславский  [163]; иные прославились учительной деятельностью, как Лука Жидята Новгородский, Кирилл Туровский и Кирилл II Ростовский  [164]; некоторые, будучи знатоками канонов, исправляли церковные нестроения, как например Нифонт Новгородский, ответы которого на церковные вопросы некоего Кирика сделались настольной книгой нашего духовенства в домонгольский период; некоторые, как Лука и Пахомий Ростовские  [165], деятельно заботились о бедных и притесненных; иные, наконец, прославились своей подвижнической жизнью, например святой Никита Новгородский (XI в.), несколько времени живший в затворе, впоследствии своей святой жизнью заслуживший дар чудотворений  [166], и Кирилл, епископ Туровский (XII в.), в толпе предававшийся посту, молитвам и составлению благочестивых сочинений. Не удивительно после этого, что в русских святцах можно отыскать имена нескольких епископов домонгольского периода. Чувствуя в себе внутреннюю силу, лучшие из таких епископов смело вмешивались в гражданские неурядицы, стараясь их устранить, и возвышали свой голос в случае разыгравшегося произвола князей. Как человек убеждения и сильной энергии, особенно выделяется Нифонт Новгородский: не раз он силой слова примирял враждовавших князей и успокаивал народ, упорно противостоял митрополиту Клименту и всем его сторонникам, думая, что они действуют незаконно; не исполнил требования новгородского князя Святослава обвенчать его вопреки церковному уставу и даже всему духовенству своей епархии запретил это делать; как борец за правду Нифонт выступил и в сознании многих современников  [167].