РЕЛИГИОЗНЫЕ ПРАВИЛА И ПРАКТИКА СИЛЫ

РЕЛИГИОЗНЫЕ ПРАВИЛА И ПРАКТИКА СИЛЫ

Я хотел бы сказать несколько слов о том, как использовать религиозные правила. Разумеется, я говорю, исходя только из моего собственного опыта буддийского монаха, хотя, на мой взгляд, такое отношение к правилам позволяет увидеть их ценность вне зависимости от формы, которую они принимают.

В наши дни люди склонны думать, что больше нет нужды в религиозных правилах и установлениях. Мы надеемся, что если мы способны сохранять осознанность и познать себя самих, то это и есть все, что от нас требуется. Ведь нам бы хотелось, чтоб так оно и было, не правда ли? Просто поддерживай осознанность денно и нощно, что бы ты ни делал: попивал виски, затягивался косячком, взламывал сейф, грабил прохожего, повстречавшегося на темной улочке — коль скоро ты делаешь все это в состоянии осознанности, все в порядке.

В Таиланде есть один блестящий буддийский философ — сейчас он уже глубокий старик, но несколько лет назад я гостил в его монастыре. Я приехал из монастыря Аджана Ча, так что спросил о Винае — монашеских правилах — и о том, насколько они важны для практики медитации и для пробуждения.

«Что ж», — сказал он — «только осознанность — вот все, что тебе нужно. Просто пребывай в осознанности, и все в порядке, вот как. Не беспокойся обо всем прочем».

А я подумал: «звучит превосходно, но почему же Аджан Ча так подчеркивает значение всех этих правил?»

Я испытывал великое почтение к Аджану Ча, поэтому по возвращении рассказал ему о словах бхиккху-философа. Аджан Ча ответил: «Это верно. Но это неправильно».¹

Сейчас мы склонны к слепой привязанности, не так ли? Представим себе, например, что вы заперты в грязной, вонючей тюремной камере; и вот приходит Будда и говорит: «Вот тебе ключ. Все, что ты должен сделать, это взять его, засунуть вон в ту дырку под дверной ручкой, повернуть по часовой стрелке, повернуть ручку, открыть дверь, выйти из камеры — и ты свободен!» Но может случиться так, что вы настолько привыкли сидеть в тюрьме, что не вполне понимаете эти указания и говорите: «о, Бхагаван дал мне этот ключ!» — а потом вешаете его на стену и каждый день молитесь на него. Благодаря этому ваше пребывание в тюрьме может сделаться немного более счастливым; быть может, вы будете способны более стойко переносить все трудности и зловоние вашей грязной камеры — но вы по-прежнему в тюрьме, потому что вы не поняли, что сам по себе ключ не спасет вас. Из-за недостатка разума и понимания вы просто слепо уцепились за ключ. Вот что происходит с последователями любой религии: мы просто хватаемся за ключ, чтобы поклоняться ему, молиться ему... но мы так и не учимся, как им пользоваться.

Так что когда в следующий раз Будда придет и скажет: «Вот тебе ключ», вы, быть может, будете разочарованы и скажете: «Я ничему этому не верю. Я годами молюсь этому ключу — и хоть бы что произошло! Этот Будда — лжец!» И вы хватаете ключ и выкидываете его в окно. Это другая крайность, не так ли? Но вы по-прежнему заперты в тюремной камере — так что это тоже не решило проблему.

Но через несколько лет Будда все же приходит снова и говорит: «Вот тебе ключ»; на этот раз вы стали немножко мудрее и способны распознать возможность эффективного использования ключа, так что вы слушаете чуть повнимательнее, делаете все как надо и выбираетесь на свободу.

Ключ — это религиозные правила и установления, как, например, буддизм Тхеравады: это всего лишь ключ, всего лишь форма — это не самоцель. Мы должны обдумать, поразмыслить над тем, как его использовать. Зачем он нужен? Нам также нужно приложить силы для того, чтобы встать, подойти к двери, вставить ключ в скважину, повернуть его в правильном направлении, повернуть ручку двери, открыть дверь и выйти. Ключ не станет этого делать за нас; мы должны сами это понять. Правила сами по себе ничего не станут делать, потому что они не способны приложить усилие; в них нет ни решимости, ни чего бы то ни было еще — лишь то, что вы сами в них вкладываете — так же, как ключ ничего не может сделать сам по себе. Польза, которую можно получить от него, зависит от ваших усилий и мудрости.

Некоторые «современные» религиозные лидеры говорят: «Не имейте ничего общего ни с какими религиозными правилами. Все они подобны стенам тюрьмы» — и похоже, они думают, что путь в том, чтобы избавиться от ключа. Что ж, если вы уже выбрались из камеры, то, конечно, ключ вам уже ни к чему. Но если вы все еще внутри, то от него все же есть кое-какая польза!

Так что, мне думается, вам надо узнать, где вы — внутри или снаружи — а тогда вы будете знать, что делать. Если вы по прежнему находите, что вы полны сомнений, неуверенности, страха, смущения — в особенности сомнения, это главный знак — если вы не уверены в том, где вы находитесь, что вам делать или как это делать; если вы не уверены в том, как выбраться из тюремной камеры... тогда наиболее мудрым решением будет не выкидывать ключи, не коллекционировать их, а взять один ключ и выяснить, как им пользоваться. Вот что мы имеем в виду под практикой медитации. Практика Дхаммы заключается в том, чтобы научиться, как взять тот или иной ключ, использовать его, чтобы открыть дверь и выйти наружу. Когда вы вышли из камеры, вы уже все знаете. Больше нет сомнений.

Что ж, мы можем начать с высокого воззрения, заключающегося в том, что довольно одной осознанности — но что же мы имеем в виду? Что такое эта «осознанность»? Это действительно то, что мы подразумеваем? Мы видим, как люди говорят: «Я очень внимателен» и делают что-то очень методично и педантично. они концентрируют внимание на каждом глотке пищи и кладут, кладут, кладут его в рот; жуют, жуют, жуют; глотают, глотают, глотают.

И вот вы думаете: «Он очень осознанно ест, не так ли?», но на самом деле он может полностью пребывать вне осознанности. Он просто очень сосредоточенно это делает: он сосредоточен на том, как берет кусок, как он касается его, жует и глотает. Мы путаем осознанность и сосредоточение.

Или, например, ограбление банка: мы думаем: «Ну, если вы грабите банк в состоянии осознанности, то все в порядке. Я очень осознан, когда граблю банки, так что не создаю никакой каммы».² Чтобы быть хорошим грабителем, вам нужно обладать способностями к сосредоточению. Вам нужно поддерживать осознанность в том смысле, что вы должны преодолевать страх, сознавать возможные опасности — ваш ум должен стоять на страже, чтобы вовремя заметить какое-либо движение, или знак опасности или угрозы. а потом сосредоточиться на том, как взломать сейф и так далее.

Но в буддийском понимании осознанность — сати — всегда объединена с мудростью — пання. Сати-сампаджання и сати-пання: в Таиланде используют эти два термина вместе. они значат «осознанность-ясное понимание» и «осознанность-мудрость». Так что у меня может появиться помысел о том, чтобы ограбить банк — «Мне нужно немного денег, так что пойду-ка я грабить Вестминстерский Государственный банк» — но сати-пання говорит: «Нет, не поступай согласно этому помыслу!» Пання распознает плохой результат, который я создам, послушавшись помысла, каммический результат; она дает понимание, что такая вещь неправильна, что ее не стоит делать.

Таким образом, присутствует полное понимание этого импульса, знание, что это всего лишь импульс, не имеющий собственной сущности; так что даже если во мне может быть желание ограбить банк, я не стану создавать себе невротические проблемы и беспокоиться о таких преступных наклонностях. Человек распознает, что это просто возникший в уме импульс и что он воздерживается от действия в согласии с ним. И тогда у него появляется критерий добродетели — сила — представляющий собой условное установление для того, чтобы жить в человеческом теле, в этом обществе, вместе с другими существами, в этом материальном мире — определенный стандарт, или направляющая как для деяния, так и для недеяния.

Пять обетов заключаются в том, чтобы не убивать; не воровать; воздерживаться от неправильного сексуального поведения; не лгать и не увлекаться лживыми речами; и не принимать напитков или наркотиков, изменяющих сознание. Вот направлящие для практики силы.

В буддийском понимании сила — это не какой-то застывший, несгибаемый стандарт, в соответствии с которым вы осуждаетесь на адские мучения, если как бы то ни было что бы то ни было измените — так обстоит дело в рамках той застывшей, жесткой нравственности, которая ассоциируется у нас с викторианской эпохой. Все мы боимся запуганного пуританского морализаторства, бытовавшего тогда, так что когда вы сейчас употребляете слово «нравственность», люди порой вздрагивают и думают: «Уфф, эта викторианская зажатость! он, наверное, один из тех ужасных морализаторов, что боятся жизни. Нам нужно вырваться на свободу и испытать жизнь. Мы не хотим нравственности — мы хотим опыта!»

И вот вы видите, как люди «вырываются на свободу» и вытворяют всякие штуки, думая, что опыт сам по себе — это все, что нужно. Но бывает и такой опыт, которого лучше бы вовсе не иметь — особенно если он входит в противоречие с обычным истолкованием Пяти обетов.

Например, вы можете сказать: «Я в самом деле хочу испытать убийство, ибо мое познание жизни будет неполным, пока я кого-нибудь не убью. Моя свобода спонтанно действовать будет ограничена, пока я не получу реальный опыт убийства».

Некоторые могут в это верить. ну, быть может, не относительно убийства — это на самом деле все же нелегко — но относительно других вещей. они делают все, чего желают и у них нет никакого критерия, когда нужно сказать «нет».

«Никогда ничему не говорите “нет”» — так они говорят. «Просто скажите “да” — идите, творите это, осознавайте это, учитесь из этого. Испытайте все!»

Если вы будете так поступать, вы обнаружите, что стали изношенной развалиной, что вы жалки, разбросаны и сломлены — даже в очень юном возрасте. Стоит лишь взглянуть на некоторые драматические случаи, которые мне приходилось видеть — как молодые люди «вырываются на свободу», «испытывают все», — а потом говоришь им: «Тебе сколько лет? Сорок?» — а они отвечают: «Да нет, мне двадцать один.»

Хорошо звучит, не правда ли? «Делай все, что ни пожелаешь» — вот что мы хотели бы услышать. Я хотел бы. Было бы замечательно делать все, что ни пожелаешь, так, чтобы никогда не надо было говорить «нет». Но тогда через несколько лет вы начнете задумываться о том, что желаниям нет конца. Спустя немного времени вам хочется чего-то большего, чем теперь, и этому нет конца. Вы можете быть удовлетворены на время, например, когда насытитесь до объедения и будете не в силах сделать больше ни глотка; тогда, взглянув на самые изысканные деликатесы, вы скажете: «Фу, какая гадость!» Но это — всего лишь мгновенная перемена и не пройдет много времени, как эти блюда опять покажутся вам заслуживающими внимания.

Тайский буддизм — это очень терпимая религия; в Таиланде никогда не было морализаторского отношения к жизни. Вот почему люди иногда огорчаются, приехав в Бангкок и наслушавшись ужасных историй про детскую проституцию, коррупцию и так далее. Сегодняшний Бангкок — это мировая столица порока. Вы говорите «Бангкок» — и у окружающих либо загораются глаза, либо они страшно расстраиваются и говорят: «Как может буддийская страна позволить такие ужасы?»

Но потом, познакомившись с Таиландом поближе, понимаешь, что, хотя, быть может, его жители в каком-то смысле бывают небрежны и распущенны, все же по крайней мере там нет такой воинствующей жестокости, с которой сталкиваешься в некоторых других странах, где всех проституток ставят к стенке, где убивают всех преступников во имя своей религии. В Таиланде начинаешь понимать ценность того, что на самом деле нравственность должна исходить из мудрости, а не из страха.

Так что некоторые тайские монахи учат не такому строгому уровню нравственности, как другие. Если говорить о первом обете — не убивать — то я знаю одного монаха, живущего в Таиланде на берегу залива в таком районе, где обитают пираты и рыбаки — очень грубый, жестокий народ. Для них убийство — нечто вполне обыденное. Так что этот монах просто пытается убеждать их не убивать друг друга. Когда эти люди приходят в монастырь, он не поднимает понятие о воздержании от убийства на такой уровень, что «не надо никого убивать — даже комариную личинку», потому что они это не примут. Жизнь этих людей весьма зависит от рыболовства и убийства животных.

То, о чем я говорю — это не нравственность, основанная на некоем несгибаемом стандарте, или правила, которые слишком сложно соблюдать — это предмет для вашего размышления и использования, так, чтобы начать понимать эту нравственность и понимать, как лучше жить. Если вы с самого начала станете на слишком жесткую позицию, вы или станете морализатором-пуританином и увеличите свою привязанность, или же подумаете, что не сможете жить сообразно правилам нравственности, так что не о чем и беспокоиться — у вас вообще не будет никаких правил.

А теперь о втором обете. Он заключается в воздержании от воровства. На самом примитивном уровне вы воздерживаетесь от таких вещей, как ограбление банков, кража вещей в магазине и так далее. Но если вы станете более чисто придерживаться практики силы, вы будете воздерживаться от того, чтобы брать вещи, которые не были вам даны. Будучи монахами, мы даже не касаемся вещей, которые не были нам даны. Если мы заходим в дом, предполагается, что мы не станем ходить, хватать и рассматривать всякие вещи, хотя бы даже и не собирались утащить их с собой. Даже пища должна быть дана нам непосредственно в руки: если вы поставите ее на стол и скажете: «Это вам», в соответствии с нашими правилами мы не должны есть, пока блюдо не подадут нам непосредственно. Вот более тонкое толкование обета о том, чтобы не брать того, что не было дано.

Таким образом, у этого обета есть грубый аспект — обычное воздержание от тяжелых проступков, как, например, кражи или разбоя, и более тонкий — определенный способ самовоспитания.

Я думаю, что это монашеское правило весьма полезно, потому что в бытность мирянином я был совсем неосмотрителен в поведении. Когда меня приглашали в чей-нибудь дом, я разглядывал то, разглядывал это, трогал всякие вещи; зайдя в магазин, я хватал то то, то это — и даже не догадывался, что не стоит так поступать или что это может кого-нибудь побеспокоить. Я так привык. Но потом, приняв монашество, я уже больше не мог вести себя таким образом, и мне приходилось сидеть, чувствовать помыслы разглядеть это или схватить то — но у меня были обеты, говорившие, что так поступать нельзя. И то же самое с едой: передо мной ставили пищу и я тут же хватал ее и принимался за еду.

Но благодаря монашеской практике работы над собой вы вырабатываете гораздо более достойный образ поведения. Теперь вы садитесь, и спустя некоторое время уже не чувствуете в себе позывов торогать или хватать вещи. Вы можете подождать. А потом люди могут предложить вам что-то — это гораздо лучший образ строить свои отношения с окружающими вещами и другими людьми, чем по привычке все хватать, трогать, есть и так далее.

Теперь о третьем обете, касающемся пола. Сейчас многие считают, что любое проявление сексуальности — это некий опыт, так что здесь все в порядке — пока вы сохраняете осознанность! Даже, в каком-то смысле, отсутствие сексуальных отношений рассматривается как некое ужасное извращение.

На самом грубом уровне этот обет означает воздержание от прелюбодеяния: от измены своим супругам. Но затем, оставаясь в рамках брака, вы можете с помощью более тонкого понимания этого предписания стать более внимательным, перестать относиться к своему партнеру как к собственности, которой вы пользуетесь, сексуальность не так будет обладать вами — так, что вы уже не используете ее только лишь для получения телесного удовольствия.

На самом деле, в соблюдении этого обета вы можете дойти и до безбрачия, до жизни буддийского монаха, когда непозволительна никакая сексуальная активность. Вы видите, что в соблюдении обетов есть некоторая градация.

Многие думают, что безбрачная монашеская жизнь должна быть ужасным ограничением. Но это не так, поскольку сексуальные позывы полностью приемлются и понимаются как естественные — но мы не поступаем в соответствии с ними. Вы не можете ничего поделать с тем, что у вас возникают сексуальные желания. Вы не можете сказать: «Больше у меня никаких таких желаний не будет.» То есть сказать-то вы можете, но они все равно будут к вам приходить! Если вы, будучи монахом, считаете, что ничего такого у вас быть не должно, то вы станете весьма запуганным и подавленным монахом.

Я слышал, как некоторые монахи говорили: «Я недостоин рясы. люди не должны давать мне милостыню. Я должен уйти из монастыря, потому что в моем уме так много плохих помыслов». Рясе нет дела до ваших помыслов! Не делайте из этого проблемы. У всех нас, одетых в эти рясы, в умах мелькают грязные помыслы — как и у всех прочих людей. Но мы учимся не говорить и не поступать в соответствии с ними. Приняв дисциплину Патимоккхи, мы приемлем такие вещи, распознаем их, полностью осознаем их, а потом отпускаем их — и они прекращаются. Затем, спустя некоторое время, вы обнаруживаете в своем уме великий мир как результат безбрачной жизни.

С другой стороны, сексуальность очень увлекательна. Если вы действительно расстроены, испуганы, усталы или беспокойны, ваш ум очень легко пускается в сексуальные мечтания. Насилие также очень захватывающе, так что зачастую секс и насилие идут рука об руку, когда речь идет о таких явлениях, как изнасилование. люди любят смотреть такие вещи в кино. Если снять фильм о безбрачном монахе, который соблюдает дисциплинарные правила, очень немногие оценят это! Это был бы очень скучный фильм. Но вот если снять фильм про монаха, который нарушает все обеты, он принес бы создателям немалую прибыль!

Четвертый обет касается речи. На самом грубом уровне — если вы, к примеру, изрядный врун, соблюдайте этот обет, воздерживаясь от явной лжи. Если вы приняли этот обет, то, по крайней мере, всякий раз, когда вы лжете, вы осознаете это, не так ли? Но если у вас нет никакого обета, то порой вы можете говорить явную ложь и даже не отдавать себе в этом отчета. она становится привычкой.

Если подняться на более тонкий уровень, то вы учитесь говорить и общаться более осторожно и ответственно. Вы не просто болтаете, треплетесь, сплетничаете, привираете; вы не прикидываетесь страшно умным, вы не используете свою речь, чтобы намеренно обидеть, уколоть или унизить других. Вы начинаете понимать, как глубоко мы задеваем друг друга тем, что говорим. Мы можем испортить друг другу целые дни, сказав что-нибудь недоброе.

Пятый обет заключается в воздержании от спиртного и наркотиков. Конечно, можно его понимать просто как воздержание от опьянения — такое понимание понравится любому! Но все же трезвая сторона вашего ума говорит, что, быть может, вообще не стоит пить, даже стакан вина за обедом? Это — стандарт, данный для того, чтобы размышлять и пользоваться им.

Если вы приняли эти обеты, то вы знаете, когда нарушаете их. Таким образом, они — направляющие, предназначенные для того, чтобы вы были настороже, чтобы вы бодрствовал и более ответственно относились к жизни. Если у нас нет никаких критериев, то мы склонны поступать так, как нам нравится, или как нравится кому-либо еще.

Я от природы склонен к нравственному поведению. Мне никогда по-настоящему не нравилось быть безнравственным. Но когда я жил в Беркли, в Калифорнии, я видел, как самые умные, образованные и опытные из окружавших меня существ, те, которыми я восхищался, полностью поощряют безнравственное поведение; и я подумал: «Что ж, быть может, и мне стоит так поступать!» Конечно, когда вы так смотрите на людей, вам хочется быть таким, как они. Я страшно запутался, потому что чужой пример может быть весьма заразителен. Из-за этого убийство может показаться священнодействием!

Итак, сила — это указание, это путь укоренения в воздержании от неблагих действий тела и речи, как по отношению к себе, так и по отношению к окружающим вас существам. Это не какой-то абсолютный стандарт. Я не говорю, что если вы раздавите червяка в саду, то в течение следующих 10 000 жизней вы будете рождаться червяком, чтобы запугать вас и страхом вынудить вас не убивать. В этом нет мудрости. Если вы зависите от условий, вы поступаете таким образом, потому что боитесь угодить в ад. Вы не поняли по-настоящему; вы не размышляли, не смотрели и не использовали по-настоящему свою мудрость, чтобы увидеть вещи так, как они есть.

Если вы боитесь действий и речи, то вы просто заработаете себе невроз; но, с другой стороны, если вы вообще ничего не боитесь и думаете, что можете творить все, что угодно, то дело тоже кончится смущением и неврозом!

К Зигмунду Фрейду приходили самые разные люди, одержимые ужасными комплексами, и, коль скоро в то время в Европе и Америке сексуальные ограничения были обычным делом, он подумал: «Что ж, если мы просто снимем эти ограничения, то никаких этих проблем больше не будет. Мы станем свободными, счастливыми, целостными личностями». Но сейчас уже нет тех ограничений — а все равно вокруг полно истеричных, несчастных, одержимых неврозами людей! Так что становится ясно, что это — две крайности, порожденные недостатком осознанности по отношению к такому естественному условию, как сексуальность.

Мы должны распознать и то, что возбуждает, и то, что успокаивает. Буддийская медитация — почему она такая скучная? Пение заученных текстов. а почему мы не поем арии? Я мог бы! Я всегда хотел быть оперным певцом. Но на условном уровне принятых правил, или когда я сижу на высоком сидении учителя и исполняю свои обязанности, я монотонно пою так хорошо, как могу. Если на самом деле сосредоточиться на монотонном пении, вы увидите, что оно успокаивает.

Однажды вечером, в нашем лесном монастыре в Таиланде, мы сидели и медитировали, как вдруг я услышал Американскую попсовую песенку, которую я поистине терпеть не мог, будучи мирянином. Ее включил один из продавцов лекарств, которые разъезжают по деревням на больших автофургонах с громкоговорителями, из которых раздается подобная музыка, чтобы привлечь крестьян, покупающих у них всякие шарлатанские снадобья. Ветер дул в сторону монастыря и казалось, что слова песни «Скажи лоре, что я люблю ее», раздаются прямо здесь, в зале для медитаций. Я столько лет не слышал американской попсы, что от этой слащавой сентиментальной песенки у меня поистине слезы навернулись на глаза! И я начал распознавать страшное эмоциональное воздействие подобной музыки. Если вы не понимаете этого по-настоящему, она хватает вас за сердце и вы попадаете в плен волнения и эмоций, вызванных ею. Вот как действует музыка, когда вы теряете осознанность.

Итак, наше пение монотонно, потому что, если вы сосредоточитесь на нем, то оно не увлечет вас в сентиментальные чувства, в слезы или исступление. Наоборот, вы чувствуете себя спокойно, мирно, безмятежно. Анапанасати³ также успокаивает, потому что связано с мягким ритмом дыхания — тонким, не волнующим. И хотя сама монашеская жизнь скучна в том смысле, что в ней мало романтики, приключений и увлекательности, она успокаивает, она мирна, безмятежна.

Таким образом, поразмыслите над тем, что в вашей жизни возбуждает, а что успокаивает, так, чтобы начать понимать, как использовать пан-ню: ваше свойство мудрости. Будучи буддистами, мы делаем это, так что мы знаем, что на нас влияет. Мы понимаем естественные силы, с которыми нам приходится сосуществовать. Мы не можем держать все под контролем, так, чтобы вокруг нас никогда не случалось никакого насилия или волнения — но мы можем понимать это. Мы можем приложить определенное усилие к тому, чтобы понимать и учиться у жизни, которую мы проживаем.

Истинно: из размышления рождается мудрость; из отсутствия размышления — уничтожение мудрости. Зная этот двойной путь к жизни и к уничтожению жизни, пусть он сделает так, чтобы мудрость увеличивалась.

Дхаммапада, 282