Отделение 4. О чтении и молитве
Отделение 4. О чтении и молитве
Глава 1. В сравнении со сказанным не менее, лучше же сказать, еще более прекрасны чтение и молитва, потому что значительно и весьма много содействуют жизни целомудренной. Как скоро ум при помощи чувств ознакомится с образами предметов чувственных, приняв в себя чрез чувства и очертания, и цвет, и величину вещей видимых, тогда и во время успокоения привыкнет восстановлять их представления, образуя в памяти множество предметов, частью бесполезных, а частью и крайне вредных, и возбуждая в себе неуместный мятеж помыслов, так что в уме не останется и возможности возбудиться какой–либо полезной мысли, но утеснен он будет множеством наперед занявших уже его понятий и заграждающих вход понятиям степенным и полезным.
Поэтому прекрасны молитва и чтение: они прекращают суетное скитание мыслей, связуя помысл, кружащийся над чем не должно, и с пользою удерживая его при себе нимало не развлекаемым в сем прекрасном занятии. И подлинно, что равно или подобно сему — насыщать разум словесами Божиими, услаждать его созерцаниями, заключающими в себе беспримесную приятность и навсегда остающуюся пользу, когда сказаниями о мужах древних путеводится ум к соревнованью их добродетели, с них напечатлевает в себе спасительный образ благочестного жития, и, окрыляемый созерцаниями, воспаряет до Божественного веселия, и, отрешаемый от сопребывания в дольнем, возводит взор горе, к Небесному, восходит к самому блаженному естеству, и, сколько может пребывать в сем состоянии, вкушает то наслаждение, какое вкушают Серафимы, непрестанно окружающие Престол.
Глава 2. Но молитва, может быть, в отношении к пользе имеет в себе и нечто большее: она приуготовляет к собеседованию с Богом и долговременным навыком вводит с Ним в содружество, потому что некоторым образом производит и соблюдает в нас добрые расположения к Богу, Который и ничтожных людей приемлет в любовь и не стыдится дружественного сближения с ними, пока пребывающая в них любовь дает им дерзновение. Ибо если рабов, простирающих виды на господство и в горделивой кичливости замышляющих сохранить доверенное им полномочие, утверждают в этой надежде полученные ими прежде залоги благоволения, то кольми паче в живущих хорошо увеличивает дерзновение пред Богом их житие, согласное с определением и изволением Самого Бога, Который не столько требует рабского трепета, производимого страхом, сколько любит спокойное дерзновение, внушаемое любовью.
Глава 3. Чтение соделало, что «мурин евнух» наименован «мужем» (см.: Деян. 8, 27); оно сподобило его встречи с Апостолом, указало ему путь к познанью Христа и привело к благодати Крещения. Чтение — закон и древнее предписание. Моисей говорит: поучайся–де «седяй в дому» твоем, «и идый путем, и лежа и востая» (Втор. 6, 7), большую часть времени уделяя на прилежное занятие словом Божиим для упражнения душевных сил, малую же некую часть оставляя на крайне необходимое употребление телу; поставив для себя правилом иначе услуживать госпоже и иначе рабе, попечение о первой распространяя на продолжительное время, а занятие для последней соразмеряя с требуемою обстоятельствами нуждой, чтобы и в этом душа явно имела преимущество, а тело нимало не величалось равночестием с душою и не имело благовидного предлога присвоять себе равные с нею права.
Чтение прежде всего ублажается в псалмах и именуется обильным орошением разума для плодоношения добродетели. Кто «в законе» Господнем поучается «день и нощь», тот блажен, тот подобен древу, насажденному «при исходищах вод» (ср.: Пс. 1, 2–3), до благолепия украшен листвой — досточестною тихостью нрава, и втайне исполнен плодов благочестия, потому что всегдашнее поучение, как некое непрестанно вкушаемое питие, делает его всегда цветущим и естественным образом вместе с видимым возращает и сокровенное.
Глава 4. Как листья служат покровом и украшением растенью и охранением плоду, так благоговейное состояние и тело делает досточестным, и внутрь души сокрытые красоты приосеняет скромностию, соблюдая плод делателю и охранителю Богу и не дозволяя прикасаться к нему губительным зверям. Ибо тщеславие есть «вепрь от дубравы, и уединенный дивий» (Пс. 79, 14) и ногами и зубами губит насаждение, если не окружает его ограда смиренномудрия и не защищает от нашествий тщеславия.
И таковы преимущества поучения в словесах Божиих: оно уничтожает всякое срамное и вредное представление, начертывает на картине священнолепные образы, делает, что душа хранит в себе достойные Бога памятники. А молитва отрешает ум от всякого помышления о чувственном, возводит к Самому над всеми сущему Богу, чтобы с Ним собеседовать и у Него с дерзновением испрашивать все, что угодно; и таким образом делает, что человек проводит жизнь в чистоте, как бывший уже в общении с Богом и вскоре потом снова готовящийся к сему общению.
Глава 5. Посему Павел учит пребывать «в молитве» (Рим. 12, 12), продолжительным пребыванием утверждая в себе навык; и еще повелевает творить «молитвы на всяцем месте» (1 Тим. 2, 8), чтобы ни один нерадивый к молитве не мог извиняться тем, что живет далеко от молитвенного храма. Всякое место пригодно для молитвы, потому что чистота святилища не принесла ни малой пользы иудеям, которые приступали к молитве с оскверненными руками и чистый храм сквернили мерзкими делами. Как от молящихся таким образом, хотя молятся они в самом святилище храма, тщательно объемля очистилище и руки свои соплетая с крылами Херувимов, отвращается Бог, гнушаясь ими как нечестивыми и говоря: «Егда прострете руки (ваши) ко Мне, отвращу очи Мои от вас: и аще умножите моление, не услышу вас: руки бо ваши исполнены крове» (Ис. 1, 15), так приемлет Бог призывающих Его с чистым сердцем и праведными делами и всячески выслушивает моление их, взирая на расположение, хотя бы место, где призывают Его, по нашему мнению, ничем не отличалось.
Глава 6. Так Корнилию, молившемуся в языческом доме, когда храм не утратил еще своей досточтимости, Ангел, пришедши, сказал: «Молитвы твоя и милостыни твоя взыдоша на память пред Бога» (Деян. 10, 4), — «взыдоша», не несомненною святостью храма воспользовавшись для сего восхождения, но на крылах благого намерения воспарив прямо к Тому, Кто приял их с благоволением и милостиво. Так молитва Ионы, на полных ветрилах устремившись из глубины к Небу, достигла Божия слуха и не обуревалась великим волнением вод, тогда как молитва фарисея потерпела крушение во храме и погрязла в водах, потопленная со всем грузом, потому что не могла держаться на волнах и удобно плавать, переполнившись водою, не в силах была подняться из вод от тяжести горделивого мудрования, когда и нос ладии погрузился в восставших высоко волнах кичливости и высокомерия, и корма залита была ими.
Молитва, в пещи сопровождающая трех отроков, заставляет пламень обратиться в бегство и вне пещи отыскивать тех, которые умыслили зло против юношей. Ибо огонь, место свое в пещи уступив молитве и оставив угли лишенными попаляющей силы, открыл себе обширную пажить и пожег находившихся около пещи халдеев; внутри пещи удержал он свою действенность из уважения к телам, облеченным молитвою, а вне ее показал свою деятельность на телах, как на веществе утлом и сухом. Молитва соделала воздержанными львов, томимых голодом во рву. Чрево их сетовало на семидневное лишение пищи, но молитва убедила, по предложении готовой снеди, пребыть в любомудренном терпении; львы избрали лучше перенести мучительность голода, нежели причинить обиду отданному им святому Даниилу, которого на такую смерть осудили беззаконные варвары, — эти люди, оказавшиеся свирепейшими зверей, неумолимейшими в сравнении с кровожадными и в то же время обличение неправды своей нашедшие в правдивости львов, которые по естественному суду спасли Даниила, осужденного ими на бедственную и самую жалкую смерть.
Глава 7. Молитва Илью почтила богоподобием, не только в том, что восхищен он на Небо, подъятый четырьмя конями на огненной колеснице, так как земля стала недостойною его пребывания на ней и справедливость требовала обитать ему в эфире и в самом Небе, но и в том, что словом приводил он в повиновение те стихии, которые словом Создателя приведены в бытие: однажды низвел Небесный огнь на жертвы, назначенные во всесожжение, в другой раз поразил молниею военачальников Охозии, а в иное время властным словом заключил небо, на три года и шесть месяцев лишил плодоношения землю, воспретил обычное произрастание всякой травы, какое, по истечении известного времени, производилось Божиим повелением, естественно истекавшим из повеления первоначального.
И стихий от немедленного повиновения не удержал ни малейший знак Божия негодования, по которому можно было бы видеть, что Пророк по неразумью в самозабвении отваживается на нечто превышающее собственное его достоинство; напротив того, со всем тщанием служили они Пророку, как другу Сотворшего, Который дает повеления служителям друга, как своим собственным, — служили, справедливо убедившись, что равно обязаны подобострастно оказывать всякую услугу и Богу, и другу Божию; потому что, по пословице, у друзей все общее, и одинаковую имеют они власть над принадлежащим тому и другому, по причине любви, уравнивающей преимущества при различии достоинств и узаконяющей равночестие.
Глава 8. Молитва Моисеева разделила море, соделала, что небо произращало манну, из сухого камня извела потоки вод и воздеянием рук целый народ, вступивший в брань, обратила в бегство. Молитва Елисеева на целое воинство наложила слепоту и пришедших погубить Пророка отвела пленниками; не только не в состоянии были они учинить замышленное ими зло, но даже не могли помочь сами себе, потому что вместе с помогающим телу зрением приведены были в бездействие и оружие, и руки. Всего немощнее слепота: она не в состоянии причинить обиду тому, кого не видит, и невозбранно терпит обиду, потому что не видит также нападающего и не может отмстить ему. Посему обычай лишенных очей справедливо наименовал убогими, потому что телесных членов своих не могут употреблять, на что им угодно, хотя силою и крепостью превосходят даже тех, которые со всем прилежанием упражнялись в телесных подвигах. Молитва Петрова разрешила узы, отверзла двери темницы, отворила ночью железные врата.
И когда Павел с Силою молились «в полунощи» (Деян. 16, 25), потряслась темница, в одно мгновение спали со всех узы, воссиял в здании внезапный свет и темничного стража соделал просителем стерегомого, заставил припасть к ногам и молить о спасении, убедил, отложив безумную страсть к корысти, позаботиться о пользе душевной, после великого навыка мучить привел внезапно в великую кротость. Страж перестал ежедневный свой доход вымучивать бичами, облагать данью жалких узников, собираемое подаянием — это горькое утешение — называя своею десятиною и бедным прибавляя новые, ничем не облегчаемые бедствия, перестал уже налагать цепи на шею, узы на ноги, связывать руки, заключать в непроницаемую тьму, увеличивая тем проклятый свой доход, какой соглашался доставлять ему каждый бедняк, предпочитая лучше истаивать голодом, нежели переносить злострадание в узах и тьме.
Глава 9. Всему этому вдруг обучился темничный страж: немедленно показал он сострадание к узникам; страх чудесного землетрясения соделал его совершенно иным. Ибо как скоро, во время молитвы Апостолов, поколебались основания темницы, воссиял в здании свет, «ослабеша всем юзы, отверзошася двери вся»; темничный страж, который один беззаботно спал, когда все узники от тяжких у каждого забот пребывали в бодрствовании, «возбуждься, и просив свещи вскочи, и трепетен быв, припаде» к ногам Апостолов, говоря: «Господие, что ми подобает творити, да спасуся?» (ср.: Деян. 16, 26–30). Господами назвал и владыками наименовал тех, которых прежде чуда устрашал без сомнения суровым взглядом и грубым голосом, называя преступниками, осужденными, достойными казни; припал к ногам, которые «заби в кладе» (Деян. 16, 24); великими почестями преклонял на милость тех, которых, «всади во внутреннюю темницу» (Деян. 16, 24), заключил во тьме; и чествовал их потому, что молитва необычайным образом вполне обнаружила достоинство оскорбленных заключением в темницу по подозренью в злых делах.
Одним словом, велика сила молитвы! Но ради скучающих и неохотно выслушивающих длинные повествования, хотя они и полезны, умолчу о многом. Сам Господень человек, Господь всего, возымел нужду в молитве, когда ожидал нашествия иудеев и Креста, или находился в подвиге, потому что воистину был человек, так как понес на Себе и иные многие человеческие немощи, уверяя тем в Своем Домостроительстве, или научая людей во всякое время прилежно молиться. Ибо не теперь только, когда приблизилось время страданий, по необходимости молится, но многократно делает это и во время безопасности, наедине молясь на горе, чтобы мы научились, и прежде скорбей, и в самых скорбях, пребывать в молитвах, которые могут уничтожать затруднительность представляющихся опасностей и прежде искушений вполне благоугодить Тому, Кто в нуждах отвращается от предающихся беспечной рассеянности, как будто никогда не будет им необходима помощь.
Глава 10. Посему–то и Апостолам сказал Господь: «Молитеся, да не внидете в напасть» (Лк. 22, 40), зная, что добровольная молитва прежде искушения преклоняет помощника Бога во время нужды исполнять скоро прошения издавна умоляющего просителя, и долговременностью приобретшего право получить просимое. Ибо если неправедного судию, который ни Бога не боялся, ни людей не срамился, неотступная настоятельность вдовы принудила оказать ей согласную со справедливостью защиту (см.: Лк. 18, 3) и если спавшего друга, когда дверь была уже затворена и он отказывался дать хлеба по обычной спящим лености, неотступность и настойчивость заставили удовлетворить потребности (см.: Лк. 11, 5–8), то человеколюбивого Бога непрестанная молитва не заставит ли благоволительно снизойти на всякое прошение?
Ибо невозможно умолчать о том, что Бог готовее людей на благодеяния. И Господь говорит в одном месте: «Кто есть от вас человек, егоже аще воспросит сын его хлеба, еда камень подаст ему? Или аще рыбы просит, еда змию подаст ему?» (Мф. 7, 9–10). И, сравнительно показывая превосходство Божией благости, присовокупляет, говоря: «Аще убо вы, лукави суще, умеете даяния блага даяти чадом вашим, кольми паче Отец ваш Небесный даст блага просящим у Него» (Мф. 7, 11).
Глава 11. И в другом месте Сам Спаситель, с намерением подтвердить это и желая уверить сомневающихся, не превосходит ли Божия милосердия естественная приверженность или не препобеждает ли оного человеческая сострадательность, говорит: «Еда забудет жена отроча свое, еже не помиловати изчадия чрева своего?» (Ис. 49, 15). И, сказав об этом отличительном свойстве природы, как она научает добровольной попечительности и заботливости, чтобы самый пример, как нередко случается с иными, не ввел в сомнение о достоверности сказанного о Промысле и слабым подобием не повредил самому достоинству истины, вслед за сим говорит: «Аще же и забудет сих жена, но Аз не забуду тебе, глаголет Господь» (Ис. 49, 15).
Он не допустит, чтобы недостаток естества простерся и на Него, потому что страсть не касается естества Божия, как бывает это с бренными людьми, когда неразумная или, может быть, и имеющая какое–либо основание ненависть угасила в них естественно господствующее расположение, производя в родителях забвение о рожденных ими и отчуждение от них, как будто нет даже и признаков родства между ними. Но у людей и эти великие и чудные примеры добрых дел в сравнении с прочими их делами оказываются малыми и крайне незначительными, потому что простираются на одно лицо, которое само делает то же, и близко к ним, а не на всех или на многих; между тем человеку надлежит быть существом общественным и дружелюбным, а не одиноким и необщительным, доставлять другим пользу, чем только в силах, возможною попечительностью доказывать свою сострадательность, подражая телесным членам во взаимном их содействии общей пользе.
Глава 12. В теле каждый член не отдельно сам о себе печется, но разделяет общую деятельность в заботливости друг о друге, по закону естества услуживает один другому и каждый всем; и рука служит телу, и ноги, переходя с места на место, переносят с собою и тело, и глаз при путеуказании света ведет его непреткновенно, доставляя удобство во всякой работе. Иные члены способствуют сидению, иные наклоненью тела, трудом своим облегчая труды других членов; иные же, подобно каким–то мельникам и хлебникам, оказывают тщательную и заботливую услужливость. Челюсть измельчает пищу, гортань служит ей проводником, чрево приемником, желудок переделывает ее в сок, печень обращает в кровь и посредством кровеносных жил орошает весь телесный состав.
По видимому каждый член трудится для других, но в самой действительности делает это для собственной своей пользы, от общего труда собирая приличную для себя пищу, и заимствованное претворяет в однокачественное с собою, производя так называемое у ученых врачей извлечение, то есть претворение разных снедей в кровь, из крови в плоть и потом в единокачественное с каждым членом, между тем как привходящее в каждый член качество разлагается силою питательною, видоизменяющею и растительною, делается одним в одном и другим в другом члене. Входящее в глаз уподобляется глазу, присовокупленное к костям и к волосам принимает на себя один с ними вид цвета, усвоенное плотью видоизменяется в плоть, и перешедшее в кости одебелевает до твердости костей, поступившее во внутренности с ними смешивается — одним словом, все (и во все претворяясь), искусством природы из одного вещества снедей прелагаемое в многовидное разнообразие, изменяется в то, чем бывает усвоено и что всегда сохраняет один и тот же образ человеческого остова, подобно потоку ежедневно меняет состав всего смешения, так что видимое нами есть вместе и то же и не то же.
Глава 13. Так каждый из нас ни в чем не достаточен сам по себе, но во всем имеет нужду в других. И это премудро устроил прекрасно Распоряжающийся нашею жизнью, чтобы, по крайней мере, необходимость потребного приводила в согласие необузданность одержимых безумием, когда самые родственные связи нимало не побудили их к взаимному союзу. Ибо человек высокомерный, распаляемый кичливым самомнением, по причине своего богатства, занятый всегда тем, чтобы суровым обхождением сохранить в других почтительность и доверенность к нему, снизошел ли бы когда добровольно до собеседования с ремесленником, униженным бедностью, если бы не заставила его нужда вступить с ним в разговор и не подорожить пред ним языком своим, впрочем, не оставляя великой надменности в той мысли, что причиняет тяжкое оскорбление величью своего сана, снисходя до равенства с человеком неизвестным и незнатным? А теперь нужда уравнивает неравное, униженное возвышает до несущегося ввысь и возвышенное низводит до пресмыкающегося по земле, долговременным навыком производя срастворение нравов и уравнение в образе мыслей.
Поэтому и плотник, и земледелец, и служащий на корабле, и купец, и всякий занимающийся рукоделием является на глаза достигшим высших достоинств и говорит с ними смело, будучи для них необходим, не по единству рода, но по своему искусству; и кого не сопряг закон природы, тех свела необходимость. А если искусство и хитрость знакомят работника с богачом, то почему же сострадательность произносящей суд истины не знакомит с ним нищего и не приводит к нему неимущего, чтобы призван был разделить с ним иногда избытки или, по крайней мере, получить какое–либо утешение в удовлетворяющем необходимой потребности. Ибо многие почитают для себя срамным и обидным вместе жить с теми и по высокомерию, внушаемому богатством, стыдятся допускать на свои пиршества тех, о которых Господь Иисус провозглашает, что вместо Себя поставит их на Суде, сказав: «Что делали вы им, то делали Мне» (см.: Мф. 25, 40). Но мы не обратим и внимания на алчущего, истаивающего от голода, пройдем мимо нагого, цепенеющего от стужи, и мертвеца, как нечистое какое животное, оставим брошенным, не отдав телу долга природы, не покрыв по обычаю землею общее бесчестие — предавшиеся тленью и гниющие тела, источающие из себя гной. Безмерно же нежим самих себя, сверх нужды стараемся, чтобы угождали нам, украшая земной кумир, заботясь об этой сложенной персти, чтобы блистать на торжище, сияя цветностью одежд, и утучнять себя лакомыми приготовлениями поваров, из всего извлекая всякое удовольствие.
Глава 14. «Облачашеся» некогда «в порфиру и виссон» (Лк. 16, 19) и упоминаемый в Евангелии безымянный богач, до преизбытка насыщался за сибаритской трапезой, а мимо Лазаря, лежащего у ворот и желающего крупиц, проходил без сострадания, без сомнения, и взор очей, если когда склонялся к нему, заботливо отвращая в другую сторону, чтобы воспоминание о струпах его не возбуждало отвращения во время пира, производя тошноту и рвоту представлением виденного. Богач не отгонял, впрочем, Лазаря от дверей по Божью смотрению, устроившему, чтобы Лазарь, лежа при входе, непрестанно представлял собою жалкое зрелище и богач со временем смягчился и сжалился или не имел уже благовидного предлога к оправданью бесчеловечия в том, будто бы не видал. Он и не пожалел лежащего, обнаруживая тем жестокость и свирепость своего сердца, и давал видеть, что он не сострадательнее псов, по злому нраву отрекшись от естественной кротости и презирая того, кому услуживали животные, непричастные человеколюбивых помыслов, и признавая, может быть, что Лазарь в сродстве с ними как вожделевающий тех крупиц, которых и они иногда удостаиваются, а иногда бывают лишены.
Но когда для богача и для Лазаря, — для одного в радостных, для другого в скорбных представлениях, — протекло сонное видение этой жизни и сложили они с себя личины здешнего зрелища, тогда в противное и крайне различное для них изменилось состояние действительных вещей. Одного по кратковременном наслаждении прияла в себя огненная, как обыкновенно, мучительная пещь, а другого после краткой скорби обрело вечное веселие, и снова было между ними неравенство, но не такое, как прежде, а противоположное тому, в каком находились дотоле, потому что Лазаря или, лучше сказать, Авраама, на лоне которого был он, возопив усердно, умолял богач; а просить Лазаря, может быть, и стыдился он по причине прежнего пренебрежения, почему, оставив его, умолял патриарха, говоря: «Отче Аврааме, помилуй мя и посли Лазаря, да омочит конец перста своего в воде и устудит язык мой, яко стражду во пламени сем» (Лк. 16, 24).
О, как велико страдание! Сколько смиренным высокомерного и бесстыдным надменного соделала нужда терпеть мучение! Как не устыдился просить, чтобы для облегчения мучений послан был тот, кого не жалел он томимого голодом, страдавшего от струпов? Как осмелился неуклонным оком смотреть на того, на кого в жизни не удостаивал обратить когда–либо и косвенного взгляда? Как отважился сказать, что нужен ему перст, которым гнушался прежде, как источающим гной? Как не стыдно было просить капли воды ему, который нищего, когда был в нужде, не удостаивал крупиц! Но так бесстыдным голосом возопил он из пламени: «Посли Лазаря» (Лк. 16, 24), как будто Лазарь обязан был вознаградить его за благодеяния, какими сам часто пользовался. Такова–то необходимость; она принуждает бесстыдно отваживаться на все, ухитряясь, где бы то ни было, найти избавление от беды.
Глава 15. И почему же великий патриарх по своему правдолюбью не сказал ему: «Теперь–то, несчастный, дознал ты пользу милосердия, когда отовсюду объял тебя горящий пламень! Теперь–то признаешь, что хороша сострадательность, когда сам имеешь в ней нужду? А почему же жестокосерд ты был к злостраждущим? Теперь узнаешь ты Лазаря, а когда лежал он на земле, не знал его, и входя и выходя! Миновалось ослепление кичливости, и ясно видишь истину; прошла мрачная туманная ночь жизни, и при дневном свете усматриваешь, каковы вещи в естестве своем; под землею оставил ты сонные мечтания, и видишь самую действительность своего положения. Тогда должен ты был подумать о милосердии, когда имел у себя средства, пригодные для благотворения, — богатство, когда была у тебя возможность подать кусок нуждающемуся, когда в состоянии ты был прикрыть нагого, который, не имея под собою гнилой доски, цепенел от стужи, когда в твоей было воле приложить попечение о больном, когда обилие запасов богатства давало способы к благотворению. Милость, оказываемая здесь, есть добрый плод тамошнего сеяния.
А ты домогаешься теперь пожать, чего не сеял, собрать, чего не расточал, и взять, «егоже не положил еси» (Лк. 19, 21), прося милости, которой не оказывал нуждающемуся, и жалости, которой не уделял ближнему, и сострадательного сердца, которое заключил для ближнего. При дверях был врач, который бы исцелил тебя от жестокосердия, — ты не уврачевался, когда болезнь, еще не застаревшаяся, могла уступить при поданных пособиях. Теперь не позволяет время прилагать руки к отчаянно больным, потому что недуг стал упорен, требует уже не припарок, не производящих боли, но мучительного сечения, сильных прижиганий. Говоришь: «Посли Лазаря» (Лк. 16, 24). Скажи мне: пошлю ли его к тебе на такое расстояние? Ты никогда не наклонился к нему, хотя всегда был близ него. Скажу ли ему, по словам твоим, чтобы омочил перст в воде и остудил пылающий язык твой? Но ты и крупицами его — алчущего — не утешил. Когда говоришь, что страждешь, ужели думаешь убедить его этим и получить милость? Но и он был в страданиях, а ты не пожалел его; теперь страждешь ты в пещи огненной, а он страдал в пещи бедности; нищета же угрызает не менее огня, так же мучит внутренность недостатком, как и огонь опаляет поверхность тела. Если бы тогда сжалился ты над истаивающим от голода, то и теперь, сгорая в огне, был бы помилован. Если бы тогда оказал ты сострадание к страждущему от алчбы и язв, то и теперь, мучаясь в пламени, нашел бы себе пощаду, лучше же сказать, и не увидел бы места теперешнего твоего мучения, но пребывал бы с Лазарем на лоне моем в таком же, как он, упокоении».
Ибо такова сила благотворения нуждающимся, что не только изводит из скорбей, но и веселящимся поставляет в местах светлых. Теперь же в молчании терпи мучение, потому что, по произнесении Божественного приговора, нисколько не помогают мольбы осужденного. То было время помилования и прощения, а это — время неподкупного и праведного суда; то было время снисхождения, а это — время воздаяния за содеянное хорошо или худо. Там были поприще, подвиги, ристалище — здесь вознаграждение за труды: одержавший победу там приемлет здесь венцы; побежденный не вступает снова в борьбу, чтобы загладить свои падения в настоящей жизни, потому что подвиг кончен, исправление погрешностей прекратилось. Там покаяние заглаживало грехи, молитвы и слезы убеждали Судью оказать благоволение. Теперь нет места помилованию, но строгий и беспощадный суд немилосердо ввергает жестокосердых в мучение, потому что, по слову Божию, «суд бо без милости не сотворшему милости» (Иак. 2, 13).
Глава 16. Ничего такого не сказал просителю праведник, признавая излишним словесное напоминание, когда убеждают самые дела; изрек же одно, и все тем объяснил ему, именно сказал: «Помяни, яко восприял еси благая твоя в животе твоем, и Лазарь такожде злая» (Лк. 16, 25). «Порфира и виссон, — говорит Авраам, — казались тебе прекрасными для благолепия, ежедневные веселые пиры почитал ты благами, утешался наслаждением приятностей житейских, предаваясь пресыщенью вожделенным. Почему же теперь почитаешь благовременным желать, чего тогда не вожделевал и во сне? Восприял «и Лазарь злая» (Лк. 16, 25), не он почитал это злом, потому что, перенося в молчании, любил как добро; но ты признавал в этом зло. А признавшему одно добром необходимо почитать другое злом, предпочтением услаждающего показывая, что противоположное тому бесполезно и худо. Если бы тогда принимал ты участие в презренном тобою страдальце, то и теперь имел бы возможность участвовать с ним в его покое. Если бы тогда облегчил его скудость, то и теперь не было бы тебе нужды в этих словах, потому что, если бы ты и молчал, вознаградил бы он тебя за сострадание. И это действительная правда: вот называешь меня отцом, одним сим именованием воздавая мне честь, и немедленно слышишь: «Чадо», приемля в этом обильное воздаяние, соответствующее именованию, каким почтил ты меня. Если бы там самым делом воздавал ты почтение и Лазарю, то непременно на самом деле получил бы вознаграждение, за благовременную милость приемля должную мзду. Но может быть, надмило тебя особенное счастье, и в величии суетной славы мечтал ты, что, после такой знаменитости, не будешь подлежать наказанию. Настоящее не знает тамошнего достоинства, не со славою встречает приходящих оттуда, всех равночестно принимает на суде, и достоинства познает не по общему мнению, но по тому, что действительно произошло от добродетели.
Поэтому и о тебе рассуждено, что ты свирепее зверей, потому что псы — звери, но ручные и домашние, а ты думал, что вовсе никогда ни в чем не будешь иметь нужды. Псы то же самое врачебное искусство, какое заняли у природы, научившись языком лечить свои раны, употребили и над беспомощным, облизывая нарастающую нечистоту, чтобы струп, освободясь от накопляющегося гноя, делался чистым. И тебе надлежало доставлять возможное утешение своему единоплеменнику и подаянием необходимого восполнять его недостатки, чтобы и тебе, хотя со псами наравне, воздавалась честь, как равное с ними попечение прилагавшему о Лазаре, потому что тебя, кажется побуждая к благочестию, часто приходили псы к сему нищему.
Так как не могли научить словом, что тебе делать, то самым делом взывали: «Поелику усердно употребили мы в дело врачевание, какому навыкли, то, значит, что готовы бы мы были и к прочему, если бы имели возможность снабжать необходимым. А как пищи доставлять мы не в состоянии, и сами надолго оставаясь голодными да и питаясь иногда по нужде тем, что не позволено есть людям, то доставляем утешение, какое только можем, оказываем сострадание и малым служением обнаруживаем готовность служить всем, если бы только была у нас возможность»".
Глава 17. Если тщательно приводится в исполнение, что доступно пока по мере сил, то сим доказывается готовность и на прочее и делается явным, что и в рассуждении того, о чем не прилагается попечения, причина недеятельности не в расположении, а в недостатке средств. Но этот жестокосердый бесчеловечный просит из милости капли, когда не давал из милости и крупицы, просит не потому, чтоб достаточно было капли остудить оный пламень (и вылитая река не угасит огня, уготованного в наказание), но чтобы ясно мы видели, что несострадательный здесь, прося и этой малости, не получит ее в Будущей Жизни, и чтобы, дознав строгость и тяжесть суда, благодеяниями нуждающимся ныне приобрели себе в награду обетованные блага, с пользою внесли в тамошнюю сокровищницу истлевающее здесь, как долга требуя у Судии того, что дано в залог нищим, а не довольствуясь принятием подаяния — одним освобождением от мучения.
Ибо если, по сказанному в Соломоновой притче, «милуяй нища взаим дает Богови» (Притч. 19, 17), то дающий взаймы, имея благопризнательного Воздаятеля долгов, пусть отдает все, что имеет, чтобы во много крат умноженным найти все там, ничего такого не оставив суетности, что привело бы к раскаянию, как оставленное худо. Ибо все, отданное не на благотворение, действительно бывает напрасно и бесполезно, не сопровождает нас туда, не предваряет нас там. Если кто наименует самых близких родных, сыновей, и братьев, и связанных прочими узами родства, то, без сомнения, если только не вовсе скуден, найдет их готовыми наследовать имение. Почему каждому надлежит, распростившись с многочисленными сродниками и друзьями, самому стать родным и другом своим, туда все унесши с собою или предпославши, куда сам переселяется, чтобы, позванному в переселение, идти туда охотно, видя, что там собрал себе великий запас нетленных имуществ, и не останавливаться в перехождении, с жалостью оставляя вещественное богатство, к которому напрасно пристрастен был в настоящей жизни.