Беседа 20 Всеприятие... лекарство от стремления чем-то стать

Беседа 20

Всеприятие... лекарство от стремления чем-то стать

22 октября 1986 г., Бомбей

Сперва я должен ответить на вопрос, который получил вчера.

Этот вопрос важен.

Я никогда не откладываю вопрос, ибо никогда не знаешь, что случится завтра. Может быть, я буду здесь, чтобы ответить на него, а может — нет. Может быть, вы будете здесь, чтобы выслушать ответ, а может — нет.

Но мне пришлось отложить этот вопрос, поскольку он был важным, а время было уже девять тридцать.

Я не люблю делать работу плохо, поэтому я пошел на риск. Я понадеялся на лучшее, — что мы встретимся на следующий день, — и случайно так и получилось.

Человек, задавший этот вопрос, говорит, что в его личности будда и зорба находятся в постоянном конфликте.

Вся моя философия направлена на то, чтобы установить гармоническое единство между буддой и зорбой в каждом человеческом существе. Но спрашивающий задает свой вопрос, исходя только от ума.

На самом же деле, в действительном переживании, будда и зорба никогда не могут быть в конфликте. Это надо подчеркнуть — ибо в действительности зорба полностью погружен в сон, он ничего не знает о будде, а с тем, чего не знаешь, бороться нельзя. Зорба даже не подозревает, что в жизни есть нечто большее, чем просто есть, пить и веселиться.

Это — вся его жизненная философия, за ней больше ничего нет. Как он может быть в конфликте с буддой? Чтобы быть конфликту, необходимо одновременное присутствие обоих. Это же простая арифметика.

Если в тебе проснулся будда, если это пробуждение случилось в тебе, то зорба исчезает.

Это все равно, что раньше ты спал, а сейчас — бодрствуешь. Когда ты бодрствуешь, сна больше нет. Зорба — это имя твоего духовного сна. Будда и зорба не могут сосуществовать. Как только ты становишься сознательным, бдительным, бодрствующим, тьма бессознательного исчезает. Либо есть зорба, а будда спит... Когда есть зорба, будда — это всего лишь семя... это то, чего еще нет. Когда же будда расцветает, зорба исчезает, точно так же, как исчезает тьма, когда вносят свет.

Тьма и свет не могут существовать одновременно.

Мне всегда нравилась одна древняя история.

Бог сотворил мир, и с того дня солнце стало преследовать тьму. И тьма не могла понять: она же не причинила солнцу никакого вреда, она даже никогда не разговаривала с солнцем, они даже не встречались — и тем не менее солнце постоянно преследует ее и не дает ей покоя.

Через миллионы лет постоянного беспокойства тьме в конце концов все это надоело и она обратилась к Богу: «С моей стороны было бы неблагодарностью жаловаться, но всему же есть предел. Миллионы лет солнце не дает мне покоя, а я даже представить себе не могу, что плохого я сделала. Солнце гонит меня отовсюду. Даже отдохнуть спокойно невозможно — вот-вот появится солнце, близится рассвет. Я не спала миллионы лет — тревога не дает мне заснуть. Солнце устроило мне почти непрерывную пытку, и без всяких на то оснований. Я просто хочу знать: что дурного я сделала?»

Бог сказала: «Тебе следовало бы прийти раньше. Не было нужды ждать так долго. Это очень неблагородно со стороны солнца. Позвать сюда солнце!»

Послали за солнцем. Солнце спросило у посланника: «В чем дело? Ведь я никогда не делало ничего дурного. Я просто продолжаю ходить каждый день по одному и тому же маршруту. С тех пор как Бог сотворил меня, я не делаю ничего другого».

Но посланник сказал: «Бог в великом гневе. Ты совсем замучило эту бедную женщину — тьму».

Солнце сказало: «Боже! Да я никогда не слыхало о ней. Я ее никогда не встречало. Меня женщины вообще не интересуют — я от рождения такое. Я пойду, я хочу посмотреть, кто такая эта женщина».

Но когда солнце приблизилось к дому Бога, тьма исчезла.

Бог сказал: «Куда девалась эта женщина?» Стали повсюду искать, но тьму не нашли.

Прошли еще миллионы лет, и однажды эта женщина снова появилась перед Богом и сказала: «Ты так ничего и не сделал; все продолжается по-прежнему, та же самая пытка».

Бог сказал: «Ты ведешь себя странно. Когда солнце пришло сюда, куда ты подевалась?»

Она сказала: «Ты рассуждаешь, как какой-нибудь простак. Если солнце здесь, я не могу быть здесь; если я здесь, оно не может быть здесь. Мы не переносим друг друга. Тебе придется выслушать нас по отдельности, а затем принять решение».

Бог сказал: «Это не в моих правилах. Вы оба должны присутствовать здесь, чтобы я мог удостовериться, что никто из вас не лжет».

Женщина сказала: «Тогда я лучше заберу свою жалобу назад».

С тех пор эта женщина больше не появлялась. Солнце же время от времени приходило к Богу, чтобы спросить: «Что случилось с той женщиной? Я хочу, чтобы это дело прояснилось до конца. Меня беспокоит то, что я, может быть, причиняю кому-то вред, само того не зная».

И однажды Бог сказал: «Тебе не надо беспокоиться. Эта проблема не может быть решена. Я не могу принять какое-то решение, пока вы вдвоем не предстанете перед моим судом и я не выслушаю обе стороны в присутствии друг друга. Но в силу самой природы вещей вы не можете предстать передо мной одновременно. Та женщина — это твое отсутствие. Оставь свои тревоги. Ты отлично справляешься со своим делом, и эта женщина больше не будет подавать на тебя жалобу. Это дело закрыто».

Точно так же обстоит дело с зорбой и буддой.

Как только приходит будда со всем своим светом и красотой, со всей своей осознанностью, со всей своей радостью — зорба исчезает, растворяется. Конфликт невозможен.

Конфликт возможен только в твоем уме.

Ты слушал меня, поэтому ты создал себе концепцию зорбы и концепцию будды, но ты не жил зорбой и не жил буддой. Это всего лишь слова в твоем уме.

Тогда конфликт возникает очень легко, тогда ты можешь продолжать вести спор в своем уме: «Как же могут зорба и будда стать единым целым? Они же так антагонистичны, они — враги, гармония невозможна».

Да, в уме она невозможна.

Вот почему я постоянно говорю вам, что надо выйти за пределы ума — туда, где гармония возможна... и не только возможна, она уже есть.

За пределами ума зорба есть будда, нет никакой линии раздела. И все, что есть прекрасного у зорбы, с приходом будды становится еще более прекрасным — все становится в тысячу раз более великолепным. А все, что в зорбе есть дурного и отвратительного, исчезает, как тьма. То, что можно усвоить, усваивается, а то, чего усваивать не стоит, растворяется.

Но не делай из этого умственную проблему.

Мой подход не от ума, мой подход от медитации. Это — экзистенциальный подход.

Зорба любит петь, играть на музыкальных инструментах, танцевать.

Будда сделает все это совершенным, абсолютным. Даже тишина станет песней, даже камни станут проповедями и все, чего ты будешь касаться, будет становиться музыкальным инструментом, ибо теперь в руках твоих будет магия всего Существования — в них будет грация, красота, поэзия...

Твоя жизнь будет не борьбой между зорбой и буддой, а любовью — настолько глубокой, что двое возлюбленных исчезнут друг в друге, чтобы никогда больше не разлучаться. Этот союз, эта гармония, это согласие будет вечным.

Но не связывайся с умом.

Ум знает только конфликт. Даже там, где нет никакого конфликта, ум его создает; даже там, где нет никакой проблемы, ум ее создает.

Ум не может существовать без проблем, проблемы — это пища для ума. Конфликт, борьба, дисгармония — и ум чувствует себя отлично. Тишина, гармония — и уму становится не по себе, ибо гармония, тишина и покой есть не что иное, как смерть для ума.

Поэтому просто выкинь из головы свою проблему. Начинай жить. А со мной это легко, ибо я не призываю тебя отречься от зорбы, я призываю тебя жить зорбой в полную силу. Нечего бояться. Только надо добавить одну вещь — медитацию.

Медитация — это мост между зорбой и буддой. Как только мост будет завершен и по нему снизойдет будда, в твоем зорбе произойдет огромная перемена — все уродливое исчезнет, а все прекрасное станет неизмеримо более прекрасным.

Зорба ничего не потеряет. Без будды зорба — это всего лишь мирское существование. Без зорбы у будды нет корней — только цветы. Но как долго могут цветы прожить без корней? Корни некрасивы, вот почему они остаются скрытыми под землей, — но они есть источник жизни. Прекрасные цветы не могут существовать без уродливых корней под землей: эти корни питают их, дают им жизнь.

И это чудо происходит повсюду. Но мы так слепы, что не видим его.

Когда ты видишь розу, ты не видишь, что в этой розе скрыта вся философия жизни — ни листья, ни шипы, ни корни не являются красными. И все же из этой зеленой листвы появляется чудесная красная роза. Она получает питание отовсюду: из корней, из листьев — так как листья постоянно дышат, иначе роза погибла бы. Стебли постоянно совершают чудо — поднимают сок и воду из глубины земли вверх, против гравитации. И нет никакой насосной системы.

Сначала ученые были озадачены тем, как деревья высотой в сто пятьдесят футов умудряются сохранять свои листья зелеными — сочная зелень на высоте ста пятидесяти футов. Вода поднимается против гравитации без какого-либо видимого механизма.

Чудеса происходят повсюду, надо только иметь чувствительное сердце, восприимчивый глаз — и ты увидишь, что материя и дух повсюду танцуют вместе.

Зорба и будда неразделимы. Есть только одна возможность: будда может спать, тогда зорбе приходится вести мирскую жизнь. Или, под дурным влиянием прошлого, ты можешь отречься от своего тела, стать разрушителем по отношению к собственному телу и попытаться достичь невозможного — жить как будда, не имея ничего общего с зорбой.

Тысячи святых поступали так, но ты не найдешь в их жизни цветущих роз, ты не найдешь в их жизни сочной зелени Существования, ты не найдешь в их жизни танцев и песен. Они — живые мертвецы.

Я сражаюсь против всего этого прошлого. Я хочу, чтобы ты был зорбой и буддой одновременно; тогда все, что есть у зорбы уродливого, исчезнет само по себе — тебе не надо отрекаться от него. А все прекрасное будет усвоено в новом сознании, в новом пробуждении.

Но не делай из этого умственную проблему.

Возлюбленный Бхагаван,

до того как в 1980 году я встретил Вас и принял санньясу, я достигал всех целей, которые ставил перед собой. Но с тех пор я отдыхаю на платформе, ожидая свистка подходящего поезда. Расслабление и ожидание дошли до такой степени, что иногда во время Ваших бесед я вздрагиваю от звука собственного храпа, и мне кажется, что поезд пришел, — но поезд никогда не приходит.

Возлюбленный Учитель, что дальше?

Сурадж Пракаш, научись храпеть тотально.

Это плохо, что твой собственный храп будит тебя. Храпи по-настоящему — чтобы твой храп будил всех, но не тебя.

Храп — это искусство.

А что касается платформы, то ты находишься не на платформе. Ты спишь в поезде. Так что нет нужды беспокоиться. Поезд уносит тебя, вот почему ты не слышишь свистков прибывающих поездов. Храпи в полную силу, спи крепко, поезд мчится быстро.

Это одна из проблем для тех, кто всегда достигает поставленных целей, — любая цель им по плечу.

Но просветление — это не цель.

Бог — это не достижение.

Бог — это сама твоя реальность.

Все, что тебе нужно, — это полностью расслабиться.

Вот почему я говорю, что тебе надо храпеть в полную силу. Это постоянное вскакивание и высматривание поезда — пришел он или нет — без нужды нарушает твой сон, нарушает твое расслабление.

Мои санньясины не ориентированы на какую-то цель.

Весь мой подход — это подход раскрепощения, это не подход усилия. Надо просто расслабиться и наслаждаться. Даже во время беседы не запрещено спать и храпеть.

Только храпи немного более музыкально, чтобы все могли наслаждаться твоим храпом.

Ты ничего не хочешь делать — так не спрашивай, что дальше. Тебе надо просто расслабиться настолько тотально, чтобы ты мог почувствовать свое существо в его абсолютном великолепии, блаженстве и благословении.

Я говорю тебе, что ты уже пребываешь там, где тебе хочется быть, ты уже есть то, чем ты думаешь стать.

Стремление стать чем-то — это болезнь.

Ты — существо. Тебе ничем другим становиться не надо. Но поскольку всю свою жизнь ты упорно работал, достигая всего, чего ты хотел, то по старой привычке ты и из медитации Делаешь усилие, из просветления — цель, из Бога — нечто далекое.

Почему в этом огромном мире так много людей все время упускают?

И почему лишь очень немногие люди постигают истину, красоту и блаженство? Причина проста: все думают в терминах целей. А те, кто думает в терминах целей, непременно терпят неудачу — ибо это не цель. Это уже внутри тебя. Поэтому, чем больше ты бежишь, чтобы достичь этого, тем больше ты от этого удаляешься.

Прийти к самому себе — это не путешествие, это просто отказ от всех усилий, от всех целей, от всего становления. Просто начинай наслаждаться, где бы ты ни был и что бы ты ни делал. Это самая простая вещь, но она кажется очень трудной, так как нас научили стремиться к целям.

Тебе ничего не надо делать.

Все, что тебе нужно, — это безмолвно сидеть, ничего не делая... приходит весна, и трава растет сама по себе.

Естественно, трава никогда не дает тебе никаких свистков — она просто растет; это — не железнодорожная станция.

И трава действительно растет.

Но если ты видишь ее каждый день, ты не замечаешь, что она растет.

Ты тоже растешь. Ты осознаешь это только тогда, когда рост станет таким взрывом, что ты представить себе не сможешь, что это возможно без роста. Ты растешь каждый день — из ребенка ты становишься юношей, из юноши ты становишься стариком, но ты не можешь найти ту точку, в которой ты начал становиться юношей... ту точку, в которой ты начал становиться стариком, — ибо ты так близок к своему росту и рост происходит каждый день.

Находясь рядом со мной, ты не осознаешь того факта, что ты больше не часть того мира, в котором ты живешь.

На первый взгляд ты живешь в том же самом мире, но если вглядеться поглубже, то со мной ты вступил в иной мир — в мир без усилий, без целей, без деяний, в мир естьности, в мир здесь и сейчас.

Возлюбленный Бхагаван,

почему я чувствую, что потерпел неудачу? Не потому ли, что я все еще стремлюсь быть совершенным, сверхчеловеком, чем-то особенным? Бхагаван, пожалуйста, не щадите меня!

Сурабхи, ответ, который я дал Сураджу Пракашу, является ответом и для тебя.

Муки неудачи приходится испытывать только тем людям, которые хотят куда-то попасть, кем-то стать.

Но человек, у которого никогда не бывает желания стать кем-то или оказаться где-то еще, не может испытывать мук неудачи — он всегда удачлив, совсем как я.

С самого раннего детства мои родители, мои доброжелатели, мои соседи, мои учителя — все говорили мне: «Из тебя не выйдет никакого толку, ты будешь ни на что не годным человеком!»

Я отвечал: «Если такова моя судьба, то я совершенно счастлив. Зачем мне пытаться быть кем-то другим? Бестолковый? Ну и хорошо! Ни на что не годный? Я не вижу в этом ничего плохого!»

А они говорили: «С тобой невозможно вести разумный разговор!»

Я говорил: «А по-моему, это разумно. Что бы ни случилось, я буду удачлив... Ведь я не устанавливаю для себя какой-то критерий: должно случиться то-то и то-то, только тогда я буду удачлив. Как раз наоборот: я уже удачлив. Что бы ни случилось, это не имеет никакого значения — моя удача обеспечена».

Один из моих университетских преподавателей очень беспокоился... Он так любил меня, что сказал: «Ты запросто мог бы стать первым в списке выпускников университета, но ты ведешь себя таким образом, что если тебе удастся получить диплом третьей степени, это будет чудом — ведь я никогда не видел, чтобы ты читал учебники».

Он приходил в общежитие, чтобы проверять меня. Он ни разу не нашел учебника в моей комнате. Я их никогда не покупал.

Он сказал: «Когда преподаватели читают лекции, ты спишь. А преподаватели не тревожат тебя, потому что, когда ты не спишь, ты споришь с ними. Так что лучше позволять тебе спать, чтобы не было неприятностей».

Он очень боялся, что я могу не пойти на выпускные экзамены: я мог пойти, а мог и не пойти. Вечером накануне первого выпускного экзамена он пришел ко мне и сказал: «Дай мне обещание!»

Я сказал: «Я могу дать обещание, но я обманщик. Так что от моего обещания не будет много толку».

Он сказал: «Ты обманщик?»

Я сказал: «Да, когда это мне выгодно. Вам нужно мое обещание? Я дам вам обещание. Если ко мне придет кто-то еще и попросит дать ему обещание, я и ему дам обещание».

Он сказал: «Ты превращаешь это в пытку для меня. Завтра утром будь готов к семи часам утра. Я заеду за тобой и отвезу тебя на экзамен — и так будет каждый день!»

И это действительно было для него пыткой, так как он был пьяницей и действительно хорошим человеком. Он никогда не вставал раньше полудня. А встать в шесть часов утра, собраться и... А у него был очень старый автомобиль, только тогда как-то удавалось завести мотор.

Но он заехал за мной точно в семь часов, несмотря на все трудности... И он обнаружил меня спящим, тогда он разбудил меня и сказал: «Это уже слишком. Я никогда не вставал до полудня, а сегодня я встал в шесть часов утра. И ты знаешь мою машину — она еще более ленивая, чем я. А в шесть часов утра, когда еще холодно, завести ее очень трудно — все соседи помогали мне. А ты спишь».

Я ответил: «Когда вы сказали, что заедете за мной, я доверился вам. Тогда зачем мне рано вставать? Когда вы приедете, я встану с постели и сяду в вашу машину».

Он спросил: «Ты не будешь принимать ванну и прочее?»

Я сказал: «После экзамена».

Он сказал: «А как насчет подготовки?»

Я сказал: «Да какая там подготовка!»

На пути к университету он старался внушить мне: «Послушай, тебе надо запомнить несколько вещей: вот твой номер по списку. Не забудь!» Он заставил меня записать номер на моей руке, чтобы я его не забыл. Он сказал: «Запиши свое имя, иначе ты забудешь, чей это номер».

Я сказал: «Вам следовало бы хоть немножко доверять мне».

Он сказал: «Я не могу положиться на тебя. Прежде всего ты должен сдать этот экзамен. Ты должен сдать экзамены лучше всех в университете».

Я сказал: «Что бы ни случилось, я буду счастлив».

В университете он сказал служителю: «Не выпускайте его из экзаменационного зала в течение трех часов», — так как он боялся, что, когда он уйдет, я могу отправиться домой спать. Служитель подошел ко мне и сказал: «Запомни, тебе не надо торопиться побыстрее закончить экзаменационную работу. Не спеши. Все равно в течение трех часов ты не сможешь выйти отсюда. Твой преподаватель дал мне такое указание, а я уважаю этого человека».

Я сказал: «Это странно». Я закончил работу через полтора или два часа и сказал служителю: «Вы же видите, что я закончил работу. Зачем же мучить меня? Ведь я даже ванны не принял. Я должен пойти домой и умыться, почистить зубы, принять ванну, переодеться. Я попал сюда прямо из постели».

Он сказал: «Прямо из постели? Но кто же заставил тебя?»

Я сказал: «Тот самый преподаватель, который дал вам указание не выпускать меня. И я ему не расскажу, что вы отпустили меня. И никто не расскажет — все так заняты работой».

Он сказал: «Если дело обстоит так, то можешь идти. А ты ответил на все вопросы?»

«Вы же видите!» Он видел, что я уже ответил, но все равно посмотрел мою работу. Он сказал: «Страшно. Это — выпускной экзамен, а у тебя ответ на вопрос занимает полстраницы, самое большее — страницу. И ты надеешься выдержать экзамен?»

Я сказал: «Я никогда ни на что не надеюсь. То, что я написал, мне нравится... я никогда не делаю того, от чего не получаю удовольствия».

И так случилось, что мои экзаменационные работы, мои ответы, попали к одному из профессоров в отставке — к профессору Ранаде из Аллахабадского университета, он пользовался авторитетом во всем мире. Поэтому мой преподаватель совершенно сошел с ума.

Он сказал: «Сперва я думал, что ты не получишь даже диплома третьей степени — хотя ты заслуживаешь быть первым в университете. Но сейчас ты попал в руки очень опасного человека: известно, что за всю свою жизнь он ни одного студента не счел достойным диплома первой степени. Сейчас он в отставке, но ему до сих пор дают на оценку экзаменационные работы. И случилось же так, что твои работы попали к нему! Тебе пришел конец!»

Я сказал: «Не волнуйтесь. Меня это устраивает: я еще один год буду с вами».

Он сказал: «Не говори чепухи!»

Я сказал: «Я говорю не чепуху. У вас будет еще одна возможность таскать меня на экзамены и мучить меня. Вы Должны быть довольны».

Но вот, что я называю... случаются странные вещи: Ранаде дал мне оценку девяносто девять процентов и написал ректору специальную записку: «Я хотел дать ему оценку сто процентов, но это могло бы показаться пристрастием с моей стороны. Причина, по которой я даю ему оценку девяносто девять процентов — что я делаю впервые за всю мою жизнь, — заключается в том, что я всегда хотел, чтобы ответы были по сути дела. И я никогда не видел человека, который ответил бы на весь вопрос в одном абзаце. Мне понравился этот парень! Скажите ему — покажите ему мою записку, — что за всю мою жизнь он — первый студент, которого я считаю достойным диплома первой степени». Он был очень стар, ему было семьдесят пять лет.

В списке выпускников я был первым. Мой преподаватель — который так этого хотел — теперь не мог в это поверить. Когда были опубликованы результаты, он сказал: «Что случилось? Должно быть, произошла какая-то ошибка. Ты — первый? Надо пойти к ректору и узнать — в газете какая-то ошибка».

Я сказал: «Не стоит беспокоиться. Если произошла какая-то ошибка — очень хорошо».

Но он так разволновался, что мне пришлось толкать его машину, пока она не завелась, и мы поехали к ректору. Пока он не увидел записку профессора Ранаде, он не мог поверить в это.

А выйдя от ректора, он осмотрел меня с ног до головы и сказал: «Это самое странное, что я видел за всю мою жизнь. Ты шел на экзамены без всякой подготовки, а теперь ты золотой медалист. Впервые я начал верить в Бога — ибо сам ты не мог бы добиться этого. Должно быть, за тобой стоит Бог».

Я сказал: «Это же абсолютно ясно. Вот почему я такой расслабленный. Вам не о чем было беспокоиться. За мной стоит Бог — точно так же, как я стою за вашей машиной, чтобы подтолкнуть ее. Он подталкивает меня, и стоит мне завестись, как все идет хорошо».

Сурабхи, в жизни не бывает неудач. Все это зависит от того, как ты воспринимаешь вещи. Если ты желаешь слишком многого — ты тянешься, но не можешь достать, — тогда наступает разочарование и чувство неудачи. Но если ты ничего не желаешь и совершенно счастлив, где бы ты ни был, тогда жизнь — это победа из мгновения в мгновение.

Возлюбленный Бхагаван,

почему ум как с цепи срывается, когда сердце хочет что-то сказать?

Ум всегда боится... и боится он одной только вещи, и это — твое сердце, так как уму изначально положено быть слугой, а он ухитрился стать господином.

А сердце — которое должно было стать господином — даже не дает себе труда вмешаться и позволяет уму оставаться господином.

Но ум отдает себе отчет, что в любое мгновение, если сердце того захочет, его господству придет конец.

Поэтому всякий раз, когда сердце хочет что-то сказать, ум охватывает страх.

Ум очень боится любви.

Ум очень боится доверия.

Ум очень боится всего, что имеет отношение к сердцу. Ибо господство ума не является частью природы.

Природный господин — сердце.

Но вот в чем проблема: поскольку сердце так уверено в своем праве господина, оно никогда не занимается самоутверждением — нет нужды. У сердца есть врожденное знание, что ум в любой момент можно отодвинуть в сторону. И ум прекрасно знает, что он всего лишь слуга. Поскольку господин так благороден, он позволил слуге выдавать себя за господина.

Но слуга есть слуга.

Поэтому всякий раз, когда сердце хочет что-то сказать, ум начинает чувствовать себя ненадежно — он хочет, чтобы сердце оставалось полностью мертвым; он хочет, чтобы человек был совершенно бессердечным. И во всем мире удалось сделать людей бессердечными.

Но иногда некоторым людям удается освободиться от рабства ума и они начинают отстаивать права своего сердца. Это величайшая революция, которая только возможна, — революция сердца против ума.

Я называю ее сущностной санньясой.

Возлюбленный Бхагаван,

всегда, когда я прохожу через Ваш дом, мне хочется петь и танцевать, но затем мне на глаза наворачиваются слезы, мною овладевает сильное чувство и мне хочется крикнуть всем: «Проснитесь! Вот — Бхагаван! Он открыт для всех!» Я так благодарна за все, что получила от Вас, и иногда бывает так трудно сдерживать все это в себе, — но я не хочу отправляться в миссионерскую поездку. Что мне делать?

Иметь миссию и быть миссионером — это две разные вещи.

Миссионер функционирует от ума.

А иметь миссию — это переполняющее сердце переживание.

Различие уловить трудно, но не невозможно. Миссионер старается убедить людей в чем-то, в чем он сам не убежден, — ибо того, в чем он хочет убедить других, он сам никогда не переживал. Миссионер — это просто компьютер, передающий знания от одного поколения к другому.

Но иметь миссию — это совершенно иное дело.

Иисус не миссионер. Папа-поляк — миссионер.

У Иисуса есть миссия.

У Гаутамы Будды есть миссия.

Иметь миссию — значит переживать нечто такое, что не поделиться им с другими было бы противно человеческому состраданию и любви. Тут дело не в том, чтобы обратить кого-то в свою веру; тут дело в потребности делиться с другими. Так что никому от этого не хуже. Если твое переживание таково, то возвещай о нем с кровель. Если оно исходит из твоего сердца, то не противься этому — ибо чем больше ты будешь распространять его, тем глубже будут в тебе его корни. Это совсем как дерево: дерево продолжает распространять свои ветви вширь и ввысь, а под землей продолжают распространяться его корни.

Если у тебя есть переживание, которое, как ты чувствуешь, может утолить жажду многих людей, тогда иди на любой риск — провозглашай его, воспевай его, танцуй его, делай все, что можешь. Даже если весь мир будет думать, что ты сошла с ума, не беспокойся. Чем больше ты будешь делиться своим переживанием, тем глубже оно будет входить в твое собственное сердце и тем сильнее оно будет становиться; твоя индивидуальность станет огромной силой.

Но никогда не становись миссионером.

Миссионер — это слуга, бедный слуга... как любой другой слуга. Он получает определенную плату за распространение послания Библии. Ему нет ни малейшего дела до послания, его заботит только вознаграждение. Если кто-то другой преддожит двойную плату, он будет готов говорить против Библии.

Я слышал, что в одной церкви... Епископ был весьма обеспокоен тем, что один из самых старых и богатых членов паствы засыпал во время церковной службы — совсем как Сурадж Пракаш, — но то место было непохоже на это, где даже храпеть дозволяется, если храп хоть немного музыкален. А тот старик храпел. Епископу это мешало, так как этот человек сидел как раз перед ним.

В конце концов епископ нашел выход... этот старик всегда приходил в церковь с маленьким мальчиком, который был его правнуком. Однажды епископ остановил этого правнука, отвел его в угол и сказал: «Можешь ты сделать для меня одну вещь? Я буду давать тебе пятьдесят центов каждое воскресенье».

Мальчик сказал: «Согласен. Чего вы хотите?»

Епископ сказал: «Тебе не надо будет делать ничего особенного. Каждый раз, когда твой прадед будет начинать храпеть, ты просто толкай его, буди его. То, что он спит, — это не проблема; проблема возникает тогда, когда он начинает храпеть, так как он будит всю паству. А у меня не так уж много проповедей — всего лишь три. Поэтому мне не хочется, чтобы людей будили, так как тогда они начинают слушать».

Мальчик сказал: «Давайте аванс!»

Епископ сказал: «Аванс? Ну ты и тип! Разве ты не веришь мне?»

Мальчик сказал: «Бизнес есть бизнес. Это не вопрос веры... это не религия. Давайте пятьдесят центов, и в следующее воскресенье вы увидите, как я справляюсь с делом».

И мальчик хорошо справился с делом. Он не давал старику спать. Как только тот начинал храпеть, мальчик начинал толкать его. Старик много раз смотрел на мальчика: «Что с тобой происходит?»

А мальчик на него не смотрел, он слушал проповедь с таким рвением, как будто все происходящее вокруг его не интересовало.

Когда они вышли из церкви, старик сказал: «Негодник, почему ты меня толкал? Всю ночь я не могу заснуть, так как от старости страдаю бессонницей. За всю неделю это единственное время, когда я могу поспать, а ты не даешь мне заснуть. В чем дело? Что на тебя нашло? И выглядел таким набожным и слушал так, как будто ты понимал, что говорил епископ».

Мальчик сказал: «Это не вопрос религии. За это дело я получаю пятьдесят центов. Епископ дал мне аванс. А сейчас я пойду к епископу, чтобы получить деньги за следующее воскресенье».

Старик сказал: «Погоди. Я буду давать тебе доллар, только не мешай мне спать».

Мальчик сказал: «Согласен. Давай аванс!»

На следующее воскресенье епископ был очень удивлен. Много раз он бросал на мальчика вопрошающие взгляды, но мальчик смотрел куда угодно, только не на епископа. Епископ подумал: «Что случилось с мальчиком? Может быть, он ничего не делает потому, что на этот раз он не получил от меня аванс?»

Он начал подавать мальчику знаки, надеясь, что никто не поймет, что происходит...

Но мальчик делал вид, что не понимает, чего от него хотят.

После службы епископ остановил мальчика и спросил: «В чем дело? Ты что, не доверяешь мне? Вот пятьдесят центов».

Мальчик сказал: «Какие там пятьдесят центов! Мой старик дает мне доллар, чтобы я его не будил. Теперь, если вы хотите... Вам решать».

Епископ сказал: «Я бедный человек. Если я буду все время увеличивать ставку, а твой прадед будет продолжать удваивать ее... Он богатый человек».

Мальчик сказал: «Бизнес есть бизнес. Если вы не можете платить мне больше доллара, тогда храпеть будет не только мой старик, я тоже буду храпеть, и тогда вы увидите настоящий хаос. Тогда вам придется платить не только за моего старика, но и за меня — отдельно: пятьдесят центов за меня и полтора доллара за моего старика. Всего — два доллара. Но цена будет меняться каждое воскресенье, все будет зависеть от того, как пойдет дело».

Миссионер. — это бедный слуга. Христианская церковь платит ему — он проповедует христианство. Если кто-то будет платить ему больше, он будет проповедовать что-то другое.

Но человек с миссией — это нечто совершенно иное, его нельзя изменить.

Его можно распять, но изменить его нельзя.

Возлюбленный Бхагаван,

Ваше первое безмолвное послание ко мне было таким: «Не будь таким серьезным, наслаждайся, празднуй!»

Через три года оно наконец дошло до меня! Почему мне потребовалось так много времени, чтобы пробудиться? Действительно ли я пробуждаюсь?

Ты думаешь, что три года — это так долго? Каков твой критерий? Время вечно.

Три года — это все равно, что три секунды.

Если человек сможет понять послание о радости и праздновании даже за три жизни, это не будет слишком рано.

Тебе повезло, что оно дошло до тебя за три года.

От тебя зависит, когда оно дойдет. Послание могло бы дойти до тебя в то же самое мгновение, когда я тебе его направил. Но тебе потребовалось три года... Ты все откладывал, ведь тебе так много надо было сделать. Ты откладывал и по другим причинам. Ведь если ликовать, когда весь мир в беде, люди сочтут тебя безумцем: «Что ты делаешь? Миру грозит ядерная катастрофа, а ты празднуешь?»

Если спросить у меня, то я отвечу, что ты пришел домой очень рано. Это не большой срок.

Фактически, когда бы ты ни понял послание, это всегда будет рано — ибо ты тысячи раз, на протяжении тысяч жизней, слышал его и оно до тебя не доходило. Ты все откладывал, ты все забывал.

В одной беседе я упоминал об одной прекрасной книге — «В ожидании Годо». Несомненно, автор имел в виду ожидании Бога (Godot — Годо — созвучно с английским God — Бог), но чтобы не задевать ничьих чувств, он придумал имя «Годо».

Это небольшая пьеса...

Два человека сидят под деревом, и они говорят: «Он еще не пришел, а уже пора бы; он должен бы уже прийти». Они беспокоятся и разговаривают друг с другом... и никто не говорит, кто такой этот Годо... или когда этот Годо обещал прийти, или встречал ли его кто-либо... никто не касается этих важных моментов. Считается само собой разумеющимся, что Годо должен прийти. По крайней мере, когда нечего делать, ждать тоже неплохо — что-то должно случиться!

Сперва я подумал, что «Годо» — это по-немецки «Бог», поэтому я спросил у Харидаса, моего старейшего немецкого санньясина: «Харидас, "Годо" — это по немецки "Бог"?»

Харидас сказал: «Нет». Я спросил: «А как по-немецки "Бог"?» Он сказал: «По-немецки это будет "Gott"!» И я сказал: «Неужели? "Gott"?» (Немецкое Gott созвучно с английским got it — постиг это).

С тем, чтобы постичь это, никаких проблем нет. Ты постиг за три года!