Глава 1. Единственное утешение человечества

Глава 1. Единственное утешение человечества

Достоевский несомненно и неопровержимо доказал одно: дьявол есть. Но если бы он не доказал так же несомненно и неопровержимо, что Бог есть, — горе ему, лучше было бы, чтобы его из колыбели сразу в гроб перенесли. Но еще хуже было бы нам, так как без Бога невозможно вынести ужасающее присутствие страшного дьявола Достоевского. От поверхности до сердцевины загорчил Достоевский жизнь наигорчайшей метафизической горечью, отравил ее отравой наиужаснейшего скепсиса. Из бурлящего вулкана своей кипучей души неустрашимый исповедник атеизма извергает лаву огнедышащего отчаяния и затопляет несчастных жителей жалкой планеты нашей. Славянский «дьяволодицеист» имеет при себе устрашающие аргументы: мир и человечество за него; через существование вот такого мира и такого человека он доказывает существование дьявола. Мир дьяволу подчинен, и человек дьяволу подчинен. Такой, какой есть, мир — это результат или отчаяния, или безумия. Такой, какой есть, человек — это переход и проход для некоего беспредельного отчаяния, которое на своем бешеном пути временно облекается в него как в тело свое.

Дьявол есть. Но разве можно жить в мире, где дьявол есть, а Бога нет?

Можно, — отвечает Достоевский, — но такая жизнь неминуемо завершается сумасшествием или самоубийством; третьего не дано. Можно для многих; и эти многие пусть бросают якорь души своей в пучину отчаяния и остаются навсегда в нем. Но для бурной души Достоевского невозможно жить в мире, где дьявол есть, а Бога нет. Такой мир не дает покоя Достоевскому, а все время вынуждает его неустанно искать Бога, Который мог бы объяснить и оправдать все существующее; такой человек вынуждает Достоевского искать бессмертия, которое могло бы осветить и осмыслить этот смертный фрагмент, называемый человеческой жизнью. Без Бога мир — невыносимая бессмыслица; без бессмертия человек — воплощение непростительной насмешки. «Нет Бога, нет бессмертия — чего ради тогда жить?» [241] ^— вопиет Достоевский. Весь мир, весь человек, все человечество — дьяволу подчиненные и не могут быть смыслом жизни. Достоевский пробивается сквозь них, вырывается из людоедской пасти этого трехмерного чудовища и погружается в океан Вечности, разыскивая смысл жизни; он проходит через все временное и смертное в человеке, отыскивая в нем микроскопические остатки бессмертного и вечного. И после мучительных и долгих исканий он решительно и бесстрашно выражает опытом обретенное убеждение: «Без веры в свою душу и в ее бессмертие бытие человека неестественно, немыслимо и невыносимо» [242]. Только с помощью веры в свое личное бессмертие человек начинает быть человеком. В бессмертии человек обретает бессмертный смысл своей жизни, и в Вечном находит свое разрешение вечная проблема человеческой личности. «В результате ясно, что самоубийство, при потере идеи о бессмертии, становится совершенною и неизбежною даже необходимостью для всякого человека, чуть–чуть поднявшегося в своем развитии над скотами. Напротив, бессмертие, обещая вечную жизнь, тем крепче связывает человека с землей. Тут, казалось бы, даже противоречие: если жизни так много, то есть кроме земной и бессмертная, то для чего бы так дорожить земною?то жизнью? А выходит именно напротив, ибо только с верой в свое бессмертие человек постигает всю разумную цель свою на земле. Без убеждения же в своем бессмертии связи человека с землей порываются, становятся тоньше, гнилее, а потеря высшего смысла жизни несомненно ведет за собою самоубийство… Если убеждение в бессмертии так необходимо для бытия человеческого, то, стало быть, оно и есть нормальное состояние человечества, а коли так, то и самое бессмертие души человеческой существует несомненно [243]. Словом, идея о бессмертии — это сама жизнь, живая жизнь, ее окончательная формула и главный источник истины и правильного сознания для человечества» [244]. Лишь из этой одной веры в бессмертие души… выходит весь высший смысл и значение жизни, выходит желание и охота жить [245]. Эта вера есть единственный источник живой жизни на земле — жизни, здоровья, здравых идей и здравых выводов и заключений [246].

Идея бессмертия неизбежно постулирует существование Бога. Без Бога она ирреальна, абстрактна, бессодержательна. «Бессмертие души и Бог — это все одно, одна и та же идея» [247], — пишет Достоевский. Без идеи Бога идея личности невозможна; личность обусловлена Богом. Без Бога нет личности. Бессмертие души есть, потому что Бог есть; Бог есть, потому что бессмертие души есть. Одно содержится в другом; одно невозможно без другого. Бессмертие — в Боге. Бог имманентен бессмертной сущности человеческой личности. Присутствие Бога в человеческой природе проявляется в форме ощущения личного бессмертия. Если это ощущение разовьется в сознание, то оно от самосознания прокладывает самый надежный путь к богопознанию. В душе человеческой находится неопровержимое доказательство существования Бога. В этом его сила. Если бы это доказательство не было имманентным человеческому существу, его легко мог бы выдуть из человека ураган бунта Достоевского. Но оно имманентно, и потому естественно и неискоренимо. Оно — основа и потребность личности. Каждое чувство и каждая мысль, устремленные к беспредельности и бессмертию, — это плод таинственной деятельности Божией в тайнике человеческой личности. Без Бога — все смертно и проявляется через категорию смертности, с Богом и в Боге — бессмертие становится неопровержимой реальностью. «Если Бог есть, тогда я бессмертен» [248], — с полным правом утверждает Достоевский. Чувство личного бессмертия связывает человека с Бессмертным, расширяет до космичности и вечности его узкое и эгоистичное «я". «Размышляйте о человеческом «я», — пишет Достоевский в одном письме. — Если мое «я» все осознало, т. е. всю землю и ее аксиому, то, стало быть, это мое «я» выше всего этого, по крайней мере, не укладывается в одно это, а становится как бы в сторону над всем этим, судит и сознает его. Но в таком случае это «я» не только не подчиняется земной аксиоме, земному закону, но и выходит из них, выше их имеет закон. Где же этот закон? Не на земле, где все закончено и все умирает бесследно и без воскресения. Не это [249] ли намек на бессмертие души? Если бы его не было, то стали бы Вы сами?то, Николай Лукич, о нем беспокоиться, письма писать, искать его? Значит, Вы с Вашим «я» не можете справиться, в земной порядок оно не укладывается, а ищете еще чего?то другого, кроме земли, чему тоже принадлежит оно» [250].

Ощущение бессмертия, сознательно или бессознательно, пронизывает человека от сердцевины сознания до самых темных инстинктов. Оно всегда действует, хочет того человек или нет, поскольку обладает невероятной жизнестойкостью. Человек может его своей волей сознательно парализовать, но никак не уничтожить или искоренить. У современного европейского человека парализованность чувства бессмертия уже почти полная. Человек слишком сложен, его нужно упростить — это Европа и делает, парализуя чувство бессмертия. Но как бы ни было парализовано, оно очень часто проявляется в форме метафизической, космической грусти, в форме Weltschmerza, мировой скорби, в форме тоски, душевного беспокойства и недовольства. В конце концов, страшно то возмездие, которым парализованное, подавленное чувство бессмертия воздает своему тирану: лишает его высшего смысла жизни и уводит в идолопоклонство. И человек неутомимо создает идолов и богов, ибо такова ирония жизни — как только человек парализует свое чувство бессмертия и перестанет веровать, что он бессмертен и бесконечен, что его Бог создал бесконечным, то сразу же начинает создавать богов и идолов. Это нам Достоевский гениально показывает на своих бунтующих антигероях, морталистах. В них мы наблюдаем банкротство всего человеческого, ощущаем смертный кризис всех богов, созданных по образу и подобию европейского человека. Боги Европы не смогли ни отстоять свою божественность, ни разрешить проклятые вопросы Достоевского. Это ненастоящие боги для ненастоящих верующих — в них верят легковерные и маловерные. А где же Бог, в Которого мог бы уверовать Достоевский? Есть ли Бог для Достоевского? Кто может иметь смелость предложить Достоевскому себя в качестве бога? И если есть, то не искушал бы ли его Достоевский страшными искушениями, не испытывал бы ли ужасными соблазнами и не победил бы ли? Легко быть богом для легковерных, а кто будет богом для Достоевского? Кто ответит на его бунт? В роскошном пантеоне Европы есть много богов, но нет ни одного, который бы мог решить вечные проблемы и смирить бунтарную и бурную душу Достоевского.

Растревоженному вихрем бессмысленного трагизма этого мира Достоевскому, чтобы не сойти с ума от ужаса и отчаяния, необходим Бог, Истинный Бог, необходим более, нежели кому бы то ни было другому — Шекспиру или Канту, Толстому или Негошу. Ему совершенно необходим Бог, Который был в человеке, Который был человек и не забыл от животного ужаса, что Он Бог. Ему необходим Бог, Который смотрел теми же глазами, что и человек, и осознал и оправдал человека, Бог, Который был заключен в пяти чувствах и не сошел с ума, Бог, Который испытал все боли, изведал все страдания человечества, и осознал их и оправдал, Бог, Который осознал смерть и оправдал так устроенный мир и так устроенного человека, Бог, Который всё осознал, оправдал, облаговествил и ублажил. Если есть такой Бог, то это Достоевского Бог и Господь.

Гонимый безжалостным змием отчаяния, Достоевский с рыданием и криком бросился к ногам такого Бога, к ногам кроткого Господа Иисуса. «Я из этого (т. е. из бунта) вывел и доказал необходимость веры в Христа» [251], — исповедуется он. Пресветлый Лик Богочеловека Христа пленил навеки терявшего ум богоборца. Богоборец стал богоприимцем. До дна его мятежной души проник благой взгляд Благого Иисуса, успокоил бурю его, укротил взбунтовавшийся дух его и покорил всё сердце его. Некогда дьволу подчиненный Достоевский стал Христу подчиненным. Совершилось великое таинство, решена проклятая проблема: Богочеловек Христос — единственное решение проблемы личности и мира, единственный смысл жизни, смысл и цель истории, оправдание жизни и идеал. Бунтарный христоборец ранен сладостной стрелой любви Христа; победил «Пресветлый Лик Богочеловека, Его нравственная недостижимость, Его чудесная и чудотворная красота» [252].

Горячо и безоговорочно Достоевский весь отдается Христу, молитвенно устремляется к Нему, «впивается» в Него, делает Его содержанием своей личности, пока Он не станет его всеобъемлющим и незаменимым Богом и Господом. Пресветлый Лик Богочеловека — единственное очарование, которое неизменно все более и более очаровывает и никогда не разочаровывает. Очарованный Им до абсолютной и необратимой любви, спасенный Им от атеистического отчаяния и анархического безумия, Достоевский по–апостольски и исповеднически исповедует и проповедует, что Богочеловек Христос — единственная наинеобходимейшая необходимость для нашей планеты, единственный Спаситель от отчаяния и самоубийственного скепсиса, что спасение всех людей заключается единственно в безоговорочном и всецелом приятии Христа как смысла и цели жизни.

Говорят: нет Бога. Но откуда же чудесная Личность Христа? Разве наша жалкая планета могла создать сама по себе такое поразительное явление? — Христос не только доказывает, но и показывает Бога телесно. Каждым Своим чувством, каждой Своей мыслью, каждым словом, движением, каждым Своим деянием Он доказывает, что является Богом и человеком. В Нем нет ничего нереального, нет фантастического. Он — то, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши [253]. Он в каждый момент божественно безгрешен и по–человечески реален, божественно совершенен и по–человечески доступен. Кто может обвинить Его во грехе, если не смогли обвинить даже самые лукавые соглядатаи сердца человеческого — фарисеи и саддукеи, глаза которых, направленные на Него, превращались то в телескоп, то в микроскоп, лишь бы обнаружить в Нем хотя бы одну молекулу греха? Безгрешность Его несомненна; это неизбежно чувствует и осознает каждый, кто хоть раз серьезно всмотрелся в Его чудесный и восхитительный Лик. Безгрешностью Своей Он доказывает Свою Божественность, телесностью Своей доказывает Свою человеческую сущность; чудесной и совершенной Личностью Своей Он неопровержимо доказывает, что является Богочеловеком. Единственно в Нем как Богочеловеке содержатся реально и телесно вся полнота идеала и совершенство. Вся притягательность Его Личности заключается в том, что Он — и Бог, и человек, а не только Бог или только человек. Достоевский по–подвижнически прочувствовал эту основную тайну Личности Христа и стоит за нее по–великомученически отважно и по–апостольски мудро. Он непоколебимо исповедует, что «Христос = человек, противопоставляемый Христу=Богочеловеку, не может быть ни Искупителем, ни Источником жизни, что сама по себе наука никогда не осуществит весь человеческий идеал, что источник жизни, умиротворение человека и спасение всех людей от сомнений и условие — sine qua non — бытия всего мира содержатся в следующих словах: И Слово стало плотию и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу как Единородного от Отца [254] — и в вере в эти слова» [255].

Богочеловек — sine qua non всего существующего. Он — ось мира; если мир сорвется с нее, то превратится в дьявольский хаос, в неоправданный ужас, в жестокую нелепость. «Все заключается в том, что Слово плоть бысть; в этом вся вера и утешение человечества — утешение, от которого оно никогда не сможет отказаться» [256], В этом заключается и оправдание Бога перед человечеством. Действительно, Богочеловек Христос — единственно возможное оправдание Бога; единственно в Нем возможна полная и совершенная теодицея. Все философские теодицеи в конечном итоге граничат с абсурдом. Желая оправдать трансцендентного Бога, они терпят крушение и разбиваются о камни неодолимых противоречий. Трансцендентного Бога невозможно оправдать. Но дело не только в этом. Трансцендентного Бога не нужно оправдывать, ибо Он того не заслужил. Бог, Который не был в человеке, не имеет права быть Богом человечества. Лишь Бог, Который был в человеке, Который жил жизнью человека и не утратил ни одного из Своих Божественных свойств, только такой Бог может оправдать Себя перед измученным человечеством. Таким Богом был, есть и будет Христос, и только Христос. Он Своей человеческой сущностью оправдал Бога и Своей Божественностью оправдал человека. Он — не идея, а живая реальность, осуществленный идеал — видимый, осязаемый, воплощенный и воплотимый. Он — не идея, а Богочеловеческая Личность. В Нем Бог и человек сближены и сопряжены до личностного единства. Все в Нем богочеловечно, и нет ничего, что было бы только Божественным или только человеческим. В Нем таинственно и удивительно достигнут многожелаемый богочеловеческий монизм личности: «В Нем обитает вся полнота Божества телесно» [257] и вся полнота человечества. Он — Истинный Бог и истинный человек, единственная Личность, в Которой достигнуто и осуществлено совершенное равновесие между Богом и человеком, в Которой человек стал Человеком, достиг предельной глубины, широты и высоты своей личности и стал Личностью.

Все, что Христос делал, Он делал, чтобы и мы это делали; все, чем был Он, чтобы и мы этим были; все, что с Ним произошло, чтобы и с нами происходило. Он стал Богочеловеком, чтобы мы стали б о го–людьми. Он жил богочеловеческой жизнью и сделал ее доступной и приемлемой для каждого человеческого существа. Когда Бог стал человеком, тогда нет ничего Божественного, что бы не могло стать человеческим. Когда Бог воплощен и воплощаем, тогда нет Божественного идеала, который был бы неосуществим и невоплотим в сфере человеческой жизни. Все слова Христа, все деяния Христа, все Его мысли и идеалы осуществимы и воплотимы в человеческой жизни. Многие не могут этого вместить и говорят: «Христос — великий человек, благородный философ, но половина Его философии неосуществима, она не для таким образом устроенных людей»; другие добавляют: «Он идеалист, идеализм Которого — не для нашей планеты». И одни, и другие изрекают хулу, которая не простится, ибо они развоплощают Богочеловека, эту высшую ценность, эту самую удивительную и самую чудесную Личность. Достоевский же решительно утверждает, что идеализм Богочеловека достижим для всего человечества. Невозможно веровать в то, что Слово стало плотию, т. е. что идеал присутствовал телесно, а не верить, что он достижим для человечества. «Может ли человечество обойтись без этого утешения? Но Христос для того и пришел, чтобы человечество поняло, что и земная природа, дух человеческий, может действительно здесь явиться телесно в таком небесном сиянии, а не только духовно, как идеал, что это возможно так же, как и естественно. Ученики Христовы, которые это просветленное Тело обожали, доказали под страшнейшими пытками, какое это счастье — Сие Воплощение в себе носить, совершенству Этого Образа подражать и в Его Воплощение веровать. А другие, кто видел, какое счастье это Воплощение давало, как только человек начал действительно приобщаться к этой красоте, удивлялись, поражались и в конце концов высказывали желание и сами наслаждаться этим блаженством: они становились христианами и заранее радовались страданиям. Все заключается в том, что Слово плоть бысть. В этом вся вера и утешение человечества — утешение, от которого оно никогда не откажется» [258].

Христос незаменим для человечества, незаменим для нашей планеты, для всей жизни на ней. Он единственный вносит смысл в нашу трагизмом расслабленную планету; Он единственный делает возможным оправдание жизни на ней, ибо если Он был возможен на этой планете, значит стоит жить на ней, есть ради чего жить. Человек, который почувствует так же, как Достоевский, ужасающий трагизм жизни, должен или уверовать в Христа, или совершить самоубийство. Третьего выхода нет. Достоевский уверовал, уверовал свято и непоколебимо, и личным опытом познал незаменимую чудесность Пресветлого Лика Христова. Поэтому он подвижнически ревностно защищает Христа. «Вы, господа, — обращается он к христоборцам, — которые отрицаете Бога и Христа, вы даже и не подумали, как без Христа вдруг все становится гадко и грешно. Вы осуждаете Христа и насмехаетесь над Богом, но какой пример вы даете человечеству? Как вы мелочны, беспутны, злобны и тщеславны! Устраняя Христа, вы уничтожаете в роде человеческом недосягаемый идеал красоты и доброты. И какие подобные ценности вы можете предложить взамен?» [259]. Христос — единственное настоящее утешение человечества. «Впрочем, — добавляет Достоевский, — вы могли бы отнять Его у человечества, если бы были в состоянии предложить ему что?то лучше Христа. Вопрос в том: есть ли у вас что?нибудь подобное?» [260]. «Дайте мне другой идеал, и я пойду за вами, — говорит Достоевский тем, кто хочет без Христа и помимо Христа осчастливить человечество. — Хотя, впрочем, вы сможете меня лишить веры в Божественность Христа, если только покажете мне что?нибудь лучше Христа. Ну, покажите!» [261]. Крусской интеллигенции, зараженной атеистической идеологией Европы и христоборческой моралью европейской науки, Достоевский обращается с вопросом: «Господа русские просвещенные европейцы… Укажите мне ваших праведников, которых вы вместо Христа ставите» [262].

Достоевский знает, во что верует; он поклоняется Богу известному — Христу Богочеловеку, засвидетельствованному надежно Апостолами и Мучениками, Святителями и Исповедниками. Он лично и опытно познал божественную силу Христа, Который его спас от самоубийства, отчаяния и скепсиса, и засвидетельствовал это по–апостольски и по–исповеднически. Он по–великомученически решителен и определенен в своей вере в Христа. Он это исповедует ясно и горячо: «…Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен; в эти минуты я люблю и нахожу, что другими любим, и в такие?то минуты я сложил Символ веры, в котором все для меня ясно и свято. Этот Символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но и с ревнивою любовию говорю себе, что и не может быть. Мало того, если бы кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы остаться со Христом, нежели с истиной» [263].

Христос больше, чем истина, больше, чем жизнь, больше, чем вся вселенная. Он единственный придает ценность всему и всякому. Где Он, там смысл и жизнь, значимость и оправдание, там вечность, там блаженное бессмертие. Он — мера всего, но Сам Он не подходит ни под какие человеческие меры. Для Достоевского Его Пресветлый Лик — единственное мерило всего видимого и невидимого. «На земле же воистину мы как бы блуждаем, — учит он, — и не было бы драгоценного Христова образа пред нами, то погибли бы мы и заблудились совсем, как род человеческий пред потопом» [264]. Вне этого богочеловеческого Лика нет ничего ни в мире, ни в человеке, что бы могло служить положительным и непогрешимым мерилом кого бы то ни было и чего бы то ни было.

В наивности своей многие принимают совесть за мерило нравственности, совесть грешную и нагрешившую, совесть необоженную и необогочеловеченную. Достоевский не дал себя обмануть этим тонким соблазном, который весьма многих соблазнил. Для него: «…совесть без Бога есть ужас, она может заблудиться до самого безнравственного. Недостаточно определять нравственность верностью своим убеждениям. Надо еще беспрерывно возбуждать в себе вопрос: верны ли мои убеждения? Проверка же их одна — Христос» [265].

«Сжигающего еретиков, — продолжает Достоевский, — я не могу признать нравственным человеком, ибо не признаю ваш тезис, что нравственность есть согласие со внутренними убеждениями. Это лишь честность, но не нравственность. Нравственный образец и идеал есть у меня — Христос. Спрашиваю: сжег бы Он еретиков? — Нет. Ну так, значит, сжигание еретиков есть поступок безнравственный. Инквизитор уже тем одним безнравственен, что в сердце его, в совести его, могла ужиться идея необходимости сжигать людей» [266].

Защищая свой тезис о том, что Христос — единственный источник и мерило нравственности, Достоевский уверенно разбивает точку зрения своего оппонента. «Вы говорите, что нравственность — действовать по убеждению… Кровопролитие вы считаете безнравственным. Но кровопролитие по убеждению вы считаете нравственным. Прошу вас, скажите мне, почему кровопролитие безнравственно? — Если мы не имеем авторитета в вере и во Христе, то во всем заблудимся.<…>Это нравственные идеи. Они возникают из религиозного чувства, но никогда не могут быть оправданы только логикой. Иезуит лжет, ибо убежден, что ложь его полезна, — если служит добру. Вы его хвалите, ибо он верен своему убеждению. И выходит, в одном случае ложь — это плохо, но в другом, по убеждению, тогда хорошо. Что же это значит? На этой почве, на которой стоите, вы всегда будете разбиты. Вы тогда не будете разбиты, когда примете, что нравственные идеи есть чувства от Христа» [267].

«Человек есть мера всех вещей» — это основная догма, сформулированная софистами, а усвоенная европейским человеком. На ней, как на алмазном основании, созидает себя современное человечество, не подозревая, что созидает себя на динамите. Достоевский бесстрашно опробовал этот принцип — воплощал его в многочисленных личностях, многосторонне применял его в жизни своих героев, проводил его через их кровеносную систему, через их душу, через их ум и тело, но результат всегда был один и тот же: человек в конце концов взрывался или сумасшествием, или самоубийством. Достоевский мученически и экспериментально доказал, что принцип ???????? ?????? ?????? [268] вв реальности означает ???????? ???? ?? ?????? [269].

Пораженный этим ужасным фактом, он отверг человеко–бога и всем сердцем, безоговорочно принял в свои объятия Богочеловека, Который диаметрально противоположен всему, что называется человеко–богом. Богочеловек — это значит, что Бог всегда на первом месте, а человек всегда на втором; Бог — центр, человек — луч, который исходит из центра; Бог наполняет человека и остается Богом; человек формирует себя по Богу и остается человеком. Человеко–бог — это значит, что человек является началом, и всегда началом; бог же — продолжение этого начала; человек — творец, бог — его создание; человек — материал, который сам себя возводит в бога; бог — эманация человека. Для Достоевского Богочеловек Христос является единственным основанием человека и человечества; созиждется ли человек на нем, — созиждется на вечном основании, с которого не сможет его свергнуть никакой ураган искушений и зла. Христос есть единое на потребу, единственный Спаситель и единственное Спасение для страдающего человечества, «ибо во всей вселенной нет имени, кроме Его, которым человечество могло бы быть спасено» [270].

Любовь Достоевского ко Христу доходит до юродства; он — за Христа, несмотря на то что вся логика человечества была против Него. К каждой идее Христа он имеет бескрайнюю и исключительную любовь. Если что?то Христово, то уже только потому, что оно Христово, должно быть совершенным и идеальным. Уму человеческому это может представляться невозможным и абсурдным, но что значит ум человеческий по сравнению со Пресветлым Ликом Христа, что значит это наподобие атома мелкое божество по сравнению с чудесным Богочеловеком? Может ли это самозваное божество заменить Христа? Возможно ли в мелкое, как атом, существо вместить Невместимого для вселенной? Возможно ли совершенно мелким мерилом своим измерить Безмерного?

Никогда, никогда, никогда! Достоевский, подобно апостолу Павлу, отважно и мудро порицает самовластную роль ума человеческого в сфере Христовых идей. «Все Христовы идеи испорчены человеческим умом, — утверждает он, — и кажутся невозможными к исполнению. Подставить ланиту [271], возлюбить более себя, не потому что полезно, а потому что нравится до жгучего чувства, до страсти. Христос ошибался — доказано! [272] Это жгучее чувство говорит: лучше я останусь с ошибкой, со Христом, чем с вами» [273].

Исповедуя Христа столь неустрашимо, Достоевский становится подобным апостолу Павлу исповедником и поклонником Христа. Этим он решительно и навсегда отвергает все рационалистические и антропистические критерии и идеалы, всецело вверяя себя Христу, обожая Его кроткий и благой Лик, Его вечно новый и светлый Образ, Его совершенную Богочеловеческую Личность, как нечто несравнимо более значимое и возвышенное, нежели все ценности, все идеалы, теории и системы, которые человечество предлагает вместо Христа. В Личности Христа человек достиг своей безгрешной, абсолютной чистоты и красоты. «Прекрасное, красота есть идеал, — пишет в одном из своих писем Достоевский. — Но идеалы у нас, как и в цивилизованной Европе, давно поколеблены. На свете есть лишь одно–единственное явление абсолютной красоты — Христос. Это безмерно, бесконечно прекрасное явление, конечно же, есть бесконечное чудо (всё Евангелие от св. Иоанна исполнено этой мысли: Иоанн видит чудо Воплощения, видимое явление Прекрасного)» [274].

Достоевский, как апостол Павел, все считает незначительным по сравнению с исключительной важностью познания Христа Иисуса, Господа своего, все оставляет, все считает пустяками — только бы Христа обрести и оказаться в Нем, чтобы познать Его и силу Воскресения Его, силу чудесной Личности Его, чтобы быть похожим на Него и чтобы с Ним решить проблемы своей и любой иной личности. Ибо «в Себе Господь показал каждому из нас именно его самого в его нетленной первообразной красоте; как в чистом зеркале, Он дал увидеть каждому святость его собственного непоруганного образа Божия. В «Человеке» или «Сыне Человеческом» явлена каждому вся полнота Его Собственной Личности… У нас, в эмпирической человеческой данности, нет ничего абсолютного, даже совести. Саму совесть нужно проверять и исправлять по абсолютному образцу. Но подчинение ее формуле, пусть и свыше данной, было бы уничтожением единственности и незаменимости личности, ее безусловной ценности; святыня личности — именно в живой свободе ее, в пребывании выше всякой схемы. Личность может и должна исправлять себя, но не по внешней для нее, хотя бы и наисовершеннейшей, норме, а только по самой себе, но в своем идеальном виде. Примером для личности может быть она сама, потому что иначе давалась бы возможность механически, из чужого и чуждого личности заключать к жизни и давать ей нормы. Единственность каждой личности, ее абсолютная незаменимость ничем другим — она требует, чтобы сама личность была примером для себя; но чтобы быть примером, надо уже достигнуть идеального состояния… Это возможно во Христе, во Плоти Своей называющим каждому Божию идею о нем; т. е. это возможно лишь через опыт, через отыскивание в Сыне Человеческом подлинного себя, подлинной своей человечности… Только Господь Иисус Христос есть идеал каждого человека, т. е. не отвлеченное понятие, не пустая норма человечности вообще, не схема всякой личности, а образ, идея каждой личности со всем ее живым содержанием» [275].

«Проклятая проблема» человеческой личности получает единственно возможное и окончательное решение в Личности Богочеловека Христа. В Ней реально и телесно присутствуют и Бог, и бессмертие; в Ней показаны и доказаны и Бог, и бессмертие, а тем самым показаны и доказаны смысл и цель каждой человеческой личности. Окончательной полноты и идеальной цельности своей личности человек достигает тогда, когда полностью соединится с чудесной Личностью Богочеловека.

Поэтому Достоевский так пламенно обожает Христа и так подвижнически исповедует Его; поэтому он пламенеющим мечом своей веры так ревностно охраняет свой рай — Пресветлый Лик Богочеловека Христа. Вне этого Лика нет выхода, нет утешения, нет спасения. Где Он — там благовествование, там радость, великая радость, там оправдание, там блаженство. Но где этот Лик, где хранится? В Православии, единственно в Православии, — решительно отвечает Достоевский. Католицизм хуже атеизма, ибо он исказил Образ Христов, ибо он искаженного Христа проповедует, а протестантизм — законное дитя его [276]. «Вникните в Православие: это вовсе не одна только церковность и обрядность, это живое чувство… Понастоящему,…в нем одно человеколюбие, один Христов образ» [277]. Чтобы познать Православие, человек должен прежде всего стать православным, должен погрузиться в Православие всем существом своим, всей душою своей, всей мыслью своей, должен чувствовать православно и жить православно. Личный православный опыт — единственный путь, который ведет к Пресветлому Лику Христову. Единственно через личный опыт Достоевский мог, и каждый человек может, узнать, что «Образ Христов сохранился во всем свете чистоты своей в Православии» [278].

Где Лик Христов — там единственно возможна настоящая теодицея. Напрасно боги и люди пытаются без православного Лика Христова оправдать себя и мир вокруг себя. Православие хранит Пресветлый Лик Богочеловека, поэтому только в нем возможна богочеловеческая теодицея. Если примет человек посредством личного опыта Православие как способ жизни и философии, то придет вместе с Достоевским к непоколебимому убеждению, что единственно в Православии сохранен Пресветлый Лик Христов, что единственно в нем возможна настоящая христианская теодицея. Достоевский пришел к этому, сам всё испытав, на собственном опыте, поэтому его христианская философия опытна, пережита, как и вся философия православная. Личным опытом своим он познал истину Православия, сущность Православия — Пресветлый Лик Христов, и спас себя от самоубийства и отчаяния. Он весь влился в Христа, но и Христос чудесным Ликом Своим влился в душу его и сделал ее христоликой. Безоговорочное обожание и хранение этого чудесного Лика, апостольское проповедание Его как спасения и оправдания всего человечества, было заветным предметом священного ревнования Достоевского. Поэтому его произведения могут быть названы: Защита Православного Лика Христова или Православная теодицея.

Свою безграничную любовь ко Христу Достоевский воплощает в своих положительных героях — Алеше и Зосиме, Макаре и князе Мышкине. Образ Христов — главная творческая сила в душах их. Он светится в лицах их, действует через слова их, проявляется через каждое дело их. Они христолики, они Христу подчинены. Положительность их — в христоликости душ их. Они представляют новый тип человека, человека, сформированного по образу Богочеловека; они олицетворяют новую категорию человечности — богочеловечность; они — больше, чем люди, они — боголюди. В христоликих душах своих они ревностно и свято хранят чудесный Лик Христов, мудро его проносят через хаос своего времени и создают православную теодицею.