Халвадзис Петрос, Халандри, Афины

Халвадзис Петрос, Халандри, Афины

Господь удостоил меня познакомиться со старцем Паисием, который помимо дара прозорливости обладал даром врачевания людей, то есть даром исцеления.

В сентябре 1992 года наша группа из пяти человек поехала к старцу Паисию. У одного из нас, Д. Н., в течение двух лет болела левая ягодица и боль не проходила ни от таблеток, которые ему выписывали врачи, ни от снадобий, которые он делал сам. После того как мы обсудили разные духовные вопросы со старцем, Д. Н. говорит ему: «Геронда, у меня болит левая ягодица. Прошу тебя, благослови, чтобы боль прошла». Тогда старец с известным своим юмором говорит: «Послушайте, дорогие мои! Мы тут хотим поработать один год и чтобы нам сразу дали пенсию и вместе с ней единовременное пособие. Но так не бывает. Мы должны терпеть боль, когда ее попускает Господь. Боль нам духовно полезна». Д. Н., однако, настаивал, чтобы он благословил его. Тогда старец сказал: «Давай?ка повернись и покажи мне, где болит». Когда Д. Н., показал больное место, старец улыбнулся: «Я хочу дать тебе пинок, но так как не могу дать сильный, то вот тебе слабый…» И он улыбаясь надавил на это место своей ногой. Когда мы уехали с Афона, боль у Д. Н. исчезла.

В другой раз мы отправились к старцу Паисию втроем: монах, многодетный и я. Старец принял нас просто и сердечно по своему известному обычаю. Он хотел подбодрить многодетного и рассказал нам одну историю: «Вот что со мной случилось, когда я был в монастыре в Конице. Там была икона Богородицы, и каждый день я ее протирал и зажигал перед ней лампаду. Время от времени, но регулярно приходил Николаос Литое из Коницы, смотритель, у которого было десятеро детей, и он говорил мне: «Геронда, я хочу пойти зажечь лампаду перед иконой Богородицы». Я ему отвечал: «Хороший мой, она зажжена». Но он настаивал. Чтобы его не расстраивать, я говорил ему, чтобы он шел. Потом, когда он уходил, я шел и вытирал за ним масло. Однажды мне стало любопытно и я подумал: «Почему бы мне не пойти посмотреть, что делает этот раб Божий внутри? Может, он мне все портит?» Так я его подкараулил и, когда он зашел в церковь, тихонечко пошел за ним. Он подошел к иконе Богородицы, обмакнул палец в масло лампады, помазал дуло своего ружья, встал на колени и сказал: «Богородица моя, еда закончилась. Ты же знаешь!» Я удивился от услышанного и решил пойти за ним дальше. Когда он отдалился от монастыря примерно на триста метров, я увидел: перед ним стоит коза и ждет. Он снял ружье, убил ее, закинул себе на спину и ушел. Тогда я понял слова, которые он говорил Богородице. С тех пор когда приходил этот смотритель и уходил, я напрягал уши, чтобы услышать выстрел! И действительно, через пять или, самое большее, через десять минут слышал выстрел и говорил: «Снова Богородица дала ему еду».

Когда старец Паисий был уже тяжело, неизлечимо болен, мы с моим духовным отцом, игуменом монастыря Каракал, поехали в обитель в Суроти его навестить. Это было примерно за тридцать дней до его преставления. Еще раньше он подарил мне четки. Дочь попросила у меня эти четки, и я отдал их ей. Однако мне хотелось получить что?нибудь на память от старца Паисия, и я думал снова попросить у него четки. Когда мы к нему пришли, внутрь зашел мой духовный отец, пробыл там с четверть часа, а потом зашел я. Старец Паисий лежал на одре болезни, и на его лице не было обычной улыбки, однако он весь светился и от него исходило благоухание. Я поцеловал его, взял благословение и спросил: «Как ты, Геронда?» — «Терплю», — ответил он. Кто знает, какие боли переносил старец. Я попрощался с ним и от волнения забыл попросить четки. Как только я дошел до двери его комнаты, он окликнул меня: «Поди сюда, ты что-то забыл». Вынул из?за пазухи четки и дал их мне! Я, конечно, был поражен. По благодати Божией он знал даже то, что забывали мы.

На разные глубокие богословские и духовные вопросы старец отвечал просто и понятно. Однажды я его спрашиваю: «Геронда, исповедь стирает всё?» — «Да, мой хороший, всё». Я продолжаю: «Тогда почему тот, у кого есть великий плотской грех, не может стать священником, если, когда он исповедуется, грех стирается?» Старец улыбнулся своей обычной светлой и доброй улыбкой. В руках он держал две нержавеющие кружки, куда наливал воду для паломников. Он показал мне одну из них и говорит: «Если она треснет здесь и мы ее запаяем, она станет целой?» — «Да, и даже еще крепче, чем была раньше». — «Когда придет царь, из какой чаши мы дадим ему испить воды — из затаенной или неповрежденной?» — «Из второй, которую не запаивали», — отвечаю. «Вот поэтому мы и делаем священниками тех, которые не совершили греха, вне зависимости от того, что они могут быть не столь горячи, как те, которые совершили его и покаялись».