Глава 20 СУД ПИЛАТА

Глава 20

СУД ПИЛАТА

Неужели вы, при вашем уме, допускаете мысль, что из-за человека, совершившего преступление против кесаря, погубит свою карьеру прокуратор Иудеи?

Михаил Булгаков, «Мастер и Маргарита», 1929-1940 гг. {196}.

В Альпах есть вершина, которая называется Пилат. В Великую Пятницу — день суда — на ней появляется огромная тень и всё моет, моет руки.

Юрий Домбровский, «Факультет ненужных вещей», 1989 г. {197}.

1.

   В предыдущей главе мы предположили, что ночью, накануне суда, Понтий Пилат получил от Иосифа Аримафейского и Никодима деньги в обмен на обещание спасти Иисуса от смерти. Рассмотрим теперь дальнейшие события в свете этой нашей гипотезы. Не исключено, что многие «странности» и «неточности» в описании суда над Иисусом, на которые не устают указывать критики библейских текстов, при этом наконец прояснятся. А чтобы наше повествование стало более живым и наглядным, мы эту главу слегка беллетризируем, придадим ей чуть-чуть художественности; от этого, как мне кажется, она только выиграет.

   Итак, на следующее утро после ареста Иисуса первосвященники и прочие храмовые служители, связав своего пленника, повели его в преторию[42], к Пилату на суд.

   По свидетельству Иоанна, иудеи, доставив узника к резиденции прокуратора, остались стоять снаружи, побоявшись зайти внутрь (Ин. 18:28). Им ещё предстояло в этот день после захода солнца совершать Пасху, а если бы они вошли в жилище язычника, то, по еврейским законам, осквернились бы и, следовательно, не могли бы принять участие в священной трапезе. Вместо этого они остались стоять возле ступенек, ведущих на каменную платформу перед преторией, называемую по-гречески «лифостротон», а по-еврейски — «гаввафа».

   Некоторые исследователи полагают, что это сообщение — какая-то ошибка евангелиста: евреям было запрещено входить только в святилища язычников, но не в присутственные места, поскольку иначе они не смогли бы вести никаких дел с римлянами. Может, евреев в зал суда просто не пустила римская стража? Не исключено. Но даже если и так, то мизансцена готовящейся драмы от этого нисколько не изменилась: толпа в любом случае оставалась ждать во дворе претории.

   Через некоторое время к евреям вышел прокуратор. Он не выспался и был сильно не в духе. Почти всю прошедшую ночь ему не удалось сомкнуть глаз. Сначала к нему явились посланцы от первосвященника с просьбой дать солдат для ареста какого-то смутьяна из Галилеи, укрывшегося со своей бандой в Гефсиманском саду, а затем пришли ещё двое, Иосиф и Никодим — известные в Иерусалиме богачи. К его, Пилата, удивлению, столь уважаемые люди стали просить за этого галилейского смутьяна. Впрочем, из их рассказа выходило, что этот бродяга и не смутьян вовсе, а безобидный религиозный мечтатель, каких много развелось в те годы в Иудее. По словам Иосифа и Никодима, первосвященники «из зависти» решили погубить этого молодого человека, обвинив в политических преступлениях, тогда как он был всего лишь бродячим философом. Но самое главное, свою просьбу ночные визитёры подкрепили такой суммой денег, что даже он, неподкупный римский прокуратор, не смог устоять! Ну и, — что греха таить! — обещал им свою помощь, тем более, что галилейский пророк, кажется, и в самом деле ни в чём не виноват...

   Выйдя на лифостротон, Пилат увидел толпу, не чрезмерную, человек в полтораста, судя по всему, — слуг и клевретов Каиафы и его тестя — Анана. Да вон и они, оба первосвященника, старые его знакомцы, стоят впереди своих соплеменников, бороды вверх уставив. Разглядел прокуратор в толпе и молодого, сильно избитого человека со связанными за спиной руками. По всей вероятности, это и был тот самый философ из Галилеи, за которого сегодня ночью просили Никодим с Иосифом.

   Сдерживая зевоту и хмурясь, Пилат спросил:

    — В чём вы обвиняете Человека Сего? (Ин. 18:29)

   Вопрос прозвучал, по всей видимости, не слишком любезно, потому что Каиафа, сверкнув глазами, выкрикнул:

    — Если бы Он не был злодей, мы не предали бы Его тебе! (Ин. 18:30)

   (Тоже понять человека можно: целую ночь не спал, разбирался со смутьяном из Галилеи, вот и шалят нервишки!..)

    Пилату вся кровь бросилась в голову: «Вот паразиты! Мало того, что пришли, разбудили, выспаться не дали, так ещё хотят, чтобы он без разбирательства поверил им на слово и скрепил заготовленный заранее приговор!»

    — Если так, то возьмите Его вы и по закону вашему судите Его! (Ин. 18:31)

   Сказал Пилат и тут же подумал с беспокойством: «А вдруг и в самом деле повернутся сейчас и уйдут вместе с узником? Как он выполнит тогда своё обещание? Хотя, нет, никуда не денутся! Приговор утвердить надо, а правом таким обладает только он — Понтий Пилат!» 

   Первосвященник тоже сообразил, что сказал лишнего. Произнёс примирительно:

    — Нам не позволено предавать смерти никого (Ин. 18: 31).

    (Тут необходим небольшой комментарий. Эти слова первосвященника не означают, что еврейские власти были вообще лишены права приводить смертные приговоры в исполнение. Мы знаем, что Иоанн Креститель был обезглавлен по приказу еврейского тетрарха Галилеи Ирода Антипы {198}. В 62 году Иаков, брат Господень, был побит камнями по приговору Синедриона {199}. Наконец, и в самих Евангелиях имеется прямое указание на то, что евреи обладали правом казнить своих преступников — вспомним хотя бы блудницу, спасённую Иисусом от побиения камнями (Ин. 8:4-5). Таким образом, еврейские власти обладали правом судить и казнить своих единоверцев, но только за уголовные и религиозные проступки. Политические преступления — измена императору и Риму — подлежали юрисдикции исключительно римских судей. Заявление первосвященника о том, что евреям никого нельзя предавать смерти, следует понимать в том смысле, что Иисуса они, действительно, не могут казнить своей властью, поскольку он является политическим преступником и врагом Рима. Именно в этом качестве первосвященники со старейшинами и представили его прокуратору).

   Пилат велел солдатам спуститься с лифостротона, взять у еврейских стражников Иисуса и привести в преторию. Войдя следом, он, с любопытством разглядывая необычного узника, спросил:

     — Ты Царь Иудейский? (Ин. 18:33).

   (Поразительный вопрос, который на мгновение приоткрывает тщательно скрываемую изнанку тех драматических событий! Давид Штраус в своей «Жизни Иисуса» (1836) совершенно не понял его значения: «Как мог Пилат предложить такой вопрос Иисусу, если иудеи ещё не успели сказать Пилату, в чём именно они обвиняют Иисуса» {200}.

   Увы! Почтенный профессор не понимает того, о чём, по всей видимости, догадываемся мы! Во время своего ночного визита к Пилату Иосиф Аримафейский и Никодим обязательно должны были обрисовать перед прокуратором некоторые детали инкриминируемого Иисусу «преступления», и, разумеется, в самом благоприятном для узника свете.)

   Иисус тоже был в немалой степени удивлён. Ведь первосвященники ещё ничего не успели сказать Пилату о его деле! Откуда же этому угрюмому римлянину известны такие подробности?

     — От себя ли ты говоришь это, — спросил он Пилата, — или другие сказали тебе о Мне? (Ин. 18:34).

   Пилат, разумеется, не стал посвящать подсудимого во все «тайны следствия» и рассказывать о ночном разговоре с Иосифом и Никодимом. Достаточно с этого бродяги и того, что он сейчас отпустит его на все четыре стороны!

    — Разве я Иудей? — сказал он. — Твой народ и первосвященники предали Тебя мне; что Ты сделал? (Ин. 18:35).

   Теперь Пилат хочет услышать от самого Иисуса, в чём его обвиняют. Ничего странного здесь нет: судья обязан задавать подсудимому вопросы, даже если у него в голове уже сложилось готовое мнение по этому делу.

   Иисус ответил в том смысле, что даже если кто-то и называет его царём, то в любом случае это царство не от мира сего, то есть не земное, на земле невозможное. Говоря по-другому, его деятельность сугубо духовная и никакого отношения к политике не имеет. А главной своей задачей он считает «свидетельствовать о истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего» (Ин. 18:35-37).

    — Что есть истина? — пожав плечами, сказал Пилат и вышел наружу к иудеям (Ин. 18:38).

   Эта пренебрежительная реплика Пилата неопровержимо доказывает, что личность Иисуса, равно как и его слова, не произвели абсолютно никакого впечатления на прокуратора. Будучи, как и почти все тогдашние римляне, закоренелым скептиком, Пилат менее всего был расположен внимать скучным и, как ему казалось, лишённым всякого смысла рассуждениям галилейского бродяги о высоких материях. Он даже не захотел дослушать Иисуса до конца! Поэтому все предположения, что во время суда Пилат почувствовал к Иисусу внезапную симпатию, абсолютно беспочвенны. Он хотел лишь «отработать» полученные за узника деньги, только и всего!

   Выйдя на лифостротон, Пилат объявил собравшимся:

    — Я никакой вины не нахожу в Нём (Ин. 18:38).

   Первосвященники и старейшины, не ожидавшие такого поворота событий,  сначала онемели от неожиданности, а затем загалдели все сразу, наперебой обвиняя Иисуса:

    — Мы нашли, что Он развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю, называя Себя Христом Царём (Лк. 23:2).

   Всё это звучало как подстрекательство к мятежу, запрещение народу платить налоги и, кроме того, как выдача самого себя за Мессию, что никак не могло понравиться римской власти. Пилат с беспокойством почувствовал, что это дело вовсе не такое простое, как ему показалось вначале, и что ему, пожалуй, придётся сильно постараться, чтобы выполнить своё обещание и отпустить узника на свободу. Сначала он предложил освободить Иисуса в честь праздника Пасхи. Давид Флуссер сообщает, что подобный обычай в то время, действительно, существовал, хотя применялся на практике не часто {201}. Крейг Эванс в своей книге «Сфабрикованный Иисус» приводит свидетельство из Мишны (иудейское устное предание, записанное в начале III века), в котором говорится: «Они могут заколоть (пасхального агнца) за того... кого обещали выпустить из темницы» на Пасху (Песахим  8:6)» {202}. Из этого отрывка, правда, нельзя понять, кто именно выпускает преступника (иудейские власти или римские), однако ясно, что освобождение приурочено к празднику Пасхи.

   Хотя предложение освободить Иисуса исходило от самого прокуратора, толпа у претории отказалась, потребовав взамен выпустить на свободу некоего разбойника Варавву, посаженного в тюрьму «за произведенное в городе возмущение и убийство» (Лк. 23:19).

   Кстати, с этим Вараввой связан ряд интересных догадок и предположений. Многие исследователи давно уже обратили внимание на тот факт, что имя «Варавва» — «Бар Абба», если его перевести с арамейского, означает просто «сын отца», то есть это не имя собственное. Более того, в некоторых текстах утверждается, что настоящее имя Вараввы было — Иисус! В оригинальном греческом тексте Евангелий он назван «Иисус Варавва». Таким образом, получается, что Варавва — это не часть имени этого человека, а что-то вроде прозвища, придуманного для того, чтобы его можно было отличить от других Иисусов, которых в то время было хоть пруд пруди. Странноватое, конечно, прозвище, но, возможно, Иисус Варавва был сиротой, подкидышем, и не знал, как зовут его настоящего отца. Отсюда — и такое прозвище, чем-то напоминающее старое русское название для бродяг без роду и племени — «Иваны, не помнящие родства», которых так даже в официальных документах именовали.

   Есть и другое любопытное толкование имени Варавва, о нём упоминает Веддиг Фрикке {203}. Согласно этой точке зрения, прозвище «Варавва» — «Сын отца» приложимо и к Иисусу, ведь в Евангелиях он постоянно обращается к Богу, называя Его Отцом, или, по-арамейски, — Авва. Понтий Пилат, мельком услышав кое-какие подробности из жизни Иисуса, мог подумать, что это прозвище к нему и относится. И тогда знаменитая сцена во время суда у Пилата может принять несколько иной вид. Прокуратор, указывая именно на Иисуса Христа (а никакого другого узника рядом нет и в помине), обращается к толпе: «Я отпущу вам Иисуса, который называет себя Сыном Отца — то есть Вараввой!» Толпа в точном соответствии с евангельскими текстами начинает кричать: «Варавву хотим, Варавву!» (то есть — Христа!), а Пилату только того и надо! Почему же тогда не состоялось освобождение? Помешало саддукейское жречество во главе с Ананом и Каиафой. Из-за их противодействия освобождение Иисуса Христа (Вараввы) сорвалось. Впоследствии этот эпизод мог обрасти всякими домыслами и превратиться в легенду о разбойнике Варавве, которого пышущая злобой еврейская толпа предпочла Иисусу Христу.

   Как бы там ни было, попытка Пилата отпустить Иисуса, противопоставив его разбойнику Варавве, не удалась. Но Пилат не собирался сдаваться так легко. Он попробовал удовлетворить мстительное чувство толпы, предложив узника высечь: «Наказав Его, отпущу» (Лк. 23:22). И снова потерпел неудачу. Даже вид избитого, истерзанного Христа не мог смягчить толпу, собравшуюся у претории. С ещё большей яростью она продолжала кричать: «распни, распни Его!» (Ин. 19:6).

2.

   Настойчивые попытки Пилата спасти жизнь подсудимому не могли укрыться от внимания священников и старейшин. В свете того, что они знали о прокураторе раньше, его теперешнее поведение казалось необъяснимым. Ведя Иисуса в преторию, первосвященники были уверены, что дело ограничится немедленным вынесением смертного приговора, а тут им с изумлением приходилось наблюдать, как прокуратор, исключительно жестокий даже по римским стандартам, прославившийся вдобавок своей неукротимой ненавистью к иудеям, старается во что бы то ни стало освободить еврейского узника!

   И тогда руководители беснующейся толпы решили пустить в ход своё самое сильное оружие — шантаж. «Если отпустишь Его, — заявили они прокуратору, — ты не друг кесарю; всякий, делающий себя царём, противник кесарю» (Ин. 19:12).

   Это была страшная угроза, подразумевавшая, что на Пилата, если он будет настаивать на своём решении отпустить Иисуса, донесут в Рим, обвинив в попустительстве мятежникам. Слова «делающий себя царём» намекали на измену римскому императору.

   Пилат понял, что если он будет упорствовать, то евреи перенесут дело в Рим и обвинят его перед самим императором. Ему ли, многоопытному римскому чиновнику, съевшему зубы на государственной службе, было не знать, чем обычно заканчивались подобные обвинения! Император Тиберий, один из самых злобных тиранов в человеческой истории, беспощадно расправлялся со всеми, кого подозревал в намерении посягнуть на величие его власти, не исключая даже своих ближайших родственников. Сколько ни в чём не повинных людей стали жертвой гнусного старика, страдавшего манией преследования!

   Римский историк Светоний Транквилл сообщает, что все дела об оскорблении величия — «crimen laese maiestatis» — судились Тиберием «с крайней жестокостью» {204}, что «дня не проходило без казни» {205} и что «никакому доносу не отказывали в доверии» {206}. Другой знаменитый историк, Корнелий Тацит, в своих «Анналах» полностью подтверждает эти страшные свидетельства Светония {207}.

   Мог ли отмахнуться от такой угрозы Пилат, зная, что выживший из ума старик непременно даст ход делу, и тогда уже ему, Понтию Пилату, прокуратору Иудеи, придётся держать ответ за свои настоящие или мнимые преступления! И Пилат решил уступить. Да, конечно, он взял энное количество талантов в обмен на обещание спасти Иисуса, но что значат какие-то деньги, если на кон поставлено его, Пилата, благополучие, а может быть, и сама жизнь! Боги — свидетели: он сделал всё, чтобы освободить Галилеянина, и не его вина в том, что ничего не получилось. Враги оказались хитрее, чем он думал, и гораздо искушённее в интригах.

   Новая мысль пришла на ум Пилату. Приказав воинам вести Иисуса на казнь, он потребовал воды и совершил обряд, хорошо известный из древнееврейской истории. Он «умыл руки перед народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы» (Мф. 27:24).

   Кому адресовал Пилат этот свой жест? Евреям, собравшимся возле претории? Но они и так не должны были считать его виновным, коль скоро сами же и притащили Иисуса на суд прокуратора и, сверх того, настойчиво добивались смертного приговора. Виновным Пилат мог выглядеть в глазах только тех, кому дал обещание освободить Иисуса, — то есть в глазах Никодима и Иосифа из Аримафеи. Символическим умыванием рук Пилат словно бы показывал этим своим тайным сообщникам, что он, как «истинный джентльмен», старался сдержать своё слово, а то, что, увы, случилось, — случилось не по его вине.

   Некоторые современные исследователи (Джоэл Кармайкл, Зенон Косидовский и др.) отрицают эпизод с умыванием рук, считая, что Матфей здесь что-то напутал: «Это был не римский обычай, а еврейский, и трудно поверить, чтобы такой человек, как Пилат, включил его в свою судебную процедуру» {208}.

   Какая чепуха! Неужели Зенон Косидовский, автор этой глубокомысленной тирады, не знает, что чужеземными обычаями сплошь и рядом пользуются для того, чтобы выразить свою симпатию или, реже, антипатию к народам, эти обычаи придумавшим? Так, например, В.В. Путин во время своей первой президентской предвыборной кампании, находясь в Татарстане, последовал тамошнему народному обычаю — нашёл губами монету в глубокой миске, наполненной кумысом. Для этого ему пришлось почти по уши «нырнуть» лицом в эту самую миску. Это что, исконный русский обычай? Существуют фотографии, на которых Сталин сидит, облачившись в узбекский полосатый халат, и с тюбетейкой на голове. Генерал Лебедь в Хасавюрте позировал перед фотокамерами в папахе и бурке. А уж про то, как очень многие политики и артисты, попав за границу, во время выступлений или пресс-конференций норовят вставить в свою речь несколько слов на языке принимающей их страны, даже и говорить как-то не ловко.

   Поэтому, думается, нет абсолютно никаких оснований не доверять евангельскому рассказу об умывании рук Пилатом. Если в наши дни подражание чужим обычаям является общепринятой и общеизвестной практикой, то почему то же самое не мог позволить себе и Понтий Пилат? Ко времени суда над Иисусом он уже целых восемь лет прожил в Иудее и, естественно, имел достаточно возможностей познакомиться поближе с еврейскими обычаями и законами.

   Вернёмся, однако, к нашему повествованию. Мы остановились на том, что отряд римских воинов по приказу Пилата повёл Иисуса на казнь. Далее по логике вещей должна следовать сцена распятия, но мы её опустим — её столько раз изображали в бесчисленных книгах и статьях, что вряд ли мы сумеем сказать здесь что-то новое. А вот похороны Иисуса могут нас заинтересовать. В самом деле, как объяснить тот факт, что тело Иисуса после казни было выдано для погребения Иосифу Аримафейскому, а не матери Христа и не братьям его, хотя все они находились в то время в Иерусалиме? И это при том, что Иосиф рядом с Христом никогда раньше открыто не появлялся «из страха от Иудеев» (Ин. 19:38) и, следовательно, в глазах окружающих не был ни другом Иисуса, ни его учеником — ну, совершенно посторонний человек! Почему же именно ему было позволено забрать тело казнённого Христа?

   И это ещё не всё. Согласно многим историческим свидетельствам, тела распятых вообще не выдавались ни родственникам, ни кому-либо ещё. Казнённые должны были висеть на крестах до полного истлевания, — так сказать, в назидание подрастающему поколению. Особые стражники следили за выполнением этого правила, препятствуя родственникам предавать тела земле. Однако с Христом всё было иначе. Пилат по первой же просьбе выдал тело казнённого Иосифу Аримафейскому. Основанием для такого решения якобы послужило требование еврейского закона хоронить умерших до наступления ночи. Вряд ли еврейский закон имел для Пилата какое-либо значение, но, как видим, просьба Иосифа была немедленно удовлетворена.

   Объяснение всем этим странностям может быть только одно: между Пилатом и богатыми еврейскими вельможами, Иосифом из Аримафеи и Никодимом, существовала тайная договорённость относительно Христа. И даже когда их совместный план по освобождению Иисуса рухнул, Пилат, по всей видимости, чувствовал себя обязанным этим двум богачам (не сумел отстоять Иисуса от казни, так хоть в похоронах помочь!). И поэтому, не дожидаясь, когда явятся родственники казнённого Иисуса, Пилат приказал выдать его тело совершенно постороннему человеку (и одновременно одному из своих тайных сообщников) — Иосифу Аримафейскому.

   Истинная подоплёка тех трагических событий осталась неизвестной широкой публике, что, впрочем, и не удивительно. Ни Понтию Пилату, ни Иосифу с Никодимом не было абсолютно никакого резона афишировать подробности своего участия в этом щекотливом деле. А со временем, когда все они один за другим сошли в могилу, и вовсе стало некому рассказать о том, что же в действительности произошло 14 нисана 30 года во время суда над Иисусом.