Х

Х

ХИТКА — водяной дух в облике женщины; русалка.

ХИТНИК — нечистый дух.

В поверьях ряда районов России (Ряз., Арх., Сиб.) «хита», «хитина» — «несчастье, бедствие, притка», которые, по-видимому, могут персонифицироваться в образе хитки. Хитником тверичи именовали злого, нечистого духа.

Д. К. Зеленин полагает, что название хитка (Вятск.) характеризует водяного духа как похищающего, хитящего: «Так называют собственно водяного женского пола, но сходство с русалкой полное» <Зеленин, 1916>. Также трактует название хитник (Твер.) и Ф. Буслаев <Буслаев, 1861>.

Отметим, однако, что вятские поверья могут предполагать и несколько иную трактовку этого названия, ср. хитка — притка; наговор, заговор; знание слов, заклинаний, молитвы против злого, злоумышления; также вообще хитрость, предвидение, проницательность, предупреждающие известное посягательство на личность. «Он ведь с хиткой, его не объедешь!» — «Ты знаешь какую-нибудь хитку?» — «Что? И хитка не помогла?» <Васнецов, 1907>. За названием хитник, таким образом, может скрываться и хитроумный, лукавый нечистый дух.

ХЛЕВНОЙ, ХЛЕВНИК, ХЛЕВНЯК — дух, обитающий в хлеве; домовой, дворовой.

«Чертополоху в Олонии… приписывается мифическое значение — его вешают в хлевах, чтобы хлевной не делал вреда скотине. Однако силы своей чертополох лишается, если при срывании его заслышится пение петуха» (Олон.).

Чаще всего хлевной — это дух двора, домовой, дворовой, от которого зависит благополучие скота; однако это название в великорусских поверьях встречается нечасто. В. Даль сообщает, что хлевник (Смол., Калуж.) — «домовой в хлеву, особая порода» <Даль, 1882>.

ХЛОПТУН — встающий по смерти покойник, который поедает скотину, людей; еретик, клохтун, упырь; покойник, в которого вошел нечистый дух.

На севере России хлоптун — синоним еретика (см. ЕРЕТИК): хлоптуном становится умерший, которому «черти пехаются в рот». После этого «родится хлоптун», который «пять годов живет хорошо», имея облик самого обычного крестьянина, а затем начинает поедать людей и скот.

Спастись от хлоптуна, по поверьям, можно, ударив его «назад руку» оборотью от некладеного жеребца.

ХОЗЯИН, ХОЗЯЙНУШКО, ХОЗЯЮШКО — дух, распоряжающийся определенной территорией и областью деятельности (лесом, домом, водой и т. п., домашним хозяйством, охотой и т. п.).

ХОЗЯЙКА, ХОЗЯЙНУШКА, ХОЗЯЮШКА — дух-«хозяин» в женском обличье.

«Меня хозяин — хошь верь, хошь нет — из избы выживает» (Мурм.); «Заходя в баню, говорили: „Хозяин с хозяюшкой и хозяйские малые детушки, пустите помыться. Мне водицы немного надо“» (Волог.). «Хозяин добр — и дом хорош; хозяин худ — и в доме тож» <Даль, 1882>; «Лесной хозяюшко, лесная хозяйнушка, ешьте кашу, пшеничну шанюшку, отдайте мне мою пестронюшку» (Арх.); «Если на подволоке, в амбаре или в хлеву будет реветь хозяйнушко, то он этим дает знать, что в доме приключится несчастье» (Арх.); «А в корельских волостях, там дальше нас, сказывал один швед… лесовой хозяин тоже, так тот пришел к мужику девку сватать» (Олон.); «Есть хозяин, заплетает гривы у лошадей. Старые люди так и оставляли, не расчесывали, пока сама не расплетется. В колхозе, чтобы хозяин шерсть заплетал, — не слышал» (Ворон.).

Хозяином, хозяйкой именуются домовые, лешие, полевые, болотные, водяные и т. п. духи. Почтительное обращение к таким существам — хозяева — помогало избежать произнесения их настоящих имен, что должно было бы привлечь необходимых, но опасных домовых, лесных, водяных обитателей.

Иносказательное название хозяин в поверьях XIX–XX вв. характеризует существенную роль домовых, леших, водяных как истинных владетелей избы, воды, леса и т. п. «Домовой в подполье живет, баенник в бане. Везде свой хозяин. На том мир стоит» (Новг.).

Вторжение в пределы лесных, водяных и прочих владений обычно сопровождалось соответствующим обращением. Так, идя за водой, говорили: «Хозяин, хозяюшка, разрешите мне водички взять» (Волог.); «охотники, кто в лес ходит, когда надо в лесу переночевать, — спрашиваются у Хозяина: „Пусти, Хозяин, не век вековать, а одну ночь ночевать“. Так три раза скажут и спать укладываются. А то, если не сказать, бывает, Хозяин пихнет что-нибудь в огонь, напугает или еще что» (Волог.).

Особенно пристрастны к своим постояльцам хозяева лесных, охотничьих и рыбацких избушек. Крестьяне Русского Севера считали, что, входя в лесную избу, необходимо не только спрашивать позволения у ее хозяев, но и оставлять им угощение (обычно хлеб, пироги за печкой — см. ЛЕШИЙ). «На тоне первая уха для хозяина с хозяюшкой: „Идите с нами ухи хлебать!“ — приглашают их. Не успеешь поесть — они все съедят» (Мурм.).

Не угодивших ему посетителей хозяин лесной избушки изгоняет различными способами: сбрасывая на пол с кровати, лавки, срывая дверь с петель, пугая шумом и своим появлением и просто выбрасывая на улицу.

В поверьях многих районов России хозяином и хозяйкой чаще всего именуются все же домовые, дворовые духи, невидимо хозяйствующие в крестьянском дворе, доме: «Хозяин в дому такой, какие сами хозяин и хозяйка. Когда в новый дом идешь, кошку и икону несешь, говоришь: „Хозяин и хозяюшка, будьте вместе с нами, дайте жизни хорошей. Нам не ночь ночевать, а век вековать“» (Волог.).

«При переходе на житье в новопостроенный дом, семейные хозяева приходят в старый дом и, раскланиваясь на все четыре угла избы, говорят: „Хозяйнушка-Господин! Пойдем в новый дом, на богатый двор, на житье, на бытье, на богачество“» (Арх.).

На Терском Берегу Белого моря при переходе в новый дом приглашали: «Хозяин с хозяюшкой, спасибо большое, а в новый дом пожалуйте вместе, на веселое житье»; «Если не позовешь хозяина (при переезде в новый дом), будет реветь, кричать, не будет лада в доме. Сказать нужно: „Хозяин с хозяюшкой, мы поехали, вы с нами оставайтесь. Поехали“» (Волог.). «Дом без хозяина не живет» (Мурм.).

Обращение к домовым хозяевам обычно сопровождалось подношениями, угощением. Ср. приглашение домового на заговенье — к оставляемой на ночь еде: «Господин хозяин, приходи заговлять. Вот тебе хлеб-соль, Божья милость, приходи, кушай!» (Забайк.) (см. ДОМОВОЙ).

Двор и скот также находились под невидимым попечением домовых, дворовых хозяев. На Вологодчине, покупая новую скотину, обращались и к ее прошлым «хозяевам — дворовым» (с просьбой отпустить), и к новым (с просьбой принять): «Хозяин с хозяюшкой, пусти милого живота на корысть, на радость, добрым людям на зависть». «Как случится чего, на двор выходили, приговаривали: „Хозяин дворовой батюшка, хозяйка дворовая матушка с малыми детушками, со внучатами, правнучатами, прости меня, грешную“» (Онеж.).

Домовой дух, владетель избы, мог «владеть», распоряжаться и судьбами поселившихся в ней людей. В олонецкой быличке хозяин-домовой будит (в Польше!) заснувшего на посту солдата, своего «соседа-подопечного» по деревенскому дому. «Подошел офицер — осматривал посты, и тут с ним наш главный генерал. Застали бы на спанье и дали бы мне! Отдал честь; переменили пароль и ушли. <…> Век спасибо хозяину, что побудил вовремя. Носа же, что попало штыком (домовой „съездил“ солдата штыком, когда будил. — М. В.), не могли год заживить — дурит да и только. Напоследок лекарь лазаретный плюнул: „Фу ты, — говорит, — поганый какой у тебя нос!“ Так с больным носом и ушел домой, да на родине попалась баба, посмотрела на воду: помыл этой водой, и зажило в три дня».

Пренебрежительное отношение к многочисленным хозяевам, окружавшим крестьян, влекло разные несчастья; в таких случаях у хозяев необходимо было просить прощения, с поклонами и подношениями (гораздо реже домовых и дворовых духов наказывали, изгоняли, естественно, не именуя при этом хозяевами).

ХОЗЯЙКА ГОРЫ (МЕДНОЙ ГОРЫ ХОЗЯЙКА) — девица-ящерица, старшая над ящерицами и змеями, оберегающими клады, подземные недра; малахитница (см. ЗМЕЯ, ЗМЕЙ, МАЛАХИТНИЦА, ЯЩЕРИЦА).

«Ну руда и руда, бурая, с медным блеском. Потом уж кто-то вызнал, что это у Степана слезы Хозяйки Медной горы были»; «тут Хозяйка улыбнулась светленько и говорит: „Твоя взяла, Катерина! Бери своего мастера!“»; «У Данилы с Катей, — это которая своего жениха у Хозяйки горы вызволила, — ребятишек многонько народилось. Восемь, слышь-ко, человек, и все парнишечки» (Урал) <Бажов, 1992>.

ХОЛЕРА — болезнь; персонификация болезни.

«Для избавления от холеры по три зари вечерних и по три утренних обмывают петухов» (Нижегор.)

Холеру, почитая ее живым существом, в некоторых районах России представляли приходящей в село чужой бабой (Нижегор. и др.); мужиками и бабами (Калуж.); летающей по воздуху женщиной (Яросл.); черной птицей (Сарат.); старухой (Калуж.) со злобным, искаженным лицом (на кого взглянет — тот болеет) (Ворон.); чудовищем (Нижегор.).

Холера считалась одной из самых опасных, «ядовитых» болезней: «В холеру и лягушка не квакнет»; «В холеру ни мухи, ни ласточки» <Даль, 1882>.

Рассказывали, что когда один человек сумел убить старуху-холеру, отравлявшую воду, все ее тело оказалось покрытым ядом.

В ожидании эпидемии холеры (1892 г.) в Калужской губернии ходило много слухов и толков. «Говорили, между прочим, что холер ходит целых пять — три бабы и два мужика. Потом распространился слух, что одну из холер убили. Дело, будто бы, происходило так: ехал перед самым вечером один мужик по дороге, вдруг кто-то его окликает: „Стой, мужичок, подвези меня!“ Оглянулся мужик, видит, гонится за ним старуха, худая, слабая, зипунишка на ней изорванный, из-под платка волосы треплются, смокла вся. Жаль стало мужику старуху, остановил лошадь, посадил старуху к себе на телегу. „Ну, спасибо тебе, — говорит старуха, — услужил ты мне, услужу и я тебе!“ — „Чем же ты мне услужишь, бабушка?“ — „Да ведь я холера. Приду в деревню, пущу яд во все колодцы, кто из них напьется, то и захворает: а ты бери на свою семью воду из реки, покуда хворость пройдет, туда я не буду яд пускать“. Посмотрел мужик на старуху, а она черная, страшная, глаза, словно уголья, горят. Ну, думает, угощу я тебя, старую ведьму. Привез ее к себе, водочки поднес, угостил. Улеглась она на печку, захрапела. Мужик взял топор, подкрался, хвать ее по шее, сразу голову отсек. Смотрит, а она вся начинена пузырьками с ядом. На другой день он с нею в волость. Осмотрели старуху и дали мужику сто рублей» (Калуж.) <Попов, 1903>.

«Во время страшной холеры, свирепствовавшей в Саратове в 1831 г. по рассказам старожилов народ верил, что над городом летала по ночам огромной величины черная птица и что дома, над которыми она пролетала, махая крыльями, были поражены смертию» (пытаясь спастись, горожане чертили кресты на дверях и окнах домов, писали на стенах священные слова — «Христос с нами уставися») <Минх, 1890>.

Во время этой же эпидемии охваченное ужасом воображение людей видело воплощения холеры и «врагов своего здравия» буквально во всем. «Случайно налетевшую в селение (в село Голицыне. — М. В.) из заведения князя Куткина цесарку народ принял за холеру и убил ее. Ходили рассказы, что-де в таком-то селении явилась холера в виде женщины с двумя головами, в таком-то — в виде козла без бороды с одним огромным глазом во лбу, а в таком-то видели холеру в образе страшного животного, которое „ходит по свету и не пропускает ни одного источника, ни одной реки, чтобы напиться, причем раздувается и достигает размеров громадной бочки, а после изрыгает из себя воду в те же источники и реки, из которых оно пило, заражая их, таким образом, своим ядом на пагубу людей“» (Сарат.) <Надеждинский, 1881> (народ утверждал также, что господа морят крестьян).

Последнее представление (наряду с верой в то, что холера может проникнуть во всякую щелочку, отравить воду, схорониться в ней) в народной среде XIX — начала XX в. отмечается неоднократно. «Когда у нас впервые появилась холера в 1831 г., то народ был убежден, что никакой холеры нет, а умирают от отравы, которую посыпают (немцы, поляки, доктора) в съестные припасы, реки, колодцы. Во многих местностях народ хватал людей, казавшихся подозрительными, обыскивал и, если находил у них бутылочки с жидкостью или порошки, избивал и даже убивал на месте» <Высоцкий, 1911>.

Общераспространены и представления о полетах (поездках) и путешествиях холеры (как и других эпидемических заболеваний. См. КОРОВЬЯ СМЕРТЬ, ЧУМА, ВЕТЕР). Выражения «холера идет», «холера приближается» нередко понимаются буквально (холера идет в обличье человека, зверя — «в сумерках, чтобы быть незаметней» — Калуж.). «Во время последней холерной эпидемии в некоторых местах видали женщину, летавшую даже по воздуху. Она рассыпала какие-то ядовитые семена, которые падали в колодцы, источники, реки, на огороды и пр. (Яросл.). В деревне Крутой (Влад.), где <…> было произведено опахивание, в предположении, что она не перейдет за магическую черту, в первые дни после этого передавали, что ночью „что-то белое подъезжало к селу, но, доехав до черты, повернуло назад“» (несмотря на это в деревне скончалось от холеры 27 человек) <Попов, 1903>.

«Во время эпидемии 1840 г., как сообщила мне одна старушка, киевская помещица, ходили слухи, что по деревням разъезжала „холера-мордус“ (испорч. morbus), в виде страшной женщины в белом саване, с распущенными волосами, на телеге, запряженной двумя огромными собаками» <Высоцкий, 1911>.

Холера (несколько сестер холер в белом) будто бы появляется из-за моря. «Рассказывают, что однажды крестьянин, отправляясь на базар в город, подвез с собою двух сестер холер; оне сидели на возу, держа на коленях узелки с костями; одна из них направлялась морить людей в Харьков, а другая — в Курск» <М-ов, 1872>.

По некоторым поверьям, холера находится в подчинении у Марии Магдалины, насылающей ее на людей за непочтительное к себе отношение.

Считалось, что холеру могут напустить колдуны (Нижегор. и др.). Холера — следствие порчи, но способна «действовать самостоятельно» (Арх. и др.).

По верованиям XIX — начала XX в., эпидемические заболевания, поветрия происходят из-за происков Сатаны и нечистых духов — но как «наказание от Бога», «по Его попущению». «Иные говорили, что если Бог не накажет, то и без предосторожностей холера не придет» (Волог.).

Классифицируя крестьянские представления об источниках, причинах заболеваний, Г. Попов отмечает, что из всех болезнетворных агентов наиболее ясна для крестьянина простуда. «Из внешних агентов довольно видную роль играет „дурной ветер“, в особенности как причина многих инфекционных заболеваний. <…> Подобная же роль приписывается иногда и росе. По убеждению многих крестьян, последняя (1892 г.) холера произошла оттого, что на овощи и плоды пала какая-то особенная роса. В некоторых местах вообще придерживаются мнения, что все повальные болезни приходят с туманом или росою (Ряз.). Иногда повальные болезни переносит какая-то муха и могила, от которой никак нельзя оборониться» (Волог., Новг., Вятск.) <Попов, 1903>.

Причины опасных эпидемических заболеваний (холеры, чумы) могут быть, таким образом, и «таинственно-неопределенны» и «смутно-персонифицированны», и персонифицированы в обличье быстро передвигающихся и отравляющих все живое существ, которые действуют самочинно или «напущены».

Наиболее действенным средством борьбы с холерой считалось опахивание (см. КОРОВЬЯ СМЕРТЬ). Основные элементы этого обряда — отпугивание болезни, очерчивание магическим кругом и «умерщвление» заболевания.

В Нижегородской губернии село, где свирепствует повальная болезнь, опахивают на утренней заре бабы и девки (человек сорок, «доброго поведения»), в белых неподпоясанных рубахах и с распущенными волосами. В соху впрягают одну из девиц, «прочие ведут соху за оглобли или правят сохой. Предварительно и под секретом собирают из всякого дома зерновой хлеб и складывают все собранные семена в один кузов. Семена эти одна из девок, позади процессии, рассеивает по борозде, проложенной сохою. В других местах на эту процессию берут тайным образом из церкви икону и несут напереди. Во время ночного хода поют „Богородице Дево, радуйся“ и другие стихи. У каждых полевых ворот останавливаются и спрашивают идущие одна другую: „Что ты пашешь?“ Ответ: „Я пашу борозду и хочу ставить тын от земли до неба“. Первая — „Так эту загороду запри ключами золотыми и положи их под алтарь, чтобы там их никому не находить и никогда ими не отпирать“. После этих слов все вдруг бегут, держа в руках лукошки, и бьют ими по земле, как бы кого прогоняя, и повторяют по нескольку раз: „Вчера приди“. Этим средством думают прогнать от жилищ своих злых духов, колдунов, ведьм и оборотней, причиняющих моровое поветрие для людей и скота. А некоторые из женщин рассказывали, что будто бы видели при этом и самую смерть, приходящую к рубежу в виде гнусной бабы, и убегающую назад оттого, что она не может перейти через борозду…» <А. М., 1859>.

В Костромской губернии соху тащили на заре (или глубокой ночью) семь (или двенадцать) девиц в белых рубашках (или раздевшихся донага, без креста; подпоясанные нитками и в ивовых лаптях). Дома, где были больные, оставляли за бороздою, «чтобы болезнь в опахиваемые места не попала» (косулю при этом могли везти против солнца). Вытирали также святой огонь и окуривали людей <Смирнов, 1920>.

По сообщению из Курской губернии, здесь, во время опахивания, сохой управляла девка-незмужница (тащила соху баба-неродица); по борозде рассевался песок. После опахивания утвердительно рассказывали, как «умерщвлявшая людей смертоносной язвою ведьма <…> в виде необыкновенной собаки или страшной женщины выскочила из-за огородов и убежала от села прочь» <Машкин, 1862>.

Опахивание (и другие способы борьбы с холерой, моровыми поветриями) могли сопровождаться избиениями живых существ, вызвавших, по мнению опахивавших, эпидемию, или воплощавших, персонифицировавших болезнь.

При опахивании «одна из баб объясняет присутствующим, что, как только… оне завидят холеру, должны бросать все — и соху, и борону, бежать навстречу холере, ловить ее и бить. Кто только ни встретится — это холера. Если встретится поп, то и попа не щадить, потому что холера часто превращается в него, чтобы лучше избежать гибели» <Попов, 1903>.

«По народному верованию, кое-где уцелевшему доселе, самое решительное средство для прекращения повальной болезни — холеры, чумы — это зарытие живого человека в могилу… <…> В 40-х годах прошлого столетия для прекращения холеры в одном селении столкнули в приготовленную могилу старуху и живьем ее засыпали землей, а в 1861 году в Туруханском крае один крестьянин, для прекращения повальной болезни, закопал в землю девочку, свою родственницу» <Белогриц-Котляревский, 1883>.

«Во время холеры, бывшей в 1848 г., почти все селения Мещовского уезда были опаханы» (Калуж.) <Ляметри, 1862>.

Действенным средством очищения, прекращения моровых поветрий считался «самородный тертый огонь». При первом появлении эпидемии крестьяне села Рыбного (Сарат.) «залили все спички, угли в печах и собрались для добывания желанного огня. Врыли два накрепко связанные между собою столба, проделали среди них вырез, вдели в него слегу с веревкой и терли» [увещевания проходящего священника были оставлены без внимания — священника прогнали]. «Кое-как добыли самородный огонь, зажгли им костры и начали с песнями бегать вокруг», прогоняя холеру. Однако уже на следующий день в селе обнаружился смертный случай <Демич, 1899>.

Похороны скончавшихся от холеры и других повальных болезней сопровождались целым рядом охранительных, препятствующих распространению эпидемии действий — умерших «выносят не через двери, а через окно, полагая, что только этим можно остановить дальнейшее распространение болезни» (Новг., Белоз.) (вслед выносимому покойнику кидают поленьями). «Когда уносят на кладбище покойника, впереди идет девушка с топором, рубит по земле, сзади же шествие замыкается вдовой, она метлою заметает оставленные по дороге следы топора. Это называется „холеру рубить и выметать“» («выметать болезнь» могут две вдовы и девица с распущенными волосами, с голиками в руках — за воротами деревни голики бросаются). «Во время повальных болезней при выносе покойника из селения бывает, что женщины зажигают мусор и бросают его на дороге, выметают также из деревни сор, прогоняя тем от себя болезни» (Костр.) <Смирнов, 1920>.

Кроме того, во время эпидемий «курят в избах нефорощею, едят и носят при себе чеснок и делают дегтем на всех окнах, дверях и воротах кресты. Многие обращаются в это время к утешению религии: исповедуются и приобщаются Св. тайн, делают крестные ходы вокруг сел и освящают колодцы» (Курск.) <Машкин, 1862>.

Во время холерной эпидемии во Владимирской губернии «народ (в особенности женщины) по ночам собирался в церковь и, с разрешения священника, получал в нее доступ. Здесь пелись молитвы, распевались ирмосы и читались акафисты. Жалобный тон пения, троекратное „аллилуйя“, припев „Пресвятая Богородица, спаси нас“ производили жуткое и, вместе, трогательное впечатление. <…> Только здесь, в церкви народ чувствовал себя спокойно» <Попов, 1903>.

Тем не менее, по многочисленным свидетельствам XIX — начала XX в., молитвенное, покаянное настроение чередовалось во время моровых поветрий с агрессивным, порождавшим разного рода беспорядки и насилие. «Последняя холерная эпидемия дала толчок к проявлению народного суеверия. У всех свежи в памяти беспорядки, происходившие в приволжских и других городах, представлявшие грустную картину зверских насилий над врачебным персоналом и разгромления аптек и больниц» <Демич, 1899>.

Подобным перепадам умонастроения способствовала вера в сверхъестественное происхождение многих эпидемических заболеваний, «уйти от которых не может никто и не избавит никакой доктор» (Смол.) и бороться с которыми обычными способами и рациональными средствами бессмысленно.

ХОЛМОГОРСКИЕ ЧЕРТИ — черти, обитающие, по поверьям, в районе г. Холмогоры.

«Холмогорскими чертями» П. Ефименко именует нечистых, обитающих, по народному мнению, «в твердо определенных пунктах» холмогорских местностей, в границах городских земель. «Так, у Чертова Носа, оконечности Налье-острова, подходящей к Холмогорам и к Куростровскому ельнику, народ поместил черта или Водяного, который имеет свой дворец в водовороте на оконечности Носа и часто увлекает к себе людей; в олешнике, на речке Оногре, близ пожни Бат-юрмолы, он поселил Фадейку, шутливого черта, который потешается над людьми, заставляет их блуждать по олешнику» (Арх.) <Ефименко, 1869>.

ХОМУТ, ХОМУТЕЦ, ХОМУТОК (УДАВКА) — вид порчи, сопровождаемой появлением опухолей.

«Хомутец надевают не только на человека или животных, но и на неодушевленные предметы, например, если в самоваре тухнут угли или в кран не течет вода, значит, на самовар надет хомутец» (Забайк.).

Согласно забайкальским поверьям, хомутец — «одна из распространенных порчей». «Опухнет ли у кого-либо веко глаза, язык или появится кольцеобразная опухоль на других частях тела, и уже говорят: „надели“ хомутец. Преимущественно хомутец надевается на половые органы…» (хомутец бывает наружный и внутренний) <Логиновский, 1903>.

В восточносибирских поверьях для подобной порчи, вплоть до наших дней, сохраняется название «надевание хомута». «И вот, значить, одна была — она портила. <…> Вот эти хомуты надевала. <…> Вот она, примерно, если даже по ветру пускает. Ветер дунет внезапно, и ты попадешь, токо бы на твое имя она вздумала нахряпать. Значит, все! <…> А одне одеют, а други, значить, снимают эти хомуты. Тоже шёпчут, на масло ладят, на скотское. Ну, примерно, одела на живот — прямо вот так получатся посинет все и рубец, а потом смертельно, если не хватисся, то все!»; «А они, кто одеют хомуты, они потом снять-то не могут. Надо, другой чтоб, друга чтобы старуха, котора снимат».

Борьба с этой разновидностью порчи, как и с почитавшимися ее источником людьми, могла принимать жестокие формы (см. ВЕДЬМА). Когда во второй половине 80-х гг. XIX в. в Нерчинско-Заводском округе распространилась сильная эпизоотия на скот, «население признало в этом порчу „хомутец“ и лихорадочно стало искать виновников». Виновной признали десятилетнюю девочку, «которая якобы сидела у двери, что-то шептала, после чего корова заболела». Девочка, в свою очередь, показала на научившую ее порче женщину. «Тогда отец девочки заявил об этом в станичное правление, а последнее собрало сход и потребовало на сход всех женщин, которых кто-либо из сельчан подозревал в том, что они занимаются порчей. Станичные власти надели на подозреваемых женщин лошадиные хомуты и в этом наряде несчастных погнали по всем улицам деревни, сопровождая позорное шествие трезвоном в железные заслонки и чугунные сковороды. Неудовлетворившись настоящим издевательством над своими жертвами, от которых отвернулись мужья, братья и родители, ставшие на сторону общества, в заключение сельские власти публично высекли несчастных женщин» <Логиновский, 1903>.

«Надевание хомута» как способ «обуздания» подозреваемых в колдовстве (их выявления и борьбы с ними), а также лечения кликуш было распространено в целом ряде районов России (см. ВЕДЬМА, КЛИКУША).

ХОМУТИННИЦА, ХОМУТНИЦА — женщина, способная «портить» посредством «надевания хомута»; ведьма, колдунья (см. ХОМУТ).

ХОХЛА, ХОХЛА-МОХРЯ, ХОХРЯ-МАХРЯ — фантастическое существо, которым пугают детей.

«Хохла-мохря идет, скажешь, спи батюшко, а то унесет» (Волог.); «Смотри не шали, хохла придет» (Волог.).

ХОХЛИК — маленький домашний дух; черт, дьявол или нечистый.

Возможно, название хохлик (по крайней мере в языковом сознании XIX?XX вв.) характеризует мелких нечистых духов и как «лохматых, косматых, нечесаных» или «с прической хохлом», «шишом» («хохлач» — нечеса, космач) <Даль, 1882>, и как принадлежащих иному миру («справлять хохлики, хохлевать» — «справлять поминки») <Даль, 1882>.

ХУДОЙ, ХУДЕНЬКИЙ — нечистый дух, черт.

ХУХЛИК, ХУХЛЯК, ХУХОЛЯТКА, ХУХОЛЬ, ХУХОЛЬНИК — нечистый дух, водяной; черт; ряженый.

«Хухляки, самокрутки, окрутники должны купаться в Крещенской Иордани» (Олон.).

Название хухляк, хухлик, по-видимому, произошло от карельского huhlakka — «чудить», tus — «привидение, призрак», «одетый странно» <Черепанова, 1983>. Хухлик, облик которого в поверьях обрисован не вполне определенно, сходен с шуликуном (водяным, чертом); этот нечистый дух появляется чаще всего из воды и становится особенно активным во время Святок (см. ШУЛИКУН).

Хухляк, хухольник — распространенное название ряженого на Святки, «подражающего» в своей одежде и поведении мифическим существам.