Средневековые мистики

Медитации Колесницы в визионерском стиле, разработанном рабби Нехунией, практиковались долгое время и после его смерти, но только втайне, потому что оставалось уже очень немного подлинных мастеров этой техники, способных передать её ученикам. За пределы тесного круга посвящённых его наставления снова вышли лишь в двенадцатом веке, когда вдали от Святой Земли, в Провансе (Франция), появилось руководство под названием «Бахир». Учёные сомневаются, что этот трактат принадлежит перу самого рабби Нехунии, но в любом случае здесь содержатся весьма характерные для его стиля указания к визионерскому путешествию, участники которого, медитируя в компании мистических товарищей, восходят к Престолу Бога через ступени страха Божьего, любви и страстного стремления.

Книга «Зогар», появившаяся в тринадцатом веке в Испании, первоначально считалась собственноручными записями рабби Шимона бар Йохаи о его жизни и учении. Но подлинным автором «Зогара» был обнародовавший его Моше де Леон. Будучи и сам одарённым каббалистом,  де Леон всё же посчитал, что мистицизм средневековой школы Меркабы завоюет признание быстрее, если посвящённый ему трактат будет связываться с именем одного из самых высокочтимых вероучителей древности. Кроме того, для каббалиста, жившего в Испании в самый разгар гонений на инакомыслящих, решение выдать своё учение за обнаружившийся чудесным образом «классический» текст было столь же благоразумным, сколь и дерзким шагом. Как уже говорилось, духовное знание обретается скорее опытным, нежели выводным путём, и судить о нём следует по иным критериям, чем о знании сугубо интеллектуальном. Поэтому, с точки зрения каббалиста, назвать «подделкой» такое руководство по медитации, как «Зогар», было бы неправомерно, и современные учёные, поступающие так, заблуждаются. «Зогар» — это собрание медитативных упражнений, замаскированных под притчи и речения рабби Шимона и мистических товарищей из его кружка, любовные стихи, восхваляющие Шехину, молитвы и мистические толкования библейских эпизодов. И если судить об этом трактате по его содержанию, то невозможно отрицать, что де Леон достаточно точно передал учение своего прославленного предшественника. Пресловутые «неясности», которыми изобилует «Зогар», служили де Леону защитой не только от инквизиции, но и от потенциальных оппонентов в среде раввинов. Понять эту книгу мог любой его современник-каббалист, зато чуждому мистике представителю ортодоксальной иудейской верхушки она казалась загадочной.

Но Авраам Абулафия, даже будучи современником и соотечественником Моше де Леона, не стал прибегать к подобным хитростям. Этот «народный пророк» распахнул врата в мистическое товарищество перед всеми, кто отвергал интеллектуальный подход к Торе и искал просветления в созерцании её букв. Продолжая традицию мистиков Меркабы, Абулафия вслед за своими предшественниками предписывал ученикам выполнять ритуальное очищение, поститься и соблюдать дисциплину. Но, в отличие от мистиков древности, он не нуждался в одобрении всей общины и не дожидался дозволения на проповедь своего учения. Провозгласив себя пророком в возрасте всего тридцати с небольшим лет, Абулафия стал собирать учеников из всех слоёв общества, принимая в своё мистическое товарищество еврейских женщин и неевреев наравне с мужчинами-евреями. Абулафия был не только вдохновенным учителем, но и плодовитым писателем. Он оставил после себя множество руководство по медитации, а также автобиографию под названием «Тайный сад сокровищ», в которой в общих чертах изложены история его жизни и суть учения.

В 1280 г., в год обнародования «Зогара», Абулафия открыто осудил папу Николая III за антисемитизм и был брошен в тюрьму в Риме, но, в точном соответствии со своим публичным предсказанием, вышел на свободу через двадцать восемь дней, после того как папу постигла внезапная смерть. Затем в окружении верных учеников, следовавших за ним повсюду, Абулафия бежал от гнева раввинов в Мессину (Сицилия), где провёл около года. В 1290 г. он выступил с ещё одним публичным объявлением — на сей раз о том, что пришествие Мессии состоится именно в этом году. Этим он снова восстановил против себя раввинов и вынужден был переселиться на Мальту.

Каббалистов из школы Абулафии связывали с учителем тесные узы душевной близости. Чтобы оценивать учеников по достоинству и поддерживать гармоничную обстановку в своём мистическом товариществе, Абулафия назначал личные испытания всем, кто желал вступить в его школу. Эти испытания позволяли определить характер ученика и степень его преданности делу, а также проверить его способности к работе с перестановками букв еврейского алфавита. Если новичок не выдерживал первый экзамен, ему давали второй шанс, но на этот раз он не знал, что его испытывают. Если и в этом случае он терпел неудачу, но затем возвращался, осознав и исправив свою ошибку, его не прогоняли. Абулафия был снисходителен: он предоставлял такому ученику ещё три шанса, принимая его в школу с «испытательным сроком», в течение которого новичок учился, но не получал уроков медитации. Если он не выдерживал и это испытание, его выгоняли. Те же, кто выдержал проверку, проходили церемонию посвящения, в которой Абулафия приносил устную клятву верности ученику и демонстрировал ему десять письменных перестановок букв в дополнительных Именах Бога.

Ученики, прошедшие испытание, осваивали технику медитации, свободную от образов и умозрительных представлений, ибо Абулафия полагал, что приблизить приход Мессии может только медитация на Небытие. С этой целью он свёл изощрённые визуализации мистиков Меркабы к простому созерцанию букв священного Имени, Йод-Хе-Вау-Хе, выстроенных в форме колесницы. В отличие от своего современника Моше де Леона, Абулафия стремился излагать каббалистическое учение открыто и ясно. Он утверждал, что вспышки света и звуки, появляющиеся в ходе медитации, есть не что иное, как психофизиологические явления, свидетельствующие об определённых этапах преображения сознания. Чтобы войти в сферу «безмыслия», достаточно просто смотреть на буквы Торы, не пытаясь постичь их смысл. Поэтому Абулафия говорил ученикам, чтобы те перестали «читать» Тору и просто позволили ей раскрыться в виде сочетания свящённых Имён, образующих её тонкую структуру. По этой же причине он предостерегал от попыток использовать медитативные техники в магических целях.

Ещё один кружок каббалистов, практиковавших церуф (перестановки букв), сложился под руководством Исаака из Акко, современника Абулафии. В книге «Оцер Хайим» («Сокровища жизни») Исаак попытался доказать, что перестановка букв есть кратчайший и вернейший путь к достижению близости с Богом. Но мистические товарищи Акко, в отличие от учеников Абулафии, вели аскетический образ жизни, и учитель предъявлял к ним весьма суровые требования. Если Абулафия предоставлял соискателям несколько возможностей отстоять своё достоинство, то Исаак ограничивался лишь тремя испытаниями (на самоотречение, преданность и пророческие способности) и отводил на них гораздо меньше времени. Исаак не уставал повторять, что цель каббалиста — достичь Небытия, не задерживаясь на «низших» ступенях. Именно поэтому он требовал от учеников предельной отрешённости. Его аскетический стиль получил название «гистапкут» («умеренность, воздержанность»). По существу, Исаак применял те же техники церуф, что и Абулафия. Однако он внёс в них некоторые дополнения, стремясь акцентировать идеи «греха» и «страдания». Например, он рекомендовал ученикам воспроизводить в медитации историю мученичества рабби Акибы и его товарищей и в память о его страданиях воздерживаться от чувственных удовольствий.

Конечно, Исаак из Акко и его ученики были исключением из правила: большинство каббалистов-сефардов воспринимали Бога как Возлюбленного и стремились не мученичеству, а к единению с Божеством. Но их собратья из средневековой Германии вывели идеал умерщвления плоти на такой уровень, какого не достиг даже суровый Исаак. Немецкие каббалисты-ашкенази, называвшие себя  «хасидим» («благочестивые»), отдали предпочтение образу Бога как Судии и наполнили почерпнутое у ранних мистиков Меркабы понятие «страх Божий» новым, сугубо аскетическим смыслом. Демонстрируя силу своей страстной устремлённости к Божеству, зимой они катались голыми в снегу и погружались в ледяную воду, а летом обмазывали свои обнажённые тела мёдом, чтобы привлечь жалящих пчёл. Путь, которым они следовали, не имеет ничего общего с практиками одноименного позднейшего течения. Впрочем, письменных изложений своего учения средневековые немецкие «хасиды» не оставили, и судить о нём мы можем лишь по недоумённым отзывам современников.