Служилые татары в Русском государстве

Одним из питательных источников для евразийского псевдоисторического мифотворчества является факт присутствия в Московском государстве в XV – XVII вв. Чингисидов и других знатных выходцев из Орды во главе отрядов служилых татар. Этот факт пытаются истолковывать как свидетельство о евразийском характере Московского государства, в котором ордынские элементы якобы играли роль не менее важную, чем русские. Используя доступные исторические материалы, попробуем разобраться, насколько подобные утверждения соответствуют действительности.

Согласно евразийской идеологии, Россия является преемницей Монгольской империи. В духе этого положения евразийцы истолковывают борьбу Москвы в XV – XVII вв. с татарскими ханствами, на которые распался Улус Джучи, как «борьбу за ордынское наследство», в ходе которой русские великие князья и цари якобы вступили в соперничество с татарскими ханами как претенденты на правопреемство от правителей Золотой Орды. В действительности же не существует ни одного документа, который свидетельствовал бы о том, что русские государи воспринимали себя в качестве правопреемников ордынских ханов. Все великие князья и цари Московской Руси возводили свою власть исключительно к своим предкам – древнерусским князьям (а также, в более широком европейском контексте, к римским и греческим царям). В качестве обоснования для завоевания татарских ханств аргумент «ордынского правопреемства» никогда не использовался.

Примечательное свидетельство в этой связи содержит под 1554 г. Никоновская летопись в рассказе о подготовке похода русского войска на Астрахань: «И царь и великий князь, положа упование на всемогущаго Бога, почалъ съветовати з боляры, какъ ему промышляти надъ Емгурчеемъ царемъ Азтороханьскымъ за свою обиду…. И въспоминая царь и великий князь древнее свое отечество, яже прежебывыи его родители святопочивший великий князь Владимиръ, просветивый Русскую землю святымъ крещениемъ, разделяа области на части детемъ своимъ, и ту Азтороханъ, тогда именовалася Тмуторокань, и да ее сыну своему Мстиславу, въ нейже храмъ Пречистые сътворенъ былъ; и многие государи христианьские отъ Владимира прежепочившии сродники царя и великого князя Ивана Василиевича всея Русии теми месты обладали, да Богу попущающу, грехъ ради христианьскыхъ и не за исправление закона Христова и многыхъ межьусобныхъ браней Русскыхъ государей, обладана бывши нечестивыми цари Ординьскыми, иже именовалася Большая Орда»1017.

Территория Астраханского ханства в низовьях Волги представляла собой домен Джучидов, который сами татары называли Тахт Эли («Престольное Владение»); правившие им ханы являлись формально старшими в иерархии потомков Джучи. Однако московские правящие круги остались полностью безразличны к внутритатарским способам легитимации своей власти над бывшими землями Золотой Орды. Как видно из вышеприведенного текста, для идеологического обоснования готовившегося завоевания Астраханского ханства ими использовалось отождествление Астрахани с древнерусской Тмутараканью.

Аргумент того же порядка приводит «Казанская история» в обоснование завоевания Казани: «Бысть бо убо из начала Руския земли, якоже поведаютъ русь и варвари, все то едина Руская земля, идеже стоитъ ныне град Казань… Все же бе держава и область Киевская и Владимирская. Живяху же за Камою в части земли своея болгарския князи и варвари, владующе поганымъ языкомъ черемискимъ, не знающим Бога, никоего же закона не имущим. Обои же бяху служаще и дани дающе рускому царству до Батыя царя»1018.

Само существование Улуса Джучи и наследовавших ему татарских ханств воспринималось в Москве как аномалия, нарушение естественного порядка вещей, а уничтожение этих ханств – как восстановление исторической справедливости. Естественно, что подобные взгляды не оставляли русским великим князьям и царям никакой возможности для восприятия себя в качестве правопреемников джучидских ханов.

Московское Царство не было евразийским государством, не было государством православных русских и мусульманских татар. Оно было исключительно русским государством, в котором полноправными подданными были лишь православные русины: «Иноземцы делились на две категории (в зависимости от наличия собственных земельных владений). Представителей первой можно было бы назвать „внутренними“ иноземцами. Мусульмане и язычники бывших Казанского, Астраханского и Сибирского ханств, официально провозглашенные подданными православного монарха, оставались в России иноземцами… Они не допускались к управлению страной, не занимали государственных постов (не входили в Боярскую думу, не участвовали в Земских соборах, не возглавляли приказов, воеводств и т. д. и не могли даже стать чиновниками любого уровня). Неправославная знать не входила в русское дворянское сословие»1019.

Татары и прочие «евразийские» инородцы, проживавшие в пределах Московского Царства, в правовом отношении приравнивались к выходцам из-за границы: «К другой категории иноземцев в России принадлежали „внешние“ иноземцы – иммигранты, т.е. подданные других стран (и представители иных церквей). Они не имели в России корней и прав собственности на какие-либо территории… Принадлежность к „чужим“ религиозным общинам роднила „внешних“ и „внутренних“ иноземцев. Не вступив в московскую церковь, иммигранты, как и татары и жители Сибири, оставались иноземцами в структуре русского государства»1020.

Сказанное выше в полной мере касается и служилых Чингисидов. Об их чуждости в структуре русской государственности свидетельствует уже то, что занимались ими не внутренние русские приказы, а тогдашнее «министерство иностранных дел»: «Все Чингисиды в России XVII в. ведались в Посольском приказе, поэтому для получения той или иной дачи требовалось написать челобитную во внешнеполитическое ведомство»1021. В правовом отношении они были приравнены к западноевропейским иммигрантам: «Во второй половине XVI в. статус служилых Чингисидов приблизительно сравнялся со статусом знатных выходцев из Западной Европы, волей судеб оказавшихся в России. Таких, например, как бывший магистр Ливонского ордена В. Фюрстенберг, юрьевский епископ Гартман, датский принц Магнус. Даже если они брались в плен, то считались не внешними врагами, а своими „служебниками“, временно находящимися в „опале“. К ним применялась такая модель отношений, будто они были „отъездчиками“, добровольно поступившими на службу к Ивану IV. Формы их содержания также были схожими»1022.

Впервые Чингисид на русской службе упоминается в связи со сражением у Евфимиева монастыря под Суздалем 7 июля 1445 г. между русскими во главе с московским великим князем Василием II и татарами во главе с сыновьями хана Улуг-Мухаммада Махмутяком и Якубом. Поражение Василия летописец объясняет малочисленностью русских войск: «толико бяше ихъ съ полторы тысячи, понеже бо всехъ князеи полци не успеша съвъкупитися, ниже царевичю Бердедату не успевшу приити, ту бо нощь въ Юрьеве начевалъ»1023. Бердедат был сыном хана Худайдата, боровшегося за власть над Ордой в 1420-х гг. Об обстоятельствах его поступления на русскую службу нам ничего не известно. В источниках Бердедат упоминается ещё только один раз – в феврале 1446 г., когда после свержения Василия II Дмитрием Шемякой он ушёл в Литву вместе с двумя другими служилыми царевичами – Касимом и Якубом.

В конце 1445 г. незадолго до того обосновавшийся в Казани хан Улуг-Мухаммад был убит своим сыном Махмутеком. Младшие братья нового хана Касим и Якуб бежали на Русь и поступили на службу к Василию II. Они со своими отрядами участвовали в нескольких его военных кампаниях против Дмитрия Шемяки, литовцев и татар. Спустя несколько лет (традиционная датировка этого события 1452-м годом является лишь догадкой В. В. Вельяминова-Зернова) Василий II пожаловал Касиму Городец Мещерский на Оке, ставший с тех пор называться Касимовым. Благодаря своему расположению Мещера могла использоваться для оборонительных и наступательных действий как против Большой Орды, так и против Казанского ханства. Кроме того, её правителей можно было при случае использовать для вмешательства во внутренние татарские смуты.

В связи с пожалованием Касиму Городца Мещерского можно услышать обвинения Василия II в том, что он передал под власть татар русское население Мещеры. Чтобы понять, насколько обоснованы такие обвинения, заглянем немного назад в историю. Мещера была в 1392 г. куплена великим князем Василием Дмитриевичем Московским у хана Тохтамыша одновременно с приобретением ярлыков на Нижний Новгород, Муром и Тарусу: «Ходи… князь Василеи в орду къ царю, и онъ ему далъ Новгородчкое княжение Нижняго Новагорода, Моуромъ, Мещеру, Торусоу»1024. Если Нижний, Муром и Таруса были русскими княжествами, то Мещера до этого входила непосредственно в состав Орды и имела смешанное финско-татарское языческо-мусульманское население. По сути мы имеем здесь дело с уникальным событием – продажей исламским правителем части земель «дар ас-саляма» вместе с её мусульманским населением правителю-«кяфиру». Пойти на этот шаг Тохтамыша должна была заставить отчаянная потребность в деньгах для продолжения войны с Тимуром, от которого он за год до этого понёс тяжёлое поражение на Кундурче.

По-видимому, в составе Орды Мещера обладала определённым автономным статусом и управлялась местными мещерскими князьями. Подобный статус она сохранила и после вхождения в состав Руси, о чём свидетельствует докончание великого князя Юрия Дмитриевича Московского с великим князем Иваном Фёдоровичем Рязанским, заключённое 31 марта – 5 июля 1434 г.: «А порубеж (ь) е Мещерскои земли, как было при великом кн (я) зи Иоанне Ярославич (е) и при кн (я) зи Александре Укович (е) … А кн (я) зи мещерьские не имут тобе, великому кн (я) зю, правит (и), и мне их не примат (и), ни в вотчине ми в своеи их не держат (и), ни моим бояром, а добыват (и) ми их тобе без хитрости, по тому целован (ь) ю»1025.

О том, каким был национальный состав населения Мещеры в XV в., можно узнать из докончания великого князя Ивана Васильевича Московского с великим князем Иваном Васильевичем Рязанским, заключённого 9 июня 1483 г.: «А ясачных людеи от царевичя от Даньяра, или кто будет на том месте иныи царевич, и от их князеи тобе, великому князю Ивану, и твоим бояром, и твоим людем не приимати. А которые люди вышли на Резань от царевичя и от его князеи после живота деда твоего, великого князя Ивана Федоровича, бесерменин, или моръдвин, или мачяринъ, черные люди, которые ясакъ царевичю дают, и тебе, великому князю Ивану, и твоим бояром тех людеи отпустити добровольно на их места, где кто жил»1026.

Из вышеприведённого текста следует, что подвластное касимовским ханам население Мещеры состояло из бесермен, мордвы и мещеряков. Русского населения тогда в мещерских землях или не было, или оно находилось вне юрисдикции правителей Касимова. Подобного же мнения придерживались Б. Д. Греков и А. Ю. Якубовский, обсуждая возникновение Касимовского ханства: «Местность вокруг Мещерского городка была заселена, главным образом, мордвой и мещерой, племенами отсталыми, пребывающими в большинстве своем в язычестве, частично исповедующими ислам»1027.

Касимов жаловался служилым Чингисидам в течение двух столетий, но нет оснований в связи с этим говорить о существовании автономного Касимовского ханства, стоявшего в отношении вассальной зависимости к Москве: «Говоря о возможности существования Касимовского царства в Мещере, археологи отмечают, что его территория, скорее всего, ограничивалась „городом и отдельными поместьями“. Археологическое изучение Мещеры не позволяет говорить о существовании на данной территории татарского постзолотоордынского государства… Мы также склонны рассматривать Касимов только как место проживания Чингисидов, пожалованных титулом „царя“ или „царевича“ касимовского и получавших доходы с города. По нашему мнению, их положение можно определить как разновидность кормления»1028.

«Касимовское ханство» было чисто виртуальным образованием, власть его правителей распространялась лишь на татар их дворов, они не имели никакой власти над русским населением Мещеры – напротив, сами находились под управлением русских воевод: «В целом перед нами вырисовывается своеобразное ханство или царство. Главной отличительной его особенностью является то, что в документах регулярно говорится о касимовских царях и царевичах, но ни разу о царстве (ханстве). На самом деле это было некоторое эфемерное образование, параллельное общегосударственному административно-территориальному делению. Территория „ханства“ ограничивалась исключительно владениями царя или царевича. И даже здесь он был вынужден постоянно оглядываться на местного воеводу, которому предписывалось следить во всем за служилыми Чингисидами»1029.

Помимо Касимова, служилым Чингисидам «жаловались» и другие города Московского Царства. Подобные «пожалования» зачастую служат основанием для домыслов о том, что русское население таких городов оказывалось в полной власти татар, которые могли с ним делать всё, что им ни заблагорассудится. В действительности условия подобных пожалований строго оговаривались и оформлялись особыми юридическими документами – «шертными грамотами». Судя по описи русского царского архива, в XVI в. в нём хранились «грамоты шертные городетские Нордоулатова царева, и Салтангаева, и Зенаева, и Шахъавлиярова, и сеитов, и князей городетских – а всех грамот 9» (т.е. документы татарских правителей Касимова), а также «грамоты Магмед-Аминевы, как на Кошире был, Абдыл-Летифовы, как был на Юрьеве и поручная ево ж, и запись шертная, и новая Абде-Летифова, как ему дал князь велики Коширу»1030. Отсюда можно заключить, что оформление шертной грамоты было обязательным условием пожалования служилого татарского правителя городом на Руси.

До наших дней по воле случая дошёл только один из таких документов – шерть, данная в 1508 г. царевичем Абдул-Латифом, сыном казанского хана Ибрагима, которому Василий III пожаловал город Юрьев. Уже В. В. Вельяминов-Зернов установил, что её основные положения восходят к образцу подобных грамот, которые заключались с касимовскими ханами1031. Из этого следует, что текст шерти Абдул-Латифа является стандартным и свидетельствует о содержании всех остальных подобных грамот, не дошедших до нас.

В предисловии к документу говорится, что «князь великий… даетъ царю Абдылъ-Летифу городъ Юрьевъ зъ данью и со всеми пошлинами». Собственно, в этом и заключается весь смысл пожалования – служилый татарский царевич получает с города деньги на содержание себя и своих воинов, с которыми он обязуется воевать против врагов Руси. Никакой власти над населением города ему не предоставляется. Особо оговаривается запрет на насилие над жизнью и имуществом русских людей:».. Мне Абдылъ-Летифу и моимъ уланомъ и княземъ и казакомъ нашимъ, ходя по вашимъ землямъ, не имать и не грабить своею рукою ничего, ни надъ хрестьяниномъ ни надъ какимъ не учинити никаковы силы; а хто учинитъ надъ хрестьянскимъ богомолствомъ, надъ Божиею церковию, каково поругание, или надъ хрестьянствомъ надъ кемъ ни буди учинитъ какову силу, и мне за того за лихого не стояти, по той роте его выдати»1032. Татары, которые это условие нарушают, подлежат бессудной казни на месте преступления: «А хто его надъ темъ насилствомъ убьетъ, въ томъ вины нетъ, того для мне роты не сложити… Кто почнетъ силою кормъ имати и подводы своею рукою, посолъ ли, не посолъ ли, а кто его надъ темъ убьетъ, в томъ вины нетъ»1033.

А. Л. Хорошкевич по этому поводу совершенно справедливо отмечает, что «на Руси регламентировались почти все стороны деятельности и жизни выходцев из Крымского и других ханств и орд. Целью регламентации было сохранение в неприкосновенности основ внутреннего развития страны, сокращение до минимума вмешательства крымских и ордынских выходцев в ее внутреннюю жизнь, гарантия неприкосновенности имущества коренного населения»1034.

Нет оснований считать, что «пожалование» русских городов служилым Чингисидам приводило к росту налогового бремени для населения этих городов. В действительности налогообложение оставалось тем же, а служилые татары получали лишь часть доходов, которая до того шла в казну русских государей: «Вряд ли справедливы утверждения некоторых исследователей, отмечающих, что внедрение татарских выходцев усугубляло эксплуатацию коренного населения, так как на земледельческое население возлагались обязанности по полному содержанию значительных военных отрядов. Чингисидам передавались только права на получение доходов с той или иной территории, причитающиеся ранее великому князю московскому (царю) или его родственникам. В документах ни разу не отмечено, что передача доходов с уезда или волости служилому царю или царевичу означала какие-либо дополнительные сборы»1035.

В «пожалованных» городах оставалась русская администрация, которой продолжало подчиняться русское население. Татарские кормленщики не имели над ним никакой власти, управляя лишь татарами собственных дворов: «…На территориях, переданных Чингисидам, сохраняется великокняжеская (царская) администрация. Право суда ограничивалось только двором того или иного татарского царя или царевича. С суда над православным населением представителям „золотого рода“ в лучшем случае могли поступать судебные пошлины. Православные дворяне этих территорий составляли собственную служилую корпорацию… [Чингисиды] были только конечными получателями доходов с пожалованных территорий, а вся полнота управления находилась в руках лиц, назначаемых из Москвы. Максимум, на что могли рассчитывать Чингисиды, это контроль за сбором доходов и, возможно, самостоятельный сбор натуральных и денежных средств с неправославного населения, если такое имелось, пожалованных уездов и волостей»1036.

Русское население «пожалованных» городов продолжало жить по русскому праву и судиться в русских судах, при этом служилые татары наряду со своим татарским правом подчинялись и русскому праву: «Права Чингисидов распространялись только на участие их „приказных людей“ в сборе причитающихся доходов с определенной территории, в том числе и судебных пошлин, сам же суд над православным населением вершил исключительно представитель Москвы, назначенный управлять данной территорией и надзирать за деятельностью знатного татарина… Суд, по крайней мере над русским населением, и, скорее всего, в делах между православными и татарами, осуществлялся представителем великого князя. Чингисид получал только судебные пошлины. О судебных правах Чингисидов мы можем говорить только по касимовской практике начала XVII в. По-видимому, он имел право суда только над своим двором. При этом можно предположить, что на татар распространялось как традиционное степное (яса, шариат) право, так и русское»1037.

За поведением служилых татар наблюдали русские воеводы и приставы, неотлучно находившиеся при всех знатных выходцах из Орды, включая касимовских «ханов»: «До середины XVII в. одной из главных обязанностей воеводы был надзор за касимовским царевичем и татарами в целом. Служилому татарину достаточно было появиться в ногайском платье, чтобы инициировать судебное разбирательство. В 1621 г. из Касимова в Москву в Посольский приказ на допрос отправили служилого татарина Бейбека Тончурина, ездившего в Астрахань. Здесь его расспрашивали под страхом пытки о том, зачем он ездил на Волгу, кто его посылал, был ли у тетки касимовского царя или ногайских мирз, передавал ли грамотки или устные сообщения. Это показывает, что касимовские Чингисиды и люди их дворов находились под жестким контролем»1038. В 1636 г. голштинский посол Адам Олеарий, проезжая через Касимов, несмотря на взаимное желание не смог встретиться с тамошним царевичем Сеид-Бурханом из-за запрета русского воеводы: царевич «велел передать поклон, усердную благодарность его и извинения ввиду невозможности для него угостить и почтить господ послов в своем доме, как он бы желал этого. [Посещение его] вызвало бы неудовольствие воеводы, неохотно разрешающего кому-либо из иностранцев иметь с ним сношения»1039.

Такую же картину мы наблюдаем в Романове, где был помещён князь Эль, сын ногайского бия Юсуфа, поступивший на русскую службу вместе со своим братом Ибрагимом в 1564 г. В 1606 г. Романов по пути в Москву посетил гонец шведской королевы Станислав Немоевский, оставивший в своём дневнике красноречивое описание своей встречи с князем Элем: «Когда однажды мы послали к нему продать некоторые вещи для съестных припасов, он, мужчина уже лет шестидесяти, с грустью сказал нашим: „Вы еще можете вскоре отсюда выехать по окончании настоящей войны, на которой у меня, у несчастного, убили сына. Но я, прибывши сюда добровольно лет сорок назад, Бог весть, увижу ли еще свою отчизну“. Он желал было и далее говорить, но пристав, что был с нами, приказал ему молчать»1040.

За пожалованные им доходы служилые татары обязаны были платить кровью, участвуя практически во всех войнах, которые вело Русское государство в XVI – XVII вв., включая войны с их соплеменниками. Интенсивность использования татарских отрядов даже наводит современных татарских историков на подозрение о том, что русские власти таким образом проводили скрытую политику геноцида: «Кроме названных, существовала еще одна, глубоко завуалированная цель привлечения служилых татар на службу… Выставляемые в качестве заслонов, используемые в разведывательных операциях, они, безусловно, были обречены нести тяжелые потери. Таким образом, проводилась линия на скрытое физическое истребление мужского татарского населения»1041.

Можно было бы отмахнуться от таких подозрений как от паранойи, однако бытование сходных мыслей засвидетельствовано у русских властей. Так, в 1735 г. руководитель Оренбургской экспедиции статский советник Иван Кириллович Кирилов, предлагая императрице Анне Иоанновне направить в Оренбург на военную службу татар-мишарей, обосновывал это предложение тем, как он представлял себе традиционную политику русских властей относительно татар: «…Хотя по мало наряжены будут, однако же которое время там пробудут, в то жены без плода останутца, а кого убьют, тот и вовсе не возвратитца. Как исстари сию политику во всем государстве над татарами во время Швецкой и Польской и Турецкой войн делали, везде их перед войска в первых на пропажу посылали, вменяя в службу»1042.

При этом не нужно переоценивать роль татарских вспомогательных отрядов в войнах, которые вело Московское Царство. Наибольшей интенсивности их использование достигло во время Ливонской войны. С. М. Середонин подсчитал, что в составе русского войска во второй половине XVI в. было около 75 000 дворян, детей боярских и их слуг, 20 000 стрельцов и казаков, не более 10 000 татар, 4000 иностранцев, всего около 110 000 человек, не считая даточных и посошных1043. По данным А. В. Чернова, из 60-тысячного войска Ивана IV в Полоцком походе участвовало дворян и детей боярских – 29%, боярских людей – 29%, стрельцов – 20%, казаков – 12%, татар и мордвы – 8% и сборных людей из городов – 2%1044. Таким образом, в общем составе русских вооружённых сил на служилых татар приходились лишь считанные проценты.

Во время военных походов при каждом предводителе служилого татарского отряда неотлучно находились два русских пристава, которые обладали по отношению к нему всей полнотой власти. По сути дела служилые татарские царевичи и князья являлись свадебными генералами, находившимися под полным контролем русских приставов. Впервые такая практика засвидетельствована в 1477 г., когда во время похода на Новгород с сыном Касима царевичем Данияром в качестве приставов шли князья Пётр Оболенский и Иван Звенец1045. В число задач приставов входило следить за тем, чтобы служилые татары не совершали насилий над русским населением, даже над враждебными великому князю новгородцами, в частности, не захватывали их в плен: «…Вси же князи поидоша, кииждо из своеи вотчины, розными дорогами со всех рубежов, воююще и секуще, и во пленъ ведяху, татаром же князь велики не повеле людеи пленити»1046.

О том, чем могло обернуться для служилых татар неподчинение русским властям, свидетельствует пример Шах-Али (Шигалея), царевича из династии ханов Большой Орды, бывшего в 1516—1519 гг. ханом в Касимове, а в 1519—1521 гг. – в Казани. В сентябре 1532 г. он получил от великого князя Василия III в кормление Серпухов и Каширу. В то же время его младший брат Джан-Али был назначен ханом Казани. Считая себя обойдённым и сам желая получить казанский престол, Шах-Али завязал самостоятельные связи с Казанью и другими татарскими государствами, на что не имел права по условиям службы. Когда в январе 1533 г. об этом стало известно Василию III, на Шах-Али обрушилась суровая кара: «Тоя же зимы, генваря, князь велики Василей Ивановичь всеа Руси положилъ опалу свою на бывшаго царя Казанского Шигалеа, что онъ правду свою порушилъ, учалъ ссылатися въ Казань и въ иные государьства безъ великого князя ведома; и за то его велелъ князь велики ж жалованиа свести съ Коширы и съ Серпухова, да поимавъ съслалъ на Белоозеро и съ царицею и посадилъ за сторожи»1047.

Татары двора Шах-Али были арестованы вместе с ним и посажены в тюрьмы в Твери, Новгороде, Пскове, Орешке и Кореле, где часть из них умертвили: «…бысть ихъ в Новегороде 80 и боле, и пометаша ихъ въ тюрму; они же по своеи скверно [и] вере во 5 днии вси изомроша; такоже и во Пскове 70 вскоре изомроша»1048, «Того же лета, месяца июня въ 26, посадиша Тотар царя Шигалея людеи 73 в тюрьмоу в Середнемъ городе под Боурковским костром от Великие реки, на смерть, и малых деток 7 в том же числе, и те изомроша в день и в нощь, и выкида их вон, а восмь живы остася в тюрьме ни поены ни кормлены на многи дни, а тех прибиша; а катунеи посадиша в ыноую тюрьмоу»1049.

Всего было казнено около 200 придворных татар Шах-Али, а их жён и детей спустя некоторое время крестили: в Пскове «Тотарок крестиша; а моужеи их оуже оутушили в тюрми 72 человека»1050, в Новгороде «онехъ преже реченныхъ Татаръ се же жены же ихъ, видевше мужеи своихъ по своеи сквернеи вере скорую нужную смерть и погибшихъ душею и теломъ, они же, яко отъ сна воспрянувше, и начаша приходяще молитися боголюбивому архиепископу Макарию и просити святаго крещения… А крестишася числомъ въ Новегороде женъ 43, а детеи 36; а крестиша ихъ месяца генваря въ 23 день. А во Пскове крестиша женъ и детеи 51, а в Орешке 12, а в Кореле 30»1051. Показательная жестокость этой расправы, по всей видимости, была призвана раз и навсегда отбить у служилых татар охоту к нарушению условий своей службы.

Сам Шах-Али провёл в заключении почти три года. В декабре 1535 г. он был доставлен в Москву к юному великому князю Ивану IV и его матери регентше Елене Глинской: «Декамриа 12 Шигалей царь на Москву приехалъ, и князь великий велелъ царю быти у себя, и Шигалей царь пришелъ къ великому князю на очи, палъ передъ великымъ княземъ и сталъ на коленехъ и билъ челомъ великому государю Ивану за свою преступку… И… рекъ: „…И вы, государи мои, меня, холопа своего, пожаловали, таковую мою проступку мне отдали и меня, холопа своего, въ томъ пощадили и очи свои государьскые мне, холопу своему, дали видети; а язъ, холопъ вашь, ныне какъ вамъ учинилъ правду, государемъ своимъ, и на той на своей правде и до смерти своей хочю крепко стояти и умрети за ваше государево жалование“»1052.

Историческая в полном смысле этого слова сцена. Вспомним, что всего лишь за полстолетия до этого хан Большой Орды Ахмат ещё пытался разговаривать с Иваном III на языке угроз: «А вам ся есмя государи учинили от Саина царя сабелным концемъ. И ты б мою подать въ 40 день собралъ… а на себе бы еси носилъ Ботыево знамение, у колпока верхъ вогнув ходил»1053. В ответ на предложение великим князем в 1480 г. мирных переговоров он заносчиво требовал: «нолны Иван будет сам у него и у царева стремени»1054. Теперь же 30-летний внук Ахмата, называя себя холопом, вымаливал себе прощение, стоя на коленях перед 5-летним внуком Ивана III.

Если поведение Шах-Али было следствием нарушения им своих служебных обязанностей, то к XVII в. вставание Чингисидов на колени перед русским государем стало уже формальной частью русского придворного церемониала: «В 1622 г. в России оказался одиннадцатилетний ургенчский царевич Авган-Мухаммед б. Араб-Мухаммед. 31 декабря 1622 г. он предстал перед Михаилом Федоровичем… Михаил Федорович позвал царевича и возложил на него руку. После этого царевич Авган встал на колени и стал бить в холопство… Ответное царское слово царевич опять слушал на коленях. Можно предположить, что обряд вставания на колени появился только в XVII в. В XVI в. на колени вставали только послы татарских царей и царевичей… Когда 13 февраля 1623 г. у государя был касимовский царь Арслан б. Али… Арслана объявил окольничий Федор Леонтьевич Бутурлин, государь положил на него руку и самолично спросил о здоровье. Далее касимовский царь бил челом, стоя на коленях, после чего ему разрешили сесть… В августе 1653 г. в Москву для принесения шерти приехали сибирский царевич Алтанай б. Али б. Кучум и его племянник касимовский царевич Сеит-Бурхан б. Арслан б. Али… Алтанай при приеме у царя стоял на коленях. Появление упомянутого протокольного обряда, скорее всего, следует объяснить желанием новой династии подчеркнуть церемонией свое величие. Даже потомки ордынских царей должны вставать на колени перед государем московским. Правда, это несколько противоречило положению служилых Чингисидов в России, и русское дворянство при царской аудиенции не преклоняло колен»1055.

Темой для спекуляций евразийцев зачастую служат присутствие татарских царевичей в XVI – XVII вв. при московском дворе и высокое положение, которое они там занимали. Действительно, в дворцовых разрядах потомки ордынских ханов занимали место непосредственно за членами правящей династии, выше всех русских княжеских родов. Евразийцы пытаются представить это положение как свидетельство того, что русские цари испытывали какой-то особый пиетет к династии Чингисидов и даже осознавали себя преемниками её власти. Но было ли это именно уважением к Чингисидам или лишь формальная дань их титулу?

Обратимся для ответа на этот вопрос к эпизоду, описанному Павлом Алеппским во время возвращения царя Алексея из литовского похода в Москву 10 декабря 1655 г.: «Патриарх поднес царю позолоченную икону Владычицы и на серебряном блюде хлеб, на котором была прекрасная серебряная солонка с солью, и еще кувшин с вином… Вместе с царем стояли четыре царевича, а именно: сыновья сибирского царя справа и слева от него, и сын грузинского (царя), с лицом, блиставшим как солнце, стоял к нему ближе всех; он выезжал к нему навстречу вместе с новокрещенным касимовским царевичем»1056. Как видим, грузинский царевич из династии Багратидов, не имеющий никакого отношения к Чингисидам, исполняет при русском царе такую же роль, что и татарские царевичи, и даже занимает по сравнению с ними более почётное место.

То же самое мы видим в Разрядных книгах: «Год 1656… Того ж месяца Февраля в 12 день… ели у Государя Царя и Великого Князя Алексея Михайловича, всеа Великия и Малыя и Белыя России Самодержца: святейший Никон, патриарх Московский и всеа Великия и Малыя и Белыя России, да Антиохийской патриарх Макарей, да Сербской патриарх Гаврило, да царевичи: Грузинский царевич Николай Давыдовичь, да Касимовской царевичь Василей Араслановичь, да Сибирские царевичи Петр да Алексей Алексеевичи»1057. Отсюда ясно, что при московском дворе почёт оказывался выходцам из царских родов на чисто формальных основаниях, безотносительно их конкретного происхождения. Нахождение иностранных царевичей в услужении у русского царя было призвано повысить его престиж внутри страны и за её пределами.

Что касается служилого татарского царевича Симеона Бекбулатовича, который в течение 11 месяцев в 1575—76 гг. формально занимал русский царский престол, то наиболее правдоподобное объяснение этому событию даёт Пискарёвский летописец: «Произволением царя и великого князя Ивана Васильевича сажал на царство Московское царя Семиона Беидбулатовича. А говорили нецыи, что для того сажал, что волхви ему сказали, что в том году будет пременение: Московскому царю смерть»1058. Любопытно, что к точно такой же мере прибегали уже хеттские правители во II тысячелетии до н. э. В случае предсказания беды для царя Хатти на престол сажали подменного царя из пленников: «Пленника благим елеем царства они помазывают, и [жрец?] говорит: Вот, это – царь! Имя царства на нём!» (СТН 419). Итак, обязанность Симеона Бекбулатовича заключалась в том, чтобы в качестве покорной жертвы умереть вместо Ивана Грозного. Если в подобном случае и можно говорить о чести, оказанной выходцу из рода Чингисидов, то это честь весьма специфического характера.

В заключение коснёмся царского рода Годуновых, в легенду о татарском происхождении которого многие продолжают верить, хотя она была полностью опровергнута лучшим специалистом по генеалогии московского боярства Степаном Борисовичем Веселовским в написанном ещё в 1938 году очерке «Род Дмитрия Александровича Зернова (Сабуровы, Годуновы и Вельяминовы-Зерновы)», который был опубликован в 1969 году в составе его «Исследований по истории класса служилых землевладельцев»: «Легенде о мурзе Чете как родоначальнике Годуновых очень посчастливилось. А. С. Пушкин, доверяя легенде, устами кн. Шуйского называет Бориса Годунова «вчерашним рабом» и «татарином». Последний эпитет, конечно, поэтическая вольность: если бы действительно предок Бориса был татарином, то за 300 лет службы и жизни в Москве у Годуновых не могло остаться ничего татарского. Через Пушкина легенду о Чете знают и принимают на веру люди, вовсе не обремененные историческими познаниями…

Костромское происхождение рода Сабуровых-Годуновых можно считать несомненным. Будем продолжать фактическое исследование и попытаемся выяснить, кто, когда и для чего мог выдумать легенду о мурзе Чете. Злоупотребление со стороны родовитых людей вымыслами о выездах знатных иноземных родоначальников подсказывает первое предположение, что легенду о Чете выдумали сами Сабуровы или Годуновы. Выше было отмечено позднее возникновение легенды – в середине XVI в. ее еще не было. Совершенно непонятно, зачем могла понадобиться подобная выдумка знатным и богатым и без того Сабуровым и Годуновым. Между тем для властей и братии Ипатьева монастыря легенда была нужна, и за его стенами надо искать авторов легенды и позднейших ее популяризаторов.

…Мы имеем полное основание говорить, что род Захария был исконным костромским родом, перешедшим на службу в Москву в 30-х годах XIV в. в связи с получением Иваном Калитой великокняжеской власти. Первым поступившим на службу в Москве был Дмитрий Александрович Зерно (или Зернов), с которого Государев родословец начинает род Сабуровых-Годуновых. Дмитрий Александрович и его ближайшие потомки заняли в боярской среде очень высокое положение: с большой вероятностью можно считать, что боярами были сам Дмитрий Александрович, все три его сына и два внука из четырех. В XV в. образуются три фамилии рода – Сабуровы, Годуновы и Вельяминовы»1059.

Подводя итог вышесказанному, процитируем заключение из наиболее полного на сегодняшний день исследования о служилых Чингисидах в Московском Царстве: «…Чем больше нам становится известно о жизни этих людей, тем отчетливее возникает ощущение, что в целом представители „золотого рода“ в России на протяжении всего рассматриваемого периода оставались неким инородным элементом, который скорее мешал, нежели помогал при достижении тех или иных целей. Точнее сказать – Чингисиды в Московском государстве большей частью оставались ненужными людьми. О них забывали или стремились забыть сразу же после того, как они выполняли очередную задачу, поставленную перед ними. Они раздражали тем фактом, что их так и не удалось вписать в общую среду служилого сословия… Определенная недосказанность постоянно витала в воздухе. Особенно отчетливо она прослеживается в практике назначения номинальными воеводами в полки и в присутствии в „пожалованных“ им городах представителей царя с явно надзорными функциями. Данную неопределенность понимали и сами татарские цари и царевичи»1060.

Показательно сравнение Чингисидов с выходцами из другой правящей династии соседнего государства – Гедиминовичами. Потомки великих князей литовских, массово переселявшиеся в Московскую Русь, воспринимались здесь как свои и вливались в местную знать без малейших сложностей. Ими было основано несколько знаменитых княжеских родов (Голицыны, Трубецкие, Хованские, Куракины и др.), доживших до наших дней, в то время как к началу XVIII в. из нескольких десятков Чингисидов, обосновавшихся в предыдущие века в Московском Царстве, остался один лишь род царевичей (с 1718 г. – князей) Сибирских, но и тот окончательно угас в XIX в. Даже по этому примеру можно судить, что «наследие Чингисхана» на русской почве не приживалось. Вопреки домыслам евразийцев, ордынский элемент всегда оставался чуждым для русской государственности.