Русско-ордынский синнекроз

Евразийское истолкование русской истории имеет ряд разновидностей, но все они сходятся в том, что покорение Руси монголами было для неё благотворным. Согласно версии Льва Гумилёва, Русь вступила с Ордой в добровольный симбиоз, потому что русские люди увидели для себя пользу в подчинении монгольской власти. Так продолжалось в течение нескольких десятилетий, пока хан Узбек не ввёл ислам в качестве государственной религии Орды, что и положило конец «евразийской идиллии»: «…Систему русско-татарских отношений, существовавшую до 1312 г., следует назвать симбиозом. А потом все изменилось…»958. Попробуем разобраться, насколько такая точка зрения соответствует действительности, рассмотрев для начала факты отношений Руси с Ордой второй половины XIII – начала XIV вв. и их отражение в русских письменных памятниках.

Начнём с терминологического вопроса. Иногда от сторонников евразийства приходится слышать, что термин «татаро-монгольское иго» имеет позднее происхождение и потому не может отражать отношение русских людей к Орде периода зависимости от неё. Действительно, в русских (если быть совсем точным, в малороссийских) источниках слово «иго» для описания отношений Руси и Орды впервые появляется в датируемом 1660-ми годами добавлении к «Сказанию о Мамаевом побоище», автором которого предположительно был Феодосий Сафонович, игумен Михайло-Златоверхого монастыря в Киеве. В рукописи Погодинского сборника, включающей этот текст, после самого «Сказания» приводятся 12 дополнительных статей с подзаголовками, первая из которых имеет подзаголовок «О княжении Киевском под лютым игом татарским и о князех киевских отчасти»959, что является самым ранним известным случаем употребления выражения «татарское иго» на русском языке.

В иностранных источниках термин «иго» появляется раньше. Так, он используется в сочинении «Начало и возвышение Московии» Даниила Принца из Бухова, австрийского посла, посетившего Россию в 1575 г., в апокрифическом рассказе о том, как София Палеолог убеждала Ивана III «свергнуть наконец когда-либо это Скифское иго»960. По-видимому, самый ранний случай его употребления обнаруживается у польского хрониста Яна Длугоша, умершего в 1480 г. Под 1479 г. в своей хронике он поместил панегирик Ивану III, в котором, в частности, заявляется, что тот, «свергнув варварское иго (iugo barbaro), освободился со всеми своими княжествами и землями, и иго рабства (iugum servitutis), которое на всю Москву в течение долгого времени… давило, сбросил»961.

Таким образом, термин «иго» появился в европейской историографической традиции, в ней одной продолжительное время бытовал, из неё же, по всей вероятности, был заимствован киевскими книжниками, через которых и вошёл в русское словоупотребление. Но следует ли из этого, что сами русские до того момента оценивали свои отношения с Ордой совсем по-другому, а именно как симбиоз, о котором так любят говорить евразийцы? Чтобы выяснить это, возьмём несколько текстов того периода, когда Орда ещё не была исламским государством, т.е. когда, по утверждениям Льва Гумилёва и его последователей, и существовал пресловутый симбиоз, и посмотрим, как в них оцениваются русско-татарские отношения.

Правило митрополита Кирилла (Владимир, 1274 г.): «Кыи оубо прибытокъ наследовахомъ, оставльше Божия правила? не разсея ли ны Богъ по лицю всея земля? не взяти ли быша гради наши? не падоша ли сильнии наши князи остриемь меча? не поведени ли быша въ пленъ чада наша? не запоустеша ли святыя Божия церкви? не томими ли есмы на всякъ день от безбожныхъ и нечистыхъ поганъ?»962. Слово 2-е епископа Владимирского Серапиона (Владимир, до 1275 г.): «Страшно есть, чада, впасти въ гневъ божий. Чему не видем, что придя на ны, в семь житии еще сущимъ? Чего не приведохомъ на ся? Какия казни от Бога не въсприяхомъ? Не пленена ли бысть земля наша? Не взяти ли быша гради наши? Не вскоре ли падоша отци и братия наши трупиемь на землю? Не ведены ли быша жены и чада наша въ пленъ? Не порабощени быхомъ оставше [ися] горкою си работою от иноплеменик? Се оуже къ 40 лет приближаеть томление и мука, и дани тяжкыя на ны не престануть, глади, мороке животъ наших; и всласть хлеба своего изъести не можем; и въздыхание наше и печаль сушать кости наша»963.

Повесть о Михаиле и Фёдоре Черниговских (Ростов, 1271—1277 гг.): «Ты же, Михаиле, помолися за внука своя Бориса и Глеба с Феодоромь благочестивымъ мирно державу царствия ихъ управити на многа лета и от нужа сея поганых избавита и вся верою память ваю празднующа заступита от скорби и печали и всякия нужа славящих ваю память»964. Ростовская летопись (Ростов, конец 1270-х гг.): «Въ лето 6786 (1278) … Тое же зимы въ Филипово говеино преставися князь Глебъ Василковичь Ростовскии, живъ от рожениа своего летъ 41. Сесь от уности своея, по нахожении поганыхъ Татаръ и по пленении отъ нихъ Русскыа земля, нача служити имъ и многи христианы, обидимыа отъ нихъ, избави и печалныа утешая, брашно свое и питие нещадно подавая, и многу милостню нищимъ, убогимъ, сиротамъ, вдовицамъ, маломощнымъ подавааше»965.

Написание монаха Акиндина к великому князю Михаилу Ярославичу (Тверь, ок. 1311 г.): «Слышахъ бо некыя безочествомъ известующа вины въ гресехъ, поганьскаго ради насилия се творяще – пресвятое и не продаемое продають и купять, ихже Апостолъ суесловникы и умъ погубивша нарече… Нынешнии же како не стыдятся, изветы кривыми мнящеся поганьскыя деля нужа се творяще?… Разумей, боголюбче, державный княже, яко преслушания ради божественныхъ номоканонъ святыхъ Апослолъ и сборныхъ отечьскыхъ вся злая приходять на ны. Не падоша ли силнии наши и ерееви наши остреемъ меча? не преданы ли быша въ полонъ чада наша въ сквернеи руце? не осквер [не] на ли быша святая наша въ опустение? Быхомъ въ смехъ же и въ поругание живущимъ окрестъ насъ языкомъ»966. Житие Михаила Ярославича Тверского (Тверь, 1319—1320 гг.): «Господь же премилостивый Богъ, не терпя видети погибающа от диявола род нашь, претяше намъ казньми, хотя нас обратити от злобъ нашихъ, посла на ны казнь, овогда глад, овогда смерть въ человецехъ и скотехъ; конечную же пагубу преда нас в руце измаилтяном. Оттоле начахомъ дань даяти по татарьскому языку. И егда коему княземъ нашим доставашеся великое княжение, хожаше князи русстии въ Орду къ цареви, носящи множество имения своего. По великомъ жестоком пленении русстемъ минувшемъ лет 34967»968.

Итак, русскими книжниками рубежа XIII – XIV вв. зависимость Руси от Орды описывается как «ежедневное томление от безбожных и нечистых язычников», «горькое рабство у иноплеменников», «томление и мука», «принуждение от язычников», «пленение Русской земли», «языческое насилие», «великое жестокое пленение русское». Слово «иго» здесь действительно отсутствует, но все присутствующие слова несут в себе как минимум не меньший отрицательный заряд. Очевидно, что уже и в раннюю эпоху русско-ордынских отношений Орда воспринималась Русью как абсолютное зло, и ни о каком благостном евразийском симбиозе между ними не могло быть и речи. Скорее отношения между Русью и Ордой можно описать антонимом слова симбиоз – синнекроз, понимая под ним смертельное противостояние.

Даже в тех редких случаях, когда евразийцы обращаются к русским письменным памятникам в попытке доказать отсутствие на Руси вражды к Орде, ближайшее рассмотрение таких памятников их опровергает. Хорошим примером того, как евразийцы искажают смысл источника, служит «Повесть о Петре, царевиче Ордынском», в которой рассказывается об обращении ростовским епископом Кириллом в православие родственника хана Берке. Согласно евразийцам, это должно свидетельствовать о комплементарных отношениях между Русью и Ордой. Однако посмотрим, что на самом деле говорится в повести: «Некто же отрокъ, брата царева сынъ, юнъ сый, предстоя пред царемъ всегда, слыша поучениа святаго владыкы, умилися душею и прослезися. Выходя на поле уединяяся и размышляа: „како си веруют цари наши солнцу сему и месяцу, и звездамъ и огневи? И кто сей есть истинный Богъ?“ Размышляа, акы древний Аврамъ. От благаго корене и леторасль блага, а съй отрокъ – от злаго корене леторасль блага»969. Смысл сказанного в том, что царевич Пётр стал доброй отраслью от злого корня. Орда – злой корень, и несмотря на противоестественное появление на нём доброй отрасли корень этот не перестаёт быть злым.

Ещё одним из любимых евразийцами аргументов в пользу существования «симбиоза» между Русью и Ордой является именование в ряде русских летописей хана Джанибека «добрым царём». К сожалению, в чём именно заключалась его «доброта», летописи не уточняют. Джанибека, конечно, по ордынским меркам можно считать примерным семьянином – при вступлении на престол он убил всего лишь двух своих братьев (для сравнения, его сын Бердибек убил отца и 12 братьев, в том числе одного своего 8-месячного брата разбил о землю). Но вряд ли даже этого исключительного для Евразии братолюбия было достаточно, чтобы русские сочли Джанибека добрым.

Никаких благодеяний Джанибека в отношении Руси летописи тоже не отмечают – более того, он, похоже, единственный хан времён расцвета Орды, ограничивший или пытавшийся ограничить права Русской церкви и притеснявший её главу: «Того же лета [6850] прииде изо Орды отъ царя Чанибека Феогнастъ, митрополитъ Киевский и всеа Русии, ходилъ о причте церковнемъ, имаше бо и митрополитъ и епископы ерлыки на своя причты церковныа отъ царей Ординскихъ… Царь же проси у митрополита полетныхъ даней; митрополитъ же не вдадеся ему въ таковая. Царь же про то дръжа его въ тесноте, митрополитъ же царю, и царице и княземъ роздаде 600 рублевъ; и тако отпусти его царь со всеми его сущими на Русь, и прииде здравъ со всеми своими»970; «В 1342 г. Джанибек-хан, выдав Феогносту новый ярлык, ограничил права духовенства, он „попытался ввести новый порядок в отношения ханской власти к Русской церкви“ (Приселков М. Д. Ханские ярлыки русским митрополитам. Пг., 1916. С. 72). Его ярлык говорил лишь о свободе от пошлин, не упоминая даней, и, как следствие, не содержал ссылок на узаконения Чингисхана. Были и другие ограничения: суд митрополита перестал быть независимым, не упоминалась свобода от постоя»971.

Почему же тогда, если верить евразийцам, узнав, что Джанибек умер, русские летописцы назвали этого хана в записи о его смерти «добрым царём»? – Проблема заключается в том, что в записях о смерти Джанибека, сделанных сразу же или вскоре после неё, ни о какой «доброте» нет ни слова. Московская княжеская летопись: «Въ лето 6865… Того же лета Бердибекъ царь въ орде седе на царство, а отца своего убилъ и братью свою побилъ»972; тверская княжеская летопись: «Въ лето 6865… Того же лета царь Чанибекъ взя Мисюрь и посади тоу на царьство сына своего Бердибека, а самъ оуверноуся въсвояси и отъ некоего привидения на поути разболеся и възбесися. И послаша рядьци по Берьдебека, онъ же пришедъ отца оудави, а братью изби, а самъ седе на царство. Сеже есть братью и отца оубивыи и оубиты и оубивыи оба»973; общерусский летописный свод митрополита Киприана, законченный в 1408 г., воспроизводил сообщение о смерти Джанибека из московской княжеской летописи: «Тогожъ лета Бердибекъ Царь въ Орде седе, отца убилъ и братью»974.

Обозначение Джанибека как «доброго царя» впервые появляется в общем протографе Софийской I и Новгородской IV летописей: «В лет (о) 6865. Взя ц (а) рь Жданибекъ Тиврижкое ц (а) рство… И на ту зиму умре добрыи ц (а) рь Жданибекъ, и седе на ц (а) рстве с (ы) нъ его Бердебекъ, убивъ братовъ своих 12, оканнымъ его предстателем Товлубиемъ. И тогды быст (ь) в Ворде митрополит Алексеи и многу истому приим от татаръ, б (о) жиею помощью и пр (е) ч (и) стыя его м (а) т (е) ре м (о) л (и) твою целъ и здравъ от насилиа поганых выиде на Русь»975; «В лето 6865. Взя царь Жанебекъ Теврижеское царство… На ту же зиму оумре царь Жанебекъ добрыи. Седе на царство сынъ его Бердибекъ, оубивъ братовъ 12, оканнымъ его предстателемъ Товлубиемь. Тогда бысть в орде митрофолитъ Алексии, многу истомоу от Тотаръ приимь; Божиею помощью и пречистыа его Матере молитвою целъ и здравъ отъ насилья поганыхъ выиде в Русь»976.

На то, чем был этот протограф, у исследователей существуют разные взгляды. Кто-то считает его новгородской летописью, кто-то – общерусским сводом митрополита Фотия, кто-то – сочетанием того и другого. Для нас важно время его составления: «Общий текст CIЛ, НIVЛ и близкой к ней Летописи Новгородской Карамзинской (далее: НК) доходит до 1418 или (судя по НК) 1425 г.; протограф этих летописей был составлен, очевидно, во 2-й четв. XV в. (курсив наш – С.П.). Опираясь на одно из известий, А. А. Шахматов определил его как „свод 1448 г.“»977.

Таким образом, летописную запись о «добром царе» Джанибеке отделяет от смерти этого хана почти столетие. Когда делалась эта запись, никого из заставших его правление людей уже давно не было в живых. Никакой письменной традиции о «доброте» Джанибека тоже не существовало. Таким образом, это определение является не более чем выдумкой летописца. Зачем же летописцу потребовалось выдумывать «доброту» Джанибека? – Возможно, чтобы риторически противопоставить её жестокости его сына Бердибека. Во всяком случае, это определение впервые появилось в летописи лишь спустя почти век после правления Джанибека и не является свидетельством ни о личности этого хана, ни о хорошем отношении русских к нему или к Орде в целом.

Но если русские относились к Орде столь враждебно как в доисламскую, так и в исламскую эпоху, почему же они тогда ей не сопротивлялись, может спросить иной читатель? Тут нам с сожалением приходится отметить, что в массовом сознании закреплено представление о том, что деятельная борьба Руси с Ордой началась только при Дмитрии Донском. Большинство русских людей отнесут её начало к Куликовской битве, и разве что единицы смогут вспомнить о сражении на Воже, состоявшемся двумя годами ранее. Чтобы показать, насколько это представление ошибочно, приведём сообщения источников о столкновениях между Русью и Ордой с середины тринадцатого по начало четырнадцатого столетия.

В 1252 г. великий владимирский князь Андрей Ярославич вступил в бой с татарами: «Прииде Неврюй, и Котья, и Олабуха храбрый на землю Суздалскую, со многыми вои, на великого князя Андрея Ярославича. Бысть же въ канунъ Боришу дни, безбожьнии Татарове подъ Володимеремь бродишася Клязму, и поидоша ко граду къ Переяславлю таящеся; наутрии же, на Боришь день, срете ихъ князь великий Андреи со своими полкы, и сразишася обои плъци, и бысть сеча велика, гневомъ же Божиимъ, за умножение греховъ нашихъ, погаными христиане побежени быша. А князь великий Андреи едва убежа… А тогда безбожнии Татарове плениша градъ Переаславль, и княгиню Ярославлю яша, и дети изоимаша, и убиша ту воеводу Жидислава, и княгиню убиша, а дети Ярославли въ полонъ поведоша, и людей много полониша, и много зла сотворивъ отъидоша»978.

В 1262 г. в землях Великого княжества Владимирского вспыхнуло народное восстание, приведшее к отмене откупов татарской дани: «Въ лето 6770 (1262). Избави Богъ от лютаго томленья бесурьменьскаго люди Ростовьския земля: вложи ярость въ сердца крестьяномъ, не терпяще насилья поганых, изволиша вечь, и выгнаша из городовъ, из Ростова, изъ Володимеря, ис Суждаля, изъ Ярославля. Окупахуть бо ти оканьнии бесурмене дани и от того велику пагубу людемъ творяхуть, роботяще резы и многы души крестьяньскыя раздно ведоша. Видевше же человколюбець Богъ, послуша моленья Матерня, избави люди своя от великыя беды. Томь же лете оубиша Изосиму преступника, то бе мнихъ образомь точью, сотоне съсудъ; бе бо пьяница и студословець, празнословець и кощюньникъ, конечное же отвержеся Христа и бысть бесерменинъ, вступивъ в прелесть лжаго пророка Ма [х] меда; бе бо тогда Титямъ приехалъ отъ цесаря Татарьского, именемъ Кутлубии, золъ сый бесурменинъ, того поспехомъ оканный лишеникъ творяше хрестьяномъ велику досаду, кресту и святымъ церквамъ поругаяся; егда же люди на врагы своя двигшася на бесурмены, изгнаша, иныхъ избиша, тогда и сего безаконного Зосиму оубиша в городе Ярославли, бе тело его ядь псомъ и ворономъ»979.

В 1276 г. ярославцы не пустили в город ханского посла, сопровождавшего князя Фёдора Ростиславича: «Царь же абие умоленъ бывъ, и отпусти посла своего з грозою и опалою великою зело, дабы его [Фёдора Ростиславича] прияли на его столъ на княжение. Посол же пойде на Русь отъ царя къ граду Ярославлю, и прииде къ граду с силою, и хотяше внити въ градъ. Они же посла царева не послушаша и его не прияша на столъ его»980. В 1282 г. князь Дмитрий Александрович Переяславский не подчинился приказу хана Туда-Менгу о передаче великокняжеского ярлыка его младшему брату Андрею Александровичу Городецкому: «Тое же зимы князь Андрей Александровичь, внукъ Ярославль, правнукъ Всеволожъ, меншей братъ великого князя Дмитрея Александровичя Володимерскаго, иде во Орду ко царю, ища себе княжениа великого подъ братомъ своимъ старейшимъ… и изпроси себе княжение великое Владимерское у царя подъ братомъ своимъ старейшимъ, великимъ княземъ Дмитриемъ Александровичемъ. И прииде ему весть изъ Руси, яко князь велики Дмитрей Александровичь собираеть рать и крепить градъ, не хощетъ цареву слову покоритися и съступитися великого княжениа по цареву слову»981.

В 1284 г. князь Святослав Липовецкий напал на слободы ордынского баскака Ахмата в Курском княжестве: «Въ лето 6792 (1284) два бесерменина изъ свободы въ другую идоста, а Руси съ ними боле 30 человекъ. Се же слышавъ Липецскии князь Святославъ, сдумавъ съ своими бояры и з дружиною, безъ Олговы думы, достерегся на пути, разбои сътвори. Саме же два братеника та утекоста, а Руси избилъ 25, да два бесерменина… Того же лета по велице дни въ неделю Фомину побегоста два братаника бесерменина х Курьску, наутриа въ понеделникъ розбежася вся свобода та, такоже и другая, и обе свободе те разбегостася бесерменскыя»982.

В 1285 г. князья Дмитрий Александрович Переяславский, Даниил Александрович Московский и Михаил Ярославич Тверской прогнали татарского «царевича», приведённого Андреем Александровичем Городецким: «Князь Андреи приведе царевича, и много зла сътвори крестьяномъ. Дмитрии же, съчтався съ братьею, царевича прогна, а боляры Андреевы изнима»983. В 1289 г. жители Ростова изгнали из своего города татар: «Въ лето 6797 (1289). Князь Дмитрий Борисовичь седе въ Ростове; умножи же ся тогда Татаръ въ Ростове, и гражане створше вече и изгнаша ихъ, а имение ихъ разграбиша»984.

В 1293 г. против татар выступили жители Твери: «Въ лето 6801 (1293) бысть въ Русскои земли Дюденева рать… И оттоле въсхотеша [татары] ити на Тферь. Тогда велика бысть печаль Тферичемъ, понеже князя ихъ Михаила не бяше въ земли ихъ, но въ орде, и Тферичи целоваша крестъ, бояре къ чернымъ людемъ, такоже и черныя люди къ бояромъ, что стати съ единаго, битися съ Татары; бяше бо ся умножило людеи и прибеглыхъ въ Тфери и из ыныхъ княженеи и волостеи передъ ратью; къ тому же услышаша Тферичи своего князя Михаила идуща изъ орды, и възрадовашася вси людие… Татарове же и князь Андреи слышаша приездъ княжь Михаиловъ, не поидоша ратью къ Тфери, но поступиша на Волокъ…»985. В 1300 г. князь Даниил Александрович Московский разгромил татарский отряд, выступавший на стороне рязанского князя Константина: «Данило князь московъскыи приходилъ на Рязань ратью и билися у Переяславля, и Данило одолелъ, много и татаръ избито бысть, и князя рязанского Костянтина некакою хитростью ялъ и приведъ на Москву»986.

В 1310 г. князь Святослав Глебович Можайский погиб в бою с татарами, приведёнными его племянником Василием Александровичем, свергнутым им с брянского стола: «Въ лето 6818 (1310) пресвященныи Петръ митрополитъ приеха въ Дъбрянескъ. Во то же время прииде князь Василеи ратью Татарскою къ Дбряньску на князя на Святослава… И тако князь Святославъ ратью великою въ силе тяжце за полдни изыде противу рати Татарскыя, и поткнуша межи себе копьи, и съступишася обои, и бысть сеча зла. Брянци же выдали князя Святослава, коромолници суще, стяги своя повергоша, а сами побегоша. Князь же Святославъ токмо съ своимъ дворомъ бився, последи убьенъ бысть на полку, месяца Апреля въ 2 день. Петръ же митрополитъ затворися тогда въ церкви, и Богъ съхрани его тогда цела отъ поганыхъ Татаръ»987. В 1320 г. жители Ростова вновь изгнали из города татар: «В лето 6828 (1320) … Того же лета преставися князь Юрьи Александровичь Ростовъскы. Быша в Ростове злии Татарове, люди же Ростовьскыя събравшеся изгониша ихъ»988.

Как видим, даже сохранившиеся источники, весьма скудно освещающие события интересующего нас периода, содержат довольно много сведений о противостоянии между Русью и Ордой. Оно имело самый разный характер – от прямых боевых столкновений, партизанской войны и восстаний до отказа допустить ордынских послов на свою землю. Среди участников этого противостояния мы видим все слои русского общества – от великих князей до простонародья, выражающего свою волю посредством веча. Прямые вооруженные столкновения в этот период заканчиваются с переменным успехом – в ряде случаев победу в них удаётся одержать русским. Примечательно, что в ряде случаев мы наблюдаем отказ русских князей подчиниться ханскому решению о передаче ярлыка, т.е. отказ от признания зависимости от Орды как таковой. Среди правителей, противостоящих татарам, мы встречаем и московских князей, на которых имеет смысл остановиться более подробно.

Московским князьям выпала сомнительная честь быть представляемыми в качестве самых последовательных проводников политики, которую евразийцы именуют симбиозом с Ордой (а некоторые их оппоненты – коллаборационизмом). Ключевой фигурой здесь является Иван Калита. Не вызывает сомнений, что Иван Данилович действительно придерживался политики умиротворения Орды посредством выполнения её требований во имя избежания военных столкновений с татарами. Но уместно задать вопрос об идейных основах такой политики, а именно – действовал ли Калита подобным образом, потому что считал зависимость Руси от Орды естественным и даже полезным явлением, как нас хотели бы уверить идеологи евразийской ориентации? Каково вообще было отношение к татарам в Москве в годы правления этого князя?

К счастью, у нас есть возможность ответить на эти вопросы, потому что именно к эпохе Ивана Калиты относятся первые памятники московской письменности, касающиеся в том числе и татарской темы. Самым ранним написанным в Москве произведением литературы, дошедшим до наших дней, является Житие митрополита Петра. Уроженец Волыни, ставший в 1305 г. митрополитом Киевским и всея Руси, Петр с 1309 г. пребывал во Владимире на Клязьме, а в 1325 г. перебрался на постоянное жительство в Москву. В 1326 г. по его совету Иван Калита заложил в Кремле каменный Успенский собор, в котором и был похоронен скончавшийся в декабре того же года митрополит. Сразу же после смерти Петра одним из придворных московского князя было написано его Житие.

Хотя Житие и не касается непосредственно отношений Руси с Ордой, косвенно оно всё-таки затрагивает интересующий нас вопрос, описывая деятельность Петра после поставления его в митрополиты: «И пришедъ [митрополит Петр] во свою митрополью, и нача учити заблудшаа крестьяны, ослабевшаа нужа ради поганыхъ иноверець, протолкуя Евангельскаа писаниа и апостольскаа, якоже великий Василей, Иоанъ Златоустый, Григорей, та ученья излагаа и къ семоу свое смирение являя, и темъ утверждая истинную веру во крестьянехъ, преходя Волыньскую землю, и Киевьскую, и Суздальскую землю, уча везде вся»989. Татарская власть над Русью определяется в процитированном отрывке как «нужа (т.е. насилие) поганых иноверец». Автор Жития был приближённым московского князя, и высказанное им мнение несомненно отражает точку зрения самого Калиты.

Одновременно с написанием Жития Петра при митрополичьем Успенском соборе в Москве начала вестись княжеская летопись. В число наиболее ранних её сообщений входят записи о событиях, связанных с антитатарским восстанием в Твери летом 1327 г. Напомним, что 15 августа этого года тверичи, доведённые татарскими насилиями до отчаяния, перебили ордынский отряд во главе с двоюродным братом хана Узбека Чолханом (Щелканом-Шевкалом русских летописей и былин). В ответ на это зимой 1327—1328 гг. Узбек послал на Русь большое войско, которое разорило Тверскую землю. Татар в этом походе сопровождал Иван Данилович Московский.

Заметим при этом, что нет никаких оснований для часто звучащих заявлений о том, что московское войско участвовало в разгроме Тверской земли. Тверская и новгородская летописи вообще не упоминают о московском князе или его воинах: «Безаконный царь на зиму посла рать на землю Рускую, а воевода Федорчюкь, 5 темниковъ; и людей множество погубиша, а иныа въ пленъ поведоша, а Тверь и вся гради огнемъ пожгоша»990; «На ту же зиму приде рать татарьская множество много, и взяша Тферь и Кашинъ и Новоторжьскую волость, и просто рещи всю землю Русскую положиша пусту, толко Новъгород ублюде Богь и святая Софья»991. Московская же летопись говорит лишь о том, что Калита по приказу хана сопровождал татар: «Тое же осени князь Иванъ Даниловичь Московскии въ орду пошелъ. Тое же зимы и на Русь пришелъ изъ орды; и бысть тогда великая рать Татарская, Федорчюкъ, Туралыкъ, Сюга, 5 темниковъ воеводъ, а съ ними князь Иванъ Даниловичь Московскии, по повелению цареву…»992. По всей видимости, во время похода на Тверь Калита вынужден был находиться при татарском войске на положении заложника.

Подтверждение этого предположения можно найти в описании татарского карательного похода против Твери, содержащемся в московской летописи: « [Татары] шедъ ратью, плениша Тферь и Кашинъ и прочия городы и волости, и села, и все княжение Тферское взяша и пусто сътвориша, и бысть тогда земли великая тягость и много томлениа, множества ради грехъ нашихъ, кровь хрестианская проливаема бываше отъ поганыхъ Татаръ, овыхъ въ полонъ поведоша, а другиа мечи изсекоша, а иныа стрелами истреляше и всякимъ оружиемъ погубиша и смерти предаша, а князь Александръ побежалъ съ Тфери въ Псковъ. Того же лета убиша князя Ивана Ярославичя Рязанскаго. Великии же Спасъ милостивыи человеколюбецъ Господь своею милостию заступилъ благовернаго князя нашего Ивана Даниловичя и его ради Москву и всю его отчину отъ иноплеменникъ, отъ поганыхъ Татаръ»993. Напомним, что речь идёт о военных действиях против княжества, бывшего тогда злейшим врагом Москвы. Тем не менее симпатии московской княжеской летописи здесь целиком на стороне страдающих тверичей, а отношение к татарам целиком враждебное, хотя они, как казалось бы, действуют в интересах московского князя. Однако его собственное положение и положение его княжества при этом оказывается чрезвычайно шатким, несмотря на внешнюю лояльность по отношению к татарам, – летописец приписывает спасение Москвы от татарского погрома только Божьей милости.

Об отношении Ивана Калиты к Орде можно судить не только по памятникам московской письменности. Показательно строительство им в Кремле собора Архангела Михаила, ставшего усыпальницей московских князей, и прежде всего дата его освящения: «Дата закладки Архангельского собора неизвестна. Освящен он был 20 сентября 1333 г. Это единственный случай, когда, по сведениям летописи, новый каменный храм в московском Кремле освятил сам митрополит Феогност. 20 сентября отмечалась память князя Михаила Черниговского, убитого в Орде в 1246 г. за отказ поклониться местным святыням. Имя этого князя символизировало готовность к самопожертвованию, непокорность Орде. Особой популярностью пользовался Михаил Черниговский в ростовской и брянско-черниговской землях, то есть как раз в тех районах, откуда шел основной поток переселенцев в Московское княжество. Освящение Архангельского собора в день памяти Михаила Черниговского означало поминовение погибших от рук ордынцев и обещание отомстить за них. Этот образ прочно вошел в московский „пантеон“ и московское искусство. Михаил Черниговский и погибший вместе с ним боярин Федор представлены в росписи московского Благовещенского собора 1508 г., многие сюжеты которой восходят к росписи 1405 г. (Интересна композиционная деталь этой росписи: композиция „Чудо Георгия о змие“, символизировавшая победу над вековым врагом Руси – Золотой Ордой, зрительно как бы опирается на фигуры Михаила Черниговского и его боярина Федора. Это сочетание самостоятельных композиций создает своеобразный живописный диптих, выражающий мысль о подвиге и самопожертвовании как подлинной основе торжества Руси над врагом.)»994.

Очевидно, что внешняя лояльность Ивана Калиты по отношению к Орде отнюдь не означала признания Москвой естественности или неизбежности её власти. Выше мы уже процитировали два ранних памятника московской письменности, в которых татарское господство над Русью характеризуется как нарушение естественного порядка вещей. Ещё более показательна в этом отношении запись в Евангелии Антониева Сийского монастыря с похвалой Ивану Калите. Запись была сделана в 1339 г. по указанию самого московского князя, принявшего к тому времени монашеский постриг под именем Анании, и является своего рода завещанием, отражающим официальную идеологию правления Калиты. Ввиду чрезвычайной важности и малой доступности этого документа процитируем его полностью:

«В лето 6847 инидикта 12 миротворенаго и солнечьного кроуга в 4-е лето висикосное, Жидовь сего и рук въ 1-е лето, епакта 18 лето, въ 5-и каландъ месяца марта, Жидовьскы нисана, написано бысть си еуангелие въ граде Москове на Двину къ Святеи Богородици повелениемь рабомь Божиимь Ананиею черньцемь. О семь бо князи великомь Иване пророкъ Езекий глаголеть: „В последнее время въ запустевший земли на западъ въстанеть цесарь правду любяй, соудъ не по мзде судяй, ни в поношение поганымъ странам. При семь будетъ тишина велья в Роускои земли и въсияеть въ дни его правда“, яко же и бысть при его цесарстве. Хвалить Римьская земля Петра и Павла, Асия Иоана Богословеца, Индийская Фому, Иераполь Филипа, Руская земле первозванаго апостола Андрея, Гречьская земля цесаря Констянтина. Сему благородному князю великому Ивану створшему дела подобна в Рускои земли правоверному цесарю Костянтину. О семь бо песнословьць глаголеть: „Постави, Господи, законодавца над ними, да разоумеють языци, яко человеци суть“. То же рек: „Боже, судъ цесареви дай же правду сынови цесареву“. Сии бо князь великой Иоанн имевше правый суд паче меры. Поминая божественнае писания, исправльния святыхъ и преподобны (хъ) отец, по правиломь монокануньнымъ ревнуя правоверному цесарю Оустияну. В того время благочестию велию восиявши, многимъ святымъ церквамъ съзидаемымъ, оучьнию божественных словесъ от оустъ его яко источникоу велию текущю, напаяющи благочестивыхъ святитель сердца и христолюбивыхъ въ его державе людии. Безбожнымъ ересамъ преставшимъ при его державе, многимъ книгамъ написанымъ его повелениемь, ревнуя правоверному цесарю Гречьскому Мануилу. Любяй святительский санъ, постничьское житье любя и оудержая правоверную святую вероу. Сирымъ в бедахъ помощьникъ, вдовци от насильникъ изимая яко от оустъ лвовъ. Всей Роускои земли поминая велегласно державу его цесарства. Сий бо великий рабъ Божий Анания чернць, поминая его святительскый санъ, горя духовною мыслию къ Богови, хотяй видети вышний Ерусалимъ, поминая душею первыхъ правоверныхъ цесарий, всехъ святыхъ и молитвою прародитель своих. А писали многогрешнии дьяци Мелентий да Прокоша, благословите ихъ, а не клените»995.

Прежде всего, обращает на себя внимание неоднократное косвенное именование Ивана Даниловича цесарем (царём), преемником греческих императоров Константина, Юстиниана и Мануила. Ввиду того, что царём на Руси тогда именовали также хана Золотой Орды, применение подобного титула к московскому князю и великому князю владимирскому означает фактически провозглашение его независимости от татарской власти и прямого преемства от императоров Второго Рима. Это показывает, что идеологическая концепция Москвы как Третьего Рима начала складываться уже не позже эпохи Калиты. Ни на какие претензии на преемственность от власти ордынских ханов, о которых любят инсинуировать евразийцы, здесь нет даже намёка.

Похвала Ивану Даниловичу называет в числе его основных достоинств правосудие, благочестие, благотворительность, а также то, что в годы его правления в «запустевшей земле на западе» (имеется в виду Русь, тут же противопоставляемая «поганым странам», т. е. Орде) установилась «тишина велия». О том же самом говорит и московская летопись: «седе князь великии Иванъ Даниловичь на великомъ княжении всеа Русии, и бысть оттоле тишина велика на 40 летъ и престаша погании воевати Русскую землю и закалати христианъ, и отдохнуша и починуша христиане отъ великиа истомы и многыа тягости, отъ насилиа Татарскаго, и бысть оттоле тишина велика по всеи земли»996. Действительно, четыре с половиной десятилетия между 1281 г., когда началась вражда между сыновьями Александра Невского Дмитрием и Андреем Александровичами, и 1328 г., когда татары разгромили Тверь, были отмечены почти непрерывными междоусобными войнами русских князей, сопровождавшимися опустошительными ордынскими вторжениями. Напротив, в годы княжения Ивана Даниловича на Руси не было крупных междоусобных войн и татарских вторжений, хотя за это и приходилось платить внешней лояльностью хану и тяжёлыми поборами в ордынскую казну. Однако ни о каких «евразийских» основах подобной политики не может быть речи. Как видно из приведённых выше свидетельств, в Москве эпохи правления Ивана Калиты татары рассматривались как совершенно чуждая и враждебная сила – точно так же, как они рассматривались во всех русских землях во второй половине XIII – первой половине XIV вв.