Глава 3 Монашество на востоке

Глава 3 Монашество на востоке

Монашество возникает к концу третьего века в результате стремлений аскетически настроенных христиан к более совершенному образу жизни. Только много позднее оно оформится как особое направление в жизни Церкви, поначалу же это был уклад, характерный для любого христианина, желавшего подлинно свидетельствовать учение Христа. Монашеское движение зарождалось настолько неприметно, что историки не в состоянии точно определить его истоки, и лишь в 1930-ые годы было предпринято серьезное исследование этого вопроса.[69] Однако, по-видимому, существует некая связь между прекращением гонений на Церковь и расцветом аскетизма, провозвестника монашеского движения. Так, согласно Фенелону: "Преследование порождало меньше отшельников, чем торжество и благоденствие Церкви. Искренние, настроенные против всяких послаблений христиане больше опасались не жестокости тиранов, а благополучной жизни, способствующей вожделениям и соблазнам".[70]

ХРИСТИАНСКИЕ АСКЕТЫ И ДЕВСТВЕННИКИ

В ранней Церкви высшим проявлением свидетельства верности Христу являлось мученичество, хотя уже и в те времена среди христиан были аскеты, а также соблюдавшие обет безбрачия мужчины и женщины. Когда преследования прекратились, аскеты и воздерживающиеся от брака оказались в иных условиях; в мире, терпимо относящемся к христианам, почти неизбежно должно было последовать расслабление и обмирщение части христиан.[71] Пока они считались врагами государства, им относительно легко было избегать контактов с язычниками и держаться своей религии, замкнувшись в рамках небольших христианских общин; когда же они попадали в заточение, появлялась надежда на желанный мученический венец. Однако как только христиане обретают свободу и христианство превращается в государственную религию, "языческий мир прекращает борьбу, уходит в прошлое мученичество; на сцене появляется отшельник, жизнь которого — постоянное противление миру".[72]

С начала второго века появляются упоминания об аскетах, отличавшихся воздержанием, причем девственность, по-видимому, одобрялась Церковью и вызывала благоговение у верующих. И св. Климент Римский, и св. Игнатий Антиохийский говорят о христианах, мужчинах и женщинах, избравших жизнь в безбрачии, при этом оба они признают в качестве основной побуждающей причины безбрачия подражание Христу.[73] Существуют тексты третьего века, описывающие роль, которую играли в жизни Церкви девственники и воздерживающиеся от брака; особенно примечательны трактаты Тертуллиана и св. Киприана.[74] Еще больше одобряющих девственность среди авторов четвертого века: св. Афанасий, св. Василий, св. Григорий Назианзин, св. Григорий Нисский, св. Иоанн Златоуст, св. Амвросий, св. Августин и Кассиан.[75]

Поначалу аскеты, девственники и воздерживающиеся от брака продолжали жить дома, в своих семьях, участвуя вместе со всеми в жизни местной Церкви. Иногда они собирались в группы, напоминавшие нынешние братства или общины мирян Третьего ордена, живущие под руководством монашеского ордена. В конце концов при участии таких деятелей Церкви, как св. Амвросий, св. Иероним и св. Цезарь Арльский, для подобных групп было составлено и утверждено правило жизни. Кроме того, чтобы получить одобрение у церковных властей, мужчины и женщины, желавшие посвятить себя Богу именно через безбрачие, могли принести в этом обет епископу, соединяя с ним руки. Так, уже в 306 г. Эльвирский Собор в Испании применил санкции к тем, кто принес обет целомудрия, но нарушил верность своему посвящению Богу и данный обет. В то же время Анкирский Собор (314 г.) объявил принявших посвящение, а затем вступивших в брак виновными в двоебрачии как уже обрученных Христу. В 364 г. при Валенте гражданский закон постановлял, что каждый вступивший в брак с тем или с той, кто принес обет целомудрия, подлежит смертной казни.

Каноническое законодательство требовало, чтобы девственницы носили черную тунику и черное покрывало, благословленные и пожалованные им епископом при посвящении. Им разрешалось жить в собственном доме, но им запрещалось покидать его без необходимости. В установленное время: в девять часов утра, в двенадцать дня и в три пополудни, — предписывалось читать особые молитвы — в одиночестве или собравшись группой. Кроме этого, обязательными были ночные бдения с псалмопением. В Иерусалиме в предписанные часы молитвы соблюдающие безбрачие мужчины и женщины обычно присоединялись к духовенству. В четвертом веке в Риме Марцелла и Асела приглашали девственниц и вдовствующих к себе в дом для молитвы и духовного чтения.

Были введены строгие правила поста, который длился весь год, причем послабления разрешались только в случае болезни. Ели один раз в день и только после трех часов пополудни. Пища состояла из хлеба и овощей, перед едой и после еды читались соответствующие молитвы. Благотворительность же безбрачных состояла в том, что они делились своей скудной пищей с бедными, посещали больных и творили всякие дела милосердия, подобающие их образу жизни.

Как на Востоке, так и на Западе некоторое время существовала практика совместного проживания. Клирики и соблюдающие безбрачие мужчины жили в одних домах с девственницами, чтобы защищать их и обеспечивать их духовные нужды. Эта ситуация неизбежно вела к злоупотреблениям, подвергавшимся резкой критике епископов и проповедников, таких как св. Иоанн Златоуст, св. Иероним и Псевдо-Климент (автор трактата Ad Virgines, написанного в середине третьего века). В конечном счете было составлено церковное законадательство, защищающее принявших посвящение девственниц и обеспечивающее необходимые условия для соблюдения подобающего им образа жизни. Эти установления в какой-то мере способствовали развитию подлинно монашеских общин из принесших обет целомудрия и признанию Церковью монашеского образа жизни.

Следовало бы, однако, отметить, что семейная жизнь воспринималась первохристианами не просто как уступка естественным потребностям; напротив, к семейной жизни, как и к мученичеству, христиане относились как к истинному свидетельству жизнью учения Христа. Св. Павел не только обращался с советами к мужьям, женам и их чадам (ср. l Kop 7:1-40; 2 Kop 6:14–18; Еф 5:21–33; 6:1–4; Кол 3:18–24), но и пользовался образом союза мужа и жены в качестве символа союза Христа с Церковью (ср. Еф 5:25–30). Впрочем, в основу и самого чина посвящения девственниц был положен свадебный обычай. Покрывало девственницы, заимствованное из римского свадебного обряда, служило символом ее сочетания со Христом, а в Средние Века вошло в традицию вручать посвященной деве кольцо и венец, также являвшиеся символами вступления в брак. Безбрачие и отказ от мира не означали пренебрежение к браку или отрешение от всего тварного.

ОТШЕЛЬНИЧЕСТВО И КИНОВИТСТВО

На протяжении веков продолжают существовать различные мнения относительно истоков возникновения христианского монашества. В то или иное время в качестве вдохновляющих и прообразующих моделей христианского монашества назывались следующие типы нехристианской монашеской жизни: отшельники Сераписа в Египте; аскеты-буддисты; ессеи, жившие подобно монахам у Красного моря примерно в 150 г. до Р.Х.; иудейские аскеты, называемые терапевтами, жившие неподалеку от Александрии; гностики неоплатоновского толка; аскеты-приверженцы бога Митры. Викэр, являющийся авторитетом в данном вопросе, приходит к следующему выводу:

Следует заметить, что, несмотря на ошибки, которыми изобилуют теории Евсевия и Кассиана…. монашество несомненно с самого начала вдохновлялось желанием подражать апостолам и перво-христианам — хотя, разумеется, не только этим.

В монашестве, конечно, есть элементы, являющиеся не специфически христианскими, а характерные для любого стремления к внутреннему совершенству. Эта общая основа человеческой духовности объясняет существование реальных аналогий между институтом монашества и институтами очень далекими от него как во времени, так и в пространстве… Тем не менее, самый фундаментальный христианский фактор, определяющий истоки монашества и обоснованный историками, — это острая "ностальгия по ранней Церкви", выражавшаяся прежде всего в желании вести "апостольскую жизнь", иными словами — это христианская ментальность, сформированная апостолами в ранней Церкви и отличавшая их жизнь. В этом нет ничего удивительного, ведь, как мы помним, первые манахи были убеждены в универсальности приведенной в Деяниях формулы христианской жизни.[76]

Дом Морен Жермэн обосновывает приведенное выше утверждение тем, что сложившийся в начале четвертого века образ жизни отнюдь не был монашеским, а являл собой приспособление к мирной жизни многих христиан после прекратившихся гонений. В сущности монахи и отшельники стремились всего лишь сохранить нетронутым тот идеал христианской жизни, которому они следовали изначально.[77]Св. Иоанн Златоуст (+407) утверждал, что монастыри необходимы, ибо христианство не вошло в мир; как только мир обратится, исчезнет нужда в отделении монашествующих.[78]

И действительно, жизнь св. Иоанна Златоуста представляет собой интересный парадокс второй половины четвертого века. Аскет по складу характера и по образу жизни, всегда тяготевший к созерцательности, он, тем не менее, отдал все свои силы деятельной жизни, став проповедником и водителем душ. В молодости он провел четыре года в киновии и два года был отшельником, однако его аскетическая практика, по-видимому, была настолько суровой, что он подорвал здоровье и вынужден был вернуться в Антиохию. Там он посвятил себя служению сначала в качестве дьякона, затем — пресвитера и, наконец, епископа Константинопольского.

Среди его ранних трудов есть три трактата в защиту монашеской жизни, ничем не примечательные для богословия христианского монашества; Буйе характеризует их как "аскетизм без мистики".[79] Трактат о священстве, который св. Иоанн Златоуст написал будучи еще дьяконом, выявляет истинно священническое, а не монашеское понимание духовности. Позднее он расширяет свою деятельность, обратившись к проблемам духовности мирян. Он настаивал на том, что их основные духовные упражнения должны состоять в чтении Писания, в размышлении над ним и в достойном участии в таинствах, особено в Евхаристии. К совершенству, говорил св. Иоанн Златоуст, призваны не только монахи, но и христиане в миру.[80]

Монашество на Востоке существовало в двух видах: пустынножительство отшельников, или анахоретов, и монашеское киновитство. Примером пустынножительства служит жизнь Антония Египетского, избравшего уединение в двадцатилетнем возрасте и скончавшегося в 356 г. в возрасте 105 лет. Житие св. Антония, написанное св. Афанасием в 357 г., — самый важный источник информации о пустынножительстве. Другим полезным документом являются Apophthegmata Patrum или изречения известных отшельников. Наконец, следует упомянуть, что характерная для более позднего периода, более четко оформившаяся монашеская жизнь представлена в Historia monachorum in Aegypto, запечатлевшей жизнь монахов в конце четвертого века, и в написанной Палладием (+431) Historia Lausaica (История Лавсаика), повествующей о монашеской жизни в Египте, Палестине, Сирии и Малой Азии.[81]

Св. Антоний учил, как пишет св. Афанасий, что размышление о вещах последних и достопамятных укрепляет душу в борьбе со страстями и с искушениями дьявола. Если бы каждый свой день христиане проживали как последний день жизни, они бы никогда не грешили. В борьбе с дьявольскими кознями неотразимым оружием являются вера, молитва, пост и крестное знамение. Поскольку отшельник уходит в уединение обремененный собственными несовершенствами и порочными склонностями и поскольку дьявол, кажется, нападает на пустынника особенно изощренно, то жизнь отшельника в сущности представляет собой непрекращающееся сражение и борение. Человек может бежать из мира, но в пустыне он лицом к лицу столкнется со своей греховностью и с дьяволом, ищущим кого поглотить (1 Петр 5:8).

Другой важный урок, преподаваемый св. Антонием, состоит в том, что отшельник в стремлении к полной самоотдаче Богу ищет уединения как внешнего, так и внутреннего. Посему он должен быть бдительным, чтобы в сердце его не проникло ничто тварное, ибо только достигший абсолютной отрешенности может во всей полноте познать любовь. Но дабы не пасть жертвой гордыни и себялюбия, отшельник, будучи учеником Христа, должен жить любовью к ближнему, проявить которую он может жертвуя собой ради спасения душ человеческих, принося молитвы за других поддерживая их в вере своими духовными наставлениями. Так, по мысли св. Антония, отшельник должен быть готов пожертвовать своим уединением, когда это потребуется ради Церкви или ради душ человеческих.

Вокруг св. Антония собралось несколько учеников, привлеченных строгостью жизни и дороживших его наставническим руководством. Постепенно пустынножительство проникает на другие территории. Св. Аммоний[XXIV] (+ 350), в день бракосочетания уговоривший жену принести обет целомудрия, удалился с нею в Нитрийскую долину и основал там колонию монахов. Они не имели общего устава, и каждый отшельник сам определял свое правило и жизненный уклад, хотя по субботним и воскресным дням они вместе собирались в храме для богослужения и наставления. Согласно Палладию, в Нитрийской пустыне проживало до пяти тысяч[XXV] эремитов.

В Скитской пустыне, лежащей южнее Нитрийской, подвизался в еще более строгом уединении Макарий Египетский (+390) со своими учениками. Примерно тогда же в местности, называемой Келлиа, обосновался со своими последователями Макарий Александрийский (+394). К этой колонии присоединился и Евагрий Понтийский, остававшийся в ней до своей смерти в 399 г. Аскетизм, практиковавшийся этими пустынниками был невероятно суровым, и некоторые его элементы сегодня расценивались бы как мазохистские. Палладий, автор Истории Лавсаика, описывает также многие чудеса и подвиги, совершаемые древними пустынниками, но при этом он подчеркивает, что вряд ли кто-нибудь поверит в некоторые из них; например, в то, что Макарий Александрийский проводил весь период Великого поста в бодрствовании и днем, и ночью, питаясь все это время только капустными листьями.

Египетские пустынники, по-видимому, оказали большое влияние на сирийских отшельников, которые довели аскезу до крайности. Они отрицали всякую дисциплину, предпочитали странствующий образ жизни в диких и пустынных местностях, отказались полностью от ручного труда, посвятив свою жизнь непрерывной молитве. В Палестине, напротив, аскеты вели почти неподвижную жизнь, прилепляясь к святым местам, чтобы иметь защиту и совершать богослужение. К четвертому веку их ряды значительно пополнились из числа паломников; их также посещали св. Иероним, св. Павла и Иоанн Кассиан.

Одновременно с процветанием пустынножительства в Египте св. Пахомий, родившийся в Есне, неподалеку от Фив, вводит другую форму монашеской жизни — киновитство. В 318 г., отказавшись от карьеры воина и прожив некоторое время под руководством отшельника Паламона, Пахомий поселился на восточном берегу Нила, севернее Фив. Общежительство развивалось постепенно, по мере того, как к Пахомию присоединялись другие аскеты. Он ставил эту форму монашеской жизни выше той, какую вели простые отшельники:

Жизнь киновита более совершенна, чем жизнь анахорета в силу тех добродетелей, которые неизбежно стяжает каждый при ежедневном общении с братией. Кроме того, братия научаются, наблюдая труды и добродетели друг друга. Недостигшие совершенства подвигают нас на путь умерщвления плоти, достигшие же совершенства указывают нам путь, которым надо идти.

Когда число монахов достигло 100, Пахомий основал второй монастырь — на некотором расстоянии от Фив, а через несколько лет таких монастырей уже было девять. Каждый монастырь представлял собой небольшое поселение из нескольких построек, каждую из которых населяло около сорока монахов, причем весь комплекс был окружен стеной. По просьбе своей сестры св. Пахомий основал также женский монастырь, выбрав для него место неподалеку от мужского, но на противоположном берегу бурной реки, переходить которую не разрешалось никому из монахов, за исключением священника, совершавшего для монахинь богослужение.

Правило св. Пахомия состояло из 192 наставлений, свидетельствующих о благоразумии и умеренности составителя. Возглавлял каждый монастырь настоятель или архимандрит, и все монахи были обязаны ему полным послушанием. Другие монахи назывались в соответствии с занимаемыми ими более низкими должностями: санитар, недельный священник, казначей и т. д. Трапезы и молитвы были общими, и каждый монах отдавал все заработанное в общую казну. К сожалению, некоторые монахи были озабочены только материальным благополучием общежития, отказываясь повиноваться Пахомию в остальном. Его терпение и кротость только укрепляли их в эгоизме и непослушании. Однако в конце концов Пахомий занял решительную позицию: либо монахи подчинятся правилу, либо должны будут покинуть монастырь.

Отныне, когда наступит час общего богослужения, вы соберетесь все вместе и измените свое прежнее отношение ко мне… Точно так же, когда вас призовут на трапезу, вы придете все вместе и измените свое прежнее поведение… Если же вы все еще склонны к нарушению правил, которые я вам дал, то можете отправляться восвояси. "Господня земля и что наполняет ее" (Пс 23:1). Если же вы хотите отойти — воля ваша; но пока я здесь — вам здесь не место, если не желаете соблюдать правила, которые я вам дал.[82]

Для Пахомия послушание — послушание правилу и старшему — составляло основу основ общежительства. В то же время он хотел так организовать жизнь обители, чтобы каждый монах мог чувствовать, что он ведет подобающий монахам образ жизни. Так, Пахомий говорил: "Разве вы не понимаете, что некоторым братьям, особенно младшим, необходимы послабления и отдых?" В другой раз он приказывал: "Пусть на столе все будет в избытке, чтобы каждый мог отказать себе в чем-либо и возрасти в добродетели в свою меру". Другими словами, каждому монаху разрешалось есть столько, сколько требовалось ему в зависимости от состояния здоровья или тяжести труда. Так же определялась и мера физического труда — для каждого в соответствии с его силами.

Монашеские правила, предписанные уставом св. Пахомия, были восприняты палестинскими лаврами, основанными св. Илларионом, а затем развивавшимися под началом св. Феодосия. Многие традиции, появившиеся позднее в монашеских и нищенствующих орденах Запада, фактически зародились в монастырях св. Пахомия. Так, св. Пахомий настаивал на периоде испытания и послушничества перед окончательным принятием кандидата в лоно монашеской общины. В начале послушничества происходил обряд облачения, во время которого послушник получал монашеские одежды: льняную тунику, рясу с капюшоном и плащ из козьей шкуры. Решение о принятии в послушники выносили путем голосования монахи, уже принесшие обеты; а после успешного прохождения послушничества, состоявшего главным образом в физическом труде, в освоении науки послушания и в заучивании больших отрывков из Писания, молодой монах давал обет жить в соответствии с уставом.

В монастырях св. Пахомия несколько раз в неделю настоятель проводил с общиной духовные беседы; по субботам и воскресеньям монахи участвовали в литургии и причащались — в ближайшем храме, если в монастыре не было своего священника. Задания на работу определялись каждое утро настоятелем монастыря; строго соблюдалось молчание, особенно за трапезой. В пост — по средам и пятницам в течение всего года, а во время Великого поста каждый день — ели один раз в сутки. Монахи полностью воздерживались от мяса и вина и никогда не ели между трапезами. Во время еды они были одеты в сутаны с капюшонами; спали не разоблачаясь, не на кровати, а в кресле с откидной спинкой, двери же келий были всегда открыты.

К моменту смерти св. Пахомия в 346 г. в Египте процветало много монашеских общин. Однако именно в Малой Азии под руководством св. Василия (+379) монашество переживало свой новый взлет; из народной, аскетической формы жизни, доступной всем, "ему суждено было стать школой высокоученой духовности, пронизанной александрийским, и прежде всего — оригеновским, наследием".[83] За свой вклад в богословие и организационное оформление общежительства св. Василий обычно почитается как Отец восточного монашества, по крайней мере — монашества как определенного стиля жизни или особого рода призвания.

Василий родился в 330 г. Образование получил в Кесарии, Константинополе и Афинах. В Кесарии произошла его встреча с Григорием Назианзином, и они стали верными друзьями. Они оба столкнулись с языческим гностицизмом греков и арианской ересью; позднее трансцендентность Бога и Божество Христа отстаивали в спорах с арианами Григорий Назианзин и Григорий Нисский (брат Василия). Благодаря им достоянием духовности монашества стал ортодоксальный, христианский гностицизм.

Призвание к аскетической жизни Василий почувствовал еще в молодости. Он побывал в Египте, Сирии и Месопотамии, где некоторое время вел монашеский образ жизни. Затем, вернувшись на родину, он раздал все свое имущество бедным и жил отшельником до тех пор, пока в 370 г. его не поставили епископом. Несмотря на то, что св. Василий снискал славу анахорета, он никогда не рассматривал монашескую жизнь как исключительное или как особое призвание; он даже старался не употреблять слово "монах" и называл отшельников и монахов просто христианами. Для св. Василия, как и для некоторых других отцов, монашеская жизнь являлась логическим следствием обязательств, которые христианин брал на себя при крещении. Тот факт, что монашеская жизнь предлагалась обычным верующим в качестве идеала, свидетельствует о том, что для всех христиан существовал только один вид духовности — подлинная vita apostolica, и в приближении к этому идеалу заключалось совершенствование христианской жизни.[84]

Однако же именно такая сосредоточенность на монашеской — и, разумеется, на созерцательной — жизни привела к постановке других назревших вопросов. Не делятся ли, в таком случае, христиане на два разряда — совершенные и обычные? Не означает ли сам факт признания монашества идеалом того, что христиане, живущие в браке, лишаются самой возможности достичь христианского совершенства? Или, может быть, существуют два вида совершенства, один — ординарный, а другой экстраординарный? Эти вопросы постоянно поднимались в истории христианской духовности.

Св. Василий, однако, не выказывал особого предпочтения ни сугубо отшельнической жизни, ни полному уходу из общества. На вопрос, может ли монах, воспитанный в киновитстве, удалиться в пустыню, он отвечал: "Это было бы проявлением своеволия, всегда чуждого всем почитающим Бога".[85] Свою приверженность общежительству Василий объясняет заповедью любви:

Кому не известно, что человек — существо нежное и общительное, а не дикое и одинокое? Ничто так не свойственно нашей природе как пребывание в общении с себе подобными, как потребность друг в друге и как любовь к ближнему из нашего рода человеческого. Посеяв в нас, в наших сердцах эти семена и ожидая от них плодов, Господь сказал: "Заповедь новую даю вам, да любите друг друга" (Ин 13:34)… Что же Он сказал этим? "По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою" (Ин 13:35)… Заветы эти всегда настолько для Него неразрывно связаны, что наши добрые дела для ближнего Он воспринимает как дела для Себя… "Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне" (Мф 15:35–40). И посему, соблюдение первого завета ведет к соблюдению второго, а второй возвращает нас к первому… "Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас" (Ин 15:12).[86]

Св. Василий не одобрял многолюдных общин; он предпочитал общины небольшие, чтобы общежительство способствовало собранности монахов и чтобы настоятель был связан с монахами, а монахи — друг с другом на более глубоком личностном уровне. Распорядок дня предписывал общую молитву, изучение священного учения (и особенно трудов Оригена), физический труд, умеренный аскетизм и апостольскую деятельность, совместимую с монашеской жизнью. Правило, составленное св. Василием, ставшее образцом для монашеских уставов на Востоке, оказало большое влияние и на западное монашество.

КАППАДОКИЙСКИЕ ОТЦЫ

Григорий Назианзин (+389 или 390), в отличие от своего близкого друга Василия, проявлял большой интерес к отшельничеству и особенно увлекался гностическими построениями Оргиена. Совместно со св. Григорием Нисским он ввел так называемое "ученое монашество". Эти три человека, будучи монахами и епископами, удивительно отличались друг от друга. Св. Василий был человеком практики, полностью посвятившим себя служению Церкви со всей подобающей его положению ответственностью и авторитетом; св. Григорий Назианзин, будучи натурой поэтичной и созерцательной, тянущейся к одиночеству, аскетизму и к науке, прославился на стезе пастырского служения как выдающийся проповедник; св. Григорий Нисский был человеком интеллектуального склада и, по словам Буйе, "одним из наиболее мощных и наиболее оригинальных мыслителей в истории Церкви".[87]

В период монашества св. Василий вместе со св. Григорием Назианзином работал над антологией трудов Оригена, но став священником, а позднее — епископом, он посвятил себя трудам в основном в области нравственного и мистического богословия. Его Moralia (PG 31, 700–869) — это свод из восьмидесяти правил и наставлений, базирующихся на текстах Писания, и, будучи адресованы всем христианам вообще, они также служили и доктринальной основой монашеской жизни. Regulae fusius tractatae (PG 31, 889-1052) и Regulae brevius tractatae (PG 31, 1080–1305) были написаны в форме вопросов и ответов и основывались на беседах, которые св. Василий проводил с монахами, посещая их монастыри.[88]

Греки называли св. Василия римлянином, так как он был необычайно сосредоточен на вопросах практической деятельности и морали, но, формулируя свое этическое учение, он не пренебрегал философскими идеями и выражениями. Подобно Платону и Плотину, он понимал, что человеческая личность представляет собой удивительное сочетание духовного и материального; а поэтому отказ от чувственных удовольствий составляет самую суть аскетической жизни. Другим элементом аскетизма является обязательное соблюдение нравственных предприсаний и заповедей, а также следование евангельским советам. Это не означает, что св. Василий утверждал приемлемость монашеской жизни для всех христиан; он попросту настаивал на том, что все должны всеми силами стремиться жить в соответствии с евангельским учением. Он не осуждал брак, но и не превозносил его. Как сказано выше, св. Василий считал, что монашеская община в наибольшей степени соответствует укладу жизни первоначальной Церкви в Иерусалиме; именно поэтому он так горячо защищал монашеский образ жизни и поэтому же ставил киновитство выше отшельничества.

Жизнь св. Григория Назианзина, близкого друга св. Василия, неоднократно переходила из русла созерцательности в русло священнического служения и обратно. Некоторое время он вел монашескую жизнь и остался бы монахом, если бы смог воспротивиться требованиям верующих христиан о его рукоположении в пресвитеры. Позднее, будучи рукоположенным св. Василием в епископы, св. Григорий фактически принял на себя управление Константинопольской Церковью. Через два года, став уже признанным оратором, св. Григорий покинул Константинополь и вернулся на свою Назианскую кафедру, но пробыл там только два года. Последние пять-шесть лет жизни, начиная с 389 г. или 390 г., он посвятил монашеской практике, созерцанию и научной деятельности.

Сочинения св. Григория Назианзина включают множество проповеди (PG, т.т. 35 и 36), около 400 гимнов (PG, т. 37), письма (PG, т. 37) и автобиографию. В своих работах он предстает перед нами выдающимся мистиком и созерцателем; так, он учил, что вершина совершенства христианской жизни — в созерцании. Цель христианской духовности — как можно более совершенное подражание Христу, для достижения которого необходимо отречься от всего, что могло бы препятствовать союзу с Христом. Так, св. Григорий говорит:

Я должен быть погребен со Христом, воскреснуть с Ним, с Ним унаследовать небо, стать сыном Бога, стать Богом… В этом для нас заключается великая тайна; в этом для нас Бог воплощенный… Он пришел, дабы мы достигли совершенного единства во Христе, во Христе, Который во всем Своем совершенстве вошел в нас, дабы вложить в нас все, что Он есть. Нет больше ни мужчины, ни женщины, ни варвара, ни скифа, ни раба, ни свободного (Кол 3:11), ничего от плоти; есть ныне только Божественный образ, который мы все несем в себе, по которому мы созданы, который должен в нас вызреть и запечатлеться.[89]

Обретя в себе Бога во всей полноте и только Бога, мы достигнем богоподобия. Вот совершенство, к которому мы стремимся.[90]

Как будто в оправдание своей неизбывной тоски по отшельнической жизни, вскоре после своего рукоположения в священнический сан св. Григорий Назианзин, отдавая дань отшельничеству посвятил ему прекрасные слова:

Для меня нет ничего выше состояния человека, который, закрывая чувства внешним впечатлениям, уходя от плоти и мира, углубляясь в себя, прекращая со всеми всякие сношения, кроме неизбежных, живет уже за пределами всего видимого и несет в себе черты Божественного образа, всегда чистые, лишенные всякой примеси преходящего земного; каждый день углубляя подлинность уже свершившегося истинного превращения в незапятнанное отражение Божества и всего божественного, их светом усиливая свой свет, их ослепительной яркостью озаряя свою неприметную, своей надеждой уже собирая плоды жизни будущей, живя среди ангелов, пребывая еще на земле и уже за ее пределами, уносимый Духом в высшие сферы. Тот, в ком живет такая любовь, знает все, о чем я пытаюсь сказать, и простит мне мое косноязычие.[91]

Св. Григорий Нисский учился под руководством своего брата, св. Василия, стал чтецом, но вскоре оставил это занятие, открыл школу риторики и женился. После смерти жены Григорий Назианзин убедил его уйти в монастырь, основанный Василием в Понте. В 371 г. Григория посвятили в сан епископа Нисского, но через пять лет он был обвинен в финансовой небрежности, и в 376 г. синод сместил его. Однако в 378 г. после смерти императора Валента, ревностно придерживавшегося арианства, Григорий вернулся в Ниссу, а, когда в 379 г. умер его брат, св. Василий, Григорий посвятил себя церковной деятельности и успешно управлял Каппадокийской Церковью вплоть до смерти в 394 г.

Большинство сочинений Григория были созданы в период с 382 по 394 г.г. Его работы по догматике были посвящены опровержению арианства и христологической ереси Аполлинария, а также обоснованию кафолической веры в Троицу. Ему также принадлежит обобщенное изложение кафолической доктрины Oratio catechetica magna (PG 45, 9-106) и несколько работ в области библейской экзегетики, из которых одна представляет собой продолжение комментариев Василия к книге Бытия, еще одна — трактат о человеке, а в остальных речь идет о христианском совершенствовании и мистическом единении: De vita Moysis (PG 44, 297–430); In psalmorum inscriptiones (PG 44, 431–608); In ecclesiasten homiliae (РСт 44, 616–753); In Canticum Canticorum (PG 44, 756-1120); De oratione dominica (PG 44, 1120–1193); De beatitudinibus (PG 44, 1193–1302). Наконец, к его посвященным исключительно аскетике трактатам относятся работы: De virginitate (PG 46, 317–416), написанная до того, как он стал епскопом; De vita Macrinae (PG 46, 959-1000), содержащая жизнеописание его сестры и являющаяся прекрасным примером ранней агиографии; De instituto christiano (PG 46, 287–306), представляющая собой окончательный синтез его учения о христианской духовности; De perfectione (PG 46, 251–286) и De castigatione (PG 46, 307–316). Достойную оценку св. Григорий Нисский получил только недавно, в основном благодаря научной работе Ганса Урса фон Балтазара, Жана Даниелу, Вернера Йегера и Вальтера Фелкера.[92]

Первое, на что обращает внимание читатель в сочинениях Григория Нисского, — это широкое применение понятий и терминологии, заимствованных из греческой философии, причем настолько широкое, что Григория попросту обвиняли в платонизме.[93] Как философ, Григорий действительно разделял учение Платона; как богослов, он находился под влиянием Оригена, не впадая, однако, в заблуждения последнего.[94] Куастен показал, что Григорий без колебаний отвергал языческую философию и сравнивал ее в своей критике с бездетной дочерью египетского фараона (Исх 2:1-10):

"Языческая философия действительно бездетна; находясь всегда в муках деторождения, она никогда не рождает живого потомства. Какой же плод ценой таких усилий может породить философия?" И тем не менее, "в языческом учении все же существует нечто достойное нашего восприятия, чем во имя рождения добродетели не следует пренебрегать".[95]

Св. Григорий устанавливает следующее правило пользования философией в применении к откровенным истинам: "Мы не можем утверждать то, что нам нравится. Критерием и мерой каждого положения мы делаем Священное Писание. Мы одобряем только то, что можно привести в гармонию со смыслом его текстов".[96] Буйе описывает метод Григория следующим образом:

Исходные христианские и библейские построения св. Григория фактически всегда остаются в рамках школы Оригена, которого он понимал, возможно, лучше, чем кто-либо другой, но использовал творчески, всегда оставляя за собой права на свободу… В целом, его мысль проходит три последовательные фазы. В начале возникает библейская, христианская интуиция, порожденная текстом или темой, взятыми традиционно, причем Часто выбор происходит под влиянием Оригена или Филона. Затем следует сжатое и очень оригинальное выражение этой интуиции на своеобразном философском языке, однако здесь нужно быть на чеку и не слишком торопиться с толкованием терминов, что можно было бы позволить себе в текстах Платона, более поздних текстах стоицизма и даже у Плотина. Наконец, св. Григорий развивает мысль, возвращаясь к Библии, выявляя и доказывая связи, не ограничиваясь при этом каким-то одним текстом, а сообразуясь со всей общепринятой традицией.

Последняя отличительная черта, характерная вообще для мыслителей того времени, очень удачно выявлена о. Даниелу: мы никогда не должны забывать, что контекст большей части самых своеобразных размышлений св. Григория всегда остается в литургических рамках. Его мысль неизменно устремлена к крещению и Евхаристии, и именно в этом свете нужно осмысливать его духовность.[97]

Св. Григорий Нисский никогда даже на мгновение не отрицал дуалистической концепции материи и духа, сформулированной в учении Платона, однако вслед за ап. Павлом и в русле богословской традиции он предпочитал говорить о двух волях — воле грешника и воле Божией. Примирение этих двух крайностей может осуществиться только через таинство крещения и таинство Евхаристии, открывающие связь искупительной тайны воскресшего Христа с человеком. Самосовершенствование христианина, следовательно, заключается в соучастии в тайне Христовой. О том, что же еще человек должен предпринять помимо таинств крещения и Евхаристии, чтобы достичь этого соучастия, говорится Григорием в работе De institutмo christiano.[98]

В этой работе, адресованной непосредственно монахам, св. Григорий выдвигает учение о том, что христианское самосовершенствование составляет цель жизни и что прийти к нему можно благодаря знанию истины, которое Бог дает каждому желающему. Под знанием или гнозисом св. Григорий понимает знание о том, как различать добро и зло (Евр 5:14) или в чем различие между добром подлинным и добром только кажущимся, а также знание о Самом Боге, знание, данное в откровении в слове Божием и выраженное в Церковном Предании. Однако размышлять над Писанием в духе можно только действуя по наитию и под водительством Святого Духа. Как же монах готовится к принятию Святого Духа? Св. Григорий говорит:

Следовательно, желающий воссоединиться с Богом телом и душой по закону веры и стремящийся посвятить себя только служению Богу… должен сделать ориентиром своей жизни веру, которой святые учат в Писании, и, повинуясь совершенно этой вере, должен подчинить свою жизнь стремлению к добродетели. Он должен полностью освободиться от оков земной жизни и оставить раз и навсегда рабское служение всему низменному и суетному, передав, таким образом, всю свою жизнь без остатка в собственность Богу, хорошо осознавая, что вера и чистота жизни наделяют его силой Христа, а там где сила Христова, там и избавление от зла и смерти, опустошающих нашу жизнь.[99]

Таким образом, крещение, по учению св. Григория, — это залог действия в человеке Духа, Евхаристия же возобновляет это действие, однако, пока все силы направлены на аскезу, христианин не может войти в полную меру Христову. "Ибо тело растет независимо от нас, — говорит Григорий, — но глубина и красота души, обогащаясь внутренне ниспосылаемой благодатью Духа по усердию получающего ее, зависит от расположения нашего духа: в какой степени усиливается борьба за благочестие, в той же степени возрастает в этой борьбе и благодаря этим усилиям и величие души".[100] Таким образом, иногда душе удается достичь высот гнозиса, который есть "взаимное проникновение, Бог входит в душу и душа переносится в Бога". Это и есть высшее проявление агапы.[101]

В Проповеди XI на Песнь Песней св. Григорий описывает три этапа в самораскрытии Бога Моисею: сначала — в пламени горящей купины, затем — в облаке при Исходе, и наконец — в полном мраке. Точно также душа сначала ищет Бога в видимых сущностях творения; но по мере восхождения души ум оказывается облаком, покрывающим все чувственное, дабы душа могла подготовиться к созерцанию того, что сокрыто; когда же душа откажется от всего земного, насколько это доступно человеческому естеству, она входит в святилище Божиего знания, полностью окутанного Божественным мраком. Именно такое переживание Бога во мраке св. Григорий называет истинным богословием (теогнозисом).

У Гарванека св. Григорий представлен богословом-догматиком, философом и мистическим писателем-аскетом.[102]Его сочинения служат связующим звеном между великими богословами Александрии, Максимом и византийской школой. Согласно Буйе, учение св. Григория повлияло на христианскую духовность в трех четко обозначенных направлениях: оно распространялось Макарием Египетским (+390) среди монахов; оно получило дальнейшее развитие у Евагрия Понтийского (+399); и оно проложило путь сочинениям Псевдо-Дионисия (+530).[103]

ЕВАГРИЙ, ПСЕВДО-ДИОНИСИЙ И МАКСИМ

По мнению Буйе, "Евагрий — одна из самых значительных фигур в истории духовности, один из тех, с кем связан в ней не только решительный поворотный момент, но и реальные духовные перемены".[104] Находясь под огромным влиянием учения Оригена, Евагрий Понтийский (+399) разработал богословие духовной жизни, отразившееся на трудах многих последующих писателей, и особенно — Кассиана. Однако Евагрий не раз подвергался критике за то, что был слишком философом. Вместе с Оригеном он был осужден Константинопольским Собором (553) и еще тремя последующими. В наше время Ганс Урс фон Балтазар утверждает: "Несомненно, мистицизм Евагрия, сведенный к строгим выводам из его посылок, по своей сути оказывается ближе к буддизму, чем к христианству".[105]

Евагрий стремился синтезировать доктрину духовной жизни в трактатах, адресованных прежде всего монахам. Practicos (PG 40, 1221–1252) содержит аскетическое учение Евагрия; Gnosticos[106], продолжение предыдущей работы, представляет собой свод практических советов и предостережений; его шедевр Kephalaia gnostica был опубликован под редакцией А. Гийомона в Париже в 1958 г.[107] Из других работ, приписываемых Евагрию, мы упомянем только трактат об общежительстве и трактат, адресованный монахиням,[108] рассуждения о злых помыслах и о восьми духах злобы[109] и работу о молитве.[110]

Положительный вклад Евагрия можно суммировать следующим образом: он определил этапы развития духовной жизни;[111] он попытался выявить взаимосвязь между добродетелями, начиная с веры и кончая любовью; он разработал богословие молитвы, достигающей совершенства в "мистическом богословии" или гнозиса Троицы; он перечислил и охарактеризовал восемь смертных грехов; и попытался усовершенствовать доктрину стоиков о apatheia, обосновав ее любовью.

В работах Псевдо-Дионисия "удивляет то, что apatheia, значение которой всегда объяснялось и утверждалось, начиная с Климента и до Евагрия, совсем или почти совсем исчезает; при этом и gnosis, если не исчезает, то, во всяком случае, внимание ему уделяется гораздо меньшее".[112] Однако Псевдо-Дионисий Ареопагит поистине принадлежит основному направлению Каппадокийской школы и при этом делает шаг вперед в развитии богословия духовной жизни, особенно в своей трактовке трех вышеназванных этапов, в проведении различия между богословием как наукой и богословием как мистикой, а также в своих воззрениях на мистическое созерцание. Трудно переоценить его значение для духовного богословия, особенно с точки зрения его влияния на средневековых богословов, гораздо ощутимее проявившееся на Западе, чем на Востоке.

Общепризнано, что работы Псевдо-Дионисия были написаны в конце пятого или в начале шестого века. Также существует общее единодушие в вопросе о подлинности работ, составляющих corpus dionysiacum:[XXVI] De divinis nominibus, Theologia mystica, De caelesti hierarchia и De ecclesiastica hierarchia. Из названия первой работы ясно, что в ней приводится объяснение различных имен Божиих, встречающихся как в Священном Писании, так и в философских работах. В Theologia mystica Псевдо-Дионисий рассуждает о Божественном Мраке и о необходимости полного самоотречения ради соединения с Богом, а затем, обосновав различие между положительным и отрицательным богословием,[XXVII] показывает, почему трансцендентное не присуще ни одной из чувственных форм и ни одному рассудочному понятию. Две последние работы представляют собой трактаты об ангельской иерархии и о таинствах, соответственно.[113]

Как уже говорилось, Псевдо-Дионисию принадлежит идея выделения в духовной жизни "трех направлений" или "трех этапов". Однако за исключением отрывка из De cadesti hierarchia, где катехумены, обычные верующие и монахи рассматриваются как три этапа на пути к совершенству, Псевдо-Дионисий не применяет понятие направлений или этапов к состояниям отдельного христианина. Он, скорее, говорит о способах соучастия людей и ангелов в божественных совершенствах; следовательно, именно в таком контексте следует понимать слова "очищение, озарение и совершенствование". Так, в De caelesti hierarchia разные лики ангелов выполняют функции очищения, озарения и совершенствования; с другой стороны, в De ecclesiastica hierarchia те же самые функции выполняются литургией, духовенством и верующими. В богослужебном смысле крещение — таинство очищения; Евхаристия — таинство озарения; миропомазание (конфирмация) — таинство, придающее совершенство благодатным дарам крещения. Если применить ту же терминологию к духовенству, то старейшины и диаконы осуществляют функцию очищения, пресвитеры — функцию озарения, а епископы совершенствуют эту работу пастырским словом и служением литургии.

В начале De ecclesiastica hierarchia Псевдо-Дионисий замечает, что целью всего очищения, озарения и совершенствования является "непреходящая любовь к Богу и всему божественному…, видение и знание священной истины, божественное участие в простом совершенстве Того, Кто в высшей степени прост,[XXVIII] и наслаждение созерцанием, воспитывающим душу и обожествляющим всех достигающих его".[114]

В De divinis nominibus Псевдо-Дионисий говорит о знании Бога, которое достигается не через учение, но под воздействием божественного; это вид сопереживания и интуиции, возникающий вследствие ярчайшего излучаемого Божеством света, а, со стороны человека, благодаря любви, достигающей экстатического состояния.[115] Однако свою доктрину о двух типах богословия и о природе мистического созерцания Псевдо-Дионисий развивает в небольшом трактате De mystica theologia, в самом его начале описывая "мистическое богословие" и средства его достижения:

О пресущественная, пребожественная и преблагословенная Троица… Вознеси нас на неведомую, пресветлую и высочайшую вершину познания Священнотайного Писания, где совершенные, неизменные и подлинные таинства Богословия открываются в пресветлом Мраке тайноводственного безмолвия, в котором при полнейшем отсутствии ощущений и видимости наш невосприимчивый к (духовному) просвещению разум озаряется ярчайшим светом, преисполняясь пречистым сиянием!

Да будут таковы всегда мои молитвы.

И если ты, мой возлюбленный Тимофей, ревностно стремишься приобщиться к созерцанию мистических видений, то устранись от деятельности и чувств своих и разума, и от всего чувственно-воспринимаемого, и от всего умопостигаемого, и от всего сущего, и от всего несущего, дабы в меру своих сил устремиться к сверхъестественному единению с Тем, Кто превосходит любую сущность и любое ведение, поскольку только будучи свободным и независимым от всего, только совершенно отказавшись от себя самого, и от всего сущего, то есть все отстранив и от всего освободившись, ты сможешь воспарить к сверхъестественному сиянию Божественного Мрака.[XXIX] [116]